Девушка Гамма, которая считала себя не полной окта

Чёрный до диез

Низ штанин на старых брюках я решительно распорол лезвием бритвы, затем сузил их до требуемых шестнадцати сантиметров, наживил и сшил на раскрашенной цветочным эмалевым узором швейной машине Исаака Зингера. Получилось совсем неплохо, учитывая, что за оставшуюся от бабушки машинку я сел первый раз в жизни. То ли склонность у меня была врождённая к портняжному ремеслу, то ли зингеровская сшивалка с ножным приводом являлась настолько гениально простым изобретением, что десятилетиями исправно работала в любых руках.

Натянув на себя ставшими похожими на лосины брюки, я достал рубашку, которой предстояло выгодно отличаться от носимых всеми «ковбоек» тем, что она имела фасон апаш и была пошита матерью из ткани с очень необычным рисунком.

Затем намылил расчёску и причесался «под Элвиса Пресли». И вот студент второго курса Михаил Павлов, «как dandy лондонский одет», был готов к выходу в свет.

Меня, впрочем, немного беспокоила трудность с наличностью. При всей явно повышенной заботливости к единственному сыну мои родители из педагогических соображений деньгами меня не баловали. А я как раз достиг того возраста, когда свои зарабатывать ещё не умел, а лишний раз попросить у матери уже считал унизительным. Так было и сейчас: накоплено ровно 96 копеек, даже до рубля не дотягивал. И эти финансовые ограничения, разумеется, значительно сужали рамки планируемого кобеляжа. Зато в куреве я не нуждался. Уже экономия. Плюс блистательная - с учётом узких брюк и взбитого на голове кока – внешность, плюс неистощимый оптимизм придавали мне дополнительную уверенность, которая с лихвой компенсировала чувство финансовой неполноценности.

Что могло остановить меня в решении покорить мир?! Ничего! Тем более что речь шла не обо всём мире, а только о городе, а, если быть ещё точнее, о Парке железнодорожников, «покорение» которого мы наметили с Антоном на сегодняшний вечер. Поэтому я вошёл в ворота парка, сияющие гирляндой 40-ваттных лампочек, с видом триумфатора, которому до чёртиков надоели одержанные им победы.

С Антоном встретились в условленном месте у танцплощадки. Внутрь этого танцующего обезьянника мы никогда не заходили. Антон закурил, а я, как заботящийся о своём здоровье повеса (не это ли явилось одной из причин моего выбора медицинского института?), прибегнул для полноты образа к придуманному мною оригинальному способу «безвредного курения». Я тоже сунул в рот сигарету, но хитрость заключалась в том, что дул в сигарету, не вдыхая дым и не позволяя даже молекуле угарного газа проникнуть в мои драгоценные лёгкие. Со стороны, кстати, ничего необычного заметить было нельзя. Лишь однажды я опозорился: на дне рождения у Надьки, когда все сидели за праздничным столом, выпили вина и я, не удержавшись от пижонства, тоже «закурил». Слегка опьянев, потерял контроль и, когда табака оставалось совсем немного, при одном из выдохов горящий пепел из папиросы пулей полетел прямо в нарядное платье сидящей напротив именинницы.

Мы уселись на скамейку и стали изучать обстановку. Диспозиция представлялась нам весьма перспективной. За высокой тюремного вида забором из сетки «рабицы» подпрыгивали под звуки модного «липси» человек сто. Большинство, разумеется, девчонки. И большая часть этого большинства, безрезультатно простояв с час-другой, начинали уходить на поиски развлечений и кавалеров в другие места.

А мы – вот они! Тут как тут.

Девчата, словно рыбки, держались маленькими стайками, но некоторые выходили и парами. Вот такую подходящую для нас свободную парочку мы с Антоном, как охотники на тяге, и высматривали, обсуждая всех выходящих из танцевального загона.

- Смотри, Антоний, какая чувиха! Класс!
- А с ней уродина, Мишель. Ты сразу начнёшь к симпатичной клеиться, а я что – рыжий?

Помимо бесспорной справедливости его замечание содержало и долю грустного юмора: волосы у Антона, хотя он сам упорно называл себя блондином, имели явно оранжевый отлив.

- Красивые никогда по две вместе не ходят. Сначала эту отобьём, а потом другую подцепим, - заметил я как опытный ловелас.
- Нет. Надо пару найти. Их и провожать можно вместе пойти.
- Тоже верно…

Катя и Зина охотно откликнулись на наш призыв «погулять всем вместе». Через несколько минут они уже не без гордости заявили, что, «хотя мы и приехали из района», но тоже студентки. Обе перешли на второй курс: Катя училась в музыкальном, Зина - в художественном училище. И живут вместе, снимая одну комнату «в загадочном доме» на улице Либкнехта. Отличный вариант! От парка, конечно, далековато, но эта старая часть города располагалась почти в центре, рядом маршруты всех троллейбусов.

Пошли к центру пока ещё не оформившейся группой: девчонки под ручку посередине, а мы по краям. Я, как всегда, шутил и дурачился, но без пошлостей и, надеюсь, остроумно. Антон тоже был в своём репертуаре: к месту поддакивал, умудрился вспомнить имена нескольких импрессионистов и композиторов. Все быстро нашли общий язык, явно друг другу понравились и постепенно разделились на такие пары, которые мы заранее сами и наметили. Моя весёлость и пижонство почему-то всегда нравились девчатам красивым и молчаливым. А к серьёзно морщившему веснушчатый лоб Антону, периодически изрекавшему цитаты из книги «В мире мудрых мыслей», по тому же закону полярности тянулись смешливые хохотушки. Вот и получилось как обычно: я неугомонно болтал, Зина непрерывно хохотала, но когда я потянул всю компанию перейти проспект не по переходу, то за мой локоть испуганно ухватилась Катя, а Зина решительно взяла за руку Антона. Так дальше и шли.

Вскоре выяснилось, что у девчат дома есть чай, хлеб, карамельные конфеты и банка бычков в томатном соусе. Естественно, мы, как джентльмены, должны были поставить выпивку. Короткого взгляда между собой нам оказалось достаточно, чтобы сказать в один голос у входа в первый попавшийся гастроном:

- Нечего вам среди пьяных толкаться. Ждите здесь, а мы через минуту выйдем.

Внутри быстро суммировали свою мелочь и купили, как выразился Антон, «максимально дорогой в наших рамках портвейн».

Домик, в котором жили будущая художница и будущая композиторша, внешне смотрелся обычной старой двухэтажкой: кирпичный низ и деревянный верх с нахлобученной по центру шапкой мезонина. Но внутри действительно оказался «загадкой и тайной».

- Вы в таком доме никогда и не были, и ничего подобного не видели. Можем поспорить, – торжественно объявила Зина.
- Спорю на поцелуй, что видел, – сразу откликнулся я, повернувшись к Кате. – Если видел, то я тебя целую, ну а если не видел, тогда ты меня. – И я выразительно прижал тоненькую ручку к своим рёбрам.

Узкая и пронзительно скрипевшая лестница от входной двери туннелем («У вас тут как на эскалаторе!») вела сразу на второй этаж. На лестничную площадку выходили двери двух квартир. Казалось бы ничего особенного. Но между дверей неуместно громоздилась железная приставная лестница, впрочем, прикреплённая к стене и имевшая какое-то подобие перил. Верхний край лестницы упирался в расположенную под самым потолком дверь. На нижнем краю двери в петлях болтался висячий замок.

- Это что ещё за голубятня? – опешил я, не сразу сообразив, что могу обидеть своим недоумением девчат. Антон смягчил промах друга:
- Мишель, это парадный вход в мезонин. Я прав, девушки? Райское местечко!

Достав ключ, Зина первая бойко полезла по лестнице, сверкая трусиками из под короткой юбчонки. Катя подтолкнула меня вперёд:

- Я после тебя.

Рай не рай, но комнатка оказалась довольно просторной, по девчачьи уютной и чистенькой, и даже с намёком на «творческий беспорядок»: к единственному окошку был прислонен мольберт и какие-то бруски, под ними стояли большие папки, видимо, с рисунками. Старые обои умело были прикрыты иллюстрациями из «Огонька» и ученическими картинами без рам. На некоторых чётко виднелись нанесённые клетки.

«По таким клеткам любой сможет рисовать», - подумал я, но удержал в себе это ехидное замечание.

Больше всего нас с Антоном поразил старый громоздкий диван с высокой спинкой, на которой по бокам были приделаны какие-то полочки. Этот предмет интерьера ни по каким законам механики и физики («И даже метафизики» - успел вставить Антон) не мог быть внесён в комнату через дверь!

- Как его сюда затащили?
- А никто не знает, - довольным тоном констатировала Зина. – Вот она, наша загадка и тайна! Ну что, проспорил?
- Давайте не будем очень шуметь, ладно? А то хозяева внизу… - предупредила Катя. – Они обещали терпеть только музыку. И курить здесь нельзя.
- Да, не хилая у вас хата! – согласился я. – А почему стола нет?
- Это тоже загадка, но уже нами решённая.

Девчата отодвинули к стене раскладушку, перед диваном расставили какие-то треноги («Это мольберты?» - неуверенно спросил я, так как никогда не видел подобные конструкции), положили на них широкую чертёжную доску, которая и превратилась в отличную столешницу.

- Просим к столу. Все садимся на диван, уместимся.
- Класс! – восхищённо подвёл я итог мебельной перестановке. – То, что здесь обитает художница, видно. А вот где следы пребывания музыкантши?

Сидевшая на краю дивана Катя потянулась куда-то вниз и подняла вверх футляр от скрипки.

- Музыканты, люди скромные. Нам много места не надо.

Когда за весёлыми разговорами портвейн был выпит, Зина вполголоса заметила:

- Кать, ты не забыла, что мы по субботам кроватями меняемся? С сегодняшнего дня моя очередь на диване спать. – И добавила: - Потом, ты же сама сказала, что музыкантам много места не надо…

Катька прикусила нижнюю губку, вздохнула, смерила меня и детских размеров раскладушку.

- Не печалься, Катрин! – Успокоил я девушку. - В тесноте да не в обиде... Ты лучше скажи, где у вас тут строение типа сортир? Опять по лестнице спускаться?
- С этим у нас напряжёнка. Все удобства во дворе... Зато дом недалеко от училища…

Подобные знакомства, как правило, продолжения не имели, хотя, спускаясь по лестнице, мы громко шептали:

- До скорой встречи, артистки!..

По дороге домой обсуждали с Антоном события прошедшего вечера:

- Какая у них всё-таки чудная лестница! Как трап на корабле.
- А диван точно антикварный! Я думаю, его сначала занесли, а потом уже мезонин стали строить. Другой вариант просто невозможен! – Пришёл к заключению Антон.
- Мне у них тоже понравилось. Интересные девчонки, правда? Только что-то слишком быстро дали. Шлюхи, наверное, - высказал я своё предположение.
- Тебе не угодишь! – Неожиданно возмутился Антон. - Не дали, сейчас бы ныл, что вечер зря потратили. А дали, так сразу шлюхи! Может, мы им понравились? Помнишь, что Зинка о цвете моих волос сказала? Не рыжие, как все вы говорите, а смесь тёмной охры с махагоном. Понял?
- Ляпнула, небось, для форса. Такого и слова нет. Есть бабочка – махаон.
- Нет, есть! Махагониевое дерево – это красное дерево. Я её спрашивал. Из него дорогую мебель делают, - уверял меня Антон.
- Художнице полагается в красках разбираться… А Катька меня как-то по музыкальному обозвала... Да! Сказала, что я похож на до-диез: тонкий, длинный и чёрный.
- По-простому: худой брюнет.
- Ну, может она так звуки видит. В медицине всякие случаи бывают. Забыл, как называется, но у некоторых людей определённый звук вызывает определённый цвет и наоборот.
- Как так получается?
- В головном мозгу как-то нервные волокна от разных органов чувств между собой связываются. Это большая редкость.
- Да… Они – художественные натуры. Артистки… Зина – Радуга, а твоя Катька – Гамма.
- Это ещё почему?
- Ну, одна музыкантша, гаммы играет, а другая – художница, все цвета радуги знает.
- Можно и так их назвать… Получается, что отдельные органы чувств у них развиты до превосходной степени. А сами по себе – шалавы шалавами. Банальные носительницы гениальных анализаторов. – Когда я хотел, то мог выразиться и поумнее Антона.
- Сказал красиво, но только они никакие не шалавы. И Зинка мне понравилась.
- Да я ничего… И Катька нормальная девчонка. Если бы ещё не на раскладушке… Там толком не развернуться было…
- Ничего, Мишель. Мы своё наверстаем… Может как-нибудь к ним ещё заглянем?
- Посмотрим. Жизнь покажет.


Си бемоль цвета охры с махагоном

Мы стали встречаться. Всегда вчетвером. Иногда на «голубятне», которую, чтобы не обидеть девчат, я всегда называл мезонином. Один вечер, когда девчата почему-то заявили, что «к нам сегодня нельзя», бродили до середины ночи по городу. За это время лучше узнали друг друга, так как Мишкина болтовня всё чаще переходила в чьи-либо воспоминания о себе. Что-то в наших отношениях или в нас самих позволило нам сблизиться.

Мы с Мишкой оказались самыми молодыми, нам только исполнилось по девятнадцать лет. Наши девушки тоже родились в один год, дружили с первого класса и сейчас шло им уже «двадцать первое лето». Обе после окончания школы сначала работали у себя в посёлке, «удачно избежали», как выразилась более говорливая Зина, раннего замужества, смогли вырваться из родительских объятий и поступить-таки в свои училища, о которых давно мечтали. Катерина с детства могла наиграть любую мелодию «даже на плетне». А Зина любила рисовать и использовала в качестве «холста» всё, что попадалось под руку: от школьных тетрадок до стен своего дома.

Как ни странно, но именно благодаря Мишкиному пустозвонству и повышенной общительности наша случайная компания сохранилась в первые, самые трудные для цементирования отношений дни. Но я прекрасно видел всё наше несходство и несоответствие друг другу.

Я, разумеется, продолжал встречаться с Зиной, но её, вызывавшая моё умиление в первые дни болтовня, стала постепенно меня раздражать, хотя сама Зинка явно благоволила мне. Ну, а Мишке, как всегда, больше всего нравился он сам. Если бы не я, он сейчас уже гулял с какой-нибудь другой девчонкой. А вот Катерина была воистину необыкновенной девушкой, и нравилась мне всё больше и больше. Кто нравился ей, сказать было трудно. Как проницательный человек, она должна была заметить моё «неровное дыхание» по отношению к ней, хотя я его никак, естественно, не афишировал. Но именно она первая предложила:

- Давайте встречаться у нас в разное время. А то мы здесь, как обезьяны в клетке. Даже неудобно. Погуляли, а потом по очереди – сюда. Согласны?

И при этом бросила взгляд в мою сторону. Мне кажется, её идея была вызвана не в последнюю очередь неугомонной развратностью Мишки, которая, видимо, не подходила Катерина, и которой сам он совершенно не стеснялся. Тот, догадавшись, правда, завуалировать своё предложение в форме шутки, предложил «поменяться партнёрами». Зинка вполне искренне возмутилась и наотрез отказалась, а Катя промолчала. Впрочем, она вообще чаще молчала.

Наши девушки вряд ли имели на нас серьёзные планы, так как оба мы были пусть в будущем и перспективные женихи, но сейчас всего лишь не очень обеспеченные студенты. С другой стороны, они и сами замуж пока не торопились. Во всяком случае, так говорили.

К счастью, нас с Катериной невольно сблизила вредная привычка – курение. Мишка, разумеется, берёг от дыма свои драгоценные лёгкие, а Зинка не курила по жизни. И если на улице или в сквере недалеко от их дома, где мы любили посидеть, не имело никакого значения, кто именно курит, то в их мезонине этот вопрос уже стоял более остро. Я несколько раз предлагал Катерине:

- Катрин, не хочешь выйти из рубки на палубу покурить?

Сначала она отказывалась, видимо, из-за Мишки, а потом стала соглашаться. Во дворе недолгие пять-десять минут мы уже могли поговорить с ней с глазу на глаз. Там я у неё как-то и спросил:

- Если Мишка чёрный до диез, то какое место в твоей октаве занимаю я?
- Твой цвет Зина определила точно: охра с махагоном. А по звуку ты ближе к си бемоль.
- Почему?
- Это почти самый высокий звук в октаве.
- Но всё-таки не самый высокий?
- Нет. Самый высокий – чистое «си».
- А Мишкин до диез - это самая первая нота?
- Правильнее сказать: почти самый низкий звук в октаве. Знак диеза повышает его на полутон. Так что он не самый плохой…, то есть не самый низкий звук в октаве.
- Как я понял, по твоей октаве получается следующий расклад: плохие люди – это до-ре-ми, а фа-соль-ля-си – это хорошие?
- Именно так я тебе не говорила. Во-первых, из семи ступеней состоит простая, диатоническая гамма, а в хроматической – двенадцать нот. А во-вторых, «плохие» не в общепринятом смысле. Мишка, например, совсем не плохой парень. И не такой глупый, каким кажется на первый взгляд, не злой и не жадный. Но в моих глазах он всё-таки до диез. Нет в нём высоты, чуткости, утончённости.

Я, разумеется, сразу спросил:

- А я, выходит, и высокий, и чуткий и утончённый?
- По сравнению с ним – да. Только не забывай про бемоль, который на полтона понижает твою ноту си. И потом, когда играют гаммы, то захватывают и «до» второй октавы.
- А Зинка кто?
- Чистое «соль».
- Чистая соль! Интересно звучит. И двусмысленно! - Я не удержался и совсем не по-товарищески кинул камень в мишкин огород: - Мишка сказал, что вы с Зинкой банальные носительницы гениальных анализаторов.

И получил в ответ по заслугам:

- Я же тебе говорила, что он не такой глупый, как кажется. Пошли назад. А то они подумают, что мы слишком долго курим.
- Подожди ещё секунду, Катрин. А ты сама, какая нота?
- Мой звукоряд состоит из неполной октавы. Затрудняюсь ответить.

И понимай, как знаешь! Но вообще-то с Катериной разговаривать было интересно. Не трепаться попусту, а именно разговаривать. В основном, конечно, о музыке. Впрочем, я не прав. Мы говорили не о музыке, в которой я ничего не понимал. Ну, разумеется, не считая джазовой и эстрадной, к которой, в свою очередь, была совершенно равнодушна Катерина. Меня, как «технаря» (я учился, как и Мишка, на втором курсе, но радиотехнического института), могли интересовать только музыкальные инструменты и их особенности.

Так, к своему изумлению, я узнал, что раньше струны для скрипок изготавливались из кошачьих кишок! Скрипка для Катерины являлась царицей музыкальных инструментов. Я попытался поспорить, доказывая, что у рояля за счёт большой клавиатуры и звуков больше. А у скрипки всего-то четыре струны. И те хорошо, если не кошачьи.

На мою шутку она не улыбнулась, хотя не могла не понять, что я шучу. Ответила, как всегда, серьёзно:

- По рояльной клавише можно ударить тихо. Можно сильнее. Можно очень сильно. И всё. А звучанию той же самой ноты на скрипке можно придать десяток разнообразных оттенков. Во-первых, движением смычка: быстрым, медленным, слабым или сильным нажимом. Во-вторых, различным прижатием струны на грифе пальцем. Оно может быть не только слабым или сильным. Например, начну слегка дрожать пальцем и звук сразу изменится. Под влажными или сухими пальцами, что иной раз от тебя самого и не зависит, и струны начнут петь по-другому. И потом, на скрипке я струну ощущаю, понимаешь?

Видя трепетное отношение Катерины к скрипке, я как-то сам объявил её королевой среди музыкальных инструментов. Может быть, из чувства противоречия или элементарной щепетильности, но Катерина сразу поправила меня, заявив, что виолончель по некоторым параметрам превосходит скрипку. Благодаря большей длине струн на виолончели можно получить более богатую серию флажолетов. И сразу начинала мне объяснять, что такое флажолет.

Разумеется, мы с Мишкой вскоре напросились, чтобы Зина нарисовала наши портреты. Она сделала два карандашных наброска, на которых мы были достаточно похожи на самих себя. Но не более.

Зато смотреть на игру Катерины было истинным наслаждением. Следует сказать, что раньше я никогда не ходил на выступления ни симфонических, ни камерных оркестров, поэтому как ЭТО должно было выглядеть на самом деле, просто не знаю. Но первое, о чём я подумал, - играть на скрипке можно, если у тебя короткая причёска или волосы собраны сзади в пучок. Катерина и здесь представляла собой разительное несоответствие игровой ситуации. Волосы у неё были длинные, во всяком случае, ниже плеч, прямые и ровные. Как заметила Зинка, на завивку или укладку Катя никогда не соглашалась, доверяя стрижку волос только подруге. То есть, даже в парикмахерскую стричься не ходила!

Так вот: когда Катерина брала в руку скрипку, прижимала её к своему плечу, то волосы веером сразу рассыпались по деке. Так и казалось, что сейчас или волосы запутаются в струнах, или смычок запутается в её волосах. Она играла и словно намеренно периодически встряхивала головой, подталкивая волосы к талии скрипки, где летал смычок. Мы как завороженные смотрели на неё, уже мало обращая внимания на музыку и ожидая того, что может случиться дальше. Вдруг следовал очередной взмах головой, гриф скрипки как нос корабля на крутой волне поднимался вверх, волосы отлетали назад и… игра продолжалась, как ни в чём не бывало. Нет, я не прав! Именно эти моменты взмахов сочетались с всплеском мелодии. Выходило так, что Катерина играла не только пальцами, бегавшими по струнам, и не только смычком. В рождении музыки принимали участие и взмахи её головы, и её волосы, и вся её тонкая фигура, которая во время игры волнообразно изгибалась, будто скрипка наливалась свинцовой тяжестью, которую Катерина не в силах была удержать, а потом неожиданно становилась невесомо лёгкой. После окончания игры мы с Мишкой всегда несколько секунд сидели ошеломлённые и, лишь спохватившись, начинали говорить комплименты. Спроси у нас, а что она играла, мы бы и сказать не смогли, так как не отрывали от неё глаз. Когда я рассказал о своём впечатлении Зинке, та подтвердила, что точно такое же воздействие музыкальная ворожба Катерины оказывает на всех.

- Я сама пять лет смотрела, как она играет. И только сейчас научилась слушать её, а не смотреть.

Постепенно у наших двух пар, по выражению Мишки, «нарушилась валентность». Не знаю, насколько корректно с точки зрения химии (или «химической психологии»?) его выражение, но тогда-то он и предложил «поменяться партнёршами». Но мне не хватало для такого шага собственной решительности. Зинка, как я уже говорил, этого просто не хотела.  А Катерина была к такому обмену если не безразлична, то хорошо скрывала своё истинное желание. Одной развратной авантюрности Мишки для такого серьёзного изменения в отношениях было явно недостаточно.


Чистое «соль»

Сколько себя помню, я всегда должна была заботиться о Катьке, хотя мы были с ней одного возраста. Росла она странноватой девчонкой, но мы жили в одном дворе, и больше дружить было не с кем. А позже, когда всю школу за одной парте просидели, я уже так привыкла опекать её, что и не представляла себя в другой роли.

Не все мои педагогические приёмы заканчивались успешно, но без меня Катьке было бы ещё хуже: после окончания школы болезнь на глазах затягивала её в своё болото. Она целыми днями могла сидеть в квартире, не выходя на улицу. И постоянно играла на своей скрипке, при этом извлекала из инструмента такие чарующе-тоскливые звуки, что невозможно было не заслушаться. Как она могла сочинять подобные мелодии, уму непостижимо!
 
«Музыкалку» Катька, слава богу, закончить успела, но о какой-то постоянной работе родители даже и не думали. Катька бы на ней просто не удержалась. Уже после первого лечения в «психушке» врачи предложили матери оформлять дочери инвалидность. Мол, всё равно девка пропала, с такой болезнью рано или поздно инвалидом станет.

Тут я и взялась за её лечение. Первый блин, правда, оказался комом. Однажды я с большим трудом утянула её с собой в нашу компашку: провожали троих ребят из нашего класса в армию. Внешне Катька часто вела себя совершенно нормально: и ответит, что надо, и поговорит, правда, без улыбки. То, что при этом тараканы в её башке бегают, сразу никто и не заметит. И к парню её нормальному пристроила – Кольке Кузьмину. Во всяком случае, нажраться до полусмерти он не должен. Уж, и не знаю, как я их из виду выпустила. Через неделю (на следующее утро ребята уехали в городской военкомат) я получила от Кольки из армии покаянное письмо, часть которого здесь и привожу. И мне кажется, он не очень врал, когда писал его. От Катьки всего можно ожидать.

«Зинуль, я всё делал так, как ты меня просила. И танцевал с ней, и смотрел, чтобы она лишнего не выпила. Потом, ты же это тоже просила сделать «для гормональной стимуляции», потискал её слегка в углу и несколько раз поцеловал. И ничего не хотел больше делать, как и договаривались. Но когда вышли с ней на улицу покурить, она неожиданно сказала: «Давай с тобой любовью займёмся. Я это ни разу не испытывала». Я, разумеется, отказался».

(Думаю, что этот козёл не очень долго отказывался!)

 «Катька сама увела меня в беседку, сняла трусики и спокойно спросила: «Как мне надо лечь? Только чтобы очень больно не было». Словно чай пить предлагала. Ну, я ведь тоже не железный, да ещё выпивши был. А какая у Катьки фигура классная, сама знаешь. Я ее, когда разглядел всю, прямо обалдел – высший класс! Ну, и трахнулись. В неё, разумеется, я не кончал. Не мальчик уже, сама знаешь. Она ещё удивилась и спрашивает: «Это всё? А почему ты потом мычал? Тебе что, больно было?» Это мне-то?! Ну, дура – дурой, ты уж меня извини!»

Обидно было не то, что Колька ей целку порвал: рано или поздно это должно было случиться. Трагикомедия заключалась в том, что Катька впервые в жизни сошлась с парнем, не испытала никакого удовольствия и сразу «залетела». Или Колька приврал, или по пьяни силы свои не рассчитал. Слава богу, что Катька поведала мне о своей «премьере» (она выразилась по-чудному: «я дефлорировалась»; я даже не сразу поняла, о чём идёт речь), и когда у неё задержались месячные, я во всём призналась её матери. Иначе неизвестно, чем бы всё закончилось. Мать сразу подсуетилась, - даром, что ли, сама врачиха! – отвезла Катьку в райцентр и там ей анонимно сделали аборт.

По первости никто ничего не знал. Но разве в нашем гадюшнике что утаишь? Да и то сказать, не в Москве живём!

Я в это время собиралась в художественное училище в Рязани поступать. Катьке с её идеальным музыкальным слухом грех было хоронить свой талант в деревне. Я стала её мать уговаривать отпустить Катьку вместе со мной. Даже удобнее будет, говорю, если у неё болезнь обострится, в психбольницу положить. Позвоню вам сразу, что не так, вы и приедете. А будет учиться, отвлечётся, глядишь, ей и лучше станет. И ведь права оказалась! Вот уже второй год здесь живём, и у Катьки всё нормально. Пьёт там какие-то лекарства понемногу. Да ещё ей мать спираль установила на всякий случай. Для гормональной стимуляции я Катьку периодически вытаскивала на танцульки, но с парнями она больше знакомиться не хотела. Упрямая – ужас! И эту «голубятню», как Мишка выразился, сняли из-за неё. Я, разумеется, в таком дурацком доме ни за что бы не поселилась. Деньги были, могли снять комнату и получше. Но Катька заявила, что здесь к нам никто незаметно не зайдёт. Это уж точно! Сами с горем пополам залезаем на свой чердак. Но уж коли связалась с ней, не бросать же одну? Сейчас и сама привыкла. И Катька спокойнее себя чувствует. Как-то даже уговорила её с парнем одним переспать. Вроде ничего всё обошлось, но желание повторить встречу не высказала. А на Мишку почему-то запала, чем-то он ей приглянулся. Парень, правду сказать, действительно симпатичный и весёлый. Наверное, Катьке с ним спокойнее и он отвлекает её от грустных мыслей. Ну, и мне пришлось ей по привычке подыгрывать. Опекунша её как-никак! Так с этими парнями у нас отношения и завязались.

А о себе, что я могу сказать? До Катьки в плане таланта мне далеко, хотя все мозги не в пример ей у меня на месте. Но знаю, что мой потолок – это «училка» рисования в сельской школе. Зато – с гарантией! И хлеб на каждый день обеспечен. А до настоящей «Радуги» мне как до звёзд. Антошка польстил мне… А вот у Катьки в плане перспективы всё на воде вилами писано. Попадёт в нужные руки, к какому-нибудь композитору, то и звездой может стать. Женщин-композиторов – раз-два и обчёлся. Я вообще только одну и знаю - Губайдулину. А не попадёт, то пропадёт совсем!


Гамма

«Если бы меня беспокоили только звуки, которые не оставляют в покое ни днём, ни ночью! Обиднее всего, что чаще звучат мелодии, которые я не успеваю ни записать, ни запомнить. Когда одновременно раздаются несколько мотивов, музыку очень трудно зафиксировать в памяти. Иногда жалостливый вой фаготов, играющих в верхнем регистре, сопровождается таким диссонирующим и пугающим лязгом фанфарных тарелок, что я вздрагиваю. Один контрапункт сменялся другим – и так беспрестанной чередой. От этой дьявольской полифонии я не могу уснуть без лекарств…

Балагурство Мишки отвлекает и облегчает моё состояние только в тех случаях, когда он находится рядом. Так настойчиво рекомендуемой Зинкой секс остаётся для меня безрадостной гимнастикой, которую я покорно терплю, чтобы только удержать Мишку возле себя. Не знаю, за кого уж он там меня принял после того, как я в первый же вечер улеглась под него, но надо отдать должное, относится ко мне с достаточной чуткостью и ничего не делает против моего желания. Но и сдерживать его становится с каждым разом всё труднее. Он требует от меня активности и ответной ласки, а какая из меня любовница, если я ни разу в жизни оргазм не испытала. Сам половой акт остаётся мне настолько безразличным, что я часто во время сношения начинаю потихоньку повторять возникшую в голове мелодию! Когда Мишка впервые услышал, как я что-то напеваю, сначала обалдел и даже обиделся. Но сластолюбие победило и вскоре моё пение даже возбуждало его. Хотя, казалось, куда уж больше?

В первое время я старательно копировала зинкины взвизгивания и вскрики, но у меня они получались до того ненатурально, что самой становилось противно. Наконец я сочинила себе музыкальную сюиту в двух частях для голоса без оркестра под названием «Приближение и наступление оргазма», и Мишка, мой третий в жизни любовник, как мне кажется, был вполне благодарным слушателем моего сексуального экстаза. Тогда я предложила, чтобы мы не занимались сексом одновременно в одной комнате, несмотря на то, что мы, разумеется, тушим свет и включаем специально выбранные мною магнитофонные записи. В таких случаях мне больше нравится клавишное исполнение Оскара Петерсона. Хотя все почему-то считают, что я не люблю джаз. Но ведь в каждом состоянии человеку обыкновенно нравится различная музыка. Разве не так? Однако избавиться от ощущения, что на меня в это время смотрят Антон с Зиной, я так и не смогла. И хотя Зинка предпочитает никогда не оставлять меня одну, не считая занятий в училище, я её всё-таки уговорила поддержать моё предложение.

Без мишкиной болтовни, которая уменьшала интенсивность постоянно рождавшихся у меня в голове мелодий, я бы совсем с ума сошла!

Мне трудно объяснить, чем «мои» звуки отличаются от реальных, от той музыки, которую я слышу по радио или магнитофону. Но я всегда могу их различить. Услышанную в реальности музыку я могу сразу записать на нотной тетради. А «моя» музыка в этом отношении носит качественно иной характер, уже не говоря о том, что в голове мелодии зачастую приобретают хаотический характер и мне бывает трудно вычленить основную тему. Мне обязательно надо взять инструмент и сразу проиграть услышанную мелодию. И только после такой своеобразной аранжировки, когда я услышу ту же самую мелодию уже со стороны, во второй раз, я могу переложить рождённую внутри моей головы музыку на ноты. Получается, что звуки в моей голове, не являются музыкой в собственном смысле этого слова. А чем? Музыкальным настроением? Ощущением музыки? Идеей музыки? Музыкальными символами? Не знаю… Я вообще так плохо знаю и понимаю себя!

Но если бы только звуки! А эти разноцветные сполохи, которые сопровождают каждый мелодический оборот, и к которым я никак не могу привыкнуть! Они, безусловно, расцвечивают музыкальную тему, но при этом одновременно мешают и отвлекают. А избавиться от них я никак не могу. Я же не Скрябин и не Римский-Корсаков! Ну, зачем они мне?

А запахи? Эти проклятые запахи от каждого предмета и от каждой части тела!..

Хватит! Даже говорить об этом тошно и больно!..

Итак, наши пары постепенно отделялись друг от друга. Видя, что моё состояние, когда я нахожусь с Мишкой, становится лучше, Зинка перестала возражать и против «эротического сепаратизма». Это необычное словосочетание тоже принадлежало Мишке. Подобные перлы иногда выскакивали из его не закрывающихся уст. Антон как-то не без скрытой зависти бросил:

- Из миллиона произнесённых слов всегда могут встретиться два-три, которые оригинальным образом будут сочетаться между собой.

Однажды, когда Мишкины родители куда-то уехали на выходные, он предложил мне, как всегда немного дурачась:

- Катрин, давай поживём друг с другом как настоящие муж и жена. Заодно и чувства свои проверим. Тем более что жратву мать наготовила на несколько дней вперёд. Будем с тобой жить как в доме отдыха. Только вдвоём, без них, ладно?

Я подумала и согласилась, но предупредила:

- Если мне станет плохо, я уйду. Ты не обидишься?
- Какие проблемы, Катрин?! Только плохо тебе не станет, даю слово будущего офицера! Я уже составил наш распорядок на эти дни. Начинается он с восемнадцати ноль-ноль пятницы. Мы с тобой вдвоём идём в кино…

Мишка уже знал, без лишних деталей, разумеется, в которые была посвящена только Зина, что хорошо я себя чувствую только в тех случаях, когда занимаюсь чем-то вполне определённым, что целиком поглощает моё внимание. Например, когда играю на скрипке, когда слушаю его разговор, когда смотрю интересный фильм. То, что секс с ним к этим «занятиям» не относился, я ему не сказала, чтобы не обидеть. Тем более что сам Мишка этого не замечал и как-то даже проговорился, что всегда намеренно затягивает половой акт со мной, «чтобы тебе дольше было хорошо». Доброта удивительным образом сочеталась в нём с непробиваемой толстокожестью.

Квартира у Мишки, правильнее сказать – у его родителей, была роскошной. О чём я ему сразу и заявила:

- Трёхкомнатная квартира на троих, да почти в центре города – это супер! Живёшь, как белый человек.
- Нормальная квартира, Катрин. Там спальня предков, это – моя комната, а вон та - общий зал, ну, вроде гостиной. Не в одной же комнате нам всем жить? Садись вон в кресло и расслабься. Я сейчас всё расставлю на столе и позову тебя на торжественный ужин.

Я не хотела оставаться одна, но ещё больше не хотелось портить настроение Мишке: он там явно заготовил какой-то кулинарный сюрприз. Поэтому поудобнее расположилась в кресле и закрыла глаза. И прислушалась. Но звуки, как обычно, в моей голове почему-то не появились. С удивлением открыв глаза, я огляделась. До меня ясно доносилось звяканье посуды из кухни и магнитофонная музыка, которую включил там Мишка. Разумеется, своего любимого Элвиса.

«Почему у меня в голове тишина? Странно… Что в этой квартире такого особенного? Почему она на меня так действует? Это, конечно, хорошо, но очень и очень странно».

Тогда я попробовала специально вспомнить одну из мелодий, которые донимали меня в автобусе, когда мы возвращались из кинотеатра. В голове сразу появилась та самая тема: мелодия в до мажоре, не очень характерная для меня своей незамысловатой весёлостью. Но это была абсолютно новая музыкальная тема, и её необходимо было срочно записать.

Ругая себя за то, что не взяла с собой скрипку, я бросилась на кухню. Увидев меня, Мишка испуганно отшатнулся:

- Ты что, Катрин? Чего-нибудь испугалась?
- У тебя скрипка есть?
- Нет. Откуда? Есть гитара.
- Давай её! Только побыстрее, ладно?

Через минуту Мишка молча протянул мне гитару, торопливо вытирая рукавом с её корпуса пыль.

Это был донельзя расстроенный инструмент, да ещё семиструнный.

- Ты что ей, гвозди забивал? - проворчала я, понимаю неуместность своего замечания.

Быстро настроив гитару, я сыграла ещё звучащую в голове тему. Потом ещё раз.

- Миша, мне нужна бумага и ручка.

Я торопливо отодвинула от края стола тарелку и фужер с вином. Но ничего не разбила и не опрокинула. Уже хорошо!  Через секунду на освободившееся место легла раскрытая ученическая тетрадь и карандаш.

Следующие несколько минут я занималась аранжировкой, лихорадочно писала нотные знаки, надеясь, что Мишка будет продолжать молчать. Его голос мог вытеснить из головы звучащую мелодию.

Мишка стоял, прислонившись к газовой плитке. Когда я закончила, то сразу сказала ему:

- Спасибо, Мишань.
- За что?
- За то, что молчал и не отвлекал. Эту мелодию, когда я её доработаю, я посвящу тебе. Она тебе понравится, вот увидишь. В твоём духе. Не Элвис Пресли, но оптимистическая вещица должна получиться.
- Катрин.
- Что?
- Ты – не «Гамма». Ты, оказывается, гений… Ужинать будем?
- Теперь будем… Ну, и как тебе начало нашей совместной жизни?

К моему удивлению Мишка не отшутился, а совершенно серьёзно ответил:

- Даже не знаю, Катрин. Честное слово! Но у нас впереди ещё один день и две ночи. Думаю, что определюсь…

Но я уже испытывала радость. Когда мне удавалось сочинить красивую мелодию, я взлетала от счастья на седьмое небо. А как он потом «определится», его дело…

 
Чёрный до диез

«Я не знаю, что такое любовь.

Люблю ли я своих родителей? Ну, наверное. Отдал бы я за них жизнь? А что?! Если бы им грозила мучительная смерть, а я бы мог ценой своей жизни их спасти, то – да! Всё-таки отец с матерью.

Снятся ли они мне во сне? Нет. Часто ли думаю о них? Ну, пока есть деньги и еда, то не очень. Вот теперь и определяйте, люблю я их или нет. Сам не знаю.

Люблю ли я Катрин? Тоже не знаю. Мне с ней хорошо и интересно. Скоро уже полгода, как мы встречаемся, а до сих пор не надоела. Отдам ли я за неё жизнь? Вот это – вряд ли. Но мне очень, - честное слово! – очень жалко её. Я вижу, что она талантливая, немного ненормальная и в общем-то не испытывающая счастья девушка. Поэтому готов сделать всё, чтобы только ей было хорошо. И секс при этом тоже не последнее дело. В нём Катька необыкновенно своеобразна. Внешнее безразличие к ласкам у неё сочетается чуть ли не с рабской покорностью. Не каждая девчонка позволит мне то, что разрешает она. Ну, а когда она начинает кончать, я вообще тащусь! Даже в таком физиологическом акте у Катьки в полной мере проявлялись её артистизм и музыкальность. Постанывала она удивительно трогательно! Только чтобы услышать её в этот момент, я был готов трахаться не переставая. К сожалению, так не получалось…

И как можно говорить о любви между нами, оставляя в стороне вопрос о браке? А мы о нём и не заикались. И не потому, что, мол, родители могут быть против. Мои, скорее всего, будут «за». Мать ждёт не дождётся, когда я остепенюсь. Но я сам вижу, жениться мне рано. Надо сначала институт закончить, а это ещё четыре года. И потом – Катька старше меня на целых два года. А старше всегда должен быть муж…

До сих пор помню, как легко она отдалась мне в первый раз. У неё до меня, это сразу видно, была наверняка куча парней. Как начала лет с шестнадцати в своей деревне всем давать, так и продолжает… Это что же получается? Уже шесть лет она с мужиками трахается! Мне тогда только тринадцать было! С ума сойти!..

Нет, никто не спорит, человек она интересный и, может быть, действительно гениальный… Ну, и Господь с ней! Встречаемся и встречаемся. Никто никуда нас не торопит. Главное, чтобы не забеременела от меня. Но она сама сказала: «не бойся». Значит, это её проблема.

Итак, что из всего передуманного следует? Что я Катю не люблю? Не знаю, не знаю… А почему же она мне тогда снится каждую ночь (когда засыпаю и под утро, когда только наполовину проснулся)? И думаю о ней не то, чтобы постоянно, но очень часто. Во всяком случае, как увижу симпатичную девчонку, а их в нашем в основном женском по составу институте немало, то невольно сравниваю её с Катей. Внешне редко кто оказывается красивее, особенно если учитывать и фигуру. Веселее, разговорчивее, кокетливее и даже соблазнительнее – сколько угодно! Но чтобы понимали меня так, как Катрин! Таких нет! При всей её загруженности своей музыкой и своими переживаниями, стоит ей лишь на секунду отвлечься от них, посмотреть на меня, и я чувствую себя, как на ладони у Гулливера. Сто раз проверял, и всякий раз она элементарно угадывала, что я хочу и о чём думаю. Не как Вольф Мессинг, конечно. Но почувствовать моё настроение, моё желание ей было два раза плюнуть. Ну, а от них и до мыслей один шаг.

У меня, как у любого человека, свои «закидоны». Не депрессии в прямом значении этого слова, а, если грамотно выразиться, ситуационно обусловленное снижение настроения, сочетающееся с раздражительностью и агрессивностью. Или с предками не найду общего языка по какому-нибудь поводу, или в институте напряг, то сразу начинаю зло на других срывать. Через день-другой всё проходит, но ведь и за один день можно со зла столько дров наломать, что потом за полгода не расхлебаешь!

Такие изменения в моём настроении Катька улавливает сразу. И знает уже, как мне помочь. Говорит:

- Хорошо, что ты пить не привык. И не привыкай… Давай лучше сегодня встретимся, я тебя успокою.
- Легко сказать – встретимся. Где? В подъезде? У тебя на «голубятне» Зинка сидит, у меня предки дома!
- Я попрошу, и она уйдёт. Приходи вечером.
- Куда уйдёт? У Антона сегодня кружок какой-то научный. Не будет же она одна по улицам шляться!
- Не бери в голову, Мишань. Приходи в восемь. Я одна буду.

И когда я, не сдерживая раздражения и матерясь, поднимался по их дурацкой лестнице на «голубятню», Катя, встретив меня, сразу обнимала и усаживала на диван. Гладила по голове и шептала:

- Это ничего, Мишань… Это пройдёт… Всё проходит…

Моя дальнейшая реакция даже для меня самого редко была предсказуемой. Один раз я её так слушал, слушал и… расплакался. Правда, – на одну секунду. Сразу стыдно стало за свою слабость. Чаще, разумеется, переключал свою агрессивность на секс. Катька к этому была уже готова. Только шепнёт:

- Постарайся очень больно не делать.

И терпит, пока я не вымотаюсь с ней до последнего предела, не обессилю себя и её полностью, и не почувствую облегчения. Потом ещё сам прощения у неё попрошу…

И откуда у неё этот патологический мазохизм? Она тоже вряд ли меня любит по-настоящему. Тогда почему так поступает? Не понятно…»


Си бемоль цвета охры с махагоном

Мы переехали сюда из Оренбурга в октябре, учебный год был в самом разгаре. Оформив необходимые документы, отец зашёл со мной к завучу, и тот повёл меня в шестой «а» класс, когда урок уже начался. Хуже нет – вот так появляться перед всеми. Ученики встали, училка замолчала, а завуч (его, как я потом узнал, звали «Золотая ручка»), даже не поздоровавшись, подвёл меня к столу и сказал:

- Принимайте нового ученика, Ирина Ивановна.

И ушёл. Пока выходил, весь класс, разумеется, стоял и пялился на мои рыжие волосы. Когда вышел, все шумно сели, но мне от этого легче не стало, так как Ирина Ивановна растерянно произнесла:

- И куда же мне тебя посадить, а? – Потом спохватилась: - А тебя как зовут? Ну-ка скажи всем.
- Баранов Антон.

Свободное место было только за одной партой – в углу у окна. Но училка почему-то туда не смотрела, а переводила взгляд с одной передней парты на другую, за которыми, разумеется, сидели девчонки. Даже за свой стул ухватилась, словно хотела предложить его мне. Раздались первые пока ещё тихие смешки. Неуверенность педагога ученики вычисляют за секунду.

Наконец раздалось спасительное:

- Ирина Ивановна, пусть он ко мне сядет.
- Ты у меня, Павлов, вообще наказан, - раздражённо ответила преподаватель.
- Так что ему теперь из-за этого на полу сидеть?

Смешки, естественно стали громче. Ещё мгновенье и училка окажется в цейтноте. Наконец-то она сообразила, что отступать некуда:

- Тише! Хорошо. Иди, - как тебя? Баранов? – за ту парту. Пока там будешь сидеть. А потом посмотрим.

С того моего первого урока и до самого последнего школьного звонка мы с Мишкой неразлучно сидели всегда за одной партой. И я долго был благодарен ему за тот случай.

Но нельзя же быть благодарным за какую-то мелочь всю жизнь!? И сейчас, я чувствовал, наступал тот самый момент, когда мы с Мишкой могли не то, чтобы рассориться, но разойтись. В конце концов, разные институты, новые друзья – всё это тоже оказывало своё влияние. А тут ещё Катерина с Зиной! Ну, надо же было именно им выйти на нас в тот вечер в парке!

Мне больно было видеть, что Мишка обращается с Катериной, как со шлюхой. Видеть я, конечно, ничего не видел, но мы всегда были с ним достаточно откровенны в разговорах подобного рода, да и в выражениях Мишка никогда особенно себя не стеснял.

Наконец я не выдержал и во всём признался… Зине. Наверное, она должна была бы быть последним человеком, которому мне надлежало сообщить о своей любви к её подруге. Логичнее было бы объясниться с самой Катериной. Даже с Мишкой. Уж как-нибудь поняли бы друг друга. А тут…

Когда я всё рассказал Зине – и это в их доме! за минуту до того, как лечь с нею на диван! более неподходящего момента трудно было найти! – она к моему удивлению не стала ни плакать, ни закатывать истерику. Протянула:

- Ага-а-а-а… Вот, значит, как… - Вновь надела только что снятый свитер и спокойно продолжила: - Ну, ладно, Антоша. Что теперь делать... Садись рядом. Думать будем.
- О чём?
- О том, что ты мне сейчас сказал. А без чая разговор не получится. Сейчас я его поставлю… А я-то думаю, что ты целый месяц такой смурн;й ходишь?..
- Извини меня, Зинуль…
- Ладно, проехали. Это я так – обидно немного. Но не смертельно. – И вдруг как припечатала: - Тем более что всё тобой сказанное ровным счётом ни на кого не повлияет. Ну, кроме нас с тобой.
- Почему?
- Потому! Слушай меня внимательно, Антон. Как там, в джентльменах удачи Леонов говорил? Я тебе за Катьку пасть порву, понял?
- Так я же…
- Дослушай меня до конца. Катька будет с тем, с кем ей лучше, понял? Хоть с Гитлером, если захочет, понял? Скажет, что ей с тобой лучше, нет проблем. Но пока ей хорошо с Мишкой и точка! Какой бы он там не был, понял? Это первое… А второго, собственно говоря, и не будет. На второе у нас с тобой чай.
- Подожди, Зинуль…
- Нет, это ты пока помолчи. Я ещё не всё сказала. Если очень хочется, можешь в своей любви и Катьке признаться. Но заранее предупреждаю, это – бесполезняк! Катька ещё долго будет за Мишку держаться, я знаю. С Мишкой своим – хочешь ссорься, хочешь не ссорься, твоё дело. Ну, а я, если хочешь, останусь твоим верным товарищем. Хотя вряд ли ты на это согласишься… Так что, Антоша, бери чашку, пей. А потом можешь уматывать на все четыре стороны. – Я, естественно, сразу поднялся и стал одеваться. - Да, если встретишь их в сквере, скажи пусть домой идут, нечего там зря мёрзнуть. И дивану нечего порожняком простаивать…
- А ты куда пойдёшь? Если хочешь…
- А это уже, товарищ мой верный, не твоё дело!..

Я уже открывал дверь на лестницу, как раздалось:

- Подожди. Не обижайся на меня, Антон. Ты поступил как честный и порядочный парень. Я просто не очень к такому привыкла, поэтому и психую… Знаешь что? Давай - раздевайся и садись. Я тебе кое-что расскажу про Катьку. Тогда и меня лучше поймёшь, да и её соответственно. А то будешь злиться на нас понапрасну...

И Зинка рассказала мне о душевном заболевании Катерины, о том, как она спасается Мишкой от своих галлюцинаций. Он, получается, был ей вместо лекарства. Ну, и дела!

Вскоре появились Катерина и Мишка.

- Рядовой Баранов пост сдаёт, а будущий лейтенант Павлов пост принимает! – громко провозгласил Мишка, помогая раздеться Кате. – Время теряем, товарищи офицеры! Вам на свежий воздух пора. Погода – благодать. Только ветер сильный. А нам ещё согреться надо… О! Чай – это к месту. Зин;н, выношу тебе за него благодарность в устной форме! Если ещё у вас не закончилось варенье, то считай, что за мной братский поцелуй…

Да, язык у Мишки воистину был без костей! Дуракам счастье…


Чистое «соль»

- Новый Год – праздник семейный, - повторила лежащая на диване Катька и снова положила подушку себе на голову.

Это значит, что у неё снова усилились «глюки». Я писала зачётный натюрморт: голубая ваза с жёлто-красными яблоками, рядом на подоконнике букет увядших жёлтых хризантем и всё это на фоне заиндевевшего окна. По-моему, неплохо придумала! Ваза, замёрзшее окно и одна сухая хризантема у меня были в наличии. Яблоки предстояло вообразить. Впрочем, скорее всего, я скопирую их со своего старого этюда.

Писалось хорошо, но настроение портила Катька. Она отказалась от встречи Нового Года у Мишки дома с его родителями. Она переживала, что из-за неё поссорились друзья. Она переживала, что я потеряла любовника. Она не хотела, чтобы я оставалась одна в новогодний вечер. И как следствие всего этого, у неё ухудшилось состояние.

Я, пытаясь подражать Мишке, занимала её непрекращающимся монологом:

- А я вовсе и не одна! Со мной любимый натюрморт. Посмотри, как классно получается! Вот только с яблоками неувязка… А ты – дурочка! Ведь тебе совсем плохо, что я не вижу, что ли? Представляю, какой у нас будет Новый Год! Лекарство своё выпила?.. Хотя твоё лучшее лекарство – этот оболтус… Смотри, как я из одной хризантемы целый букет сотворила!.. Ну, ладно, давай хоть приготовим что-нибудь. Не лакать же одно Шампанское всухомятку! Уже девятый час…

За шумом телевизора (у нас стоял маленький чёрно-белый, но всё равно спасение, когда скучно) мы не услышали, как кто-то поднялся к нам по лестнице. И внезапный стук в дверь сильно напугал Катьку. Она взвизгнула и забилась в угол дивана, вытаращив от страха глаза.

- Ну, чего перепугалась?! Кто-нибудь из соседей, скорее всего. Хочет нас поздравить. Спорим?

Я отложила палитру и пошла открывать дверь. Разумеется, угадала, но не до такой степени. В комнату, как нежданный Дед Мороз, ввалился Мишка.

- Чёрт бы побрал вашу лестницу! Я когда-нибудь с неё свалюсь и поломаю позвоночник. Будете за мной ухаживать и подкладывать под меня судно. Причём обе и по очереди…

Договорить, как и раздеться, он не успел. Словно любимая собачка, которая сто лет не видела своего хозяина, к нему бросилась Катька:

- Мишаня, миленький, как хорошо, что ты зашёл!.. Мишаня мой… Ты надолго?
- Пока не выгоните. А с тобой всё нормально, Катрин? Чего такая бледная?
- Всё у меня хорошо, Мишенька. Всё просто чудесно! Пронзительно жёлтое «до» второй октавы.
- Ты же говорила, что я чёрный до диез.
- Мы сейчас все находимся на «до» второй октавы. И как же я тебя за это люблю! – Она снова прижалась к нему.
- Ну-ну, Катрин, при посторонних…
- Сам ты посторонний! - с притворным возмущением вклинилась я в их разговор и принялась готовить салат.

Ну, как у этого разгильдяя получается одним своим видом так благотворно действовать на Катьку?! Я весь вечер старалась, говорила, говорила, говорила… А тут, на тебе: явился доктор Айболит и она сразу выздоровела…

- Мишка, я серьёзно, ты надолго? Посидишь с нами немного? Мы можем с тобой даже раньше времени Шампанское открыть.

Мне надо было оценить последующие события, чтобы его уход как можно меньше травмировал Катьку.

- Зачем же раньше времени?
- Ну, ты к двенадцати убежишь к родителям…
- Оставить одних двух беззащитных и слабых девушек? Я что, похож на изверга? Да вы без меня пропадёте совсем! И потом, я же целую сумку выпивки и продуктов приволок с собой – новогодний подарок от моей мамани нашей компании. Но чтобы подняться с ней по вашей дурацкой лестнице, нужна лебёдка. У вас есть лебёдка?
- Кормилец ты наш! – Не скрывая искренней радости больше за Катьку, чем за себя, закричала я. – Сейчас я её подниму.
- Давай вместе, Зинон. Я её подниму, а ты держи дверь открытой. Чтобы цепляться за вашу лестницу, нести тяжёлую сумку и одновременно стучаться к вам в дверь, нужны три руки. А у меня только две! Ну, мама меня таким родила! Я же не виноват!..

Эх, если бы не Катька, сама бы в этого балабола влюбилась. Может он быть обаяшкой, ничего не скажешь! Ну, и ладушки, на сегодняшний вечер Катька у меня спасена…

Затащили в комнату его сумку, и я стала вытаскивать из неё продукты. Мишка, увидев тем временем стоящий на мольберте холст, глубокомысленно заметил:

- Зин;н! Этот веник на подоконнике смотрится как у Рембрандта!
- Сам ты веник! Это увядшие хризантемы!
- «Отцвели, уж, давно хризантемы в саду…» Ты что, в миноре, Зинон?
- Благодаря нам впервые в жизни узнал, кто такой Рембрандт и что такое минор! И ещё ёрничаешь…

Обижаться на Мишку было невозможно. Тем более, что Катька так и ходила за ним по комнате, прилипнув к его плечу…  И потом – в чём-то он оказывался прав. Настроение у меня действительно было в последнее время минорное. И почти законченный эскиз натюрморта, как мне кажется, вполне ему соответствовал… Я раскладывала на столе продукты и думала о том, что щедрая и доброжелательная свекровь была бы для Катьки подарком. И вдруг увидела в пакете три больших тёмно-красных яблока. Как раз такие мне и были нужны!

- Яблоки пока есть не будем! – Объявила я. – Я их сначала напишу.
- Ага! Размечталась! Из-за твоей живописи мы с голоду должны помирать?
- Ну, Мишка, не жмись. Искусство требует жертв.
- Господи! Последний кусок изо рта вынимают!
- Мишань, давай яблоки пока оставим, ладно? - Продолжала ластиться к нему Катька. – А то без них у неё этот натюрморт не заиграет.
- Почему не заиграет? В каком смысле?
- Ну, вот смотри. – Катя подвела Мишку к мольберту, протянула указательный палец к уже нарисованному окну, а затем, напевая, повела его вниз по холсту: ля-а – си-и – ля – со-оль – фа – ми - ре – до – ре - ми. – Ткнула пальцем в хризантемы. – А после них должно идти певучее: со-оль – ля-а – си-и. А их нет. Трёх звуков не хватает. Как раз от трёх красных яблок. И с ними получается уже готовая мелодия.

- Ты это сейчас сочинила? – спросил потрясённый Мишка.
- Мишань, это Бетховен. Концерт для скрипки с оркестром. У него начало несложное и само на это изображение ложится.

Уж, насколько хорошо я знаю Катьку, но тоже опешила. Мои картины она раньше никогда на музыку не перекладывала.


Гамма

Перед зимней сессией Мишка завалил какой-то зачёт по гистологии и, кажется впервые в жизни, разозлился по этому поводу не на весь белый свет, а вполне справедливо обвинил самого себя.

- Сам виноват, Катрин. Не доучил, идиот! Сам себя и накажу. До сессии «хвост» надо обязательно сдать, а то к экзамену не допустят. Так что ближайшую неделю встречаться не будем, устроим перерыв. Ничего, не помрём…

Да, он, конечно, не помрёт. А я? Знал бы Мишка, что больше всего своим решением он наказывает меня.

Первые три дня, пока я сама была загружена в училище, прошли более или менее терпимо. А потом началось… Снова хаотические звуки и контрапункты разрывали голову. Но ни одну из мелодий я не могла ни понять, ни запомнить! Я второй день валялась на диване, накрыв голову подушкой. Она, разумеется, не защищала от музыкальных галлюцинаций, но помогала их перетерпеть. Когда что-нибудь напеваешь или скулишь, как зверёк, в подушку, то издаваемый мною звук субъективно воспринимается сильнее и хотя бы немного заглушает музыкальный сумбур внутри головы.

«Сумбур вместо музыки… Это откуда?.. А! Шостакович и Мурадели… Когда это было?..»

Я билась как рыба об лёд, принуждая себя отвлекаться, чем только можно.

Зинка покрывала лаком свой натюрморт и рассказывала мне о своём новом «кадре» из училища. Но Зина – не Мишка! Я слушала её, сколько могла, а потом закричала, как истеричка:

- Заткнись, бога ради!

Тогда Зинка позвала меня в кино.

- Не хочу!.. Понимаешь? Не-хо-чу!

Потом она предложила мне поиграть на скрипке.

- Я тебя умоляю, ну, оставь меня в покое!

«Ещё бы один день продержаться. Главное – с ума не сойти… А вдруг Зинка уже вызвала санитаров из психушки? Сейчас приедут и заберут меня. Скажет, что уже лечилась один раз, и вот - снова крыша поехала…»

Я вскочила с дивана и подошла к Зинке. Посмотрела на её этюд: окно, хризантемы, яблоки.

«Кто-то говорил, что картина минорная… Не верно... Да, сюжет грустный, а краски яркие, радостные, мажорные. Неправильную цветовую гамму Зинка подобрала, никакого соответствия композиции. Надо было раньше ей об этом сказать, но… Бездарь она!.. Ну, да шут с ней. Рисует, как может. И, во всяком случае, не сумасшедшая, как я».

Зинка обернулась ко мне:

- Что, Катюша, совсем плохо?
- Ответь, только честно. Ты «Скорую» не вызывала?
- Какую «Скорую»? Да ты что?.. Успокойся, Катюша. Если совсем невмоготу, давай съездим в диспансер к психиатру. Он какие-нибудь другие лекарства назначит.
- Ни за что! Он меня сразу в психушку упечёт.
- Слушай, а давай к Мишке завалимся? Оторвётся от своей гистологии на полчаса, ничего с ним не случится. А тебе сразу полегчает.
- Нет. Я не хочу, чтобы он меня такой видел. И не хочу ему мешать.
- Ну, тебе же сразу легче станет, он ничего и не заметит!
- Мне около Мишки становится лучше только в тех случаях, когда у него настроение хорошее, и он сам хочет меня видеть. А сейчас он наверняка злой и сосредоточенный.
- Ну, подруга, тебе вообще не угодишь! Что ты сама хочешь?
- Чего я хочу?.. Я хочу… лучше умереть, чем так жить.

Я расплакалась, за мной следом заревела и Зинка. Мы, обнявшись, сели на диван и слёзы потекли из наших глаз в четыре ручья.


Чёрный до диез

На зимние каникулы после сессии Катька умотала в свою деревню, даже не попрощавшись. Естественно, я обиделся. Зинка рассказала мне про какую-то телеграмму, кто-то там у них заболел и так далее. Сама она перед отъездом домой не поленилась позвонить мне вечером и спросить, что передать Кате? Я, разумеется, ответил: «Передай - наше вам с кисточкой!» и бросил трубку.

Уехала и уехала. И хрен с ней! А мне так хотелось провести каникулы вместе с Катькой!

За эти дни встретился пару раз со Светкой, моей старой «любовью». Разумеется, дура и, разумеется, ****ь, но высшего класса: с меня ростом, блондинка и очень эффектно смотрится. Мы с ней на пару – как Ален Делон и Брижит Бардо. Все так говорят! Но неожиданно я впервые почувствовал, что мне уже не всё равно, с кем ложиться в постель. Хотя Светка по всем статьям могла переплюнуть тихоню Катрин. Понимаю, что со Светкой встречи были случайные: оказались просто оба свободные на этот момент, вот и схлестнулись. Но если раньше я тащился от неё по полной программе, то сейчас лежал со Светкой, а думал о Катьке. Хоть и злился на неё, а из головы она у меня не выходила.

Начался очередной семестр, а Катьки всё не было. Снова позвонила Зинка и сообщила, что теперь Катька ногу подвернула. Ходит по деревне чуть ли не на костылях. Ну, на больного человека злиться уже грех, да и скучать что-то стал по-настоящему. Мне её явно не хватало. Наконец, где-то уже в конце февраля Катрин объявилась. Позвонила мне по телефону-автомату и сказала, что ждёт меня у памятника Павлову. Специально памятник этого академика выбрала, так как знала, что мне нравится наша с ним однофамильность.

Разумеется, я пошёл. И как только увидел её, понял, что всё-таки, наверное, я её люблю. И сердце сразу застучало, и даже в голове зашумело. Чуть слёзы не выступили из жалости: стоит под мокрым снегом, худенькая как тростинка да ещё со своим футляром от скрипки и смотрит на меня как на приближающуюся расстрельную команду.

- Ты что, Катрин? Не рада встрече?

Прижалась ко мне и молчит. Я её поцеловал, а она таращит на меня свои глазуновские глазищи, словно я её убить собираюсь. Потом выдавила из себя:

- Мишань, не бросай меня, ладно?

- Ну, кто кого бросил, это мы ещё разберёмся. Кажется, это ты смылась, слова не сказала. Могла бы хоть с вокзала позвонить.
- Прости, Мишань.
- Ладно, проехали. Плакать только переставай. А то подумают, что я тебя обижаю. Как нога?
- Какая?
- Которую подвернула. Зинка говорила, что ты на костылях ходила. Ещё не хватало, чтобы у меня невеста инвалидкой была!
- Невеста?
- Ну, если быть более точным, то невеста-любовница. И насчёт последней твоей ипостаси я хотел бы уточнить кое-какие подробности. Где бы нам с тобой встретиться, а? Только прямо сейчас! Как увидел тебя… Соскучился страшно!
- Мишаня, миленький. Где хочешь и когда хочешь.
- Что значит, где хочешь?.. О! Идея! У меня предки ещё на работе. – Я посмотрел на часы. – У нас есть полтора часа. Только бегом. Ногу, смотри, опять не подверни! Вон, как раз, наш троллейбус. Давай свою бандуру мне…

Всё мы успели. Даже по-быстрому принять душ и заварить чай. И когда в шесть вечера первой в квартиру вошла мать и, остановившись в прихожей, уставилась на нас, я сказал:

- Мам, познакомься. Эту девушку зовут Катя. Это к ней я на Новый Год уходил.
- Здравствуй, Катенька. – Мать подала мне пальто и зашла на кухню, внимательно рассматривая Катрин. - Очень приятно.
- Здрасьте. Спасибо Вам за яблоки. – Катька, несмотря на всю мою предварительную психологическую подготовку, выглядела как натянутая струнка – вот-вот оборвётся.
- Ну, там не только яблоки были. Но это не важно. Меня зовут Марина Аркадьевна. Чай собирались пить? А ужинать?
- А мы и от ужина не откажемся, - быстро ответил я.
- Я не буду. Спасибо. – Катя встала. - Я пойду. Мне, правда, пора.
- Ну, уж нет! Куда тебе торопиться, Катрин?
- Оставайся, Катенька. Я сейчас переоденусь, и ты поможешь мне ужин приготовить. Хорошо? Сейчас и муж подойдёт.
- Хорошо, - убитым голосом согласилась Катька.
- Это ты у нас гениальная скрипачка? Ну, я со слов Миши говорю.

На Катьку жалко было смотреть. Я обнял её и сказал:

- Мам, не надо девушку смущать. И помогать тебе мы будем с нею вместе.
- Господи, чудо какое! Ты случайно, сыночек, не заболел? Ну, что ж, ловлю на слове. Тогда доставайте картошку и начинайте чистить. На четверых. До мяса не дотрагивайтесь. Я им сама займусь. А смущать Катеньку я совсем не собиралась… Наоборот. Миша сказал, что ты сочинила какую-то сюиту и посвятила ему. Это правда?
- Да. Только это не сюита, а небольшая пьеска. И не самая удачная.
- Моему сыну до сих пор пока ещё никто никаких пьес не посвящал: не удачных, не неудачных. Любопытно было бы послушать.
- Мам, давай не всё сразу. Сначала картошка, потом семейный ужин, а потом – по настроению: захочет Катюша, тогда и сыграет.
- Конечно, конечно. Я же не настаиваю. Ну, начинайте пока хозяйничать. Я скоро подойду. – И мать пошла в спальню переодеваться.
- Ну, чего ты её испугалась, Катрин? Держись спокойно. Что хочется, то и делай.
- Мишань, может мне лучше уйти?
- Ты же сама говорила, что у меня хорошо себя чувствуешь, и что тебе здесь нравится. Так?
- Да. Но я её стесняюсь… А вдруг она заметит, что мы душ принимали?
- О чём ты думаешь! Выбрось из головы. Я начинаю чистить картошку, а ты будешь её резать. Только не палочками, а такими круглыми тонкими дольками. Мать так всегда делает…
- А отца как зовут?
- Игорь Сергеевич. Ты ему наверняка очень понравишься.
- Игорь Сергеевич, Игорь Сергеевич… А она Марина Аркадьевна, да?
- Правильно. Держи первую картошку. И пальцы не порежь… Подожди-ка. А вдруг ты палец на левой руке порежешь?
- Я постараюсь…
- Нет уж, на фиг! Ещё не хватало руками рисковать. На, будешь чистить. Этим ножом не порежешься. А я буду резать.
- Хорошо, Мишань. А то я что-то волнуюсь. Даже руки трясутся. Мне лучше чистить…

Вскоре вернувшаяся мать, быстро сообразила, что на кухне Катька такая же неумеха, как и я, сказала, чтобы мы накрывали стол в гостиной. Это всегда было моей привилегией: плоская тарелка, справа нож на салфетке, слева вилка, впереди фужер. По центру – свободное место для салатов и бутылки вина. Это я любил.

За ужином после первых же традиционных вопросов предки поняли, что Катьку лучше оставить в покое и ни о чём не расспрашивать. Мне пришлось компенсировать паузы своей болтовнёй. Но не успели допить второй фужер и перейти к десерту – мать расстаралась на славу, приготовив ещё два своих фирменных салата, - как я посмотрел на Катрин и глазам своим не поверил. Она смотрела на свою пустую тарелку и чему-то улыбалась. Вдруг довольно громко и уверенно произнесла:

- Чудесная у Вас картошка, Марина Аркадьевна! Очень вкусно получилось.

Я на всякий случай встрял:

- Ну, а кто резал?! Ясное дело - вкусно должно получиться.

Но мать не оставила её похвалу без реакции и предложила:

- Может быть добавку, Катенька?
- С удовольствием, но тогда мне играть будет трудно. А я хотела вам сыграть на скрипке. Вы не будете возражать?

Чудеса, да и только! Предки сразу перестали жевать и отодвинули от себя тарелки.

Катька встала изо стола и достала скрипку. Она сразу преображалась, когда в руках у неё оказывался инструмент. Пару раз провела смычком по струнам, подкрутила колки и торжественно объявила:

- Игорь Сергеевич, я хотела этот экспромт посвятить Вам. Он… Это малюсенькая сонатина… ну, в общем, она про Вас. Вы поймёте.

Тряхнула головой, разметав каштановые волосы по деке, ударила смычком по струнам и обрушила на наш шквал звуков такой силы и темперамента, что мы все онемели. Я-то уже имел представление об её игре, но всё равно не сразу смог оторвать от Катьки глаза и посмотреть на родителей. Отец так и застыл с вилкой в руке, а мать прижала пальцы ко рту, и я уже знал, что у неё вертелось на языке. Что-нибудь вроде: «Волосы со скрипки убери!»

В такой момент я всегда представлял, как эффектно могла бы смотреться Катька на сцене, допустим, Московской консерватории. В элегантном чёрном платье, умело наложенным макияже, с причёской… Нет! Никакой другой причёски! Только эти паганиниевские патлы! И весь зал будет у её ног.

А мелодия развивалась по задуманной Катькой схеме. Музыка постепенно становилась более спокойной, прозвучал один почти неуместный экспрессивный взрыв с разлётом волос в разные стороны и ракетным стартом к потолку скрипичного грифа, потом ещё один, но уже потише, а потом полилась всё более умиротворяющая и замедляющая свой темп мелодия. Затем несколько красивых флажолетов, недолгим контрапунктом прошёл какой-то затейливый мотив, затем пунктирное, всё более и более замирающее пиццикато и – тишина.

Катька опустила скрипку и посмотрела на отца. Я уже не удивлялся, что предки не могли вымолвить ни одного слова.

Первая очнулась мать, но уж лучше бы молчала.

- Катенька, там твои волосы… чуть-чуть и…

Катька равнодушно глянула в её сторону и снова уставилась на отца.

- Катя… - Он положил вилку на стол и откашлялся. – Вы очень здорово сыграли. Это кто?
- Это? Вы.
- Нет, я имел в виду, кто написал эту вещицу?
- Я. Я же сказала, что посвящаю этот экспромт Вам.
- А когда Вы его сочинили? - Продолжал «выкать» всё ещё не пришедший в себя отец.
- Сейчас. Когда ужинали. Вам понравилось?
- Сильная вещь. Но почему Вы думаете, что она про меня? – Он, наконец, полностью взял себя в руки. – Может быть, она про жену или про Мишу?
- Ну, что Вы? – Искреннее удивление Катьки могло показаться почти оскорбительным.

Пришлось опять вмешиваться мне. Я уже кое-что «петрил» в её экспромтах, поэтому сразу переключил внимание родителей на себя и принялся, как опытный музыковед, расшифровывать скрипичные хитросплетения Катьки:

- Начало какое было? Помнишь? Это твоя молодость. Ты сам, что мне про неё рассказывал? Помнишь? Потом развод и вторая женитьба, на маме. Ну, это, когда Катрин головой мотнула…

- Миша… - Мать возмущённо обернулась ко мне.

- Подожди, мам. Честное слово могу дать, что я Кате ничего про папу не рассказывал. Да и что говорить? Когда мы встречаемся, нам не до вас. А уж о втором браке она тем более - ни слуху, ни духу! Может быть, она и не это вовсе имела в виду своей игрой, но я так понял. А потом какие красивые флажолеты пошли, помнишь? – Я снова обратился к отцу. - Когда она вот так пальцами по струнам водила, - это сейчас ты так живёшь красиво. Ну, а потом она за струны стала дёргать всё медленнее и медленнее…
- А это что значит? – Строго спросила мать, продолжая смотреть на меня с укором и подозрением.
- Ну, чего? Ну, наверное, это… конец жизни… - Мне почему-то явственно представились замедляющиеся удары сердца, и я совершенно ни к месту добавил: - Может быть от инфаркта…

И тоже растерялся. Получалось так, что Катька слишком глубоко заглянула в историю нашей семьи, причём без всякого приглашения.

Молчание длилось, чуть ли ни минуту, во время которой мы все постепенно повернулись в сторону скрипачки, словно она была в этой комнате подсудимой.

Но кураж с лица Катьки отнюдь не сошёл. Я иногда поражался её самообладанию, причём в такие стрессовые моменты, когда сам не знал, как лучше поступить. Я помню, что даже как-то эксперимент с ней провёл после одного такого же исполнения. Подошёл и забрал у неё скрипку. И она в момент сникла. Как солдат, которого разоружили.

Катрин с вызовом повторила свой вопрос отцу:

- Скажите, пожалуйста, Игорь Сергеевич, Вам понравилось или нет?

Отец, словно каясь, опустил голову и глухо произнёс:

- Катя, Вы очень талантливо сыграли. И всё очень верно… Про меня верно… – Он подошёл к ней и церемонно поцеловал руку, которой Катрин продолжала держать смычок. - Спасибо. – И вернулся на место. - Миш, там, в серванте ещё такое же вино должно быть. Давай его сюда…
- Правильно! Выпьем за будущее гениальной скрипачки! – Я обрадовался тому, что обстановка почти разрядилась.

Но прежде, чем принести бутылку, забрал у Кати скрипку и усадил на прежнее место. От греха подальше. Не дай бог, про мать импровизировать начнёт…


Си бемоль цвета охры с махагоном

С Зиной я не виделся месяца два и случайно столкнулся с ней лоб в лоб на перроне вокзала. Мы всей нашей компанией возвращались на электричке с лыжной вылазки, а Зина ехала в соседнем вагоне из своего Кораблино. Разумеется, тащила две тяжеленные сумки с продуктами.
- Привет! А почему ты без Катерины?
- Да она приболела. А ты, выходит, не только будущий учёный, но ещё и спортсмен?
- Всего понемногу. Давай сумки мне. Ребята, возьмите кто-нибудь мои лыжи. Девушке поможем.
- Не надо Антон. Я сейчас сразу на троллейбус и до нашей «голубятни» без пересадок.
- Нечего надрываться. Нас здесь автобус должен ждать. Мы заранее договаривались, чтобы по домам развёз. А то у всех рюкзаки, лыжи…

В автобусе сели, разумеется, вместе. Зинке, чувствуется, давно хотелось кому-то душу излить, вот она все свои накопившиеся переживания на меня и выплеснула. И что Катерину пришлось в психушку класть, и что без Мишки она сразу с ума сходит, и что натюрморт её оценили всего лишь на четвёрку, но экзамен она сдала.

- Мишка хоть навещал Катерину в больнице?
- Ты что? Мы решили ему ничего об этом не говорить. И ты, пожалуйста, тоже не рассказывай. Я уж тебе всё по старой дружбе выложила.
- Мы с ним в Новом Году ещё и не виделись.
- Поссорились?
- Нет. Из-за чего? Я ему сказал, что это мы с тобой поссорились и решили разойтись как в море корабли.
- А мы в ссоре?
- Сам не пойму.
- О Катьке всё думаешь?
- Может быть реже, чем раньше, но забыть не могу. Даже скучаю. Такая девчонка оригинальная!

Я проводил Зину до самой лестницы-трапа и помог поднять наверх сумки. Не знаю, как она сама бы с ними справилась без меня. Самостоятельная жизнь ей доставалась не самым лёгким образом.

- А где сейчас Катерина?
- Наверное, у Мишки. Она теперь у него часто пропадает.
- Ну, пока, Зин.
- Спасибо, Антон. Захочешь, заходи…

Намотавшись за день, я лёг спать раньше обычного, но заснуть, как это иногда бывает, когда слишком устанешь, не смог. Один и тот же вопрос, ответ на который я безуспешно пытался найти в течение последних месяцев, не давал мне покоя.

Почему Катерина так ПРИЛИПЛА (лучшего и более точного определения я подобрать не мог) к Мишке? Ведь, любому ясно, что они абсолютно разные люди и друг другу не пара! Ответов было два, но оба казались не очень убедительными и не удовлетворяли меня. Первый - банальный: противоположности сходятся. Но что-то не очень я верил в эти популярные психологические закономерности. В жизни встречаются различные варианты, и все это знают. Второй – Катерина тянется к Мишке в связи со своим болезненным состоянием. Из-за своего душевного заболевания, про которое рассказала Зина. Но эта область психики была мне практически неизвестна.

Возможность у Мишки обычной, нормальной, ну, такой, как у меня, любви к Катерине я не допускал. Любовь в моём представлении должна сочетаться с пониманием, с уважением, с самопожертвованием. И секс в ней – дело второе. Ничего подобного (кроме секса, естественно) у Мишки по отношению к Катерине я не видел. У Мишки не видел, а вот у Катерины? Ну, кто её поймёт? У неё, возможно, что-то из моих критериев и присутствовало. Но она была настолько закрытым человеком, «вещью в себе», настолько загадочной и непредсказуемой, что в этом месте – на Катерине – все мои размышления в бессилии обрывались, продолжая ещё долго по инерции вертеться в голове с безрезультативностью детской карусели.


Чистое «соль»

Я оттащила сумки к стене, закрыла дверь, села на диван и расплакалась.

«Она там, у Мишки мясо по-аргентински жрёт, а мне опять пельмени варить! Да ещё продукты на себе для обоих из дома таскать!

Она после училище чуть ли не каждый день сразу в его трёхкомнатные апартаменты отправляется, а я на этот долбанный чердак, который и сняли-то ради неё!

Она там, в ванной комнате душ вместе с ним принимает, да еще, небось, трахаются при этом (интересно, как?), а мне здесь опять над тазиком подмываться!

Сколько мне ещё из-за неё мучиться? Сколько я ещё должна её опекать? И почему, кстати сказать?!

Да, и какая тут опека! Катька уже живёт сама по себе, в своё собственное удовольствие и в тысячу раз лучше меня! И всё у этой неудачницы и неумёхи схвачено: и парень красивый, и родители у него состоятельные, так что неважно, что он моложе её. Старики всегда помогут! А закончит училище, так её где-нибудь в городе пристроят на тёпленькое местечко! Хотя вряд ли она пахать захочет! Раздвинет ножки перед Мишей, вот и вся её работа будет!

А я? Чего я с ней достигла? Всем ради неё пожертвовала! А сколько парней упустила, только чтобы Катеньке одной дома не оставаться! Сучка!»

Я уже начала варить пельмени и машинально поставила на подоконник, который служил нам кухонным столом, две тарелки. Взяла Катькину тарелку и со всей силы грохнула её об пол.

«Ей всё равно: заявится сейчас сытая и довольная! Зачем ей тарелка?

А я в этой чердачной конуре больше жить не буду! Ни одного дня! Завтра же сниму другую комнату! Девчата говорили, что можно снять комнату даже на Циолковского и, разумеется, в кирпичном доме! И не надо карабкаться каждый раз по этой дурацкой лестнице!

А Катька, если хочет, пусть здесь остаётся! Ради бога! Этот облезлый диван постоянно будет в её распоряжении!

Ну её к чёрту! Дурочкой больной прикидывается, а своего не упускает! И как Мишку ловко захомутала! А!? Только прикидывается убогой!»

Разошлась я не на шутку! Не помню, когда так заводилась. Но в этот вечер как нарочно всё подобралось одно к одному: и погода противная, и тяжёлые сумки, и встреча с Антоном, и отсутствие Катьки. Сама понимала, что перебираю через край, но остановиться не могла.

«А почему через край? Действительно, всё очень несправедливо складывается! И я в этом не виновата! На моём месте никто бы не выдержал»!

Катькин стук в дверь (мы её закрывали на крючок) я узнала сразу. Распахнула. Голова улыбающейся Катьки, которая стояла на лестнице, находилась как раз на уровне моей ноги. И мне впервые пришла в голову дикая мысль: вот ударить её сейчас, она и полетит спиной вниз. И хана Екатерине! И ещё радуется! С каких это пор она улыбаться научилась?!

- Здравствуй, Зинуль. А мы с Мишкой ходили тебя встречать к другой электричке. Думали, ты поедешь на семнадцать сорок… Ой, ты тарелку разбила? Это к счастью! Знаешь, что я тебе сейчас расскажу? Умрёшь, не встанешь!.. А ты что такая? Что-нибудь случилось? Зинуль? Ты плакала? Из-за чего?..
- Нет. Просто устала очень. Вот – ужин готовлю.
- Ты сколько пельменей положила?
- Десять кинула. Ты-то, наверное, уже наелась!
- Нет. Мишка звал остаться, но я скрипку забрала и - домой. Думала, как ты там сейчас с этими сумками?
- Не бойся, дотащила.
- Ну, не обижайся, Зинуль. Смотри, что я принесла! Мишка дал нам с тобой на ужин.

Катька достала из кармана пальто баночку красной икры.

- Ого! – Восхитилась я. – Но знаешь, Катюха, пельмени с икрой - это, мне кажется, уже какое-то половое извращение. Нормальные люди так не едят.
- Вот пусть они и не едят. А мы будем.

Я разложила отваренные пельмени по тарелкам, открыла банку с икрой и включила электрический чайник. Катька, разумеется, всё это время с застывшей улыбкой на лице мечтательно смотрела в окно. Ну, что с неё возьмёшь?!

- Давай есть, Катюха… А ты чего такая весёлая и говорливая? Я тебя давно такой не видела.
- Мне действительно сейчас хорошо, Зинуль... Но чувствую, что это скоро кончится…
- А ты не каркай!
- Поэтому и тороплюсь сделать как можно больше. Я сегодня ещё один этюд доработала... Да и счастья хотелось бы наглотаться.
- Смотри, Катюха, не захлебнись! Ты что, сейчас счастлива?
- Наверное, да. Во всяком случае, не помню, когда мне было так хорошо…

После ужина сели на диван и продолжили свой разговор.

- Послушай, Катюша, давай другую комнату снимем? В хорошем доме, с душем и туалетом. Чего здесь мыкаться? Денег у нас хватит.
- Давай, - удивительно легко согласилась Катька. – Не хотелось бы жить с чужими людьми в одной квартире, но ты права – здесь у нас слишком уж неудобно.
- Наконец-то! Дошли до тебя прелести комфорта! На Мишкину квартиру насмотрелась и теперь наш чердак тебе уже не в кайф, да?
- У Мишани, Зинуль, квартира удивительная. У меня там почти не бывает никаких галлюцинаций. Только те, которые мне самой нужны, представляешь? Сама не знаю, чем это объяснить. Ему об этом, естественно, не говорю, так как стыдно сознаться, что не хочется уходить от него именно по этой причине.
- А пусть он на тебе женится! Станешь тогда у него жить постоянно. Скажи, что «залетела». Вы уже полгода встречаетесь, мало ли что могло произойти.
- Не хочу так, Зинуль. Обману его, а вдруг после этого квартира своё целебное действие потеряет? Зачем в таком случае врать?
- Ты его любишь?
- Не знаю. У меня к нему такое странное отношение, которое даже трудно определить. С одной стороны, жить без него практически не могу, сама знаешь. А с другой, сплю с ним, только чтобы его удержать. Самой этого совсем не хочется. С ним и в его квартире чувствую себя практически счастливой. Но при этом не могу избавиться от мысли, что постоянно обманываю его. Он-то считает, что я его безумно люблю. Эти противоположные чувства меня просто разрывают!
- А сам он тебе замуж не предлагал за него выйти?
- Нет. Невестой-любовницей иногда называет, но ты же знаешь его язык. Мало ли что он может сказать.

Помолчали.

- Тогда, подруга, давай решим так! Я завтра же поспрашиваю у девчат о комнате в хорошем доме. А ты за Мишку своего пока держись. Дальше видно будет.
- Зинуль, а почему у тебя так долго парня нет? Тебе это всегда нужнее было, чем мне.
- Я своё ещё возьму, Катюха. За меня не бо;сь. Вот что с тобой дальше будет, это большой вопрос…


Гамма

«Я всегда жаловалась только на донимающие меня звуки, так как лишь в этом случае могла рассчитывать на понимание и сочувствие окружающих. Зинке я могла ещё сказать, что звуки являются по своей сути цветомузыкой. Она бы и это поняла. Хотя слово «музыка» в данном контексте совершенно неуместно. Чаще возникал цветозвуковой хаос, так будет точнее.

Меня спасает то обстоятельство, что я воспринимаю свои цветовые вспышки эмоционально, не подвергая колористическому анализу. Если из слуховых галлюцинаций я иногда могу выудить интересную музыкальную тему и любую мелодию, даже с контрапунктом без труда записать нотными знаками, то цветовые сполохи лишь изредка позволяют мне определиться с выбором мажорной или минорной тональности. Я редко могу правильно назвать появившийся цвет, и только в отношении чистых тонов. Один будет для меня тревожным или грустным, другой – забавно-смешливым, а третий – восторженно-экстатическим. Такая эмоциональная транскрипция меня вполне устраивает, и я к ней уже привыкла. Есть мелодия. Есть её тональность. А доработать её – дело техники.

Но и цвета я могла бы использовать с большей творческой отдачей. Прекрасно знаю, что я ни первая и ни последняя, кто обладает сочетанным функционированием зрительных и слуховых ощущений. Музыку цвета изобрели больше трёхсот лет назад. Сам Ньютон искал связи между солнечным спектром и музыкальной октавой. И мои сочетания звука и цвета во многом совпадают с его предположениями на этот счёт. Но совершенно отличаются от скрябинской цветовой октавы. Хорошо это или плохо, сама не знаю... Каждой музыкальной фразе у меня соответствует определённая цветовая гамма. Но если бы при этом ещё и мелодии всегда рождались у меня в голове ясными и чистыми! Я смогла бы подобно Скрябину написать её цветовой клавир. Но когда на тебя обрушивается хаотический водопад звуков!..

А тут ещё эти запахи?!

В последние недели они становятся всё сильнее и настойчивее. Своей незнакомостью они повергают меня в состояние прострации. Пытаться классифицировать их, разобрать их, извлечь из этих, теперь я уже понимала, галлюцинаторных ощущений малейшую позитивную крупицу оказывалось бесполезно. Зачем мне запах аккордов и флажолетов?!..»

Мы с Зинкой потушили свет и легли спать. Я стала ждать, когда подействуют лекарства, которые погрузят меня в спасительный сон…


Чёрный до диез

До начала сессии свидания с Катрин в больнице не разрешали. По-видимому, её состояние было совсем плохим. Ну, а сессия – это святое! Зимнюю чуть не завалил, не хватало ещё с весенней опозориться. Надо было серьёзно брать себя в руки, так как помимо прочих предстояло сдавать экзамены по анатомии и гистологии.
Поэтому я плюнул на всё и всех, ни с кем не встречался, засел за учебники и сдал все экзамены на «четыре» и «пять». И только после этого позвонил Зинке. Девчата умудрились снять комнату в квартире с телефоном.

- Привет, Зин;н! Экзамены спихнула?
- Ой, с горем пополам отделалась. Завтра домой уматываю. Теперь на всё лето.
- Слушай, Зинуль, у меня к тебе просьба. Давай вместе к Катрин сходим. А то я там ни разу не был, где – что не знаю.

Пока шли от автобусной остановки к больничному корпусу, в котором уже второй месяц находилась Катя, я держался довольно уверенно: всё-таки это была «моя», медицинская территория. На четвёртом или пятом курсе, когда будем проходить психиатрию, сам сюда начну ездить уже не в качестве посетителя, а будущего врача. Но когда вслед за Зинкой я прошёл в отделение, и за нами с жутковатым железным лязгом захлопнулась дверь, мне стало не по себе. Медсестра провела нас в большую комнату с голыми зелёного цвета стенами, заставленную пластиковыми столами и стульями.

- Здесь как в тюрьме, - успел шепнуть я Зинке.

Она шикнула на меня, а потом сказала:

- Смотри, наши голубки уже здесь.

Действительно, в дальнем углу напротив друг друга сидели Антон и Катя. Антон держал её за руку и что-то говорил. На столешнице лежала нарядная плитка шоколада и несколько яблок в прозрачном полиэтиленовом пакете.

- Всем привет! Здравствуй, Катрин!
- Привет, - не очень радостно ответил Антон.

Катька как смотрела безучастно перед собой, так даже голову в нашу сторону не повернула. Цветастый байковый халат, бледное лицо и собранные в виде конского хвоста волосы. Катька так их никогда не носила. Но главное – глаза: потухшие, ничего не выражающие.

- Катюха, ты как? Тебе получше? Я вижу, что лучше. – Зинка повернулась к Антону: - Она что-нибудь говорит?
- Ну, так… иногда. Раньше вообще молчала, а сейчас иногда отвечает…

Я ожидал увидеть, что угодно. Да, человек может заболеть. У него может быть лихорадка, переломы рук или ног. В конце концов, ожог или язвы на коже – самое противное с моей точки зрения. Но в любом из этих случаев больной остаётся человеком. У Катьки при почти всей её внешней сохранности отсутствовало самое главное – не было души. В том состоянии, в котором она сейчас находилась, её трудно было назвать человеком. Так, манекен…

- Катюха, посмотри, какие я тебе мандаринчики принесла. Ты всегда такие маленькие любила. Правда, красивые? Я их сначала даже нарисовать хотела. Не успела…

С равнодушным спокойствием Катя продолжала смотреть куда-то мимо нас.

Мы замолчали.

- Говорите, говорите с ней. Она всё слышит и понимает, - вмешался Антон. – С ней надо больше общаться. Это ей полезно, стимулирует головной мозг.
- Она от лекарств такая? – Спросил я. – Или?..
- Не знаю. Скажи ей что-нибудь, Мишель. На тебя она должна среагировать.
- Катрин, посмотри на меня. Узнаёшь? – Мне вдруг стало обидно. Распинаешься перед ней, а она – ноль внимания. Может быть, прикидывается и просто говорить с нами не хочет? – Я тебе тоже передачу принёс. Только не знал, что лучше… - Я достал из кармана баночку красной икры. – Но икра наверняка в ваше меню здесь не входит.

Я положил перед Катрин консервную банку и услышал недовольный шепот Зинки:

- Ну, ты даёшь! Чем она её открывать будет?

Я растерянно пожал плечами:

- Ну, попросит какого-нибудь санитара…
- Ага! Она попросит! А санитар её там уже ждёт с консервным ножом….
- Хватит вам! - Одёрнул нас Антон.

Катька вдруг подняла лежавшие на коленях руки, протянула их к банке и стала гладить её по гладким округлым рёбрышкам, словно ласкала. И вдруг тихо сказала:

- Ты мне такую уже однажды дарил.
- Конечно! Ты помнишь?

Мы все одновременно загалдели, обрадованные тем обстоятельством, что Катя что-то сказала.

- Катюха, я же говорила, что тебе получше! Ты – молодец! У тебя скоро всё пройдёт. И снова будешь играть на своей скрипке. Соскучилась, небось, по ней?

Катька медленно развернула левую руку ладонью вверх, посмотрела на неё и пошевелила длинными пальцами.

- Катюха! Ну, что ты, подруга, совсем завяла? Ну, скажи мне тоже что-нибудь.

Катька подняла голову, посмотрела в упор на Зинку и внятно прошептала:

- Ты меня убить хотела.
- Ты что? Ты что такое говоришь?!

Зинка обомлела от услышанного, и с возмущением отодвинулась от стола. Я вмешался в разговор, чтобы увести его от неприятной темы.

- Катрин! Ты ещё будешь играть и сочинять свои чудесные мелодии, вот увидишь! Потому, что ты – гениальная девушка.
- У меня октава неполная.
- Вот и хорошо! – Обрадовался я завязывающемуся диалогу. – Просто ты не знаешь одного установленного психологами факта. Все гениальные люди имели какие-то психические дефекты. Потому и стали гениями! Вот и ты будешь таким больным гением! – Я осёкся, почувствовав, что сказал что-то лишнее. – Ну, в том смысле, что твоя патология не будет тебе особенно мешать, а станет непременным условием твоего творчества и придаст твоей игре неповторимое своеобразие.

Довольный собой, я облегчённо вздохнул. Люблю говорить умно и красиво. И сейчас у меня вроде это получилось…

Из отделения уходили втроём. В автобусе мы с Зинкой сели вместе, а Антон расположился впереди нас. Все молчали, пока автобус не выехал за пределы расположенной на краю города психиатрической больницы и не устремился к первым девятиэтажкам.

Я взглянул на Антона - он грустно смотрел в окно.

Наклонился к Зинке и спросил:

- Ну, что, Зинон? Завтра решила уезжать?
- Да… Хотела. – Уверенности в её голосе я уже не услышал.
- Может, задержишься на пару деньков. Погуляем…

Зинка поиграла глазками, печально вздохнула и произнесла:

- Катюху жалко.
- Ещё бы не жалко! Конечно, жалко. Но жизнь-то не остановилась, правда?
- Тоже верно…
- Я позвоню тебе вечером, хорошо?
- Ладно. Звони.

Я увидел, как зло сжал скулы Антон. Но, в конце концов, это наше личное дело. Кто он там на Катькиной октаве? Чуткий и утончённый си бемоль? Ну, вот и не жалуйся…

«Каждый выбирает для себя женщину, религию, дорогу…», напевал я, прикидывая планы на сегодняшний вечер. «Сессию сдал хорошо, имею право и отдохнуть!..»
 
 

Си бемоль цвета охры с махагоном

Катерину выписали из больницы только в начале июля. Накануне этого дня до меня каким-то чудом из своего посёлка дозвонилась её мамаша и сообщила, что она заболела, что за Катей приедет отец, что он ни разу не был в «этой лечебнице», и чтобы я, «если мне будет нетрудно», встретил его там.

Мне было не трудно.

Психиатрическая больница находилась в пределах города, который гигантской подковой охватывал её с трёх сторон, но субъективно воспринималась, как расположенная на окраине. Овраг, переходящий в большой пруд, и плохо ухоженный обширный парк надёжно отгораживали «психушку» от городского шума. Но город протянул к больнице длинный асфальтовый язык, который охватил своим раздвоенным концом старый накренившийся дуб у крайнего корпуса. Здесь и была конечная остановка автобуса.

Отца Катерины я вычислил сразу в ставшем для меня за последние месяцы почти родным автобусе с многозначительным маршрутом: «Вокзал – Псих. больница». Отец очень походил на Катерину, хотя правильнее было бы, разумеется, сказать – она на него. Высокий, худой, с острым носом и грустно-растерянным взглядом.

Все пассажиры со сосредоточенным видом разошлись по разбегающимся в разные стороны дорожкам – каждая вела к своему лечебному корпусу. Остался только этот мужчина в мятом тёмно-сером костюме. Он вертел головой, словно кого-то искал, но почему-то смотрел мимо меня, хотя я стоял рядом. (Правильно Катерина сказала, что «папуля ещё чуднее меня»). При этом он нелепо дёргал локтями, как птица с подбитыми крыльями.

Я обратился нему:

- Вы Куваев? Вы за Катей приехали, да?
- Да-да, за Катюшей. Как она? Впрочем… А Вы?..
- Меня зовут Антон.
- Очень приятно. А меня Николаем Егоровичем…

Я проводил их до вокзала и даже помог сесть в электричку. Все вещи из квартиры, которую снимали девушки, предусмотрительная Зина ещё раньше перевезла домой.

Простилась со мной Катерина так, словно это не я навещал её целых три месяца.

- До свидания, Тоша. Спасибо тебе. – И добавила то, что я так не хотел от неё услышать: - Мишу увидишь, передавай привет.

Я уже смирился с тем, что любовь моя к Катерине оказывается сугубо односторонней. Объединить нас могло только какое-нибудь общее дело или интерес. Но что может кроме любви связать музыкантшу и радиотехника?

Не сразу мне пришла в голову идея «совместного творчества». Если Катерина видит звуки и слышит цвета, то могла бы сочинять цветомузыку. Значит, мне сам бог велел создать для неё такой синтезатор, который бы реагировал на каждый звук определённым цветом. Я не сомневался в том, что одновременное использование зрительных и слуховых ощущений должно привести к более сильному воздействую на душевное состояние человека.

Пришедшая идея настолько меня увлекла, что я все каникулы посвятил изучению этого вопроса. И быстро выяснил, что собрался изобретать велосипед.

Оказалось, что музыка цвета была предложена в конце аж шестнадцатого века в Милане живописцем и музыкантом Арчимбальдо. Он наигрывал определённые тональности, одновременно показывая слушателям разноцветные карточки, которые, по его мнению, соответствовали звучанию конкретного лада.

В 1665 году Ньютон, изучая преломление светового луча в призме, стал искать связь между солнечным спектром и музыкальной октавой, сопоставляя длины разноцветных участков спектра и частоту колебаний звуковой гаммы. Нота «до» у него была красной, «ре» - фиолетовой, «ми» - синей и т.д. вплоть до оранжевого «си».

В восемнадцатом веке была предложена идея цветовой музыки как самостоятельного вида искусства. Тогда же некий Л.Б. Кастель построил первую модель цветового клавесина. А с конца девятнадцатого века начинаются концерты цветомузыки в европейских странах. И почему я ни о чём подобном не слышал раньше?

У нас основоположниками цветомузыкального искусства считают Римского-Корсакова и Скрябина, которые обладали, как и Катерина, феноменом цветного слуха. В начале двадцатого века Скрябин создал первое в музыкальном искусстве произведение, в котором партия цвета выступала на равных с инструментальными партиями. Более того, сам сконструировал специальную машину для воплощения своего грандиозного замысла. Но конструкция его светового аппарата была очень примитивной с современной точки зрения. Потом шли упоминания французов Булеза и Жана Мишеля Жара. Но какими аппаратами пользовались они, уже было неясно.

Так что велосипед хоть и был изобретён, но чертежи его оставались вне поля моей досягаемости. Волей неволей мне придётся изобретать его заново. Но пока не начались занятия в институте, я не мог посоветоваться ни с кем из преподавателей по поводу схемы планируемого аппарата. Мне предстояло убить двух зайцев: 1) «световая машина» не должна быть очень дорогой; 2) её цвета должны как можно точнее соответствовать звуковым тонам в интерпретации Катерины.

Второй вопрос я и решил выяснить в первую очередь, и засыпал своими письмами Катерину. Она ответила одним небольшим письмом, согласилась с моим предложением, но особого энтузиазма в её строчках я не обнаружил. Определённые основания для сомнений у неё были, так как, обладая абсолютным музыкальным слухом, Катерина демонстрировала удивительную беспомощность в классификации цветов. «До» у неё был чёрным, «ре» - коричневым, «ми» - фиолетовым и т.д. Но сколько оттенков у того же коричневого цвета? А тот же «до-диез»? Она сама не могла сказать, какого он цвета, хотя и предполагала, что узнает, если ей этот цвет «покажут».

Я понял, что с точным определением параметров «звук – цвет» без помощи Зинки нам не обойтись. Та могла бы подобрать цветовые составляющие «Катерининой октавы».

Итак, намечалось создание творческой бригады из трёх человек. Но что-то подсказывало мне, что без участия Мишки наша группа может оказаться нежизнеспособной. Вчетвером мы начинали свои отношения, вчетвером надо и продолжать. Но какова может быть его роль? Разумеется, Мишкино присутствие удержит Зинку и повысит её работоспособность. А ещё?

И тут меня осенило, что Мишка может оказаться ценен не только сам по себе. Его мамаша работает директором заводского Дома культуры. А где ещё мы могли бы устраивать репетиции и испытывать «световую машину»? А отец ни много - ни мало является заместителем директора этого самого завода. Уж, отец-то наверняка мог бы чем-нибудь помочь в создании аппарата.

Итак, план предстоящих действий был составлен. Задачи намечены, цели определены. А теперь, как провозглашала партия, «За работу, товарищи!»



Чистое «соль»

С Катькой в последнее время мы почему-то друг от друга отдалились. Никаких особых причин для этого не было, но в течение всего лета, которое мы обычно проводили вместе чуть ли не каждый день, встречались всего несколько раз. Из её дома постоянно раздавались стонущие рыдания скрипки: Катька, видимо, навёрстывала то, что не доиграла и не досочинила из-за своей психушки. Я несколько раз сходила в лес, писала этюды. Получалось так себе… Потом возобновила одно школьное знакомство, но встречаться с женатиком – бесперспективное удовольствие...

Только начались в сентябре занятия, как сразу нарисовался Антон со своей дурацкой идеей, которая мне совершенно не понравилось. Тоже мне, ещё меценат нашёлся! Дягилев, блин! И с Катькой когда-то успел сговориться. Я ему стала объяснять, что подобрать нужное цветовое пятно для Катьки, которая кремовый цвет может запросто назвать бежевым, а сиреневый – фиолетовым, бесполезное дело!

Но и Катьку было жалко, да и виноватой себя чувствовала перед ней, потому и согласилась «попробовать». Однако если бы к нам не присоединился Мишка, я не знаю, чтобы из всей этой затеи вышло.

Мишка заявился как всегда очень неожиданно, но к месту. Обладал, стервец, какой-то сверхъестественной особенностью превращать свой приход в гости в подарок.

Мы к тому времени уже начали с Катькой подбирать цвета, которые соответствовали бы звукам её октавы. Я нанесла на кусок холста пару мазков красной киноварью, и спросила у Катьки, которая сидела напротив мольберта на стуле, закрыв глаза, что-то вполголоса напевая и мурлыча себе под нос:

- То или не то?

Она открывала глаза, вглядывалась и с виноватым видом отрицательно мотала головой.

- Темнее или светлее нужно? Какой цвет нужно добавить: жёлтый, оранжевый, коричневый, белый?
- Я не знаю, Зина. Ты рисуй, а как будет то, что надо, я сразу тебе и скажу.
- Соображай, что говоришь, подруга? Рисуй! Да я тебе могу больше сотни оттенков красного сделать. И что, мне перед тобой тут целую неделю корячиться?

Тут Мишка и появился. Как только зашёл в нашу комнату, сразу воскликнул с наигранным восхищением:

- О, Зин;н! Малевич отдыхает! Я всегда говорил, что чёрный квадрат – примитив! А вот красный кружочек – это изыск и супер!
- Заткнулся бы ты, Менделеев долбанный! – Ответила я, хотя была очень рада его увидеть. – Мы тут эксперименты ставим, а ты ехидничаешь!

Ну, а Катька, как узрела своего Мишаню, сразу вся обомлела, только что слюни от радости не потекли.

Поначалу Мишка очень критично отозвался о нашем проекте:

- Любую идею трудно воплотить в жизнь такими малыми силами. А когда идея носит бредовой характер, её реализация становится практически невозможной.

Потом согласился «поучаствовать в качестве сочувствующего». В его присутствии Катька не только ожила, но и поумнела. Взглянула ещё раз на красное пятно, затем на Мишку и выдала:
- Зина, видишь какие у него глаза? Смешай эти два цвета.
- И что получится? – опешила я от такого предложения, но всё-таки вгляделась в карие Мишкины зенки.
- Я думаю, что чисто «ля».

И, ведь, действительно! Смешала я киноварь с сепией и со второй попытки получила цвет ещё одной ноты.

- Мишка, я без тебя с ней работать не буду, - выдвинула я своё условие. – Сплошная мука! С тобой она хоть начинает понимать, что ей надо.

Довольный Мишка оскалил зубы. Он за лето стал солиднее и взрослее. Красивый стервец! Интересно, кого же из нас он предпочтёт на этот раз?..

Я мучилась с Катькой около двух недель. Когда октава со всеми её бемолями и диезами была зарисована, мы решили это событие отметить. Купили вина и собрались, как когда-то, у нас. Я чувствовала, что в этот вечер кое-что должно решиться. Во всяком случае, наши взаимные отношения окончательно определятся.

- А мне теперь под эти цветовые пятна светофильтры соответствующие подбирать. Их ещё поискать придётся, - сказал Антон и повернулся к Мишке: - Твои предки не помогут?

Всё настроение в самый неподходящий момент испортила Катька. До неё, как до жирафа, только сейчас дошло то, что она должна была понять раньше нас:

- Ребята, но я же не смогу играть только на одной октаве. Я играю от «соль» малой октавы до «до» третьей октавы.

Мы разом опустили стаканы.

- Это сколько же нот в них набирается? – поникшим голосом спросил Антон, доставая из кармана схему клавиатуры пианино, которую он теперь всегда носил с собой. – Ну, как же я сразу не сообразил, что ты будешь не «чижика-пыжика» играть!.. Твою мать! Это же восемнадцать одних белых клавиш. А ещё чёрные!..

А так хорошо вечер начинался…


Чёрный до-диез

Выслушав мой вопрос во время ужина, отец на мгновенье задумался, закусив нижнюю губу (была у него такая малосимпатичная привычка), но ответил ясно и чётко:

- Речь идёт, видимо, о преобразователе звуков определённых тонов в цвета соответствующей окраски. Свой конструкторский отдел я загружать такой легкомысленной вещью, разумеется, не буду. Могу обещать одно: если мама найдёт, где продаётся такой синтезатор, то завод окажет финансовую помощь своему Дому культуры для его приобретения... Катюше я помогу с радостью. Очень талантливая девочка… А почему ты её больше не приглашаешь к нам? Таланты всегда нуждаются в посторонней помощи…

Уже что-то! Теперь «слово и дело» было за матерью.

- Да, ты действительно, сыночек, её что-то давно не приглашал... Нет-нет, и правильно делаешь. Главное – занятия в институте. Сам говорил, что третий курс у вас самый трудный… Да и странноватая она какая-то… Ну, а в отношении такой аппаратуры я даже и не знаю… У нас, кстати, есть цветомузыка, мы её включаем во время дискотек. Но, как я понимаю, это не совсем то, что вам нужно… Это твоя Катя додумалась до него?.. Ну, ладно, ладно… Я узнаю, у кого надо, что это за электронное чудо такое. Но сразу говорю, буду приобретать только в том случае, если он окажется необходимым нашему музыкальному кружку. Ради твоей Кати кидаться деньгами, а я чувствую, что это окажется немаленькая сумма, уволь!.. 

Ну, что ж, я сделал всё, что мог, хотя и продолжал считать в душе шитую белыми нитками идею Антона утопической. Он просто клеился к Катьке, для чего и придумал свой «мега-проект». Но, разумеется, имел после всего происшедшего полное на то право. Я вообще не помню, чтобы мы с ним когда-либо раньше не могли поделить девчонку. Тем более что он всегда удовлетворялся вторыми ролями. Но сейчас его коса явно налетала на мой камень!

У меня есть не самая хорошая черта характера: когда я часто вижу девушку, то и чувства к ней какие-то испытываю. А как с глаз долой, то и из сердца вон. Однако в Катьке присутствовала некая магическая для меня притягивающая сила. Увидел – и сразу забыл всех остальных. И то, что она любит меня, что лучше чувствует себя, рассуждая с врачебной точки зрения, только со мной, я, конечно, знал, и это не могло не оказывать на меня своего влияния. Короче говоря, как я увидел Катрин здоровую и во всём блеске её интуитивного творческого таланта, так снова сразу на ней и зациклился. И на чувства своего лучшего друга готов был наплевать, хотя и отдавал должное его благородному стремлению.

Я понимал, что должен был теперь противопоставить его идее свою, но только более реальную и легче реализуемую. И как это не покажется на первый взгляд странным, но помог мне в решении этой задачки самый далёкий от музыки человек – отец. Во время очередного совместного ужина он предложил сделать «для Кати» эстрадную скрипку с электроусилителем. Это предложение было близко по духу и мне, так как предполагало исполнение эстрадной музыки, большим поклонником которой я был. Это было бы и ново, и интересно, и зрелищно, и вполне доступно по воплощению. Мать какое-то время молчаливо игнорировала возникшую идею, но потом согласилась, что это «неплохой вариант, хотя тоже не из дешёвых».

Единственное препятствие, которое могло помешать воплощению этой идеи, нелюбовь Катьки к рок-н-роллу. Но, в конце концов, думал я, хочешь собрать полный зал, так сыграй какую-нибудь подходящую композицию Элвиса Пресли на эстрадной скрипке с усилителем. Темпераментное исполнение в сочетании с её страстным импровизационным вдохновением обещало сделать зрелище незабываемым.

Открывать раньше времени свою идею я не стал. Хотел сначала посмотреть, какой результат получится у Антона. Но когда мы праздновали успех промежуточного этапа – подбор всей цветовой гаммы, я решился объясниться с Катрин по самому главному для меня самого вопросу.

Комната, в которой жили девчата, помимо хорошей площади, позволяющей Зинке располагать мольберт наиболее удобным для неё способом, обладала ещё одним достоинством: у неё был балкон. Старуха-хозяйка, жила в меньшей по размеру комнатке, но взимала, естественно, дополнительную плату, как за «большое пространство», так и за свою глухоту, которая позволяла ей спокойно переносить скрипичные надрывы Катьки. К нашему счастью она не возражала против гостей, но панически боялась пожара и запрещала курить в квартире. Девчата не хотели лишних конфликтов, и балкон превратился во вполне легальное место для курения.

Когда в проекте обнаружился первый «облом» и оказалось, что придётся подбирать ещё три десятка цветов, Антон и Катя в расстроенных чувствах вышли на балкон покурить. Я терпеливо дождался, когда они начнут возвращаться, пошёл навстречу и остановил Катьку в дверях.

- Хотел с тобой поговорить без свидетелей, Катрин. – Она вернулась на заставленный стеклянными банками и какими-то узлами балкон, а я закрыл дверь в комнату. – Интересно у нас получается. В первый день знакомства, - помнишь? – когда друг друга толком не знали, сразу завалились все в постель, и никто никого не стеснялся. А сейчас уже год встречаемся, столько всего пережили – и на тебе! Почему-то неудобно даже обнять тебя на их глазах.
- Может быть потому и неудобно, что многое пережили?
- Наверное...
- Ты что-то хотел мне сказать?
- Ну, вот видишь? С Антоном простояли тут больше пяти минут – ничего. А со мной поговорить тет-а-тет – уже возникает чувство дискомфорта.
- Мы же с ним курили, Мишань!
- Да, тоже дело… В общем, я хотел сказать тебе, Катрин, что я наверное тебя люблю. Понимаю, что не поверишь, но я не обманываю.
- Я знаю. Когда ты был со мной, ты меня ни разу не обманывал. И «наверное» правильно добавил. Это тоже говорит о твоей искренности. Так что я тебе верю. А то, что я люблю тебя, мне надо говорить?
- И я это знаю. И прости меня, что знал, но вёл себя так, будто… Даже помню, как ты однажды попросила, чтобы я не бросал тебя. А я сволочью оказался… Прости, Катрин… Я иногда бываю дурак дураком!.. Вот и сейчас дурацкая ситуация! Так хочется тебя поцеловать, а почему-то стыдно. Вон уставились оба на нас… Раньше мне было бы на это наплевать.
- Раньше ты меня не любил, Мишань.
- Откуда ты знаешь?
- Это очень легко заметить. И, кстати, в любви ты мне сейчас признался впервые за весь год... Через пять дней ровно год исполнится. Двадцать третьего сентября.
- Послушай, Катрин, ты завтра во сколько освобождаешься?
- В четыре.
- Давай так. Сразу садишься на троллейбус и бегом едешь ко мне, хорошо? Я тебя буду дома ждать. Договорились? Приедешь?
- Разве я тебе когда в чём-нибудь отказывала?..


Гамма

Ежели волею автора я оказалась основной героиней этого повествования, то возьму на себя смелость прокрутить ленту событий на несколько лет вперёд. Как иногда пишут в американских кинофильмах: «Ten years later». Ну, «тэн» ни «тэн», а через несколько лет наши судьбы в основном определились.

Сколько благих начинаний заканчивается ничем! И это в лучшем случае. Я имею ввиду, когда они не приводят к противоположному результату. Поэтому наши разочарования нельзя назвать катастрофическими, и, думаю, никто из нас не сможет пожаловаться, что ему страшно не повезло в жизни.

Создать аппаратуру для «цветомузыкального концерта» Антону оказалось не по силам. Вряд ли главной причиной этому явилось то, что я так и не ответила на его любовь. Скорее всего, дело заключалось в технических возможностях того времени. Антон часто говорил мне, что «по электронике мы даже от шведов отстали навсегда!». Но талантливый человек всегда найдёт выход своим способностям. Антон стал одним из участников создания первого отечественного музыкального синтезатора и даже получил за это (вместе со всеми, разумеется) какую-то премию.

Зинка, безуспешно пытавшаяся возобновить с ним свои прежние отношения в то время, пока мы все ещё держались вчетвером, неожиданно выскочила замуж за военного. Он окончил Рязанское авиационное училище и был направлен служить куда-то к чёрту на кулички.  Получив свой диплом, Зинка сразу уехала за ним следом, ничуть не сожалея о том, что меняет нашу «беспросветную глушь на уральский военный гарнизон с перспективой». И оказалась права: сначала работала в гарнизонном Красном уголке оформителем, а ещё через пару лет я уже стала получать от неё письма из развивающихся стран африканского континента. Вот и вырвалась Зинка на мировой простор, о чём всегда так мечтала!

В наших отношениях с Мишей присутствовали свои хитросплетения. Счастьем для себя я считаю уже тот факт, что за всё это время ни разу не попадала в больницу. А тот шквал событий, который вскоре после описываемых событий обрушился на меня, выдержать было очень непросто. И мне не стыдно признаться, что обязана я этим тому банальнейшему факту, что постоянно жила у Мишки на положении то ли гражданской жены, то ли сожительницы. Впрочем, это одно и то же. О свадьбе ни он, ни его родители, во всяком случае, в моём присутствии, не заикались. А мне вполне хватало моей музыки.

Мишкины родители, не знаю, кому из них я в большей степени обязана этим обстоятельством, достали для меня электроскрипку, снабжённую мощными усилителями. Я сделала несколько эстрадных аранжировок наиболее хорошо известных мне популярных классических произведений. Когда Марина Аркадьевна впервые услышала их в моём исполнении, то буквально впала в экстаз. Она устроила мне на сцене своего Дома культуры прослушивание перед какими-то официальными лицами, одним из которых была и завуч моего училища, которое я к тому времени заканчивала. Получив доброжелательные отзывы, будущая свекровь устроила мне несколько выступлений сначала в программе плановых мероприятиях, а потом, как выразился Мишаня, «забабахала» мне несколько «сольников». Но шумный успех у слушателей, основную часть которых представляли студенты, был охлаждён, а потом и основательно подморожен критическими рецензиями в главной областной газете. Времена Ваннесы Мей тогда ещё не наступили. Зато уже стали появляться первые ещё полузакрытые клубы, где устраивала свои вечеринки нарождающаяся «золотая молодёжь». За одно выступление на такой «мажорной» тусовке я получала столько, что, не стесняясь отсутствием постоянной работы, продолжала с чистой совестью жить у Мишки, так как большую часть этих денег отдавала его матери.

Когда Миша окончил институт и остался в ординатуре, наконец-то все заговорили о нашей свадьбе. И во время, учитывая, что я была уже на третьем месяце беременности.

- А иначе, Катрин, их ничем не прошибёшь! Ты уж потерпи немного, - успокаивал меня Мишаня.

«Немного» растянулось ровно на девять месяцев, которые закончились кесаревым сечением. Родившуюся дочку назвали Мариной. Мишка чувствовал, от кого ближайшее время мы ещё будем во многом зависеть.

Ну, а дальше всё уже было не так интересно…

*  * *
Август-сентябрь 2007.