С верхней полки шкафа буквально выпрыгнул сложенный в несколько раз тёплый тяжелый шарф. Развернувшись в воздухе, он зацепил стройную кучку забытых, давно не выгуливаемых вещей, которые лавиной свалились на меня. Инстинктивно я закрыла голову руками, получая оплеухи шерстяными комками.
Дождавшись тишины, я открыла глаза. Вокруг меня листопадным великолепием красовался бардак. «Опять уборка» — пронеслось в голове.
Мой свободный день часто был посвящен «передвижникам» — так мой сын называл долгие часы перестановки. Люблю передвигать мебель. Не сверяясь с лунными предостережениями, не владея знаниями фен-шуя, я толкала обстановку в то расположение, которое требовала душа.
Кровать, обретая новое пространство, наполнялась свежими впечатлениями, захватывая меня в круговерть сна, спасая от бессонницы. Именно она, бессовестная бессонница, — двигатель моего дизайнерства.
А зачем я полезла на антресоль? Что-то мне нужно было…
Точно, я искала плед, тот, в розовую некричащую клеточку, чтобы заменить тёмно-коричневое покрывало. Захотелось розовых оттенков. Я любила нежный цвет.
Когда-то я облачила себя и, по возможности, пространство вокруг свежими цветочными вкраплениями. Так появились у меня — розовая сумочка, розовый зонт, вазочка цвета вечерних пятен смущённого заката и этот плед в розовую клеточку. Барбическое насыщение розовым продлилось недолго, несколько месяцев.
Было это давно. Сумочка превратилась в вместительную косметичку, зонтик сломался, розовые крокусы на окне высохли в первое жаркое лето моего отсутствия, свернувшись в коричневую коконообразную картофелину. А плед поселился в команде отставных вещей.
Чайник покипел и автоматически выключился. Жаль, я не умею точно так же автоматически отключаться от мыслей, которые поглощают меня, засасывая в прошлое…
…
— Я считаю, вам надо выйти вон! Это решение облегчит жизнь всем присутствующим!
Приоткрыв дверь, я тут же ее захлопнула, услышав грозные слова Олега Павловича. Завкафедрой продолжал что-то выкрикивать спине в синем костюме, которую я успела заметить в проёме. Потом послышался звук падающих стульев. Мы переглянулись с секретарём, наши эмоции были идентичны, и мы влетели в кабинет.
Человек в синем торопливо складывал бумаги в папку. Никого более в кабинете не было. Мимо наших полуоткрытых ртов он прошел к выходу, махнув рукой в сторону письменного стола.
Под столом в позе боли лежал Олег Павлович…
Пятнадцать минут мучительного ожидания, пока голова профессора лежала на моих коленях, пока сквозняк, устроенный секретаршей, выдувал мои последние физические силы, пока я, находясь на грани потери имеющегося в остатках сознания, бессмысленно твердила заученные еще в институте причины возникновения буржуазной революции во главе с Оливером Кромвелем — те девятьсот секунд тянулись целую вечность.
Потом «скорая», где я периодически прикладывалась к ватке с ужасающим запахом нашатыря, больничная палата и внезапная тишина, испугавшая меня, будто я потеряла слух. Поковырявшись в ушных проходах, я поняла, что избежала потери необходимого качества моего организма и облегченно выдохнула.
Дверь в белые покои осторожно приоткрылась…
Я всегда вспоминаю его испуганные глаза, превратившие взрослого солидного мужчину в потерявшегося мальчика. Мне тогда внезапно, до щипания в носу, захотелось поцеловать его, перепуганного и взъерошенного, человека, впервые столкнувшегося с порогом возможной смерти.
Но наш крепкий старик Олег Павлович удивил всех, потребовав выписку на четвёртый день после реанимации.
В благодарность за поддержку его отца, на следующий день в больницу, куда я приходила после кафедры, Леонид принес мне букет очаровательно-розовых крохотных розеточек.
Вдыхая аромат, похожий на духи всех стран Востока, я каждой клеточкой чувствовала нежность букета. Так начался мой бурный розовый роман…
Чайник вновь закипал. Ромашковые цветочки упали на дно чашки… погружая меня в водоворот воспоминаний…
…
Мы встречались тайно только потому, что мне было стыдно. Я влюбилась, как девчонка, уплывая в розовую страну грёз, но взрослая рассудительная женщина во мне каждый раз давила на чувство долга и совести.
«Ты одна воспитываешь сына! Мальчику необходима твоя забота и любовь ежеминутно и без посторонних!»
С измученным чувством вины я шла на встречу, обещая себе, что она станет последней. Не справляясь, не управляя собой, я погружалась в него, буквально растворяясь до самого возвращения домой, где вновь втаптывала себя в драматическое состояние собственного раздвоения личности. Дома я превращалась в критикующего родителя, который постоянно отчитывал внутреннюю нежно-влюбленную девочку…
И родитель победил… Я свалилась с воспалением легких в жаркий июльский день. Я запретила Леониду приходить в больницу, чтобы, не дай бог, он не встретился бы с моим сыном. Потом по горящей путевке я уехала принимать грязевые ванны на долгий месяц реабилитационного периода. Мама с сыном жили поблизости от корпусов санатория.
Физически и морально я пребывала в грязи. Душа ныла и сопротивлялась, подавляемая разумом. Сейчас я не понимала своего столь жёсткого решения разрушить отношения, бросив Леонида без объяснений. Но тогда я была уверена в своём поступке.
Чтобы не было настолько мучительно, я оправдывала себя, много раз прокручивая в памяти ситуацию подслушанного мной диалога Олега Павловича и Леонида. Старший обвинял сына в расхлябанности, в нарушении устоев, традиций. Завкафедрой был суров.
Я тогда стояла за дверью и буквально перестала дышать. Леонид на все вспыльчивые реплики отца аргументировал спокойно и сдержанно. Его сложные отношения с женой дошли до состояния развода. Леонид отрицал причинность посторонней женщины, указывая отцу, что, ещё задолго до вскрывшихся обстоятельств, фурункул в семье активно назревал. И весь гной не сложившихся отношений сейчас выливался в драму всей профессорской семьи. Мать Леонида, узнав о желаемом разводе сына, слегла, обещая умереть прямо в день расторжения юридического акта.
Последнее, что я слышала — это смиренный голос Леонида, что он подумает еще раз…
Тогда я посчитала его поступок предательством наших отношений, хотя никогда не настаивала на уходе из семьи… И только сейчас, захваченная воспоминаниями, я поняла слова Леонида. Возможно, он согласился с отцом только ради самого отца, помня его недавнее предынфарктное состояние. Видимость его согласия могла уберечь Олега Павловича в тот момент от нового приступа. Не Леонид предал меня, а я…
Но перед отъездом в санаторий я запрятала розовый телефон, подаренный Леонидом, высоко на полку и завалила вещами, которые считала ненужными и забытыми…
В открытое окно запахло дурманом теплого вечера. Фонари неохотно зажигались друг за другом, будто вели расчёт по порядку. Сын, забежав на несколько минут, сунул мне в руки цветочный горшок.
— Что это?
— Кажется, твои любимые цветы…
Сын суетился по квартире, запихивая чистые носки и футболку в рюкзак.
— Я был в цветочном магазине… вот и купил по случаю…
— А твой случай тебя внизу ждёт?
— Мам, ты самая проницательная…
Он чмокнул меня в щёку, обещая вернуться ко второму завтраку. По воскресеньям мы завтракали дважды.
Нежный крокус застрял в моих ладонях. Я долго смотрела на крохотные цветочки и внезапно заплакала… Зачем мне это нежное великолепие? Воспоминания душили меня…
Я вышла из кухни, скомкала расстеленный на кровати розовый плед и полезла на стремянку к полке, с которой всё началось.
С пола листопад вещей был собран, образованная мягкая кучка из мохеро-шерстяных и хлопковых согревашек была готова отправиться на самый верх, с глаз долой. Завершением квадратной пирамиды был розовый плед. Ни к чему. На пустой полке, в дальнем углу, я заметила плоский небольшой свёрток. Бумажный пакет в мелкую розочку, в котором лежал мобильный телефон.
Розовый корпус идеально поблескивал в моих руках и выглядел точно с витрины. Эта игрушка была отправлена на покой с завершением того счастливого момента моей сорокапятилетней жизни.
Распутав провод, я подсоединила телефон.
Зачем? На мой вопрос аппаратик ойкнул и включился.
«На вашем счету сто рублей».
Спустя два года?
Не к месту вспомнился мне заснеженный козырёк дальней сберкассы, куда я бегала, откладывая деньги на имя сына. В день его первого года рождения я открыла вклад. Через шесть лет моего мальчика сбила машина, и только один врач поверил в него. После операции я принесла всю сумму со сберкнижки и вывалила её на стол хирургу. Он подавился чаем, накричал на меня, заставил забрать, но я не уходила. После долгой паузы он тихо добавил, что деньги можно перечислить в медицинский фонд. С тех пор я забыла о сберкнижке и поклялась себе никогда больше не откладывать деньги по совету сердобольной соседки на вклад «несчастный случай». Я сама будто призвала беду в нашу семью. На что копила, то и притянула. Через много лет в той же сберкассе при открытии нового счета мне предложили закрыть старый, перенести сто рублей на вклад «приобретение».
На розовом дисплее неожиданно высветился «пропущенный»…
…Вчера… Леонид…
2017