Мы стояли в глубине горы, разделенные решеткой. Сколько от нас до вершины? Двести, триста метров? Сколько длина шахты? Сто, сто пятьдесят? Макс закрыл дверь на замок. Неужели таскал с собой? Да нет, наверное, старый замок висел где-то тут. Но откуда у Макса ключ?
-А ключа нет, - сказал Максим. – Он автоматически защёлкивается.
При дневном-то свете на лице начальника нашей «экспедиции» немного прочтёшь, а при свете фонарика - это вообще бесполезное занятие. А прочесть мысли Макса очень хотелось. И на белый свет тоже. Я не фараон, мне в пирамидах некомфортно. Да и вечная мерзлота и полная темнота - не списке моих мечтаний.
Можно было, конечно, закричать, оператор, проводник и турист могли услышать. Но кто сказал, что они не в сговоре с Максом? И потом, мне стало так страшно, что я оцепенел. Да и эстетически… Тьма, дециметровый иней на стенах, каменная глыба вокруг – всё это страшно, но красиво, а вот орущий и бросающийся в истерике на железную решётку сценарист – зрелище малопривлекательное. Всё-таки вкус не должен отказывать человеку, даже в самый последний его час.
-Как идея? – спросил Максим.
-Отличная, - говорю, - только ведь скоро хватятся. Заметят отсутствие. Будут волноваться.
-Это да. Пора возвращаться. Но сама по себе фишка хорошая – туристам предлагать остаться одним в шахте, запертыми, в полной темноте на час или два. Как думаешь – клюнут? Я слышал, закапывают в гробу под землю на время, популярная штука. Народ платит. Как думаешь, посидеть одним вот так в горе, интересно будет туристам?
-Интересно, - говорю.
-Ну, вот и славно. Ладно, всё, пора ехать дальше.
Макс развернулся и пошел к выходу. Его фонарик удалялся.
-А я? – спросил, собрав всю волю, чтобы не пустить петуха.
Макс остановился.
-Замок-то сломан. Щёлкать щёлкает, но не закрывается.
Удивительное место Калгутинский рудник. Идеальное, чтобы забальзамировать своё тело после смерти.
Открылось плато Укок. Рыжее от осенней травы плоскогорье. Самый юг республики Алтай. Зона покоя. Природный парк. Парк, где нет деревьев, только редкие кусты и трава. С монгольского «ухег» - удлиненный шкаф, с кыргызского «укок» - плосковерхая гора. Русскоязычному уху слышится ещё один ник смерти, успокоения – у-кок, кокнуть, а может что-то медицинское, доктор Укок. Вокруг горы – чистейшего белого цвета. Сверху небо, будто обработано компьютерной программой до нереального королевского синего цвета.
Дорога то и дело уходит в болото. Да что там болото, настоящее озеро, покрытое кочками всё той же рыжей травой. Болтоа образуются от таянья мерзлоты и ледников, так что весной и летом сюда не проехать. Зимой мешают сугробы на перевалах. Только осенью. По холодку. ГАЗ 66 отплёвывается, хрипит, пытается оттолкнуться от скользкого дна. Медленно, но плывём. Озера здесь всякого размера. По озеру чуть ли не за каждым холмом.
Гора Куйтэн-Уул, вторая по высоте на Алтае (4374 м) строго смотрит на незваных гостей. Массив Табын-Богдо-Ола («Пять святых гор»): пик Кийтын, Белый шатёр, Снежная церковь, Пётр Петрович (в честь П. П. Семёнова-Тян-Шанского) и Красавица. Горы словно рассуждают: Что нужно этой эфемерной мелочи в оранжевой будке на колесах? Видали мы и не такие войска и народы. Все растворились за перевалами или лежат под камнями. А мы всё стоим. И этих раздавит время, а мы будем сопротивляться. И, может, ещё увидим, как погаснет солнце. И наши ледники расползутся по всему континенту.
Высокие столбы с колючей проволокой бегут рядом с дорогой справа. Плато граничит с Монголией, Китаем и Казахстаном. Плато как целая страна. Только почти без людей. И тут есть свои пограничники и своя застава. Обычные солдаты. Молодые пареньки. И обычные суровые офицеры. Впрочем, все рады новым людям (я думаю, они бы даже шпонам были рады, объявись тут такие, потому как голод человеческого общения не хуже желудочого). Нас кормят вкуснейшей кашей с тушенкой.
И снова в путь. Недалеко от заставы находим повалившийся деревянный крест. Очень старый, полусгнивший. Может, еще старообрядцы оставили. Надписи невозможно прочесть. Надо же, кто-то нёс сюда через перевалы и каменные дороги дерево, чтобы поставить крест. Опасно тревожить чужие могилы.
На севере небо неожиданно темнеет. С гор срывается темная туча. Уезжаем от неё, но она преследует нас. Нагоняет, весь мир погружается в непроницаемую серую мглу. Колотят в бока и крышу машины град, мелкие камни, поднятые ветром, и яростный дождь.
-Решетнев, это всё из-за тебя! Это ты прогневал силы природы.
-Почему это?
-Потому что проехал сюда без паспорта.
Очень смешно. Веселая компания хрюкает и ржёт. Это реакция на жуть за окном. Страх резко снижает интеллект.
Сизая туча исчезает, так же быстро, как появилась, уходит на юго-запад. Но за тучей остается снежный покров. По краям дороги виды какие-то небольшие круглые ямы с грудой камней в каждой. Спрашиваю, что это. Проводник говорит, что это места захоронений и раскопок. Вот в одной из таких и нашли знаменитую Алтайскую принцессу, или Принцессу Укок.
Представляю, каково это: умирать в двадцать пять лет от рака молочной железы, когда о том, что такое рак никто не знает. Потом лежать две с половиной тысячи лет в деревянном саркофаге в вечной мерзлоте, а над тобой каменный курган. Потом приходят пограничники и начинают строить из твоего кургана укрепления для обороны от китайцев. И, наконец, появляется доктор исторических наук Наталья Полосьмак и извлекает тебя снова на свет божий. И возят тебя по разным лабораториям, отщипывая кусочки, а потом возвращают на Алтай, заключают в новый прозрачный саркофаг. Люди смотрят на тебя и силятся представить, какая ты была, как жила, и кто тебя окружал. А некоторые даже говорят, что ты насылаешь беды, потому что тебя потревожили. Да уж, люди готовы, в том, что с ними происходит, винить кого угодно (принцесс, соседей, иноверцев, инопланетян), только не себя.
Встали на берегу небольшого озера. Ночью ещё выпал снег. Рано утром пошел прогуляться по окрестностям. Холмы, озера - все похожи друг на друга. Чуть не заблудился. Холодный ветер, рябь на чистейшей воде. Утки на противоположном берегу. Нашел гофрированную трубку от противогаза и армейскую шляпу. Я такие видел в фильмах про Афганистан, широкополая, выцветшая почти до белесого состояния.
На вершине холма стояла Юлля. Красивая, ветер треплет волосы, выбивающиеся из-под капюшона зимней куртки. Хотел пройти мимо, а она такая:
-Решетнев!
Ну, чего люди любят так называть меня по фамилии? Я вот уже почти тридцать лет не могу к ней привыкнуть. Интересный, кстати вопрос. Диссонанс своего внутреннего ощущения «кто ты» и твоего имени, фамилии, отчества, тела. В своих представлениях о себе я ведь выгляжу совсем не таким, каким меня видят окружающие, знакомые. Что-то мерцающее, туманно-ежесекундно меняющее свой лик, рост, вес, цвет волос и разрез глаз, цвет кожи, и имя моё - только фантик, а развернуть я его не могу, конфета внутри – настоящее имя, оно неуловимо, оно всё время разворачивается во времени, как мысль, бесконечно. Фразу можно закончить точкой. Моё имя – нельзя.
-Замерз? – спрашивает Юлля.
-Да нет, - отвечаю. – А ты чего без перчаток? Сама, поди, задубела.
-А можно погреться? – Юлля быстро растягивает мою куртку и прячет свои ладошки где-то у меня под мышками. И голову так мило кладёт на плечо. Да уж, красивая картинка: сфотать и распечатать на девичью память.
-Это что ещё такое, спрашиваю?
-Одиноко. А ты меня любишь.
-Вот ещё. Ничего я тебя не люблю.
-Но любил же? Значит, полюбишь ещё.
Офигительная логика.
-А как же муж?
-А я его бросила.
-Когда?
-А вот только что.
-А он знает?
-Не будь занудой, Решетнев.
Холодок от её рук стал проникать под мой свитер. Она высасывала моё тепло!
-Юлля, иди ты знаешь куда? – отстранился я, и застегнул куртку.
-Куда? – улыбаясь, спросила Юлля.
-Туда, где можно всё вернуть! А я так не умею! Разберитесь сначала со своими мужьями!
Что-то распсиховался. Пошел за холмы, похрустывая по насту и остекленевшей траве.
А в обед мы сплавлялись по реке Ак-Алаха, которая пересекает всё плато. Удивительно, высоко в течет река, которая ведет себя, как равнинная, местами очень тихая, извивается, образуя тысячи живописных поворотов.
Посетили казахское кладбище. Белый такой глиняный городок посреди степи. Стены, дома, всё как положено, только построены для мёртвых. Тоже, наверное, сотня-другая лет этому сооружению.
Зашли на стоянку животноводов. Деревянный сарай (опять кто-то тащил сюда из далека драгоценное дерево), а вокруг всё истоптано копытами, и высятся пирамидки кизяка. Так сушится говно, которое потом превращается в ценнейшее топливо для костра, очага или печи. Жечь на плато Укоко дерево могут позволить себе только боги.
Поднялись к жертвенному месту. Вокруг на скалах черепа и рога животных. Открывается волшебный вид на плато. Уходить не хочется. Так бы и сидел и смотрел. Горы, река, рыжая с белым степь. Под рукой тонкая, жесткая невысокая травка. Проводник говорит в ней очень много питательных веществ, лучший корм для скота.
Недалеко скалы с петроглифами. Вот ведь жили люди здесь с незапамятных времен. Находили что-то такое в этом плато.
Собственно и всё. А потом дорога домой. Спешили. Стремительно холодало. Снег гнался за нами по пятам. Вершины гор у Чуйского тракта усыпаны снегом. Чуть ниже яркие в красках осени деревья. Хотелось остановиться и фотографировать. Но, пленка кончилась. Да и все спешили. Кто в аэропорт, кто к детям. Прощание было сухим и коротким.
Мамы не было дома. Хотелось есть и спать. Но, в первую очередь, принять ванну. Даже скорее душ, чтобы быстрее есть и спать. Время шесть часов вечера. Весь день в пути. Дорога на плато и обратно заняла неделю. Ещё неделю я был в Томске. Пол месяца питался - чем попало, и мылся - где бог даст.
Скинул с себя тяжелые слои одежды. Несколько дней спать приходилось одетым. Перед внутренним взором - золотой простор плато. Каждому человеку, считаю, нужна своя зона покоя. Закрыл глаза и ты в безлюдной тишине. Идёшь от холма к холму, от озера к озеру. Раскапываешь курганы своего внутреннего мира, добываешь прошлое, греешься одиноко у костра, а греет тебя что? Говно, которое ты насобирал кучками, высушил. Называется оно красиво – кизяк. Горит и греет, и на том спасибо.
Как же я устал! Аж ванну качает. Вернее, качает-то меня. От борта к борту. Прямо как на море. Нет, это не я качаюсь. Это стены ходят ходуном. А может, у меня инсульт от всех душевных переживаний и потрясений? Бросаю душ, даже не выключив воду, выскакиваю из ванной, на ходу оборачивая чресла полотенцем. Бросает к стенке. Панельный дом, первый этаж. Сейчас домик сложиться и я снова окажусь в центре пирамидки, или кургана. Подбегаю к окну. Готовлюсь прыгать. Благо - невысоко. Правда, я почти голый. Вот будет картина. Во двор дома напротив выходят люди. Кто-то даже с сумками. Все о чем-то взволнованно говорят. Гибкий душ в ванной бьёт во все стороны извиваясь ужом. На полу и стенах вода. Так я встретил Чуйское землетрясение на Алтае 28 сентября 2003 года.
Созвонился с другом Вовой. Он и его жена Настя взахлеб рассказывали свои переживания во время подземного толчка. Решили идти к Вовиной теще, Настиной маме – Галине Ивановне ночевать в бревенчатом одноэтажном доме. Мало ли что, вдруг ещё будут толчки. Напросился с ними. Сюрприз. У Галины Ивановны и Юлля с ыном. Тоже пришли спасаться. Так все вместе и ночевали. И не зря. Ночью проснулись, дом ходит ходуном. Это был афтершок. Люстра качалось прямо надо мной: туда-сюда. Свет мигал. Юлля смотрела на меня и тоже мигала. Так вот и умрем в один день. Но - обошлось.
Фильм мы сделали, но я его ни разу после монтажа не видел.
Спустя много лет встретил Макса в ресторане «Галактика» в Горно-Алтайске.
-Ого, - говорю, что ты здесь делаешь?
Макс был так же хмур и сосредоточен, как и в нашей поездке на плато. Ни лишних слов, ни лишних эмоций.
-Олесю не видел?
-Нет, говорю. Будешь водку?
-А Юллю?
-И Юллю давно не встречал. А что случилось?
-Ищу вот их, - и тут я впервые увидел, как Макс слегка смутился, но тут же быстро снова спрятался за непроницаемую броню. – Ох, если найду!
-Что если найдешь?
Макс сжал кулаки, подвигал нижней челюстью, осмотрел наш скудный стол, вздохнул и исчез. Наверное, ушел в свою зону покоя.
© Сергей Решетнев