Четверть века прошло, как вернулся капитализм, уже подросло поколение, которому интересно узнать от очевидцев, как это было.
На улицы рванула воодушевленная возможностью победы молодежь – это так интересно и увлекательно без сопротивления громить власть, а ведь громили ее комсомольцы. И не потому, что вся страна выстроилась в очередь, а колбасу и сигареты стали отпускать по талонам, бунт произошел в Москве, в Москве талонов не было, на Москву таких товаров хватало. Бунт показал, что «не хлебом единым жив человек». В Москве тоже какие-то ограничения были со снабжением, но это был только повод, взрывная сила накопилась за многие годы советской власти, когда народ был лишен какой-либо возможности проявлять политическую активность – «одобрямс» это не активность, это «одобрямс». Активисты и ими зараженная буйством толпа стали стихийными бунтовщиками, свергли Дзержинского и начали громить Центральный Комитет КПСС.
Где те сотни тысяч московских коммунистов, почему они не встали на защиту своего «родного» Центрального Комитета?
Было две причины разгрома ЦК КПСС.
Первая заключалась в том, что Партия перестала быть союзом единомышленников не при Горбачеве. Еще при принятии на XXII съезде Программы Строительства Коммунизма эту программу абсолютное большинство членов партии восприняло как формальную болтовню, не имеющую никакого отношения к действительности. Но они оставались членами этой партии, чтобы активно участвовать в грандиозном жилищном строительстве дешевых квартир для трудящихся, в строительстве школ, заводских корпусов, дворцов культуры, больничных корпусов, и все это строилось.
Оглянитесь вокруг, Все, что вы видите, в основном тогда построено. Строители были членами партии, но не коммунистической, которая провозгласила бредовую цель, а просто партии активных членов общества.
Ельцин был членом этой партии строителей, он не мог сразу переступить через себя и распорядился, чтобы кабинет самого Горбачева в ЦК не громили.
Комсомол и партия собрали в свои ряды передовую часть советского общества. Именно эта часть стремилась к свободе. Именно она стала бы альтернативной частью старой партии, которую надо было разделить. Может быть, именно она сумела бы преобразовать Россию, не отдавая ее в воровские руки. Но руководство партии не пошло на разделение, и здравомыслящая часть партии вышла из нее. У Центрального Комитета не было партии, его некому было защищать. Оставшаяся консервативная часть руководства не спасла партию, а только спровоцировала ее полный разгром.
Всего за несколько дней до разгрома, Горбачев выступил с докладом о новой Программе. Я сейчас еще раз прочитал этот доклад. Были в этом докладе интересные мысли, но его заключительные слова: «…у нас есть реальная возможность консолидировать партию на базе новой программы…» были только треском из-за закрытых дверей туалета – история уже переварила эту партию.
Вторая причина заключалась в том, что отшлифованная до идеального совершенства вертикаль централизма не допускала даже малейшего шага, даже слабого писка во всей вертикали без команды сверху. Ни в ЦК, ни в горкоме, ни, хотя бы, в одном из райкомов не нашлось члена партии, способного взять на себя инициативу спасения своего Центрального Комитета.
А вот громить его было кому.
Руководители партии полагали, что они осуществляют власть рабочего класса, диктатура которого реализуется через их управление. «Народ и партия едины» – коммунист и беспартийный жили в соседних комнатах одной коммуналки, токарные станки коммуниста и беспартийного стояли в одном цехе рядом. Должность руководителя зарабатывалась трудом и талантом. Назначая начальника цеха, анализировали кандидатов из мастеров, назначая директора завода, анализировали работу начальников цехов – кандидатов на должность директора. Все были из одного «котла». Конечно, каждый здравомыслящий человек понимал, что руководитель должен быть освобожден от бытовых хлопот, и это воспринималось как должное.
Естественно, Политбюро полагало, что если вдруг неустойчивые, не имеющие классового сознания интеллигенты и служащие, начнут шевелиться и, чего доброго, бузить, то рабочий класс будет естественным и безусловным защитником СВОЕЙ ВЛАСТИ. Исходя из этого, Политбюро старалось сохранить пролетарский характер столицы и насыщало Москву промышленными предприятиями.
Однако, когда к концу правления Брежнева экономика забуксовала, даже то, которое было, минимальное неравенство, которое они имели при Советской власти:
зарплату – в два – три, ну в четыре раза превосходящую зарплату квалифицированного рабочего,
прекрасную квартиру с числом комнат в два раза большим, чем у многодетного рабочего,
наличие правительственных курортов и дач,
наличие у директора персональной машины с шофером
стало раздражать толпу, а с развалом экономики при Горбачеве стало ненавистным.
Горбачев первый из своих предшественников понял, что нужна гласность политической полемики, чтобы народ мог сравнивать уровень неравенства у нас и в капиталистическом обществе. Но политикой при пустых полках заниматься уже было бесполезно – поздно.
Ельцин это, ставшее ненавистным неравенство, поднял на щит, как цель, на уничтожение которой призывалась толпа. На этом акцентировалось внимание толпы, и именно на этот призыв откликнулась толпа.
И рабочий вместе с интеллигентом и служащим вышел на улицу, полагая, что они вышли бороться за равенство. Ельцин, который клеймил привилегии, был ширмой для полководцев, ведущих эту толпу к еще большему, принципиально другому неравенству.
Народ даже предположить не мог, какое неравенство ждет страну – неравенство, которое будет пожирать саму страну.
Привезли с Крыма Горбачева, и он под диктовку Ельцина что-то пролепетал (просто повторил то, что перед ним сказал Ельцин).