- Филя! Филя! Выходи! – повиснув на соседском заборе, громко прокричал Стёпка.
Вихрастая голова Фили показалась в оконном проёме:
- Ну, чего раскричался? Сестрёнку разбудишь. Мамка только-только укачала и побежала в магазин…
- Ой, Филька, что я тебе расскажу! – таинственно произнёс Стёпка. – Какую я сейчас потрясшую историю eслышал!
- Да ты что?! - У Фильки от любопытства загорелись глаза, он, чтоб скорее узнать тайну, прыгнул из окна, легко перемахнул через забор, и уселся рядом с другом, примяв жёлтые маргаритки и полевые ромашки. – Ну, чего тянешь? Колись!
Приятель заметно волновался, аж горло перехватило. Сглотнув комок, Стёпка начал:
- В общем, так. Филь, мама с бабушкой сидят, гречку перебирают, и тут мамка говорит бабуле:
- Мам, я сегодня утром проезжала на велосипеде мимо нашего пруда, так чуть не упала! Такая красотища, аж глазам больно стало! Представляешь, водяные лилии зацвели, весь пруд покрыт, как ковром. Я обомлела. А пахнут-то как! Куда там французским духам, правду говорю...
Бабушка посмотрела на мамку, да так странно – долго и внимательно, а потом, спросила:
- Ты что, доча, полезла в пруд за цветами?
- Нет, мам, я же торопилась на работу. Но красотища там, невероятная!
- Да уж! Эту красоту мы хорошо знаем. Об этой красоте, что смерть насылает, я ещё от бабки своей, Серафимы слышала, а она от своей, так-то дочка…
- Ой, ты б видел, Филька, как мамка моя испугалась. А я за занавеской притаился – шевельнуться боюсь.
Филю прям подбросило от нетерпения, и он сорвался на крик:
- Стёп, ну не тяни за кишки! Чего уж там, давай, выкладывай!
Стёпка улыбнулся лукаво:
- Ха, а чё ты так разошёлся, а? Замри!
Видя, что история крепко зацепила друга, Стёпка, нарочно, не торопясь, продолжил:
– Так вот, бабушка и говорит, ты, мол, Полина, пока на пруду лилии цветут, и сама не вздумай, и Стёпке с Филей накажи не ходить туда... Ну, мамка моя заспорила, мол, что за бабкины сказки, да какая такая смерть насланная? А цветы-то тут причём? Бабуля же на своём упёрлась:
- Я-де знаю, шо говорю... Это пруд смерти. Там народу-то без счёту утопло, притом, одни мужики. Слава-то дурная мигом по округе разнеслась, туда люди-то и дорогу позабыли...
Заведённый рассказом, Филя воскликнул:
- Врёшь! Что, баб Дуня так и сказала, чтоб нас не пускали на пруд?
- Вот те крест! – обижено произнёс Стёпка и, перекрестился.
- Ладно, братка, не обижайся, а давай сейчас рванём туда, а? Мы же не мужики! Нам всего-то по четырнадцать…
- Так ты дослушай до конца, а потом и беги…
- Ах! - с досадой хлопнул себя по колену Филя. – Ну, говори, чего уж там...
- Мамка тоже давай бабулю теребить, что там за тайны с ужасами такие. Ну, бабушка у нас такая, ты ж знаешь, раз уж начала говорить, то и довести до конца не забудет. Филя, как здорово вышло-то, что свой кассетник я оставил на подоконнике. Я тихонько подкрался к нему, и нажал на «запись». Представляешь, всю историю записал. Давай вместе слушать...
Стёпка утопил клавишу «Старт», и из старенького кассетного магнитофона
послышался голос бабы Дуни:
- Ох, доча, давно это было, давно… Почитай, уж лет сто с лишним минуло с той поры, да-а-а… Владел тогда здешней землёй помещик. Ой, как же его фамилия-то? Надо ж, запамятовала, старость-то своё берёт…
- Неважно, мам. Ясно, что барин - и весь сказ!
- Барин так барин, ладно. Жил тот барин в огромной усадьбе. Рассказывали, что был он отменным красавцем, но слыл несусветным бабником, да уж. Говорят, всех своих крепостных девок попортил, нелюдь, одно слово. А у его конюха, Спиридона, подрастала дочь Акулина. Шёл ей в ту пору шестнадцатый годок. Писаной красы девка была. Коса ниже колен, золотистая, что твоя пшеница, глаза лучистые небесного цвета. С пяти лет росла Акулька без матери. Беда такая вышла - молодой буйный жеребец чуть не стоптал девчонку, так мать бросилась, прям под его копыта. Дочку-то оберегла, да сама помирала в страшных муках. А напоследок всё мужа молила, чтоб уберёг доченьку от распутного барина и замуж отдал за хорошего работящего парня. Отец строго-настрого наказал дочке лишний раз из комнатёнки не показываться, особенно днём. Они-то при конюшне жили, в пристройке.
Так вот, как-то раз пошёл Спиридон на окраину села, в кузницу, пару племенных жеребцов перековать, да и замешкался там, дело всё ж не быстрое. А к барину, как на грех, приятель в гости пожаловал, с которым в молодости в гусарском полку служил. Так барин захотел похвастаться перед ним своими племенными жеребцами и повёл в конюшню. Распахнул ворота и, оторопел. Солнечный свет, через открытые ворота, хлынул потоком, окрасив золотом косу юной красавицы, и искорками заиграл в глазах небесной сини.
- Чья ты, краса ненаглядная? И что ты делаешь тут?! – Воскликнул удивлённый помещик.
- А я, барин, вашего конюха дочь, - с поклоном ответила Акулина.
- Спиридона?! Так что ж он, каналья, молчал? – рассердился помещик и, обернувшись к приятелю, процедил недовольно:
– Ну, Николя, ты посмотри, каков хитрец, а! Прятал от меня такой бутон прелестный. Да уж, велю выпороть так, чтоб мало не показалось...
А сам, Акульку-то, глазами пожирает. И велит ей в господский дом идти. Акулька, помня отцов наказ, на своём стоит, мол, не велит батюшка выходить из дома.
А барин в ответ, смешливо, да гневливо:
- Что-де себе холопка возомнила, а?! Буду я, господин, свою крепостную девку уговаривать, ха-ха-ха, расхохотался он и дружок подхватил его смех. А ну, Николя, хватай её за косу, да тащи в покои, там вдоволь натешимся такой красою…
Акулина-то было бежать, да куда там, ещё пуще озверел барин от злобы да от похоти, разом кофтёнку с сарафаном на ней разодрал. Да так, что грудь её девичья, что два бутона белой лилии, на обозренье всего люда дворового показалась. Девка-то от стыдобы, да от ужаса криком вскричала, а дружок барина золотую косу на руку намотал, и волоком Акульку по двору тащит.
На ту пору Спиридон уж к усадьбе подъезжал. Как дочкин крик услыхал, сразу понял – беда! Бросил поводья, выхватил из-за пояса кнут и кинулся к барскому дому.
- Боже мой, как страшно! – вскрикнула Полина. - Мам, неужели никто не мог заступиться за несчастную?
- Да ты что, доченька, окстись! Подневольный люд в страхе жил. Это не нынешние времена, а тогда за любую малую провинность кнутом до полусмерти запороть могли по барскому приказу, так-то, милая...
Послушай, что дальше-то было. Спиридон влетает во двор усадьбы и видит свою кровиночку, которую, чуть не голышом уж, чужой незнакомый барин за косу тащит по земле, а свой рядом вышагивает, гогочет довольный, забава вишь ему. Ну, ярость отцу в голову ударила, и себя не помня, бросился он на господ. Кнутом их полосует и, кричит:
- Дочка, беги, беги! А куда бежать-то бедной девчонке? Не в конюшне ж прятаться. Вот она и кинулась прямо к пруду. Там, на бережку, стояла ажурная беседка и такой же мосток ажурный через пруд перекинут. Здесь часто гуляли и отдыхали заезжие господа. Забежав на мосток, Акулина, не раздумывая, прыгнула в воду, а косу-то растрёпанную на бегу ещё и ветром расплело, так волосы золотистым шёлком по воде рассыпались и лежали покрывалом, пока не намокли совсем и за хозяйкой вослед ушли на дно…
Ах ты, боже ж мой! Времена-то страшные были…
А в усадьбе – другая трагедия разыгралась. Николя, друг барина, всегда при себе носил саблю, в память о гусарской юности, вот ею он и зарубил насмерть конюха. Как же господам стерпеть, что холоп их кнутом хлещет, хоть и за дело, а? Да разве они крепостных за людей считали? Что над молоденькой девкой-то учинить собирались, то ведь не грех им был, баловством считали…
Год прошёл с того времени. Барин, день рождения свой отмечая,
гулянье пышное устроил. Приехали друзья с жёнами, холостяки и знакомые барышни. Столы накрыли в саду, недалеко от пруда. Одна из барышень, за которой ухлёстывал именинник, взошла на мостик, и не смогла удержать восторженного восклицания. Весь пруд был покрыт крупными белыми лилиями. Увидев, в каком восторге барышня пребывает, барин хвост-то и распустил.
- Милая, говорит, он ей, я вам ковёр сейчас из этих лилий подарю...
Шасть за кусты, одёжу снял, и поплыл на середину пруда, где особенно крупные да душистые цветы росли. Нарвал целую охапку, как вдруг неловко забил руками и скрылся под водой, лишь сорванные лилии покачивались на поверхности. Барышня, наблюдавшая за возлюбленным, завизжала, как резаная. На крик её сбежались все гости. Николя, не раздеваясь, прыгнул в воду и поплыл на середину, где лилии покачивались. Стал нырять, пытаясь отыскать приятеля. Раз нырнул, другой, и больше их обоих никто никогда не видел…
- Боже мой, какие страсти, мам! Неужели это правда?!
- Да, Полюшка, да, сущая правда. Так люди передавали эту историю из рода в род. Но они не сразу подметили, что тонут одни мужики, как только на пруду расцветают лилии. Думали так, ну, поплыл за цветами, ну, случилась беда…
А уж как за десяток таких случаев перевалило, тогда и спохватились. Худая молва быстро расходиться стала, так вся округа и узнала о цветущем пруде несущим смерть. Говорили, что живущая в нём русалка убивает только мужиков. Кто-то даже повесил на ближнее дерево плакат: - «ОПАСНО РВАТЬ ЦВЕТЫ В ПРУДУ! БЕРЕГИСЬ СМЕРТИ»!
- Мам, а я что-то не припоминаю смертельных случаев, связанных с цветущими лилиями…
- Да как же, доченька? А Сашку Рыжова, студента, что приехал с дружком на каникулы к бабе Нине, ты забыла?
- Так он же не утонул!
- Однако милая, чуть без ноги не остался. Дружок чудом спас его. Он так рванул Сашку, что волосы русалки Акулины, что в стебли кувшинок превратились, как лезвием, разрезали ногу ему. Ох, кровищи-то вытекло не мало. Хорошо, что студентов учат первую помощь оказывать, да. Вот после этого случая мы и пошли за советом к нашей старенькой ведунье Ефросинье, уж она-то знает, что за беда и как её одолеть.
- Ой, мама, а я и не знала ничего! И что же она сказала? Помогла чем-то? А почему ты не рассказывала мне об этом?
- Запамятовала я, доча. Ты, наверное, уже и не помнишь, сколько мне годков-то? А Ефросинье уж за девяносто пять перевалило, так-то, милая…
- Мам, ей-богу, сгорю от любопытства. Так что она вам сказала?
- Да, Полюшка, как это у вас-то, молодёжи, говорят – затеренговала уж больно я тебя, а?
- Ха-ха-ха! – рассмеялась Полина. - Мам, – за-ин-три-го-ва-ла! Ну, а ты как думаешь? Такие страсти выдаёшь, аж мурашки о телу бегают…
- Ладно, слушай… Наша ведунья, дай Бог ей здоровья, выслушала нас и пообещала помочь. Стала ворожить с травами. Без конца что-то бормотала себе под нос, травы мешала, кипяток лила, на воду дула. А потом нам и сказывает, что живёт утопленница Акулина русалкою в пруду. Держит в себе обиду лютую на барина своего и его друга, а значит, и на всех мужиков. Каждый год в день своего позора и отцовой гибели, она начинает стонать и метаться по пруду. А из груди её молоко бежит, на не нарожденных детей не потраченное. И вот капельки того молока превращаются в чудесные белые цветы. Три дня только цветут эти русалочьи водяные лилии, но не дай Бог в это время мужику в пруд войти, всё, он не вернётся. Волосы-стебли Акулины моментально обвивают тело мужика и тащат его на дно...
Вот что нам бабка Ефросинья поведала-то, мы так и сидели с открытыми ртами. И что же теперь, веками за чужое зло мужики наши расплачиваться будут? Они-то в чём виноваты? Неужто никак эту беду не отвадить? Ефросинья нас успокоила, сказав, есть-де, способ.
Она достала большие ножницы, смазала их волчьим жиром и наложила заговор. Так вот, если этими ножницами чистый мальчик, не старше пятнадцати лет, отрежет Акулькины волосы-стебли, то через сорок дней тело русалочье растворится в воде, и пруд снова станет чистым, прозрачным и заполнится рыбой. Ножницы бабка в кожаный чехол положила и под навес у калитки повесила. Чтоб каждый знал да помнил…
- И что, мама, они там так и висят?
- Да, доча, так до сих пор и висят…
- Ой, страсти-то, какие! Ладно, мам, надо возвращаться на работу, даже кушать расхотелось...
Запись закончилась. Стёпка, выключив магнитофон, посмотрел на друга. У того, от такого рассказа даже челюсть отвисла. Стёпка легонько толкнул его локтем:
- Давай, приходи в себя и, решай - идём мы на пруд или от страха прячемся по домам?
Филька затряс копной льняных волос:
- Ещё чего удумал? Ха, прятаться! Айда вперёд, на борьбу со злом!
- Филь, по дороге как раз будем проходить мимо калитки бабки Ефросиньи, там и ножницы заберём, хорошо?
Подбежав к знакомой калитке, они и впрямь увидали кожаный чехол, стянутый ремешком. Филя, подпрыгнув, снял с крючка заговорённый инструмент, и ребята помчались к пруду. Отдышавшись немного, быстро разделись. Филька озадаченно взглянул на друга:
- Слышь, Стёп, ножницы-то надо взять с собой, а как это сделать?
- О, я придумал! Смотри, ремешка-то как раз хватает, чтобы завязать на поясе, чего Стёпка тут же и проделал.
Зайдя в воду по щиколотку, остановились. Бедовый Филька крикнул:
- Акулька, привет! Мы пришли навестить тебя и нарвать немного твоих чудесных лилий! Мы не мужики, а пацаны. Нам по четырнадцать лет. Так ты подаришь нам цветы?
Не успел он закончить фразу, как поверхность пруда заходила ходуном. Мальчишки переглянулись, и Стёпка выдал:
- Филь, а она согласна. Видишь, подала знак, пошли…
Ох, как они ошибались! За радушное приглашение приняли Акулькино волнение и жажду мести, за сто с лишним лет так и не утолённую. Давно, давно не бывало у неё гостей, и сейчас русалке было всё равно, мужики это или пацаны.
Ребята тем временем продвигались к середине пруда. Шебутной, отчаянный Филька плыл первым, за ним, отставая примерно на метр – Стёпка. Вот уже и середина пруда. Филя, улыбаясь во весь рот, выдал тираду:
- Пугали, пугали нас, мол, злая Акулька опутает, утопит, а она вон, какая добрая! Стёп, порадуем матушек королевскими лилиями, а?! - И принялся срывать самые крупные и ароматные.
Но Стёпке не верилось в доброту русалки. Он предчувствовал беду и был начеку. Вдруг Филя вскрикнул и заколотил руками по воде, роняя сорванные цветы. Ни секунды не раздумывая, Стёпка выхватил из чехла заветные ножницы и, нырнув, увидел, как Акулина-русалка оплела своими волосами-стеблями тело друга. Каждая доля секунды была на счету.
Потом, Стёпка, сам долго не мог поверить в то, что ему удалось справиться с русалкой. Сердце, казалось, хлестало о рёбра, в лёгких жгло. Но парнишка резал, резал заговорённой сталью жёсткие стебли, бывшие когда-то, шелковистыми девичьими волосами… Срезанные «русалочьи волосы» нехотя выпустили из смертельных объятий еле живого Филю и, мальчишки, вынырнули на поверхность. Рябью подёрнулась тихая вода, стон Акулины разлетелся над прудом, и поникли лилии, свернув лепестки трубочкой. Тело русалки стало сжиматься и, превратившись в крошечную рыбёшку, исчезло в глубине пруда.
Ребята из последних сил, бросками, поплыли к берегу. Посиневшие от холода, дрожа всем телом, выбивая дробь зубами, с округлившимися от ужаса глазами, они рухнули в траву, ковром покрывшей берег пруда. Обессиленные, раскинув руки, они молча лежали, прикрыв глаза...
Мальчишки даже не среагировали на звук проезжавшего мимо них мотоцикла. Это механик, Матвей Егорыч, возвращался из города в поселковый гараж с запасными авточастями...
Филька, первым придя в себя, повернувшись к другу, спросил:
- Слышь, Стёп, а где ножницы-то? Не заругает ли нас баба Ефросинья, если мы не вернём их, а?
Встрепенувшись, Стёпка сел. Немного подумав, сказал:
- Филь, ну, конечно же, они утонули. Выпали из рук. Мне что, было время думать о них, когда друга моего убивали? Я думаю, нас никто и ни за что не будет ругать, да! Ты пойми, мы с тобой – ГЕ-РО-И! - и вдруг неожиданно запел:
- Мы победили! Зло победили! В малую рыбёшку русалку превратили!
У Фильки от восхищения заблестели глаза:
- Стёп, ну ты даёшь! Вот это да-а-а! Здорово! Молоток! Слушай, а давай нарвём цветов для наших мам, пока они ещё не все завяли? Если мы подарим им цветы, они нас не станут ругать…
- Давай! – радостно поддержал друга Стёпа.
Мальчишки смело прыгнули в воду. Им теперь некого было бояться.
Нарвав охапку душистых лилий они, выскочив на берег, начали быстро одеваться. Время поджимало. Надо возвращаться домой. Возможно, что их отсутствие уже заметили...
А тем временем, Матвей Егорыч, не мешкая, съехав с центральной дороги, подъехал к дому бабы Дуни и, не слезая с мотоцикла закричал:
- Полина-а-а! Полина-а-а! Выйди на минутку!
Полина, вытирая руки полотенцем, перекинутым через плечо, распахнула дверь и с удивлением уставилась на механика. Интересно, что же его привело к её дому? Сердце как-то тревожно ёкнуло:
- Здравствуй, Егорыч. Что случилось?
- Слышь, Полина, твой и Катькин сын оба лежат нагишом на берегу пруда - и, развернувшись, уехал.
У Полины подкосились ноги. Схватившись за косяк двери, она закричала не своим голосом:
- Аааааа!!!
Подоспевшая Евдокия крепко обхватила дочь. Душераздирающий крик Полины усыхала соседка, Катерина, и выскочила на крыльцо:
- Поль, что, что случилось?!
Полина, махая рукой в сторону пруда, с трудом проговорила:
- Там… там, Филя твой и мой Стёпка лежат…
Катька мигом перескочила через невысокий забор и, подбежав к Полине, закричала:
- Кто, кто?! Где лежат?!
Полина молчала и только слёзы ручьём стекали по лицу. Баба Дуня, стараясь не паниковать, пояснила:
- Так Егорыч видел Фильку и Стёпку на берегу пруда…
- Аааааа!!! – в свою очередь закричала Полина и, развернувшись, помчалась в сторону пруда.
Евдокия, гладя дочь, ласково проговорила:
- Доча, а ты что стоишь? Анука садись на свой лисопед и поезжай к пруду. Только успокойся. Я чувствую, что всё обойдётся. Вспомни предсказание Ефросиньи. Они ж ещё мальчишки, а не мужики…
Полина, чмокнув маму, оседлала велик, и помчалась к страшному пруду смерти. Баба Дуня, пересиливая боль в ногах, выползла за околицу и, не переставая креститься, шевеля губами, шептала молитву:
- Пресвятая Богородица, матерь Божья! Спаси, сохрани и помилуй! Спаси, сохрани и помилуй глупых бедовых мальчишек. Верни их живыми домой...
А сарафанное радио уже трубило по посёлку:
- Фильку и Стёпку убила русалка, живущая в пруду! И, народ, стар и млад, с криком ринулся к пруду. А им на встречу шли, сияющие от счастья Филя и Стёпа, с букетами цветов и орущих во всю глотку:
Мы победили! Зло победили!
В малую рыбёшку русалку превратили!
Повторяя несколько раз свой боевой клич.
Ой, что тут началось… Их матери плакали от радости, и без конца целовали своих героев. А собравшаяся толпа радостно кричала:
- Слава, слава нашим героям! Ура-а-а!
Ну, а потом, вечером, в кругу своих поселковых сверстников, которые, без устали расспрашивали их, как это им удалось справиться с русалкой, друзья на ходу, стали придумывать такие страсти мордасти, что ребята успевали только ахать, а девчонки дрожали от страха.
Как хорошо всё кончилось. Люди вновь стали приходить к пруду. Без страха нырять в прохладную чистую воду. Расплодилась в нём и рыба, на радость окрестным мужикам и пацанам. Вот только лилии перестали радовать глаз. Цвели они не каждый год. Стали мелковатыми, невзрачными, и аромат навсегда покинул их.