— Проснись! Ну, проснись же!
— Что?! Еще ж не рассвело!
— Мне в туалет.
— В такую рань?! А потерпеть никак?
— Ну, я-то потерплю, но ты все одно заснуть не сможешь.
— И то верно. Ладно. Встаем...
Полседьмого. За окном белесая мгла — то ли тучи, то ли рано совсем. Кто придумал штамп «проснулся бодрым и отдохнувшим»? О какой бодрости можно говорить, когда сознание едва вернулось из волшебных снов в брошенное тело, пролежавшее без движения восемь часов? Оно еще там, это — тут, и им снова привыкать друг к другу.
— Ну что ж, долг платежом красен. Раз уж разбудил, пошли на разминку.
— А может лучше в кресло? Почту проверим.
— Успеется. Шагай, давай. Раз-два! Раз-два! Наклоны.
— Ой-ей-ей! Больно!
— Потерпишь! Стоит на неделю запустить, и на тебе.
— Могу… потерпеть... а могу... и в поясницу вступить... ты... поаккуратнее...
— Не учи. Самому не противно скрипеть, как старая телега?
— Скрипеть… противно... а наклоняться... еще противнее.
— Еще два раза... Все. На пробежку.
— Чур не далеко! На сердце нагрузка!
— Там разберемся, далеко, не далеко. Твое дело — дышать ровно. Два шага вдох, два шага выдох. Вдох-выдох-вдох-выдох.
Господи, красота какая! Как можно было целую неделю это пропускать?! Да ладно бы неделю! Улица пуста. Прогноз обещает небывалую жару, солнышко уже разогнало рассветную дымку, но еще не начало припекать. Невидимые за листьями пичуги затевают перебранку в зарослях дикого винограда. Вдоль канала ни ветерка, разноцветные баржи отражаются в зеркальной глади перевернутым таинственным миром. Бегуны и велосипедисты настолько редки, что при встрече неизменно желают доброго утра. Даже увешанные датчиками атлеты, несущиеся, судя по взгляду, прямиком за олимпийскими медалями, и те успевают изобразить подобие улыбки.
Так и не научился размышлять на бегу. Мысли скачут в ритме дыхания, только успевай за хвост ловить. Вот и парк. Здравствуй! Семь лет живу рядом, а все равно каждая встреча — праздник. Из вольеров копытных тянет теплым деревенским запахом сена, прелой соломы, навоза. Окапи — не то лама, не то лось в сползающих пижамных штанишках — тянется к листве черными бархатными губами. Земляки-верблюды дремлют в позах шахматных фигур. Что-то мне надо было додумать, а что именно, не помню.
Вдох-выдох, под горку бежать вообще одно удовольствие. О, фонтанчик! Мраморный мавзолей со стершимися барельефами, полированные гранитные колонны по углам. Плескаю на разгоряченное лицо, пью с ладоней жадными большими глотками. Мое тело — на три четверти эта самая вода — расправляется, наполняется ею. На чем мы остановились? Нет. После питья уже ни бежать, ни думать неохота. Растекаюсь по лавочке, закрываю глаза и проваливаюсь в тонкости капиллярных процессов. Выпитая вода разносится током лимфы по тканям, выступает испариной и высыхает, охлаждая кожу.
Воздух потихоньку нагревается — пора возвращаться. Иду напрямик через футбольные поля, с удивлением замечаю, как по носкам кроссовок расползаются мокрые пятна. Роса! Она еще не высохла! Мигом разуваюсь и бреду босиком, оставляя на серебристом газоне темную лыжню. Ноги по щиколотку утопают в прохладной росной траве. Чтобы придать занятию хоть какую-то форму щедрыми трехметровыми буквами вытаптываю инициалы. Затем лыжня забирает вправо, превращается в спираль, ныряет под тень одинокой разлапистой сикоморы и дальше теряет всякий геометрический смысл. Где-то глубоко внутри рождается смех, заполняет полости, как вулканическая лава поднимается к гортани, начинает выходить из меня сначала отдельными пофыркиваниями, потом в голос сплошным потоком.Зоопарк взрывается высоким уханьем неведомых тропических обезьян — время кормежки. Впечатление, что мы смеемся в унисон. Выхожу на дорожку, податливая мягкость травы сменяется сглаженной шероховатостью выметенного асфальта. Ступни, как ладони, щупают новую поверхность, по-своему определяют ее. Присаживаюсь на лавочку. Отряхиваю пятки от прилипшего песка и травинок. Песок не стряхивается и теперь равномерно покрывает и пятки и ладошки. Ощущение вызывает в памяти разные пляжи. Как давно все это было!
Возвращаюсь к каналу. Навстречу барбос - глянцевая шерсть цвета прожаренных кофейных зерен, легкая завивка. С такими данными шампунь рекламировать. Взглядом спрашивает разрешения и тычется влажным носом в коленку. Чешу, ищу глазами хозяйку, но она в наушниках, взгляд пустой, сознание в анабиозе. Автопилот согласно заданной программе послушно переносит тело из точки А в точку Б. Пожилая арабка, напевая в голос заунывный мотив, развешивает сушиться белье на решетке канала. Лондон во всем своем многообразии. Солнце, фильтруясь через листву расписывает дорожку полосами света и тени, будто гладит меня по щеке теплыми прикосновениями...
Минуточку. Минуточку! Утро чудесное, эмоции через край, автор в экстазе. А что из этого перепадает читателю? Зарисовка в духе «лучше быть богатым, но здоровым»? Люди, симпатизирующие автору, вполне возможно за него порадуются, а что скажет человек, с автором незнакомый? Все это, конечно, мило, но... С какой стати автор решил, что его восприятие кого-то интересует? Где конфликт? Где сюжетная линия? К чему все эти... эмоции?
У автора нет оправданий. Виновен по всем статьям. Что для меня письмо? Попытка осознать себя. Отразить в словах вечно вращающийся калейдоскоп мыслей и состояний. Зеркало, в котором можно разглядеть себя в деталях. Стремлюсь ли быть понятым, жажду ли признания? Наверное нет. Хотя, что греха таить, если удается донести, не расплескав — такая радость. Литературные кумиры не вызывают желания их повторить, но если что-то мне и хотелось бы перенять, так это умение точно и емко себя выражать. Перенять, конечно, громко сказано. Взращивать надо и не одно десятилетие, но база у меня есть и есть на кого равняться, да и возраст вполне позволяет.
От яркого лексикона, к сочным сочетаниям. От звукового ряда к смысловому. От описания к образу. От какафонии к ритму. От избытка слов к их экономии. Не ради славы, не в поисках признания. Ради того, чтобы в нужный момент с нужным человеком выразить то, что хочется сказать.