Зачем он решил заняться театром? В глубине души я знала ответ и лишь формально задавала сама себе этот лишний вопрос. Он должен был вот-вот впервые выйти на драматическую сцену, не очень далеко от места, где обитал.
Там же витал, как оказалось, и мой дух. Возможно даже в своей телесной оболочке. Во всяком случае, я не просто присутствовала под низким серым небом, готовым просеять дождь с Атлантики, - я входила в здание этого театра и тенью перемещалась по зданию, приближаясь к залу.
Действующих лиц было не больше шести - семи. Одну из ролей играла полу-итальянка. Ей надлежало по ходу пьесы взрываться нервными тирадами, переходя на родной язык. Крадучись по лестницам ещё пустого театра, ловя отрывки случайных реплик, я постепенно поняла, что не знаю никого из них, - кроме него. Однако ясно было, что все они связаны почти родственными отношениями. Возможно так это и было: итальянка явно появилась не случайно.
Электрический или акустический прибор в моих руках был оставлен вблизи зрительного зала, на который я успела бросить беглый взгляд и увидеть с верхнего яруса фрагмент действия. Поспешно скрывшись, я удалялась с разматывающимся проводом, который должен был обеспечить связь с предстоящим недоступным спектаклем. Вовсе не записать его известными техническими средствами, а обеспечить какую-то нечеловеческую степень проникновения ли, запоминания ...
Проходя по коридору с гримуборными, сквозь приоткрытую дверь я услышала знакомый голос. Он вызвал странное, не имеющее названия чувство. Я знала, что это был голос точно умершего девятнадцатого марта человека, но была уверена, что он принадлежал живому, чей день святого приходился на эту дату, словно прежний голос прекрасно жил в ином теле. Внутренняя дрожь и нарастающая тревога подтверждали правильность моей авантюрной затеи. Продолжая тянуть провод по зданию, я двинулась дальше.
Уже на нижнем этаже, перед самым выходом, я с отчаянием узнала, что мой кабель отключён. Вырван, словно кровеносный сосуд из тела. Таков был истинный финал истории, но верить в крах было страшно. Я вышла на улицу. Ухоженная европейская полу-городская местность окружала здание. К центральному входу вела посыпанная песком аллея с парой садовых скамеек. В тревожном ожидании я уселась на краешек одной из них. Спустились сумерки.
Скамейка уже была обитаемой: двое девиц, казалось, уже давно облюбовали ее и покидать не собирались. Когда одна из них нарушила молчание, я с удивлением услышала русскую речь. Время тянулось невыносимо нудно в наступившей тьме, слегка разбавленной редкими фонарями. Стремление отвлечься от тревожного ожидания заставило меня заговорить с соседками. Они подтвердили, что живут поблизости - постоянно, в отличие от меня. Выяснив это, мы почувствовали некоторое отчуждение и надолго погрузились в молчание.
Вскоре солидарность несправедливо обиженных заставила нас выступить единым фронтом, когда случайные прохожие презрительно бросили в нашу сторону грязное слово. Нестройно прошипев что-то в ответ, мы разговорились. Они сжато поведали о несладкой трудовой жизни. Я - о потерянном кабеле и ожидании конца спектакля. Лишь в те недолгие минуты я ощутила обращённое к себе тепло и немного успокоилась, но к тревоге прибавилось опасение, что мир аккуратных обывателей видит и всегда будет видеть в нас троих лишь уличных шлюх.
Чёрная негустая толпа повалила из здания театра и вскоре иссякла. Подогнали трейлер и стали грузить декорации. Я подумала, что их, скорее всего, хранят в его доме, километрах в пятидесяти от этого театра, и возят на каждый спектакль во все новые помещения. Вынесли и погрузили большого позолоченного истукана. Потом трейлер закрыли и он медленно растворился в темноте.
http://www.proza.ru/2018/06/10/1820