Святки
Зима как зима – снегу по пояс, мороз, и всё такое, и ещё кое что.
Не совсем обычно, потому что и дни непростые, от Рождества до Крещения особенные: от звезды и до воды.
Святки, число четырнадцатое, январь месяц.
С утра Матрёна Семёновна закончила вторую кудельку шиньгать, взялась веретёшком постукивать, поглядывая с опаской на шторку в дверном проёме в комнату к Василию Кузьмичу.
В глазах, не тронутых временем, беспокойство в озорной непокорности, в хитром прищуре:
- Так, мол, тебе старому! Так вот и поделом.
1
Василий Кузьмич, как - бы ещё не дряхлый дедушка, из расписания выбился, хворый сегодня. Столько выпить на ночь, да в его года, через край по всякому, хоть и по поводу...
Вчера сосед со своей молодой женой в гости пожаловал, честь выказал. Молодая-то, потому, что два дня как сошлись, а так пожила уже женщина сколько-то. Просто Марией она при знакомстве назвалась.
Была Мария известной по слухам ворожеей, в соседнем селе вдовствовала. Сосед – зеркальный тёзка Кузьмича, по обличию совсем из другого сообщества, из другого зеркала: мелкий, круглый и лысый. По характеру тоже не задался, а вот так в жизни бывает: с детства в соседях, привыкли и даже в уважении один к другому только по отчеству.
Васильевич привёл Марию на смотрины вроде как, на стол выставил вина хорошего и водки меру. Повод, и кроме старого нового года - ух ты, чего тут скажешь, гостям всегда рады.
- Кузьмич, сам полагай, новая жизнь начинается, а чего? Я ещё ого-го! И вот что важно: в доме хозяйка нужна!
В тусклом свете одинокой лампочки под потолком на кухне лицо соседа в жёлтых тонах светилось улыбкой простого, неожиданного счастья.
- Вот ведь случай какой! Заглох «Москвич» мой вечером на дороге в их селе, ну, думаю, пропал Кузьма! Мороз под 40, а я . . . А тут! А тут вот что важно: выходит из дому Мария в зипуне мужицком и ко мне: « Мол, давно тебя жду». Ты представляешь?
Кузьмич не представлял, резал огурчики на тарелочку.
Женщины в зале на диванчике свои разговоры разговаривали.
У Матрёны Семёновны перед странностями житейскими с детства почтение близкое к робости. Сейчас - провидение Господнее или наваждение от лукавого? В тёмные глаза Марии страх взглянуть пристально, громкость в голосе убавилась до шёпота:
- Я по осени с вами хотела свидеться, поворожить на моего Василия Кузьмича. Жили бы рядом, давно и сходила б, а так беспокоить кого - то, чтоб свозили, было совестно.
- Отчего же совестно, милая?
С годами при просветлении страждущих и жаждущих у Марии появился покровительственно-снисходительный стиль общения:
- Кузьму бы попросили, редкостной души мужчина.
- Как же, а ну как Василий прознал бы?
- Неужели ревнуете, Матрёна Семёновна?
- Да Бог с вами! Хотя знаете …
Солёные огурчики Кузьмич присыпал сверху замороженной россыпью сочной черемши.
- Василич, ты давно Марию знаешь?
- Так, Кузьмич, сам полагай, тогда в первый раз и увидел. Ну, думаю: «Чего-то ты, бабуся, напутала»
А она говорит: не напутала, и называет меня по имени. Я, говорит, тебя, Кузьма, наворожила. И вот что важно! Говорит, тебе хозяйка в дом нужна, а это я и есть.
Глянул я ещё раз, да внимательно, а она и не бабуся вовсе. Видал, моложе меня. Барыня!
За столом сидели чинно. Мария на почётном месте, в красном углу, принимала пищу до того культурно, что при ней неудобно было ложку в рот засунуть. Хлебушек брала двумя пальчиками, рюмочку держала - мизинчик красиво в сторону отводила. Всякие умности слетали с язычка шустрого без запиночки про мультикосмос и астрал, про ауру и связь беспроводную с разумом вселенским.
Так бы и слушали, слушали, НО градусы спиртного в выпитом процесс знакомства ускорили. Смущение перед образованностью уступило любопытству. Василий Кузьмич, захмелев, приободрился:
- Вот я, к примеру, про меня. Что завтра будет? Чтобы далеко не ходить и проверить быстро, погадаете, Маша? Или как?
С новыми весёлыми нотками в голосе в словах его неприличность сомнений стала очевидной. Непьющая Матрёна Семёновна поперхнулась от наглости.
«Ишь, распушился пень старый», - подумала, а сказала:
- Чего это ты, Кузьмич, на огурцы черемши придумал, есть-то как? Душистей чеснока будет.
- Вкусно.- Он облизнулся, и губы его растянулись на бантики из старых тряпочек:
- Это ты про молодых, любезная? Про поцелуи? Так это брагой рот пополоскать - и как рукой снимет ароматы всякие.
Потирая ладошки, Кузьмич из-за стола - и в комнату к себе. Не успела Матрёна возразить, как на столе стояла посудина с пенистым питьём домашнего продукта.
Кстати, принесённое гостями угощение выпилось, благо есть чего выставить в ответ - для продолжения разговора по существу.
Кузьма Васильевич щёки надул, посуровел глазами: мол, чего это ты, соседушка, дёшево гостей уважаешь? Спросил прохладно:
- Может сходим до сельпо? Возьмём чего-нибудь, к примеру: к чаю сладенького и себе водочки фабричной, а то намешаем всякого, по утру замаемся.
Подхватилась Матрёна Семёновна, засуетилась:
- Твоя правда, Василич, культурным людям не пристало чего попало вёдрами хлебать.
Кузьмич пожал плечами, развёл руками:
- Ну и ладно, доставай, Матрёна, денюжку , гулять так гулять! Чего бражкой рот марать?
Магазин от дома Кузьмича не то чтобы рядом: шагать до него когда как по времени, а потемну всегда не быстро. Может, сосед и подождал бы его в тепле да светле, но женщины настояли: вдвоём веселее, да и мало ли...
Весёлости особой не случилось, а вот ( мало ли) встретилось немаленькое на широком крылечке торговой точки на пути обратном.
Ряженые в одёжках навыворот, в несуразных малахаях, хмельные и задиристые, не опознанные припозднившимися покупателями, в кураже шутейном, они окружили их, потеснили:
- Коляда! Коляда!
Ты подай нам пирога!
Или хлеба ломтину,
Или денег с полтину!
Руководила хороводом особа явно женского рода. Из-под маски поросёнка изменённый голос от сопрано до баса был знакомым и приятным
- Василий Кузьмич!
Купи кирпич!
Не задорого продам,
Всего за 100 грамм!
Помятые тряпочки на губах Кузьмича разгладились утюжком невидимым, были бы усы, так затопорщились бы, ей Бог! – затопорщились.
Атрибуты для действа с потусторонним присутствием не помогали, духи капризничали, на связь выходить не желали.
Свеча на блюдце в зеркале тёмной комнаты мерцала, как должно, карты на столе разложены как надо, но ответа внятного на вопрос Матрёны Семёновны всё нет. Только и выпало Василию Кузьмичу червовая масть с червовым интересом. А дама разлучница?
То замрёт сердечко Матрёны, то наружу из груди запросится. А как-же? Седина в голову – бес в ребро. Нет ныне веры мужикам, её-то Василий по осени сизым голубем летал под чужие крыши, хвостом крутил кобелина старый! Что? Нет, с поличным не попадался. Нет, не признавался, нет, не говорил.
Мария, осерчав , что и её новоиспеченный, благоверный Кузьма, позволил себе так припоздниться на пару с подозреваемым, решила вывести на чистую воду разом, обоих:
- А принеси-ка, Семёновна, водички в ковше, мы их, голубчиков-то прищучим. Поглядим! Как есть всё узнаем.
Воск со свечи, капая на воду, шипел и сворачивался причудливыми формами всяких непонятностей. Мария, нашёптывая, водила огоньком над ковшиком , вглядывалась в застывшие фигурки.
- Вижу! Вижу, вот идут. А были где? Непонятно. Странно, рыло свиное к чему бы?
По стенам комнаты тень Марии от свечи, как в кино страшном, то переползла медленно через углы, то летала чёрной птицей кругами вслед движениям руки над водою.
- Занеможет Кузьмич, заболеет завтра, через пойло свинство – так вижу.
Матрёна Семёновна на краюшке стула, сжавшись в комочек, крестилась мелко:
- Свят! Свят! Чур, меня, дуру старую.
Испугалась, пожалела:
- Отведи беду-то, Марьюшка. Почитай, жизнь прожили вместе, а ну как помрёт?
Хлопнула дверь входная. Развесёлые голоса мужичков - старичков развеяли страхи пустяшные. Пришли. Куда денутся?
2
Холодный пол уже не был прохладным. Ещё чуть - и пятки обрастут инеем. Вспоминая сон чудный, Кузьмич медлил с пробуждением, не открывал глаз, всё же иллюзии таяли в сознании, оставляя щемящее чувство досады на себя, непутёвого:
- Зря вчера так. Эх, Рая!
Рая - это ягодка за 45, по всем параметрам. Общительная вдовушка обратила свои лукавые очи на него, незавидного, по простате душевной. Нужда у неё была в доме - розетку заменить, ну, а он такой, тоже простой, согласился, потому как электриком отработал много лет.
По ходу работы оказалась, что и вся токопроводящая матчасть замены просит. Просила и Рая, чаем угощая, мол, ты сделай, а я уж в долгу не останусь. Как отказать?
Работа, с чаепитиями затянулась неприлично надолго. Откровенные взгляды Раисы, показные томные вздохи загоняли Василия в неловкость. Весна пришла в осеннюю каждодневность. Помолодела душа, заблестели глаза.
Матрёна Семёновна заметила, запечалилась. Чем больше весны у Кузьмича, тем больше осени у неё: завяла, закручинилась. Но Бог не дал, отвёл беду, открыл глаза старому, собравшемуся уже было рассказать ей о планах своих на жительство без неё. Увидел Кузьмич Матрёну по-новому, безропотную в горе своём, устыдился, пошёл на попятную. Вчера вспомнилось всё, но не более. Напился зря. Разойтись с мечтой не случившейся можно было без водки, не травить себя и душу.
Клубки напряденной шерсти как заводские: нить ровная, без окатышей. Всякая работа в натруженных руках Матрёны Семеновны спорится. Хоть щи сварить, хоть со скотом управиться. Сегодня не как всегда: утро хлопотное спозаранок. Пока Кузьмич изволил бока отлёживать, брага из пристойной посудины в помойное ведро перекочевала (через пойло – болезнь-то наворожена). Рядом же точно в таком ведре бурда для Борьки, с вечера Кузьмичом приготовленная стояла.
По названию содержимое схоже и по виду, вот так перепутались ведра не по умыслу. Привалило кабану счастье хмельное на последних деньках его как производителя. Животина огромного телосложения, ростом Кузьмичу до причинного места, не догадывалась о подлом сговоре против него по поводу кастрации, похлёбывала мирно пойло за загородкой в холодном сарае. На морозе спиртное для согрева и свинье в радость.
Первым делом утреннего моциона у Кузьмича – хлопоты по хозяйству: накормить, напоить, скотинушку обиходить, почистить в стайках, потом уже мыться, бриться. Сегодня утром выходной: Матрёна расстаралась за него, за что низкий поклон ей. За завтраком Василий чайком перебивался, после вчера кусочек на сухую не кушался. Крепился Кузьмич, полоскал кишки кипяточком, попросить же бражки на опохмел совесть не позволяла.
Матрёна Семёновна, страданий его как бы не замечала, отводила глаза в сторону и поправить здоровье не предлагала.
С хриплой обидой в голосе, Кузьмич подводил разговор застольный ближе к теме:
- На масленицу мясо будет в цене…
Матрёна сердце на него не держала, в словах обиды не было:
- Чтобы до пенсии сладить, хлебушек дома стряпать придётся.
- Борьку в тёплую стайку перегнать надо.
- Проживём, картошка да капуста – на столе не пусто.
Вздохнула Семёновна.
- Я и говорю: килограмм за 100 уже.
Продолжал гнуть свою линию и Кузьмич:
- Облаживать сейчас надо. Такого удержать - соседей звать. И кого? Ну, Кузьма раз …
Звуки распахнувшейся входной двери прервали задушевную беседу.
- О! Кузьма Василич! Лёгок на помине.
С клубами морозного воздуха сосед принёс свежею идею: Матрёна по собственному почину теперь предложит по кружечке домашнего напитка. Стыдно к старости новую привычку заводить: в глаза заглядывать, ища сочувствия.
- Кстати, Василич, кстати. Помоги кабанчика перегнать в теплушку, кастрировать надо, простынет на морозе. Потом – уж и за стол присядем.
3
Борька меж тем захмелел до неприличного желания в грязи поваляться и похрюкать об особенности своего понимания нелёгкой жизни в образе свиньи на морозе. Грязи зимой не найти, а собеседницы появлялись в загородке его, под сараем изредка, даже редко, к большому неудовольствию.
- Люди? А хоть бы и так, почему им не высказать наболевшее одиночество?
Васильевичу, важному такому, в модных штанах новых, роптать на просьбу пустяшную не подумалось: «Эко, порося перегнать – не дров наколоть. Не велика потуга».
И слова Кузьмича «За стол присядем» растеклись в животе теплом не выпитого вчера питейного продукта.
Загородка под сараем из толстых досок, прибитых горизонтально, с дверцей в сторону дома, была надёжной, как стена.
Кабанчик Борька показался вполне покладистым животным, подозрений нехороших не вызвал. На морозном воздухе запахи фекальные от свежей кучи во дворе в нос не лезли, разыгравшимся думкам о застолье не мешали. Кузьмич замедлил по пути, убирая черепки да ведёрки в сторону, освобождая место для прогона. Васильевич, поспешая, как человек бывалый, первым шагнул на территорию за невысоким плотным забором и встретился взглядом со странными глазами поросёнка, хотевшего похрюкать.
Было время ещё уклониться от «разговора», но Васильевич дал маху, смотрел в глаза своей неприятности да не углядел её, полагая, что рано Борьку выгуливать (дорога не готова), повернулся к нему спиной, закрывая на задвижку дверку на всякий случай.
Случай тут же и произошёл, весьма неожиданный и для человека бывалого совершенно пакостный. Борька перед проникновенным разговором по душам, решил перед началом беседы поухаживать. Васильевич ахнуть не успел, как немытое рыло просунулось между ног и лишило его точки опоры. Упал он, конечно же на свежее дерьмо, испачкав изрядно свои модные новые штаны.
- Аё! Твою мать! - взревел Кузьма Васильевич. А Борька (да мать его так!) решил, что это начало диалога, заходил кругами, похрюкивая, вокруг стоящего на коленях бывалого человека.
- Ты чего это? Усь! У-усь! - голос Васильевича сорвался и взлетел до таких высот, что и Витасу куда там.
Подумавший плохое, Кузьмич перемахнул за городку поверх забора, с вилами на перевес.
- Сосед, ты чего?
Борька уставился на Кузьмича с вилами, как боксёр на рефери, и сдал назад, в свой угол.
Сосед, Кузьма Васильевич, присутствие духа в себе ещё не обнаружил, лицо его, от напряжения в голосе, было красным, глаза круглыми.
-Ты, представляешь? Нет, ты представляешь?
Борька в своём углу, как бы отвечая на претензии, хрюкал, оправдываясь.
Васильевич, утверждаясь на ноги, употреблял воздух большими глотками.
-Представляешь? Напал на меня. Напал сзади, гад!
-Укусил, что ли?
Кузьмич обескураженно сдвинул шапку на затылок:
- Не похоже, Борька - смирный парень, хоть верхом…
Стряхивая со штанины какушки, сосед от несправедливости такого отношения к нему сменил красный цвет лица на зелёный:
- Ты издеваешься? Рылом по детородным органам! А у меня жена, сам пологай!
- Ну-у.. - усомнился было Кузьмич, не понятно по какому случаю.
-Ах так! Да я…! Да вы…! Да пошли вы…! – разъярился Васильевич.
И до этого у него характер был, мягко сказать, неладный, а тут совсем испортился до матершинного непристойства. Кузьмич, понятно, в досаду:
- Ах так да раз так! Катись отсюда любезный! Выпендрился, понимаешь, в штанишки. Жених детородный!
Не раньше, не позже поросёнок решил сменить позицию и не спеша пробежал между ними.
-4-
Свиньи по породе своей не злопамятны, грязь для них в удовольствие, потому слова нецензурные для Борьки смысла не возымели, не обидели. К Кузьмичу, оставшемуся с ним, он вопросов не имел. Вилы в виде серьёзного аргумента препятствовали тесному общению.
Для Кузьмича день сегодня не ладился с утра и всё на больную голову.
- Как вот теперь?
Одному порося через ограду не перегнать, соблазн у того появится к путешествию в огород и на улицу. А вот если с тылу, через скотный двор по длинному проходу?
Выбить нижние доски в загородке, и вот вполне пригодный маршрут, из прохода, обнесённого штакетником, до тёплой стайки - один раз шапку кинуть.
Борька правилами дорожными голову свою ушастую не заморачивал, двигался с превышением скорости куда глаза глядят. Глядели они у него в разные стороны. Выскакивая из прохода, он поворачивал то влево, то вправо, нарезал круги по скотному двору, стуча копытами по деревянному полу.
Выстукивал на мёрзлых досках простенький мотив поросячьего аллюра и оставляя взопревшего Кузьмича позади, возвращался в свой обжитый угол. Вот и вил нет в руках, нет и шапки на голове.
Ещё раз всё сначала: из загородки по длинному коридору. Борьке, впавшему в кураж, хотелось пошалить. Кузьмич, осерчав малость, тактику сменил: наподдав пендюлей кабану, для резвости, круги почёта по двору отложил до победы.
Стоя в конце штакетника на согнутых ногах, разведя колени в стороны, обороняя руками воздушное пространство, старый на старости решил, что теперь-то изуверу ушастому назад хода нет. Борька так не думал: на очередном вираже, заметив свободную лазейку между ног, пошёл на таран. С ресурсами за 100 килограммов веса, прижав уши, он живой торпедой ударил ниже ватерлинии, посадив себе на шею нескладную фигуру.
Да - бы не упасть под копыта, удержаться, Кузьмич обхватил поросячье пузо, сомкнув кисти рук на интимном месте в крепкий замок.
Борька, от неожиданности такого с ним обхождения, с ковбоем задом наперёд, в результатах по скорости прибавил заметно.
Матрёна Семёновна извелась на пороге неприятных объяснений. Сосед, пробежавший под окнами, как скипидаром намазанный, ясности в её щекотливое положение не привнёс. Придётся потратиться на опохмел мужикам, тут сгодилась бы бражка, да вот, подишь ты, угораздило!
Десять минут нет, и пятнадцати нет Василия Кузьмича. Пошла Матрёна глянуть с высокого крылечка, что не так. Сверху, как в цирке на галёрке, видно хорошо, а не верится.
Василий Кузьмич с не умелым видом кататься верхом, прижался свирепеющей личностью к Борькиной заднице, как бы любя его до безумства, от чувств своих обхватив его крепко руками и ногами.
Поросёнок в ужасе, переходя на галоп, вбежал в свою загородку. Он-то вбежал, нижние доски выбиты по его росту, а вот Василий Кузьмич остался.
Его седельную часть по габаритам верхняя доска не пропустила, избавила напуганную животину от наездника. От мягкого места по жёсткому дереву шлепок произошёл негромкий, уши только у Кузьмича заложило. Раскинув руки ласточкой, пролетел он метра три над землёю и упал, как куль с картошкой, наделав шуму:
- Ну п...! Ну х...!( Типа редиска ты а не свинья)
Матрёна Семёновна всплеснула руками
- Зашибся, соколик!
Кузьмич подхватился так живенько, как ни в чём не бывало! И вот уже отряхивает солому с одежды, словно мимо проходил, случайно измарался.
Озираясь, делая независимый вид, высказал Матрёне недовольство:
- Чего это ты? В дом иди, простудишься! – Отвердевшим голосом скомандовал:
- На стол не собирай - переможится.
А что? Сокол не голубь - птица гордая!