II
Длинная дорога в тыл
В начале октября сорок второго немцы сильно продвинулись в юго-западном направлении. Бои шли на подступах к Харькову и Ростову-на-Дону. Командование юго-западного фронта решило срочно увести молодое пополнение подальше на восток. Сначала обучить молодых бойцов, а уж потом отправить их на фронт.
Наш, запасный 390-й Стрелковый полк, в ночь с 30 сентября на 1 октября 1941 г. покинул Чугуевские лагеря. Длинной лентой, растянувшейся на несколько километров, по раскисшей от непрерывных дождей дороге полк двинулся на восток. В этой колоне, со своим взводом из пятидесяти необученных и невооруженных воинов, шагал и я.
Первый день, из-за погодных условий и нашей неподготовленности к этому переходу, выдался очень тяжелым. Ночью, низкие тяжелые облака поливали нас холодным дождем. К утру подул, пронизывающий до костей, холодный ветер. Пошел лохматый снег – все вокруг покрылось белым покрывалом. И только колонна новобранцев, длинной черно-зеленой лентой ползла на восток. Утром, минуя Купянск-Узловую, полк достиг Сватово. К обеду в город вполз и наш второй батальон.
Первый большой привал. Личный состав разместили в домах по несколько человек. К общей радости, местное население приняло нас очень радушно. На первом привале мы задержались на сутки. Местные жители помыли, обстирали и обсушили наших бойцов. Кормили, приговаривая:
– Оце ж, де-то и мий сыночек воюе, та може и его чужи люды также приголубят, обсушат, та накормят.
Действительно, дальше в походе наши воины уже выглядели более бодро. На ночь морозец скрепил дорогу. На лужах появились белые склянки. Переходы совершались большей частью по ночам, а днем мы отдыхали. При плохой погоде, когда немецкая авиация не могла подняться в воздух, мы шли и днем.
Одновременно с нами, по параллельным дорогам на восток гнали стада крупного рогатого скота, трактора тянули комбайны и везли другую сельхозтехнику. За стадами и сельхозтехникой тащили вагончики, где сопровождающие люди могли отдохнуть.
На восток поезда везли заводское оборудование, а навстречу шли эшелоны с войсками. Казалось, что вся страна, как развороченный муравейник, находилась в постоянном движении. Воздух был заполнен гулом моторов и ревом скота.
Среди всего этого потока, самым выносливым оказался человек. Подгибались ноги у скота и лошадей, глохли моторы, а человек шел и шел, зная, что ему хуже не будет, чем оставаться в лапах врага.
С нами на марше шли две, ранее знакомые мне девушки. Это они тогда, в первый день моего пребывания в Чугуевских лагерях, хихикали углу. Смеялись когда меня отогревали два фельдшера, положив спать между собой. Они и сейчас подшучивали надо мной, вспоминая:
– Полночи ждали, когда Надя и Зина, начнут делить "этого" молоденького лейтенантика.
Они шли наравне со всеми воинами, а на привалах у них было много работы.
Трудности и лишения сплачивали нас. Люди уставали морально и физически. Они становились в этих условиях более внимательны и добры друг к другу, Каждый понимал: "Если трудно мне, то и товарищу нелегко". Все морально поддерживали своих друзей, оказывали физическую помощь, делились последним кусочком сахара и сухариком. Эта взаимовыручка не только позволяла нашим воинам ежедневно топать почти по сорок километров. Это дало всему народу сдерживать армаду танковых клиньев Вермахта ворвавшихся на нашу родную землю.
III
Мостки
Пройдя поселок Мостки, мы не заметили ничего приметного. Разве только небольшой мостик, да еще, на привале был прием пищи. Хорошо помню, что от Мостков до самого Старобельска нас полоскал проливной дождь. Люди промокли до нитки. У многих в ботинках чавкала вода. Пилотки не согревали головы. Вслед за дождем стал срываться снег.
В голове взводной колонны я поставил помкомвзвода, а сам стал замыкающим не только взвода, но и роты. Совсем уставших бойцов, я нет-нет, да и подсаживал на идущую сзади ротную повозку, чтобы пару километров воин отдохнул, вылил воду из ботинок, выжал и перемотал портянки. Смотришь, человек повеселел и пошел в строй, уступив место следующему воину.
Рядом со мной шла Валя – санинструктор нашей роты. Вот, к ней подходит боец и благодарит:
– Спасибо Вам, сестричка, мне так хорошо стало – голова перестала болеть. – заулыбавшись, побежал обратно в строй.
– Валя, а что ты ему дала?
– У меня ничего нет кроме: нескольких бинтов, зеленки, йода, да таблеток для обезвреживания воды. Вот я и дала ему одну из этих таблеток.
– А почему помогло?
– Видимо, самовнушение.
IV
Старобельск
Старобельск. По плану, этот городишко, мы должны были пройти мимо. Зарядил дождь со снегом. В считанные часы все было окутано белым покрывалом. Мокрый снег под ногами превратился в кашу, обувь промокла. Ночь. Тяжелые облака низко ползли над землей, и темнота стала опускаться сверху. Сначала, голова колонны уже прошла центр и круто повернула на север, как вдруг остановилась. Командование решило сделать вынужденный привал, который продлился на целые сутки. Остановившихся воинов холод стал пробирать до костей, и чтобы хоть как-то согреться, дрожь заставляла воинов делать резкие движения. Поступила команда: "Большой привал – людей разместить по квартирам".
Население приняло нас радушно, оказывало самое пристальное внимание стараясь нас обсушить. Жители грели теплую воду, чтобы помыть воинам головы, ноги, накормить, и уложить спать. Часто, сами хозяева коротали всю ночь на ногах, но нашим юношам дали отдохнуть в постелях.
Наши походные кухни, на марше, готовили сытную и питательную пищу, да и подавали ее своевременно – голодны мы не были. Тем не менее, гостеприимные хозяева старались накормить нас своим домашним.
В Старобельске мы задержались еще на сутки – это дало возможность основательно просушить обувь. В городе старшина роты купил несколько банок сапожного крема, и мы начистили обувь до блеска.
Первый снег растаял. Вода немного стекла с дороги, затем морозец скрепил дорогу, и мы шли бодро. В пути, сделали большой привал с приемом пищи, а в Марковке у нас ожидал суточный отдых.
V
Марковка
Марковка – большое село в несколько параллельных улиц. К нашему приходу все было покрыто снегом – это подчеркивало особую красоту украинского села. Мы расположились в большой крестьянской хате. Все стены были увешаны, заведенными под стекло, фотографиями, украшенными рушниками с орнаментами петухов. На фотографиях: запорожцы и девчата в червонных головных уборах с лентами, в червонных чобитках. В комнатах чисто и тепло. У хозяев гостила симпатичная внучка – Танюша. Мы были в селе «однодневкой», и заводить нам с ней знакомство не было смысла. И, тем не менее, чувств своих ко мне она не скрывала.
К нам в гости забежала санинструктор Валя и уходя, шепнула мне на ухо: "А эта дивчина в тебя не на шутку втрескалась".
Меня это несколько смутило. Танюша-ремесленница сказала, что местных ребят уже призывают в армию, а некоторые сами хотят добровольно уйти на фронт. Я и сам не заметил, как она, улучшив момент, уже сидела у меня на коленях и перебирала пальчиками мои волосы. Затем, прислонившись к щеке, чмокнула меня и что-то шептала мне на ухо. Но стоило ее бабуле зашевелиться за дверью, то она как ошпаренная вскочила.
Утро было тихое и солнечное. Легкий морозец скрепил дорогу под ногами. С крыши уже текла капель. Таня провожала меня с мокрыми глазами. Так, что при нашем уходе из последнего украинского села Марковка, "капель" была не только с крыш, но и у многих из глаз. Из строя я помахал, провожающим нас у ворот бабуле и Танюше. Большего ничего сделать я не смог. Расцеловать на прощание друг друга при бабушке мы так и не решились.
Потом я уже подумал: "Надо было все же обнять и поцеловать Танюшу. Ах, судьба, как же ты не уловима?".
VI
Бугаевка
Вот и граница нашей любимой и гостеприимной Украины. Первый населенный пункт России – Бугаевка. Остановка на ночь в поле.
Воины разожгли костры, сидели, грея руки и ноги. Песен не пели, а что-то бурно обсуждали. Все были одеты, а вещевые мешки закреплены за спиной на две лямки. Тогда, я не придал этому особого значения. Вдруг из-за дома, крадучись, ко мне подбежал групкомсорг взвода Малашенко и, еле переведя дух, скороговоркой вымолвил:
– Товарищ лейтенант, если вы сейчас не примете меры, то через пять минут убежит первая тройка, и я буду среди них, а через час убежит весь взвод… – и скрылся в темноте за домом.
Я кинулся к командиру роты – у него хотя бы есть наган, а у меня и оружия то никакого нет. В доме его не оказалось. Его я встретил на улице и начал ему доказывать, что взвод убегает.
– Как? – оторопевши, вскрикнул он.
В это время, первые три человека, пригнувшись перебегали улицу. Их было хорошо видно на фоне снега.
– Вон! Они уже бегут! – крикнул я.
– Стоите! Стойте! Стрелять буду! – командир роты сделал выстрел в воздух.
Один залег, а двое, и не думая останавливаться, побежали в разные стороны. Командир роты погнался за одним, я – за другим.
Беглец забежал на вспаханное поле и растворился в темноте. В поле были видны только его следы. Я пошел по ним и увидел: борозда идет дальше, а следов больше нет. Значит, он залег где-то здесь. Действительно – он лег в борозду и уже наполовину загреб себя землей. Я бросился на него. Выбил из рук лопатку, а затем, заломив руку за спину, повел его в расположение взвода. По пути я подобрал, так и продолжавшего лежать на земле, Малашенко.
Командир роты вернулся ни с чем. Его беглец побежал прямо к глубокому оврагу, глубиною 35 метров, сходу прыгнул на обрывистый скат, пропал в темноте из виду, и ушел. Первая "тройка" была: Лисовец – писарь взвода, Серый и Малашенко. Последнего заставили бежать:
– Не пойдешь? Прирежем!
Организатором оказался Лисовец: Он всех и провоцировал: "Хлопцы, зачем мы будем воевать за Россию? Хай они сами, свою землю защищают. Мы будемо воевать за свой дом, свою хату. За свою родниньку – Украину!"
Побег сорвался. Все улеглись спать, а беглецов – Серого и Малашенко, увели под арестом. Не помню, где и когда их судили. Но решение суда, приказом командира полка, довели до всего личного состава части: "Серый был осужден, а Малашенко, за отсутствием состава преступления – оправдали". Свидетели подтвердили, что его заставили бежать под угрозой убийства. Этот случай стал поучительным уроком как для начальства, так и для подчиненных.
VII
Кантемировка
После Марковки полк разделился по разным направлениям, и мы продолжили марш колонной, одного – нашего второго батальона. Остальные батальоны мы больше не видели, куда и по каким маршрутам они отходили, мы не знали.
Батальон подошел к железнодорожному полотну южнее станции, и мы переходили через него по неохраняемому переезду. Сигнальщики с красными флажками выставлены были за несколько сот метров, чтобы предупредить и колонну о появлении поезда, и машиниста паровоза – об опасности на железнодорожном полотне.
Тучи шли низко. Дождя не было. И вот, прорезая нижние слои туч, с огромным шумом моторов, появился "Ю-88". Где-то севернее станции он сбросил несколько небольших бомб, и снова скрылся в облаках.
У переезда скопились стада скота, несколько тракторов с буксируемыми комбайнами, вагонетками с поклажей и вагончиками для перегонщиков. Ко мне подошли скотоводы и стали упрашивать, чтобы мы забили и забрали несколько коров и телок, которые уже не могли дальше идти – кожа у них на ногах была свезена до костей, и они все равно должны были погибнуть.
– Товарищ лейтенант, разрешите мне взять у вас несколько воинов? – обратился старшина роты. – Мы нагоним.
– Давай! Бери надежных…
Пять или шесть бойцов выскочили из строя, и по приглашению скотоводов пошли валить коров и разделывать туши. На первом же привале они нагнали строй с полными вещмешками мяса и доложили: "Все в порядке!"
VIII
Талы
У нас установился определенный порядок движения: с раннего утра до поздней ночи, в зависимости от погоды и состояния дороги, колонна проходила по 25-30 километров. Так мы двигались два-три дня подряд, потом следовал суточный отдых.
Очередная ночевка. Проверил состояние личного состава: у многих были припухшие уши, у некоторых припухли пальцы на руках. Я обратился к Вале:
– Валенька, выручай – люди обмораживают пальцы на руках и уши!
Она смазала обмороженные места мазью. Положила вату на уши, перебинтовала ее вокруг головы и рекомендовала прятать руки в рукава или за пазуху.
Я дал команду своему помкомвзвода – достать несколько шинелей, чтобы из них пошить однополые рукавицы.
В Талах меня неожиданно вызвали в особый отдел. За столом сидел лейтенант. Не поднимая глаз, уткнувшись взглядом в стол, он стал обвинять меня в измене Родине, в связи с побегом бойцов. Я слушал, молча. Потом стал улыбаться. Лейтенант, заметил и возмутился:
– Что вы, лейтенант, улыбаетесь?
– Скажите, лейтенант, вы на фронте были? Вы ранены были?
– Нет!...
– А я и на фронте был и был ранен дважды, это не считая «царапин». Командовал ротой, и постоянно прикрывал отход полка. И не раз выводил не только личный состав своей роты, но и бойцов других подразделений из глубокого тыла немцев. Если бы я был предателем, то возможности остаться у немцев, у меня было предостаточно. Родина, у меня одна, я ей присягал и за нее не пожалею жизни. А теперь по существу вопросов, которые вы еще не успели задать:
– Кто разоблачил бегство? Я.
– Кто заметил уход первой тройки? Я.
– Кто поймал дезертира? Я. Так есть ли у вас, лейтенант, право обвинять меня в том, что я предатель и не люблю Родину? Видимо, вы хотите свалить свои просчеты "с больной головы на здоровую". Вы можете это сделать, но только не на меня. Я – не подходящая кандидатура! Разрешите идти?!
По возвращению, я рассказал своему другу Диме Давыдову и другим однокашникам о том, как пообщался с лейтенантом-особистом. У них мнение было однозначное:
– Ты что, сдурел?! Да они же тебя в порошок сотрут!
– Если они будут "стирать в порошок" таких как я, то кто же будет защищать Родину? "Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут" – отшутился я.
– Ну, смотри, тебе виднее…
Больше, вплоть до конца 1944 года, ни особый отдел, ни "СМЕРШ" меня больше не тревожили.
IX
Богучары
Богучар – единственный город на нашем пути, достаточно удаленный от железнодорожных магистралей. Батальон обошел этот город в двух-трех километрах с юга и ночевал в селах Поповке и Подколодновке, а суточный отдых сделал в Старой Кривуше. Колонна проходила мимо сел Писаревки, Луговой и Твердохлебовки.
Возле одного из сел, мы увидели детей, которые играли в снежки и катались на саночках. Завидев колону, они подбежали к дороге. Стояли, смотрели на нас и помахивали ручками. Один мальчуган, в буденовке с нашитой зеленой звездой пограничника, подошел близко к нам. Я обратился к парню:
– Послушай, дружок, у тебя шапка есть? Давай махнем твою буденовку на мою пилотку. Смотри – она офицерская, с малиновым кантом. Такой ни у кого нет, а у тебя будет. У меня уши обморожены, мне их надо закрыть.
Мальчуган утвердительно кивнул головой. Снял буденовку и протянул мне:
– Возьми, дядя, тебе нужнее – и тут же окруженный ватагой радостных мальчишек, убежал домой.
Действительно, я был спасен. Проходил в этой буденовке до самого нового 1942 года, вспоминая того пацаненка, который так умно и красиво сказал:
– Возьми, дядя, тебе нужнее.
X
Старая Кривуша
В селе жили украинцы. Я удивился, что среди русских сел оказалось село, где сохранился не только украинский язык. Жители этого села сохранили украинский уклад жизни, обычаи: хаты низкие с земляным полом – доливкою, выбеленые стены с развешанными на них рушниками.
Селяне "почулы" свою "ридну мову" и встретили своих украинских хлопчиков очень здорово. Шанувалы их борщем, галушками, коржами с маком, затопылы баньки, та утюгамы прожарилы белье. Кое-где к борщу втихомолку поднеслы по чарочке спотыкача с перцем. Потом раздался звон бандуры и полились тягучи украински писни.
Провожалы нас без слез, с радостными улыбками. На прощание, дивчата кричалы: -"До побачанья".
XI
Новая Кривуша
Новая Кривуша, находилась, в километрах двадцати-двадцати пяти от "Старой", но отличалась от нее – как земля от неба. Дома стояли на высоких фундаментах, многие – просто на сваях. Комнаты большие, неуютные. Двери закрывались не плотно, ветер гулял по полу. Да такие комнаты и отопить трудно.
Женщины в селе были дружными. Не обремененные особыми заботами, они встречали нас с восторгом, но были очень удивлены разговором наших ребят: "Ой, чаво они там лопочут, ни чаво не поймешь?" Я прислушался к их "кацапскому" гомону – говорят они, как в сельской местности, Рязанской или Саратовской областей: "Ванькя, Манькя, Манька идя"… И я стал говорить на их лад. Женщины обрадовались, приняв за своего, все кинулись ко мне:
– Вот, спасибочке тебе, хоть один-та по-нашенски нашелся, а то эти лопочут, не поймешь их. Чем помочь? Что для вас сделать?
– Дайте им что-нибудь покушать, натопите печки, чтобы они спокойно отдохнули перед походом.
– Не знаем, чем их можем накормить?
– Господи! Картофель же есть? Наварите картошки в мундирах, дайте капусты квашеной или огурцов соленых.
– Это будя! Сделаем! – и бабоньки заходили ходуном.
– Но главное, я вас прошу, пошейте нам рукавицы однопалые и наушники, а то ребята уже уши себе отморозили, и пальцы у многих на руках опухли. Выкройки я вам сейчас сделаю. Давайте старые газеты, карандаш и ножницы. За десять минут, я начертил им выкройки наушников, и рукавиц на правую и левую руку. – Забирай шинели. – сам лег спать.
– Варька, дуй к Ольге, Марине, Зинушке пусть все тащат машинки в одно место. Зинушка – мастерица, будя кроить, а остальные будут шить. Мы за ночь сошьем вам пятьдесят пар рукавиц и пятьдесят наушников.
Они поставили огромный котел, собрали картофель и сварили его. Принесли квашенную капусту с луком, полив ее гречишным маслом. Помкомвзвода роздал воинам горячий картофель. Подкрепившись, и запив чайком, все уснули на полах в огромных комнатах, постелив солому.
Проснувшись, мы получили рукавицы и наушники. Благодаря заботам наших заботливых женщин, мы сохранили всех бойцов взвода в строю. А началом всему этому хорошему отношению было знание их местного наречия. Воины других взводов, увидев обновку, интересовались:
– Ой, Грицко, а дэ цэ ты взяв?
– Цэ, то наш командир заботу проявив!
От имени воинов своего взвода, я поблагодарил дружный коллектив женщин Новой Кривуши за душевное отношение и заботу о наших воинах.
XII
Михайловка
Даже тогда, в далеком 1941 году, Михайловка показалась нам очень большим населенным пунктом. До города она по своему благоустройству не дотягивала, а для села она была достаточно велика. Скорее всего – это была станица. В ней батальон сделал суточный отдых.
Михайловка, мне врезалась в память не своими размерами, а неимоверным темпераментом местных бабенок. Уж больно они стосковались без мужиков, и старались отвести душу с "голодухи", "по-полной". После такого душевного приема некоторые, из нашего среднего и младшего комсостава, еле переставляли ноги. Для воинов, еще только готовившихся стать на защиту Родины, «однодневка» в Михайловке ни чем не отличалась от других мест отдыха.
Запомнилось еще и то, что это были последние дни ноября. Зима полностью вступила в свои права – все вокруг завалило снегом. Подводы тяжело передвигались по не укатанной заснеженной дороге, а нам было очень трудно идти.
То, неприятное происшествие, которое произошло со мной на марше, могло стоить мне жизни. Тогда, это действительно меня очень встревожило, но место и время, когда это произошло, сейчас уже не могу вспомнить…
Шла глубокая осень – дождя не было, но было сыро и стояли лужи от проливных дождей, прошедших днями раньше. Наш батальон остановился в небольшом рабочем поселке, находившемся у самого одноколейного железнодорожного полотна. По неизвестным нам причинам, здесь мы задержались на продолжительное время.
Домики в поселке были одноэтажные кирпичные, но их было мало, и пришлось размещать в одну комнату по 8-10 человек. Все спали на полу, устеленном соломою, положив под голову вещмешок и укрывшись бушлатами и шинелями. Я же спал на хорошей подушке и под теплым верблюжьим одеялом, подаренными мне в Чугуевских лагерях Надей.
Поступила команда: срочно составить расписание занятий, установить распорядок дня для батальона. Стали готовиться к занятиям, но не оказалось ни пособий, ни уставов, ни постановлений. Первые занятия прошли "комом" и тут, как на грех, нас пришел проверять командир роты. Я провел занятия явно не удачно, что случилось впервые за мою службу. Ротный меня пожурил. Я и сам понимал, что упрек заслуженный, но мне, все-таки, было неприятно.
Возвратившись с занятий, я почувствовал озноб и сильное ныла рука в месте последнего ранения. Я снял гимнастерку, а затем нательную рубаху через голову и, не вынимая рук из рукавов, попросил помкомвзвода посмотреть на рану. Он с тревогой сказал:
– Товарищ лейтенант, у вас здесь, как палец, торчит что-то черное.
Вали, санинструктора роты, с нами не было. Она разместилась с управлением роты. На улице было уже темно. Дул северный ветер. Морозец сковал землю и на лужах появились белые склянки. Это сказалось и на температуре в комнате. Я завернулся в верблюжье одеяло, согрелся и уснул.
Утром встал и почувствовал, как по рукаву покатился, и выпал на пол осколок. Из раны потекла черная гнойная кровь. Срочно вызвали Валю. Она осмотрела рану и сказала:
– Коля, дружок, потерпи!.. – и начала извлекать из раны куски нательной рубашки, гимнастерки. – Теперь постараюсь очистить рану от гноя… Коля, хорошо, что так… могло быть и хуже…
– Что хуже?
– Заражение крови, тогда бы сам черт тебя не спас!.. – она аккуратно очистила, обработала и забинтовала рану.
После этого рана зажила быстро. Недели через две на ее месте образовалась дыра, в которую можно было вставить палец на одну фалангу.
Все это было на совести врачей из Макеевки, которых не заботило, как вылечить раненых, а спешили – как можно быстрее отправить их на фронт.
XIII
Матышево
Село Матышево – затерянное среди степной равнины, покрытой глубоким снежным ковром. В селе был сельсовет, а значит, ему подчинялись и другие, окрестные села. Находится оно недалеко от железнодорожной станции с таким же названием. Станция крохотная, стоит на железной дороге в одну "нитку". Вот туда мы и шагали из Михайловки, минуя станцию Ново-Аненскую, а где-то в стороне осталось Фролово.
Морозы взялись не на шутку – градусов под тридцать. Воины до сих пор оставались в пилотках с наушниками. На головах появились полотенца, шарфики, и портянки. Откуда-то нам подвезли шапки-ушанки и двупалые рукавицы. "Ура" – обрадовались все. Бывает же такое в жизни, когда простые вещи вызывают у людей беспредельную радость.
Вот уже видны дымящие трубы хат в Матышево, здесь расположился штаб полка со всеми обеспечивающими подразделениями. А для нашего, второго батальона, эта радость оказалась преждевременной.
Предстояло пройти пять-шесть километров, в небольшое село Большое Судачье, которое располагалось у озера с таким же названием.
Батальон прибыл на место, когда вечерние сумерки только спускались на село, а лучи полумесяца серебрили снежный покров, создавая прекрасный зимний пейзаж. Дым из труб, столбом, высоко поднимался вверх. Нам было не до красоты – хотелось, как можно быстрей скрыться в приюте теплых хат.
Пока помкомвзвода бегал по домам и договаривался – куда и сколько можно разместить народу, мы толкались и мерились силами в борьбе, чтобы хоть как-то разогреться.
XIV
Большое Судачье
Большое Судачье – последний пункт нашего большого и тяжелого пути, куда мы добрались в конце ноября. Здесь мы остановились основательно и надолго.
Составили расписание и начали плановое обучение молодых воинов. Нам выдали оружие и боеприпасы. Выбрали безопасное место на озере и приступили к стрельбам. Замерзшее озеро стало для нас и строевым плацем и полем для одиночной подготовки бойцов.
В домах мы расположились по 3-4 человека. Сначала я продолжительное время жил с помкомвзвода у стариков Кузнецовых. Затем, по приглашению соседей напротив, я перешел к Каньшиным, к тете Дусе и дядя Ване. У них было трое детей: две девочки и один мальчик. Одна девочка училась в Матышево в 8 классе и приезжала только на выходные, звали ее Вера. Другую, звали Аня, она училась в 4 классе. Мальчик – грудной ребенок, которому не было и года, но, не смотря на это – все его называли Иван Иваныч. Комната была одна, но большая. В ней было чисто, тепло и уютно, и мы великолепно все в ней помещались.
Продукты я получал на руки сухим пайком. Хозяйка прекрасно готовила. Жизнь здесь шла размеренно и мирно. Перебои в снабжении здесь воспринимали, как издержки войны.
По вечерам, в праздничные и выходные дни, девушки устраивали посиделки с песнями, игрой на балалайках и с безмерным лузганьем семечек. Здесь мы встретили Новый – 1942 год.
Встречали мы его с приподнятым настроением – наши войска вели успешные бои. Победы, вселяли веру в нашу победу над фашистским Вермахтом.
Накануне нового года весь командный состав собрали в Матышево, чтобы поздравить всех с "Наступающим" Новым годом и с успехом наших войск под Ростовом, Тихвином и, особенно с разгромом немцев под Москвой. Москва, столица нашей Родины, была спасена. В этот торжественный вечер нас задержали допоздна.
Через полтора месяца обучение закончилось учением в составе полка под руководством командира полка полковника Гофмана.
Пришло время – приехали "покупатели" из какой-то гвардейской части. Наши юноши окрепли, повзрослели и выглядели бравыми воинами. Гвардейцам понравились наши рослые, крепкие бойцы. Нас поблагодарили за подготовку такого пополнения.
После мы ненадолго задержались в Большом Судачьем. В день Красной Армии – 23 февраля, командный состав нашего полка строем с песнями прошел по главной улице села.
Настало время покидать этот уютный, теплый уголок с ее радушными жителями. Многие провожали нас со слезами на глазах.
Из Большого Судачьего я имел регулярную переписку со своими родителями. Отец все время писал, что хочет меня навестить. Обещал, но так и не приехал. Провожая, тетя Дуся, связала мне на память из козьего пуха перчатки, носки и шарфик. В селе я приобрел теплые мягкие валенки и был очень рад этим вещам.
XV
Воронеж
Ночь. Утро мы встретили в Воронеже. От вокзала шагали строем по прямой улице, рядом с идущим трамваем. Снег скрипел под ногами. Морозец пощипывал нос и руки. Дымка красила лес в какой-то сизый цвет. Вот слева – аэродром ДОСАФ, справа на окраине вырисовывались корпуса лесного института, а за ним стоял могучий сосновый лес, под кроной которого, как муравьи, копошились воины запасной бригады Юго-западного фронта.
Надо же было так случиться, что мне пришлось выполнять обязанности начальника штаба батальона, в котором насчитывалось ни много, ни мало – две тысячи человек. В штабе работало более десяти писарей.
Моя задача была формировать и отправлять на фронт маршевые роты. Каждую по двести человек. В спешке и суматохе работа была плохо организована и я, с большим трудом исполнял свои обязанности.
Роту надо было построить, проверить и довести до пропускного пункта. Да еще бойцы попадались крученные как поросячьи хвостики. Если рота направлялась на фронт, то пока ее доведешь и передашь представителям части, в строю не хватает человек десять-двадцать.
Разобраться и наказать, в такой спешке не было возможности – просто не хватало времени. Найдешь, спрашиваешь:
– Где ты был?
– К земляку ходил – проститься надо было. Вот крест – правда!
Другого спрашиваешь:
– А вы где были?
– В туалете сидел – приспичило. Что-то живот расстроился.
Зато, если отправляешь команду на курсы шоферов или санинструкторов, в колонне оказывалось примерно столько же лишних «добровольцев».
Пропускаешь через проходную по списку с проверкой красноармейской книжки. Вычисляешь «добровольцев»: сразу же отправляешь их на гауптвахту.
И так каждый день с утра и до ночи я метался в этом круговороте. Однажды, в громадной землянке, где находился штаб батальона, раздался крик:
– Начальника штаба на контрольно-пропускной пункт!
У меня вырвалось: "Твою-ж мать! Наверняка, вызывает представитель части, который только что увел маршевую роту. Опять, кого-то уже не досчитались!
Выскакиваю в гимнастерке и в головном уборе. Прибежал, посмотрел – никого… Спрашиваю часового:
– Кто меня вызывал?
– Та вот стоят справа. Говорят, что он Ваш отец.
– Ой, папаша, родный мой!… – я обхватил его, и он мне показался таким маленьким. – Здравствуйте! Какими судьбами, как вы меня нашли?
– А вот со мной и Володя…
– Володя, здоров племянник! Приехали, как добрались? Вот здорово! А я вас ждал в Большом Судачьем.
– А мы там были. На станции Матышево, я у одного военного спрашиваю, как добраться до Большого Судачьего? А он спрашивает: "А вы к кому?"… А его там уже нет – он находится в Воронеже. Я еду туда и помогу вам его найти. Давайте я возьму вам билеты? – вот так, сынок, мы и приехали, а если бы не тот военный, мы бы вернулись домой.
– Ну чего мы стоим? Пошли со мной. Я сейчас вас устрою, – а сам подумал: – Где? Может к Вале… их двое?
Подошли к бараку. нам встретился командир батальона, старший лейтенант по имени Яков Семенович - человек не молодой. Честно говоря, не наших кровей, но очень чуткий и обаятельный человек:
– Кто это?
– Мой отец – Иван Никанорович. Надо их где-то устроить…
– Не горюй!.. Сейчас… – и тут же отдал распоряжение притащить кровать и солдатские постели.
Я отдал им свое одеяло и подушку. Принес отцу сухие валенки ручной работы, добытые в Большом Судачьем. Надел ему теплые носки. Благодаря Валиной заботе, бойцы принесли солдатские завтраки.
А вот, толком поговорить с отцом времени не было, все время занимало формирование рот. Пообщаться удавалось только по ночам…
Утром 28 февраля меня вызвали в отделение кадров штаба бригады:
– Вы, как нам известно, станковый пулеметчик?
– Да! Пулеметчик.
– Так, вот вам предписание: – Вы назначаетесь командиром пулеметного взвода "КУКСа". Там уже был один.., но не справился – нам рекомендовали вас. Курсы усовершенствования комсостава расположены в селе Подгорном, недалеко отсюда, в трех километрах на берегу Дона. Срок прибытия туда – первое марта, то есть завтра. Получите, распишитесь, сдавайте свои обязанности в батальоне, и с Богом.
Вышел, ничего не понятно… Я зашел в свой штаб, доложил комбату. Передал дела. Простился с Яковом Семеновичем.
Благодаря этому переводу, у меня появилось хоть немного времени побыть вместе с отцом.
Отец за эти дни не раз побеседовал с комбатом и тот, как стало известно позже, дал мне самую лестную оценку. Отца это очень обрадовало, но мне об этом он ничего не сказал.
Немного поговорил с племянником Володей о его учебе, о школе. Он мне сказал, что учится в седьмом классе. Трудностей в учебе не испытывает. Тоже занимается рисованием, и это у него неплохо получается. Его младший брат Гриша, тоже уже ходит в школу, но учиться ленится. В классах холодно, топить нечем, на уроках сидят в пальто.
Они привезли мне фотографии моих девушек. Но больше мы говорили о войне. О том, что всех мужчин, или почти всех, забрали в армию, остались только "стар да мал", да несколько человек-механизаторов оставили с "броней". Придет весна, а сеять будет нечем – нет зерна… Мама топчется, часто болеет. Сестра-Домочка, так и работает в военкомате. Занимается призывом в армию. Да и те, кто «стар» не хотят сидеть по хатам, смерти дожидаться. Наши старики-казаки, кто еще способен сесть в седло, все собирались бузить под военкоматом. Требовали, что бы призвали в армию. С ноября сорок первого стариков стали собирать в сотни еще только формируемой Кубанской казачьей кавалерийской дивизии. Многие уже получили амуницию. Ходят, хорохорятся, что еще покажут вам хлопцам, как нужно немца рубать. Ведь, все мы прошли через мировую войну, а многие повоевали потом и в гражданскую. "Я, сынок, пока дома – стар, мне уже стукнуло шестьдесят шесть. И на ту войну, я уже не молодым ходил. Но весной, наверное, пригласят работать в колхоз".
Так мы беседовали до поздней ночи.
Рано утром поднялись, вместе позавтракали казенным завтраком, и тем, что мама приготовила на гостинец.
– Папаша, я дам вам на дорогу хлеба, больше у меня ничего нет. Сало домашнее оставьте и заберите с собой в дорогу. Денег я тоже немного дам. Да, заберете верблюжье одеяло, подушку и валенки. Мне скоро на фронт и все придется где-то бросить, а у вас останется память.
Вышли почти с восходом солнца, я проводил их до самой станции. Сначала мы шли пешком, а дойдя до трамвайной линии, поехали трамваем. Вошли на ступеньки, у вокзала остановились. Отец на прощание сказал:
– Коля, ты чоловик служивый, тебя дела ждут, а мы теперь сами доберемся. Я своими очамы бачу, шо с тебе буде чоловик. Начальник твий дуже тебе хвалыв.
– Папаша, доедете домой, не забудьте за меня поцеловать маму, а я всех целую. – поцеловал и Володю, – хорошо, что ты уже такой взрослый и учишься в седьмом классе, молодец. Помогай деду!
Я вскочил на подножку трамвая и смотрел на отца. Он все не сходил с места. Стоял, скрестив руки на палке, уткнувшись в них бородой, смотрел мне вслед до тех пор, пока я не скрылся в дымке утреннего тумана.
Отец с племянником погостили у меня три дня. Последними словами отца были: "Оце, сынок, я приихав шоб тебэ побачить, а то время такое, что може бильше и не побачимся".
Тогда я не знал, что отец имеет в виду, но слова его были пророческим. Больше отца я не видел. В том же, сорок втором году, восемнадцатого сентября он умрет в оккупированной станице. Такое совпадение: в этот же день буду ранен и я.
XVI
Подгороное (1 марта 1942 г.)
С вокзала я вернулся в расположение лагеря 10-й Отдельной запасной стрелковой бригады, забрать свой вещевой мешок. От остальных вещей я уже избавился – отдав их отцу. Направляясь в Подгорное, вспомнил: "Давай-ка я зайду к Валюше. Надо проститься с ней, а то гляди – больше не придется нам увидеться.
Зашел. Она в комнате одна, расстроенная, вся в слезах.
– Валюша, что с тобой? Почему ты такая помятая?
– Ой, Коленька, милый ты мой, если бы ты знал, какая я дура? Сколько держалась, а тут поддалась. А он, уходя, не только не обнял, но даже и не поцеловал. Как-то боязливо взглянула, а как же дальше?.. Ой, что ж я сделала? Дура, я – дура!.. Я хотела видеть тебя и излить тебе свое горе… Хорошо, что ты пришел.
– Валюша, я тебя осуждать не могу. Ты же меня не спрашивала перед тем, как с ним сойтись, а теперь не убивайся и выкинь его из головы – это уже история. А кто он?
– Старший лейтенант. Он минут десять, как ушел.
– Да, я встретил по дороге старшего лейтенанта – лет двадцати семи-восьми, с красным обветренным лицом, и шапкой набекрень.
– Да, это он!
– Валюша, я тоже пришел проститься с тобой, но целовать тебя не стану, пока ты не приведешь себя в порядок.
– Коленька, я сейчас… – она умылась, расчесалась и заправила койку после "прощальной бурной ночи".
– Конечно, Валя, ругать я тебя не стану, но и хвалить тебя – не буду. Бог тебе судья! Будь дальше осмотрительной: "прежде чем отрезать, семь раз отмеряй!" Садись рядышком, посидим на прощание, как мы сиживали по вечерам в перерывах нашего большого и тяжелого перехода.
Я обнял ее вздрагивающее тело и продолжил: – Я думаю, что ты уже сама себя выругала за свой необдуманный поступок, а теперь давай я, вместо твоего старшего лейтенанта, трижды поцелую тебя. Не глупи больше… До свиданья.
Валя обхватила меня обеими руками и целовала, целовала несчетное количество раз. Мы с ней были закадычные друзья, а сделала нас такими – тяжелая военная обстановка.
– Ой, Коленька, если бы ты знал, какой ты хороший.
Мы с Валей простились и никогда больше не встречались, но я знал, что после войны она осталась жива, родила дочь.
Во второй половине дня я прибыл в село Подгорное. Затем в штаб "КУКСа", представился, получил журнал учета успеваемости взвода и расписание занятий. Меня познакомили со старшиной.
Замкомвзвода разместил меня дома у заведующей детским садом Надежды Васильевны – очень умной, интеллигентной, культурной женщины. У нее был один сын, лет 15-16. Я получал паек, Надежда Васильевна готовила. Дополнительно я давал ей деньги на продукты. В доме было прохладно. Постель она предложила чистую и теплую. Она дала ключи от здания детского сада, там мы проводили занятия по материальной части оружия, теории стрельбы и уставам. Тактические занятия проводили в поле.
Март был холодным, хотя морозов ниже 20 градусов я не припомню. Снежный покров лежал нетронутым.
Первый день занятий. Первый урок – материальная часть пулемета "Максим". Познакомился с подчиненными по журналу, лично с каждым. Во взводе все имели сержантские звания. На фронте все уже успели покомандовать взводами станковых пулеметов "Максим", практику имели все, но теоретических знаний было маловато. Особенно слабовато было с тактикой использования пулеметов в бою.
В начале занятия я коротко рассказал о себе. Затем случилось то, что должно было случиться. Я ожидал, какого-то подвоха, и он не заставил себя долго ждать:
– А вопрос можно задать?
– Можно! Если подниметесь, назовете свое звание и фамилию, а затем суть вопроса…
– Сержант Ниязов. Скажите, пожалуйста: какой зазор между надульником и серьгой?
– Товарищ Сержант, я бы мог на ваш вопрос и не отвечать, но я отвечу, уж извините меня за грубость: зазор такой же величины, какой между вашей пустой головой, задающей глупый вопрос, и вашими пятками? Ответом – довольны?
– Все захохотали.
– Так точно!
– Садитесь. Еще вопросы будут?
– Младший сержант Мамышев, Сколько в надульнике дырок?
– Во-первых, не дырок, а отверстий. Во-вторых, их столько, сколько "дырок" в вашей голове!
Все засмеялись. Один сержант, пытаясь "сосчитать" на своей голове, возразил:
– Вроде, не хватает?...
– Не переживайте. С таким подходом к учебе, дырок в ваших головах и головах ваших подчиненных будет предостаточно! Я думаю, для знакомства – хватит? Хватит, товарищи сержанты, упражняться в остроумии! Попробуйте получить знания необходимые для того что бы бить врага и сохранить личный состав в бою, а свои шутки придержите в резерве. Прежде, чем приступить к изучению программных вопросов, проверим ваше знание пулемета.
Знания оказались очень поверхностными. Ни стал ни кого не упрекать, а стал рассказывать о неизвестных им особенностях. Я показал глубокое знание предмета, и попыток шутить больше не было. Особенно, сержантов заинтересовал порядок работы командира в организации боя.
Месяц совместной работы пролетел незаметно. Их отношение к учебе и оценки резко повысились. Особое внимание уделялось знанию и умению устранять задержки при стрельбе, умению наматывать сальники; разборке и сборке замка. По тактике – выбор огневой позиции и ее оборудование, выбор цели, корректировка огня, подача команд на открытие огня из пулеметов.
В начале апреля меня вызвали в отделение кадров бригады и вручили направление Отдельный батальон противотанковых ружей.
Прощаясь со своими слушателями, я очень сожалел, что мне не удалось их доучить и сделать выпуск.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2018/09/05/1564