Произнеся после молитвы последний раз «аминь» и несколько раз перекрестившись, инокиня Марфа с трудом поднялась с колен. От напряжения ноги сильно задрожали, а в глазах зарябили черные мушки. Подобное случалось и не раз, но сегодня они уж как-то очень шустро разлетались. А тут еще голова закружилась, будто несколько часов, как в далеком детстве, на качелях от души накаталась...
В какой-то момент показалась — не устоит, упадет лицом вниз да так и останется лежать на холодном каменном полу до утра. Ведь помочь подняться будет некому. Молодая насельница Дорофея, которую недавно игуменья дала в помощь, уже заглядывала перед вечерней молитвой, пожелала спокойной ночи, убедилась, что ничего не надо, ушла.
Марфа была просто счастлива, встретив на старости лет эту девочку с большими, как у олененка глазами. В молодости мечтала о дочери, и Бог смилостивился и принял ее молитвы. Не важно, что не носила под сердцем девять месяцев и не рожала в муках. Главное, с первой минуты увидела в этой шустрой девочке что-то близкое и родное. Жаль, конечно, что девица так и засохнет в этих каменных стенах, не познав любви и радости материнства, как сотни подобных ей.
Инокиня сразу поняла - Дорофея пришла сюда не по своей воле. В монастыре ей явно не нравится, хотя внешне неудовольствия не показывает. Более того, не устает благодарить игуменью за доброту. Да только ее не провести. Несколько раз замечала, с какой злостью молодая насельница глазами в сторону настоятельницы сверкала, но делала это настолько быстро, что никто не замечал истинного отношения. Кроме старой инокини, естественно, которая сгорала от любопытства, желая узнать, почему девица оказалась в московском монастыре, да еще таком, как богатом Вознесенский.
В него могли попадать только представительницы знатных родов. А в том, что Дорофея таковым не принадлежит, было совершенно очевидно. Девушка, пусть и смышленая, но не явно грамотная да и манерам не обучена. В трапезной несколько раз замечала, как хлебные крошки со стола в ладошку сметала и в рот бросала. Так делали только представители крестьянского сословия.
Возможно, какому-то знатному господину приглянулась. Личико у нее славное, глазенки ясные да и нравом приветливая. Красивую фигурку даже бесформенное черное одеяние скрыть не могло. Видимо, не захотела девушка в грехе жить, вот и спряталась в обители. Вполне вероятно, Мария-Марфа все придумала. Причин, по которой Дорофея, могла сюда попасть, имелось множество. Инокиня никак не может отделаться от чувства, что личико ее, особенно, когда бровки хмурит, кого-то напоминает, но вспомнить никак не могла. Порой аж виски сжимало, так хотела вспомнить — на кого похожа, но все тщетно. Уж больно сильно черный клобук внешность менял. Тут захочешь и не признаешь. Чья она может быть: Одоевских, Вяземских, а, может, Морозовых? Поди разберись...
Понимая, что можно будет в мыслях неизвестно куда унестись, остановилась на самой простой гипотезе: Дорофею отправили сюда прислуживать, потому-то постриг не принимает. Не будут же богатые жены, принявшие постриг, полы в храме от воска счищать!
Это только ее, урожденную Нагую, жену государя Иоанна Васильевича и мать наследника, царевича Дмитрия, в первые годы пострига по приказу царя Федора отправляли тяжелую работу выполнять. Уж больно покойный надеялся — не выдюжит, сломается. А она назло ему все испытания с достоинством прошла и выжила.
Инокиня обиженно поджала губы. Что ни говори, а с ней при дворе никогда не считались. В глазах знати она была незаконной женой государя Московского, хорошо еще блудницей не называли. Но чтобы они там по углам не шептали, им все же пришлось к ней с униженной мольбой обратиться.
*** Первым порывом было послать их подальше, но потом подумала, все взвесила — чай, не чужая она государству своему! Непозволительно было равнодушно наблюдать, как Отчизна гибнет. Потому-то и отказалась публично от Самозванца. Знала: коли не сделает так, исчезнет Московия, чего супруг покойный ей бы никогда не простил, с того света достал и расправился бы люто.
Как же жутко было выходить к толпе разъяренной, которая собралась у стен монастыря и взывала к ней на несколько голосов.
- Говори, царица Марфа, твой ли это сын? - кричали требовательно. Ой, как не хотелось рта открывать! Больше всего желалось стать маленькой-маленькой, будто песчинка, чтобы никто не увидел. Подобное чувство у нее уже однажды возникало. Это когда Машка Скуратова, страшно тараща побелевшие от гнева глаза, во время допроса пыталась глаза горящей свечей выжечь.
Если бы царь Борис не удержал злобную бабу, неизвестно, как дело бы повернулась. Странно, конечно, что он помочь решился, видать и впрямь сильно свою вину за гибель невинного агнеца чувствовал... Сейчас же помочь было некому. Впрочем, ей по жизни мало кто сострадал. Вот и пришлось промолвить, спокойно глядя на то, как мимо труп ее спасителя, которого прилюдно своим сыночком называла, тащат:
- Было б меня спрашивать, когда он был жив; а теперь, как вы убили его, уже он не мой! Сказала и замерла. Кожей почувствовала ненависть, что от толпы шла. Показалось, еще мгновение, накинутся и на куски ее разорвут. Как знать, если бы крест впереди себя не выставила, не увидеть ей больше белого света. Вместе с несчастным мальчиком привязали бы тело к пушке и выстрелили бы, желая прах развеять.
Кается, проявила тогда слабость. Стараясь, чтобы голос не дрожал, произнесла решительным тоном: «Это вовсе не мой сын». Вроде ничего особенного не сделала, а народ как-то сразу успокоился и вздохнул, да так дружно, что будто бы легкий ветерок на площадью пронесся.
Какие же они все глупые, подумалось тогда, неужели никто из них не понял — в такой ситуации все, что угодно признаешь, лишь бы живой остаться!
- Мальчик мой родненький! - откуда-то из глубины вырвался горький стон. - Мало какой матери доведется несколько раз сыночка своего единственного хоронить...
Желая немного успокоится, сделала попытку отвлечься. Вспомнила, как сегодня утром вместе несли послушание в мастерской. Дорофея все время щебетала: матушка Марфа, матушка Марфа! Словно боялась, что забудет как зовут... В глаза ласково заглядывала и по-доброму так улыбалась.
Работала девушка споро. Иголка в руках так и летала. Под стежками на белом полотне будто по волшебству возникал образ Богоматери. Носельница оказалась настоящей мастерицей. Пресвятая на изображении смотрелась как живая. У Марфы и по молодости бы так вышить не получилось. А сейчас из-за плохого зрения и подавно. Единственно, на что теперь способна была, крупные стежки делать, там, где не требовалось особо глаза напрягать.
Женщина поправила туго завязанный черный платок и горько усмехнулась от внезапно пришедшей в голову мысли: ведает ли кто из сестер, как ее нарекли при рождении? Или для всех и для этой молоденькой девочки в том числе, неизвестно каким образом оказавшейся в монастыре, навсегда останется Марфой? Даже строгая игуменья демонстративно к ней обращается: инокиня Марфа!
В общей толпы монахинь особо не выделяет, хотя послушаниями особо не утруждает. Но последнее скорее делает из-за ее преклонного возраста, а не уважения к знатности. Она и Дорофею приставила лишь потому, что недавно на литургии плохо стала, во время службы в обморок упала. Сестрам пришлось под руки поднять, на лавку усадить да святой водой с уголька сбрызнуть.
А уж игуменье как раз-таки ведомо, кто в монастыре находится. Зря, что ли, на дверях ее кельи царский герб красуется? После гибели Лжедмитрия его хотели убрать, но потом, в Думе посовещались и большинством голосов решили оставить. А потом и вовсе распоряжение от патриарха и царского двора было получено: относится к инокине Марфе соответственно ее статуса...
В монастыре отвели лучшую келью. Власяницу разрешено раз в неделю менять. Когда в трапезную заходит, остальные монахини, кроме игуменьи, естественно, встают и кланяются. Настоятельница лишь губки в узкую ниточку поджимает, но надо отдать должное, слова не говорит. Сам патриарх руку целовать дает. Да что патриарх! Намедни царь Василий Шуйский и тот прилюдно о здоровье интересовался и спрашивал — ничего ли не требуется? Так что ей больше волноваться не о чем. Как говорится, доживай свои дни спокойно и жди своего часа, который, чует сердце, скоро наступит.
Продолжение следует