Ожидать решения Достопочтенной комиссии соискателям было дозволено на облаке. Облако, по правде говоря, было так себе: неухоженное, серое и мягкое. Ни кожаных диванов, как в привокзальном зале ожидания, ни даже жестких лавочек. Очевидно, предполагалось, что перед вынесением решения надо хорошенько помучиться.
Вот только мучиться соискателям не хотелось. Может, они плохо ощущали значимость момента, а может, притомились… По русскому обычаю, перед дорогой положено присесть. Перед дорогой «неизвестно куда» – особенно.
Сидеть на облаке оказалось мягко, но неудобно - проваливалась попа, а колени поднимались на уровень головы. Пришлось сползти к краю облака и свесить ноги вниз. Неизвестно откуда взявшийся сквозняк холодил голые ноги, залезал под тонкие белые балахоны. На сухопарой фигуре соискателя «А» балахон болтался словно туника на истощенной модели шоу-бизнеса. На соискателе «Б» - приятно подчеркивал выпуклости.
- Завяжи тесемочки возле горла, - советовала соискатель «Б», глядя, на борьбу соратника с раздувающимся балахоном. – Иначе улетит, а нам их под расписку давали. И вообще, подбери ноги под себя, опять простудишься.
- Между прочим, здесь должны последние желания исполняться. Если не сейчас, то - когда?
- Ну да, как же… - соратник ее был настроен более чем скептически.
Вопреки ожидаемому в воздухе возник поднос, на котором высилась бутылка с непонятной наклейкой и два синих фужера.
Соискатель «А» удивленно посмотрел на спутницу:
- Исполнилось твое желание?
- Как же, буду я последнее желание на такую ерунду тратить, - фыркнула соискатель «Б» и искоса взглянула на сидящего рядом. Его балахон подозрительно вздыбился.
- Ты с ума сошла? Прекрати, - зашипел он, старательно прижимая балахон к облаку.
- Я-то здесь при чем? – соискательница, явно веселясь, пожала плечами. – Может, это твое собственное желание, только неосознанное.
- Неосознанные тоже исполняются, - сообщила она с видом знатока, словно не первый раз была в такой ситуации.
Внизу, под ними, прозвенел звонок и началось заседание.
- Так-так… - Председатель был в хорошем расположении духа и снисходителен. - Если наши культуроведы говорят о наличии таланта у соискателя «А» - им надо верить.
- Гениальности, гениальности, Ваша Светлость, - в голосе немолодой дамы - эксперта звенел восторг.
- С этим поосторожнее надо, - буркнул Председатель, поправляя нимб над головой, - у меня тогда что, по-вашему? Мне здесь те, которые подсиживать станут, ни к чему. Претензии то в чем к соискателям?
- НОЖ у них, ваша светлость, - приподнялась секретарь.
- Что? Что еще за нож такой? Не припомню, чтобы за хранение холодного оружия на Высочайшую комиссию направляли.
- Нет, за Неправедный Образ Жизни, Ваша Светлость.
- Ну-ну, - Председатель поерзал в кресле, явно заинтересовавшись. - И в чем это выражается?
Секретарь была мала ростом, а председатель – величественен даже сидя. Когда она потянулась к уху председателя, чтобы сообщить о предъявляемых обвинениях, мини-хитон задрался, обнажив ягодицы, а на них тату с собачками. От приподнимания на цыпочки ягодицы секретарши сжались, и собаки, стукнувшись носами, принялись усердно облаивать друг друга.
- Цыц, - девица кинула сердитый взгляд за собственную спину, - уважайте высокий суд. Иначе выведу к...
- О!
Секретарь продолжала нашептывать…
- О! О!
С каждым «О!» глаза Председателя все больше увеличивались по вертикали, сужаясь по горизонтали, в конце концов превратившись в перевернутые вниз головой восклицательные знаки, в которых точки заменяли брови.
- Подождите-подождите, я правильно понял? – Председатель прижался толстыми губами к секретарю, почти проглотив ее ухо. – Они?..
- Да, Ваша Светлость.
- И он?
- Да, Ваша Светлость.
- А она?
- Да, Ваша Светлость, - горестно кивнула секретарша, потирая укушенное ухо, - и она тоже.
- О… - это Председатель уже выдохнул почти со стоном. - Марш на землю, и чтобы я больше вас не видел. Ишь, что удумали…
- Эй, эй, одежду-то верните, казенная, чай…
***
На письменном столе возле распахнутого настежь окна - стопка книг в старинных кожаных переплетах, две синие чайные чашки с золотым ободком из тонкого фарфора, статуэтка (она вспомнила: вчера он небрежно бросил: «Аллегория любви, конец девятнадцатого века, Мейсен»), раскрытый томик Бунина, сверху очки в круглой оправе со шнурком.
В окно заглядывает ветка яблони, переливается всеми оттенками зеленого: от нежно-салатового до темно-малахитового. Солнечные зайчики, пробиваясь сквозь листву, пляшут по письменному столу, ласкают лепестки букетика нежно-розовых астр в тонком прозрачном стакане.
Странно: она хорошо помнит, как снимала с него очки, умилившие ее тоненьким кожаным шнурком, и совсем не может вспомнить, что было дальше… Рядом с диваном на полу валяется ее любимый халатик с голубыми пуговицами, чуть дальше – его брюки и футболка…
А облако – приснилось оно, что ли? Хотя… она пошарила под сбившейся простыней…
- Что это было?
- Что было - не знаю, но тебя точно к ответу призвали за то, что ты никогда не покупал вино к моему приходу, - откинула простыню, почему-то совсем не стесняясь наготы, жестом фокусника продемонстрировала два синих фужера, - что пить будем?
Глаза лежащего рядом мужчины округлились:
- Ничего себе! Ты у небожителей бокалы стащила?
- Да ладно тебе, - хмыкнула она, - небось, они там несчитанные… Смотри, какие красивые.
- Дзинь-динь-дилинь, - откликнулись сдвинутые фужеры.
Они любили друг друга так, что от соприкосновения тел воздух в комнате звенел словно хрусталь. Сначала осторожный, тонкий, заливчатый перезвон – от счастья прикоснуться друг к другу. Все увереннее, смелее руки, все призывнее влажный блеск глаз, все гуще бархатный звон… Сладострастные изгибы тел (пусть завидует холодная мейсенская статуэтка) отзывались ликующим перезвоном, а когда страсть соединяла в едином ритме бьющиеся сердца, тела и души - торжествующий звон хрусталя заполнял комнату…
Потом они пили холодное вино из синих бокалов, смеялись, говорили о какой-то чепухе, а тела и души продолжали тихонько вызванивать одним им ведомую мелодию.
Иногда она спрашивала:
- Ты скучал без меня?
Он смеялся:
- Я же знал, что ты вернешься…
Но настал день, когда она не вернулась. Он подумал, что может быть, это даже к лучшему. В конце концов, так бывает…
В комнату пришла другая женщина. Навела порядок, вытерла пыль, убрала чашки с письменного стола, спрятала книги в шкаф. Нечаянно смахнула на пол синий бокал и успокоила:
- К счастью.
Ну, а что нечему стало звенеть – так ведь это все сказки про звоны – перезвоны, кто и когда их слышал-то…
***
Второй раз их посадили на разные облака. Можно было повернуть голову и посмотреть друг на друга. Но что это изменило бы… Они и не смотрели.
Председатель быстро определил его:
- До кучи, к талантливым, - хмыкнув при этом, - пусть поварятся все вместе.
А ее… Впрочем, это никого не интересовало.
Секретарша, пугаясь собственной нескромности, шепнула:
- Но ведь прошлый раз вы простили их, Ваша Светлость.
- Прошлый раз они звенели, - отрезал Председатель, - решение обсуждению не подлежит.
***
Про соискателя «Б» все забыли. Она подождала, не спохватятся ли и, горестно вздохнув, вернулась на землю. Сколько раз уже приходилось ей провожать любимых, а потом возвращаться, бесприютной и неприкаянной... Значит, опять все сначала.
Слева чернело убранное поле, прихваченное утренним морозом, справа – деревушка. Несколько унылых домов, бревенчатые постройки на задних дворах, мокрые кусты в палисадниках, черные стволы старых яблонь, да собаки на привязи. Она передернула плечами: куда ее занесло на этот раз? Вряд ли здесь найдутся любители мейсенского фарфора…
В окне виднелась голова парнишки. Он сосредоточенно что-то писал, зачеркивал, грыз кончик ручки, опять писал…
- Цвет лягушки в обмороке – светлый серо-зеленый, - подсказала она.
Мальчишка бросил ручку, расхохотался. Так, с улыбкой и повернулся лицом к окну. Она всмотрелась в его прищуренные серые глаза, красиво очерченные тонкие губы, усмехнулась оттопыренным, совсем детским ушам, легонько стукнула в окно:
- Выйди.
- Лешка, горе мое, куда опять раздетый мчишься? – выглянула из кухни мать. - Холодно на дворе.
- Я на минуту.
Молодая женщина в легком цветном сарафане поправила сползшую с плеча бретельку, отвела прядь пшеничных волос, которую злой и колючий ветер бросил ей на лицо:
- Пойдем со мной, Леша. Я научу тебя звенеть и ничего не бояться.
Паренек переступил с ноги на ногу, поежился: неужели ей не холодно? Вдруг показалось, что запахло летом, медом, зажужжали шмели, заквакали лягушки в замерзшем пруду… Взглянул исподлобья, недоверчиво:
- Вы кто?
Она улыбнулась:
- Муза. Теперь – твоя.