Я РОСЛА любознательным ребёнком. Любила у деда на коленях посидеть, порасспрашивать его о жизненном «капитале». Он с хитрой ласковостью щурил свои выцветшие от долгой жизни глаза, собирая вокруг них мелкие загорелые морщинки, какие бывают у людей, привыкших к солнцу и ветру. С усталым видом откидывался на спинку стула, закрывал глаза и начинал: «Бывала у меня в логу, за деревней, кузница. Я был кузнецких дел мастером. Многим людям помогал. Кому оградку выкую, кому колесо к тарантасу починю. Не отказывался ни от какой работы». Время от времени дед замолкал, вспоминая о чём-то, пропускал небольшую стопку чистейшей самогонки, занюхивал засаленным рукавом, смачно крякал и продолжал: «Не только люди ко мне в кузницу захаживали. Бывало как-то лисица ко мне пожаловала. Сначала я лай услышал, думал - собака. Ан нет! Рыжая, маленькая, худая. Видимо, с голоду не побоялась к людям выйти. Пожалел я её, бросил чёрствую ржаную корку. Схватила - и бежать».
Работы много. Рано уходил дед в кузницу. Пастуший рожок играет в поле. Овцы на выгоне блеют. Небо светлеет водянистым светом. Вдали звонкими голосами перекликаются утренние колокола. Православные прихожане спешат в церковь на службу - помолиться, попросить у господа Бога судьбинушки полегче, без войны и болезней. Трудна у людей жизнь. Все жилы вытянула, сгорбатила...
Звёзды потухли все, кроме Венеры, игравшей, как алмаз, в сиянии зари. Молодой ястреб, выслеживая добычу, кружился в небе плавно и медленно. Потом упал, стремглав, точно камень, брошенный с высоты, с коротким хищным криком схватил добычу, скрылся за верхушками деревьев.
«Я в сумерках люблю поболтать, молодость вспомнить», - продолжал дед.
Язык его тяжелел, речь становилась бессвязной. Надтреснутый голос вновь умолкал. Какое-то время он сидел тихо. Я не мешала ему. Испуганно вздрогнув, прищурив глаз, дед продолжал дальше: «Да, вспомнил я, как на мельницу ездил зерно молоть. Погрузил два мешка пшеницы на телегу, скомандовал жеребцу ехать вперёд. Умный был жеребец, без слов понимал, что нужно делать. Несколько раз привозил меня, пьяного, домой. В ограду заедет, остановится. Я в телеге сплю, пока не разбудят. Вот и на мельницу поехал слегка одурманенный. Мельником был подслеповатый рябой старик. Закинул он моё зерно в жернова, ждёт, когда мука сыпаться начнёт. Интересно мне стало посмотреть на процесс помола. Полез я по крутой лестнице с гнилыми шаткими перилами, изъеденными червоточиной. Только не выдержала она вес моего тела. Кубарем покатился я с лестницы, все рёбра пересчитал. Сейчас уж и не помню, сколько я их насчитал. Хорошо, что пшеничная солома, сваленная в углу, золотистой копной громоздилась чуть ли не до потолка. Отделался лишь испугом. Старик-мельник засуетился, извинялся. А как же? Это же на его территории ЧП произошло. Муки выделил мне на полмешка больше, чем причиталось».
Снова пауза в рассказе, снова опрокинул стопарик самогона, зажевал долькой чеснока. Плешивая голова с одутловатым лицом склонилась на грудь, раздался лёгкий, размеренный храп. Заснул дед, устал. Я не в обиде. Будет завтрашний день, и будет много ещё рассказов. Ведь жизнь у деда такая долгая и насыщенная разными историями. Я подожду...