Крещение
1
Легкий ветерок, пришедший из раннего утра, через открытое окно проник в комнату Маттео Метатио, и своими нежными ласками развеял его сон.
Маттео раскрыл глаза. Ему, конечно, хотелось продолжить свой по обыкновению крепкий и здоровый сон, но Маттео не стал этого делать, поскольку считал невозможным, однажды проснувшись, вновь уснуть. "То же самое, что родившись, обратно возвратится в утробу",- говорил Маттео своей любимой подруге Церсее.
Встав с постели, он подошел к большому медному умывальному тазу, и оперевшись на него, посмотрел на свое отражение. "Полное соответствие",- подытожил Маттео Метатио, и в голосе его была неуловимая тень печали. Но перестав думать о себе, он окунулся, хотя и не охотно, в таз с головой.
Омыв себе лицо и руки, Метатио, вытершись, и надев на себя летнюю домашнюю рубаху, вышел из своей комнаты, проходя мимо стола с серебряными кувшином и чашей, которые он не заметил, в свою мастерскую.
В мастерской, освещаемой утренним солнцем, Маттео, как творец, с трепетом стоял перед покрытой покрывалом скульптурой, своим будущим творением.
Неужели сейчас он будет созидать? Назидать изображение своего сердца здесь на земле? Правда, это очень ответственная работа, перед которой всегда следует трепет, после трепета дерзновение, и только после слияния трепета и дерзновения следует выражение
Да, он точно будет сейчас творить! Недаром Маттео вымыл свои руки после демонов сна.
Решившись, Метатио снял покрывало, и перед его взором предстало скульптурное изображение. Глаза Маттео боролись с огнем, ведь видел он действительно пугающее изображение.
Его взору предстали двое обнаженных мужчин, чьи туловища у пояса сливались в одно, и дальше одна единая пара ног на двоих.
Первый мужчина имел прямую властную осанку, стоял прямо, губы изогнулись в насмешке, а на лице приятный этому образу оскал. Лицо его кругловатое, щеки припухшие. Курчавые волосы ниспадали пониже плеч, а голова увенчана венцом из виноградной лозы, с темными багровыми ягодами. Этот человек властно протянул свою руку над другим мужчиной, чья спина, в отличие от первого, была согнута, и одной рукой закрывал свое оклеймленное скорбью и ужасом лицо, а другой отмахивался от первого мужчины. Второй мужчина имел недлинные волосы и лавровый венец, на котором опали все листья.
Это удивительное изображение увидел Маттео Метатио, но если бы зашел кто-либо другой, то было бы видно лишь необтесанная куча материала, из которого лишь предстояло что-либо сделать.
Решив не смотреть на разбросанные по полу мастерской эскизы этой скульптуры, Маттео с головой окунулся в выражение будущего творения, и вынырнул из выражения лишь в два часа дня.
Сдвиг, и при том не малый, в творении был сделан.
Пожалуй на сегодня, по крайней мере днем, он закончил, и поэтому Маттео, сев на низенький табурет, стал переводить дух. но вдруг, увидев на полу один из своих эскизов, потянулся к нему и, подняв, осмотрел.
Эскиз изображал более детальные наброски двух мужчин. У первого, который был увенчан виноградной лозой, лицо было современное, впрочем, такие лица всегда могут показаться современными, правильное и достаточно красивое. Это лицо было ярко эллинистическое, словно родом из Эллады, но при этом имело вид и западное, при том, словно объединяя в себе черты всей Европы. Но вид современной западности не исключал античности, а скорее подчеркивал ее и даже выражал.
Второе лицо, лицо другого человека, было более примечательное, и более удивительное своею неуловимостью. В лице отражались восточные мотивы, которые еще можно было приметить, но в разрез с ними шел еще один мотив в лице, некая непонятная черта. Маттео Метатио знал эту черту, поскольку сам ее и выдумал. В лице второго человека, в разрез с восточными мотивами, шли еще и первобытные черты, которые Маттео выразил как мог, как сам себе представлял лицо первого человека - Адама.
Если в первом лице западность и античность были в явной гармонии, то в этом восточность и первобытность приходили к некой неудобной для глаза гармонии, создавая неуловимое изображение.
В первом лице две параллельные прямые, западная и античная, шли рядом, не пересекаясь, а во втором две параллельные прямые, как восточная, как второстепенная, так и первобытная, как основополагающая, пересекались, делая невозможное, и создавая человека, который мог жить раньше, может жить сейчас, и может жить в будущем.
Для Маттео Метатио эта скульптура была символом, очень большим, обширным, и многообразным.
Закрыв скульптуру покрывалом, Маттео пошел в свою комнату, и взяв Библию, стал ее читать.
Сейчас он открыл Послание к Римлянам, но более подробно, стараясь вникать, читая очень внимательно, и с видом, навострив свои уши, словно чтобы кого-то услышать, Маттео остановился на седьмой главе этой книги Библии.
Прочитав эту главу внимательно несколько раз, Метатио широко раскрыл глаза, и воскликнул:
- Как просто и глубоко... Слово Твое!
С этими словами он отложил чтение, и взглянул на часы.
В это время, в середине дня, Церсея совершала прогулку по главной площади. В надежде встретиться с ней, Маттео приоделся, и вышел из своего домика, направившись к городской площади, и так же надеясь, что сегодня Церсея будет гулять одна.
Но сегодня Маттео не повезло. Церсея гуляла в паре со своим братом, который не особо благоволил к Маттео, да и сам Маттео не яро его любил, и со своей подругой, чье имя Маттео плохо помнил. Жаль, что Церсея не одна, ведь он так хотел поговорить с ней лично, один на один.
Маттео подошел к ним и поприветствовал.
Церсея: Добрый день, Маттео! Сегодня прекрасный день для прогулки, не так ли?
Метатио: Да, вы как всегда правы, сеньора.
Брат: Действительно, прекрасный день, ни холодно, ни жарко, и солнце с облаками.
Подруга: Ага!
Это «ага» отрезало разговор, словно ножом, создав паузу, которую , чуть погодя, нарушил Маттео:
- Вновь за долгое время я вернулся к работе.
Церсея: Да? И что же за скульптуру вы ныне ваяете?
Метатио: Это произведение… как бы выразится?.. оно может показаться странным… или даже отталкивающим…
Брат: Что же вы в ней такое изображаете, что оно может отталкивать от себя? Да и выгодно ли это, чтобы ваше произведение отталкивало?
Метатио: Хи-хи,- тихо усмехнулся Маттео,- я, как и каждый художник, демиург, так сказать, не думаю о выгоде. А изображаю я… в скульптуре будет изображен человек.
Брат: Человека! Но как изображение человека может отталкивать и пугать? Он что, чудовище по вашему?
Метатио: Поверьте мне на слово, правдивое изображение человека, неважно, праведного или грешного, будет одинаково пугающим.
Брат: <<тихо фыркает>>.
Церсея: Если говорить справедливо, то вы, Маттео правы, хотя и не стоит забывать о новой природе…
Метатио: Ох, сеньора, я ни в коем случае не забывал… и показываю человека в общем… не святых…
Церсея: Да, это понятно, Маттео. Но у меня есть вопрос к вам.
Метатио: Какой, сеньора?
Церсея: В чем смысл вашего творчества?
Метатио: Семья Фроззеллини попросила меня сделать скульптуру на свой вкус…
Церсея: Я не об этом, Маттео. В чем смысл творчества?
Подруга: Да, в чем смысл?
Брат: Вы сейчас, как и каждый художник, ответите, что цель творчества – самовыражение.
Метатио: Я так ни за что не скажу. Да, творчество – это, в зачастую, самовыражение. Но мое творчество – это не самовыражение, это нечто иное.
Брат: Что же такое ваше творчество?
Подруга: Действительно, не понятно!
Метатио: Мое творчество – это Боговыражение.
После этих слов Церсея восторженно поглядела на Маттео.
Метатио: Боговыражение – это цель моего творчества. Но… но сейчас, анализирую свое будущее творение, я понимаю, что я в нем скорее самовыражаюсь. В этой скульптуре много правды, но истины в ней я сейчас не вижу… наверное, придется еще подумать над тем, что мне ваять.
Подруга: Боговыражение? Каждый художник выражает своего собственного бога.
Маттео, да и не только он, сейчас удивленно посморели на подругу, создав небольшую паузу, которую потом прервала Церсея:
- Извините, Маттео, но вы так и не сказали, что же изобразите.
Метатио: Ах, да… я, собственно говоря, хочу показать истинного человека, такого, какой он есть без Него… Центральный образ произведения - это природа человека. Их этого образа следуют другие, например мировая история, или история каждой отдельной личности…
Брат: Можно ли изобразить историю каждой личности в одной скульптуре?!
Подруга: Да это же дико!
Метатио: Художник – это демиург, а демиург может изобразить все.
Церсея: Маттео, не уходите далеко. У меня к вам еще вопрос. Мне понятно, что вы хотите изобразить. Образ ясен. Но какова идея вашего произведения. Вашей скульптуры. Можете мне рассказать посыл вашей скульптуры.
Метатио: Да, я об этом очень долго думал. Увидев образ, я сам хотел увидеть основную мысль. И в процессе размышления я нашел множество мыслей, но центральная, основополагающая…
Церсея: Какая же? Маттео, скажите!
Метатио: Хотелось бы, чтобы когда люди смотрели на скульптуру, то они, словно в зеркале, видели себя, себя без прикрас, сквозь лицо и плоть. И увидев себя, осознали, что без Бога они люди угнетены.
Брат: Но кем!?
Метатио: Кем…
Далее шли в молчании.
Брат: Что же, мне с моей сестрой пора домой, так ведь?
Церсея: Ах, да, уже время…
Брат: До свидания,- сухо сказал брат Маттео.
Маттео в ответ ему кивнул головой, и брат с подругой Церсеи оставил его.
Брат: Церсея, ты идешь?
Церсея: Сейчас, брат… Секунду… Маттео, желаю вам удачи в вашей работе.
Метатио: Спасибо…
Церсея: Бог с вами, помните это.
И сказав это, Церсея поклонилась Маттео, и пошла за братом, а Маттео пошел домой.
Придя домой, Маттео улегся на кровать. Под конец дня стало жарковато, поэтому он решил сейчас не работать, и, лежа, размышлял над своей будущей скульптурой.
Эта скульптура не оставляет ни каких шансов человеку. И как же через нее передать самое главное – надежду? Или человек, увидев, сам начнет искать надежду?.. Нет! Слишком туманно! Туманно!
- Слишком уж эта скульптура твоя, Маттео,- говорил он сам себе,- но что же тогда делать?
В это время Маттео захотел пить. Приподнявшись с постели, чтобы поискать в комнате воду, он ее, на удивление не нашел.
- Странно…
И вдруг у окна Маттео увидел графин и чашу. Их там не было, Маттео это точно помнил. Подойдя к ним, он увидел, что чаша пусти, а графин до края полон вином.
- Нет… не могу,- сказал он, увидев это, но так и не отошел.
Не думая, а точнее в глуби себя, приняв решение отказаться думать, Маттео взял чашу и налил в нее вино. Он подержал в руке полную чашу, посмотрел, как играется вино, а после занес к губам… на мгновение остановившись… холод чаши обжигал губы; стоит только наклонить ее, и содержимое вольется в Маттео… так он и сделал, и малая доля вина вошла в рот Маттео, неся за собой мимолетный вкус сладости. Но когда совесть вцепилась в его сердце, то он почувствовал от вина сильную горечь, словно проглотил желчь, и тотчас отвергнув вино, Маттео выплюнул его из себя. В пылу сильной борьбы он положил чашу рядом с графином на подоконнике, не выбросив их и, сожалея о содеянном, лег на постель, и вскоре уснул.
2
Во время раннего вечернего зноя Метасис проснулся от странного приятного ему сна и, через окно, посмотрев на оранжевый диск солнца, определил, что сейчас около пяти часов.
- Значит, скоро…
И сказав это, он нагой поднялся с постели, взял чашу, налил в нее немного вина, решив, что скоро выпьет еще, и так осушил чашу.
Тело было липким и потным; светлые кудрявые волосы липли ко лбу.
- Лучше помыться,- сказал Метасис и, подойдя к тазу с водой, помыл тело, но при сем еще чувствовал себя грязным, не получив прохлады.
- Ахх!- закричал Метасис,- Проклятый зной! Проклятый полис! Только ради Вакха здесь и живу!
И с этими словами он вошел в мастерскую, где обычно ваял.
В мастерской стояла скульптура, которую Метасис почти закончил. Почесывая себе подбородок, он оглядывал ее.
Настроение было скучающим. Предчувствие праздника отсутствовало, что и было странным для Метасиса, ведь каждую неделю этот праздник казался ему чем-то трепетным, как некое великое таинство. Каждый раз Метасис трепетал перед праздником, а порой и задолго до него, предвкушая вкус и уже чувствуя атмосферу. Так было всегда, но не сегодня. Видимо теперь праздник стал обыденностью, которая крепко и глубоко въелась в душу Метасиса, но не смотря на это, праздник оставался желанным.
- Ты не можешь не пойти на праздник,- сказал себе Метасис, представляя, что это ему говорит его скульптура.
Метасис: Я не могу не пойти? Не могу… не… могу…
Вдруг сердце у него, как от испуга, дрогнуло. Метасис с ужасом посмотрел на свою скульптуру, дело рук своих.
Скульптура изображала из себя изображение Диониса-Вакха, с выпуклым животиком, занесенной чаше, и венком из винограда на голове, все, что, впрочем, и должно быть в классическом изображении Диониса. Но были в этой скульптуре и два элемента, которые были необычны для классического Вакха. Первое – это половой орган Диониса, который Метасис, неожиданно для всех и для самого себя, изобразил в змеевидной форме. Пенис Вакха был неестественно длине, толст, и зигзагообразен. Второе, что было неестественно для типичного Диониса – это свирепый оскал, или, как сказали бы через 20-25 веков после Метасиса, «вампирский оскал». Этот элемент скульптуры Метасис тоже изваял неосознанно.
Изваянный Дионис своим жадным оскаленным взглядом смотрел именно на Метасиса. Случайно ли это? Метасису стало не по себе. Впрочем, это от духоты. В зной и не такое причудится…
- Так… пора, пожалуй, выходить…
И надев очень легкую и открытую одежду, Метасис вышел из жома, провожаемый взглядом изображения Диониса.
Выйдя, Метасис отправился в рощу, место, в котором всегда и проходил праздник.
Праздник праздновался еженедельно, порой и несколько раз на неделе, и устраивался он в честь Вакха-Диониса, пожалуй самого любимого бога греческого народа. Любил Диониса и Метасис, а точнее любил не столько бога, сколько праздники в честь него. И вот, войдя в праздничную рощу, на Метасиса подул бриз винного моря, текущего где-то в глубине рощи рекой. От одного запаха уже можно было опьянеть, но не Метасису. Он давно стал ветераном винных баталий. Метасис, проходя вглубь праздничной рощи, все четче слышал и ощущал на себе звучание экстра энергичной музыки, гула людских голосов и громких завываний. Он продолжал идти, вовсе не пугаясь того, что слышит. Шум и гам нарастал и нарастал до тех пор, пока Метасис не вошел в центр рощи, где и происходило действие праздника Вакха.
Руки множества музыкантов энергично били в бубны, и хор ртов завывал, словно зверь, песнь Дионису. Многие из присутствующих, уже напившись вина, и приведенные в экстаз из-за музыки, танцевали как безумные, дрыгая и извиваясь всем телом, с пустыми отупевшими от опьянения глазами, и с текущим по жилам вином. Одни мужчины и женщины на вакханалиях не стеснялись своей наготы, и даже голыми танцевали, тряся гениталиями и грудями. Другие разжигались сексом прилюдно, никого не стесняясь, а порой даже пары сливались с другими парами, создавались целые группы, начиналась оргия, чьи стоны бились в воздухе, и все это на природе. Этим занимались все, кто был на вакханалии, молодые и старые, зрелые и юные, богатые и нищие. Вакханалия была великим уравнителем.
На вакханалиях были и дети. Некоторые матери, крайне пьяные, бежали со всех ног в лес, подняв своих грудных младенцев над своими головами. Видя это, Метасис каждый раз вспоминал скалы. Краем глаза Метасис заметил мальчика лет семи, судя по всему оставленного матерью, которы й был пьян, скорее всего его заставили выпить, нагой, с мокрыми от своей мочи ногами и пахом, и сейчас, опершись об дерево, его страшно рвало.
Метасис от силы сделал еще несколько шагов, а после на него обрушилась лавиной атмосфера вакханалии, и дальше все виделось сквозь густой туман.
Метасис жадно, словно после пустыни, впитывал в себя содержимое чаш, глотая вино всей душой и телом. Разделся, стал как все танцевать, не чувствуя ни чего, ни кого, ни себя. Он убежал с кем-то в лес. Он лежит на траве, среди деревьев рощи, под луной. В его руке женская грудь, потом другая. И, видя лишь свет луны, он совершал спаривание, секс, больше похожий на звериный, чем на человеческий.
Резко, после очень тяжелого сна, Метасис проснулся. Он оказался где-то в роще. Было тихо, слышна лишь природа, а с неба от луны падает ее серебряный цвет. На удивление для самого себя Метасис идеально соображал, не смотря на то, что, как и было принято на вакханалиях, он сильно выпил.
Вдруг в музыке природы Метасис услышал шум воды. Оглянувшись, он увидел неподалеку от себя бегущий ручей, украшенный блеском лунного серебра. Для Метасиса показалось неестественным наличие воды в роще и, заинтересовавшись ручьем, он оставил спящую под рукой девушку, и пошел оглядеть его.
Подойдя и осматривая ручей, Метасис заинтересовался им, и решил пойти за ручейком в то место, куда он бежит. Но, сделав первые шаги, Метасис услышал позади себя шум от шороха кустов, и обернувшись назад не увидел никого, в том числе и спящую девушку. Метасис пошел за ручейком, но сделав более полусотни шагов, он вновь услышал шум позади себя, и вновь обернувшись, никого не заметил.
- Здесь кто-либо есть?
Но никто не отозвался. В сердце Метасиса проник страх. Он чувствовал на своем теле чей-то взгляд. Резко обернувшись, Метасис побежал за ручейком, порой слыша позади себя шум, и оглядываясь, никого не видя. Лишь после он, чуть повернувшись, увидел неразличимый силуэт, и, приметив его, побежал совершенно без оглядки., смотря лишь на бегущий вперед ручей.
Преодолев не малый путь, ручей вывел Метасиса к озеру, которого он прежде не видел. Это озеро детально отражало в себе усеянное звездами глубокое ночное синее небо, принимая на себя в полной мере и блеск луны. Увидев озеро во всей красе, Метасис был впечатлен. Озеро стало очень желанным. И Метасис пошел к нему.
Сделав первые шаги к озеру, он снова услышал позади себя шум, но не обратил на него внимания, и зашел в прохладные воды озера по пояс. Посмотрев в воды озера, как в зеркало, Метасис увидел покрывало звездного лунного неба, а вместо своего отражения увидел Маттео Метатио, с добрыми глазами, и протягивающими руками. Такая искренность одновременно умилила и поразила Метасиса, но вдруг позади себя он услышал рычание. Обернувшись, Метасис разглядел силуэт, с чашей в руке, и присмотревшись, в блеске лунного света Метасис увидел свою. Скульптуру, статую Диониса-Вакха, чье лицо было оскалено злобой Дионис, стоя на берегу, словно боясь подойти к воде, с нетерпением смотрел на Метасиса, наклонив чашу, из которой вытекало тонкой струйкой вино, попадая на берег, но не втекая в озеро, и не сливаясь с ним.
Метасис не захотел возвращаться к Дионису, поэтому он отвернулся от него и от берега и посмотрел на доброго, будущего Маттео, и сначала погрузив руки, а затем лицо и голову и тело, полностью всю свою жизнь погрузил в воду…
3
И после долго смерти Маттео проснулся живым.
Была уже поздняя ночь, на улицах города были зажжены фонари. Маттео чувствовал себя прекрасно, словно он был новым. Некое обновление произошло внутри него.
Зажигая свечу, Маттео подошел к окну, желая осмотреть ночной город, но вдруг заметил на подоконнике графин и чашу на подносе. Не помня, что в них, и не рассмотрев содержимое. Маттео приблизил к ним свечу, и увидел в них вино. Маттео вспомнил, что еще недавно он не имел сил устоять перед ним и оно казалось столь желанным, но сейчас… Сейчас, поставив свечу рядом, и взяв в руки графин и чашу, Маттео вылил все бывшее в них из окна, а после отложив их, со свечой пошел в мастерскую.
Придя, Маттео снял покрывало со своего будущего творения и поставив рядом свечу, долго вглядывался в него. Но он теперь не видел и не чувствовал ту скульптуру, что была раньше. Теперь ее не было. Борьбы больше не было. Была лишь победа. Может когда-нибудь Маттео или Метасис создаст эту скульптуру, но не сейчас. Сейчас, когда Маттео понял, что человек увенчан славою и честью, он создаст скульптуру Нового Возрожденного Человека, такого человека, который принял победу Бога, принял и полюбил Его.
Конец