П О Б Е Д И Т Е Л Ь
Часть третья
5.
Остатки батальона Зимина отходили от оставляемой ими линии обороны вместе с бойцами других подразделений лощиной, начинавшейся метрах в ста от брошенных позиций и протянувшейся в юго-восточном направлении.
Примерно, в паре километров на восток от поля недавнего сражения, укрепляло свои позиции долгожданное подкрепление, которое должно было продолжать сдерживать рвущихся к Курску захватчиков; там же, невдалеке, проходила железнодорожная линия, на путях которой стояло два состава: один санитарный, состоящий из пяти вагонов и другой – бронепоезд, из которого спешно выгружали боеприпасы для вновь прибывших бойцов.
Вот, туда и отходили отступающие остатки Второй гвардейской дивизии.
Комбат Зимин, шедший позади своих бойцов, которых осталось тридцать шесть человек, измотанных боем и бредших, как-попало, поддерживая раненых, прислушивался к звукам, доносившимся с покинутого поля боя.
Какое-то время до него доносились звуки очередей немецких автоматов МГ, уханье танковых орудий и короткие очереди «Максима» Германа, затем всё стихло.
- Игнатенко! – Подозвал он вестового, на котором не было ни единой царапины, но который как-то странно держал голову: перед боем, ночью, на него случайно напоролись двое немецких разведчиков, с которыми вестовой вынужден был вступить в схватку и один из тех двоих пытался бедного Игнатенко, видимо, придушить малость и взять «языком». Вестовой из той схватки вышел победителем, однако шею ещё долгое время мог поворачивать с трудом.
- Я! – Откликнулся Игнатенко.
- Давай-ка, Петро, слазай на позиции, разнюхай – что там сейчас творится; если немцев нет, вернёшься сюда опять и возьмёшь с собой тех четырёх санитаров, что притулились со своей повозкой за тем, вон, кустом, а потом вернётесь на брошенные позиции опять; необходимо тщательно проверить: остались ли там ещё раненые.
Необходимо вывезти всех! А санитарам я сейчас дам команду. Понял, боец Игнатенко?
- Так точно, товарищ капитан, но одно непонятно: зачем я должен возвращаться? Пусть санитары выполняют сами свою работу, это их хлеб!
- Разговорчики! – Рявкнул Зимин, - а твоя задача, боец, найти мне пулемётчика Абрамса, помнишь такого? И доставить в тыл живым или мёртвым, понятно? Если убит, то похороним с воинскими почестями, он заслужил.
- Герку Абрамса? Есть, товарищ капитан! – И Игнатенко поспешил в обратную сторону. На шее у него болтался трофейный немецкий автомат, отвоёванный им у чуть было не свернувшему ему шею разведчика.
6.
Герман был без сознания, когда его, наскоро перевязанного и ещё одного тяжелораненого бойца вывозили с поля боя.
Игнатенко с санитарами шли рядом с повозкой, торопясь, как можно дальше отойти от рокового места, заваленного трупами своих и чужих, как вдруг услышали гул приближающихся немецких штурмовиков.
Самолётов было два: один полетел дальше на восток, а второй, снизившись, дал очередь из пулемёта по санитарному отряду и помчался следом за собратом.
Вскоре послышались пулемётные очереди уже в районе новой линии обороны, лощины, по которой отступали бойцы Второй дивизии и уханье зенитки, установленной на бронепоезде.
В результате обстрела была убиты лошадь и раненый боец в санитарной повозке, а также, ранен в ногу вестовой Игнатенко. Санитары остались невредимыми и, посовещавшись, двое положили Германа на носилки и понесли дальше, а двое других, перевязав ногу Игнатенко, и взяв его под руки, повели вестового, ковылявшего на одной ноге туда же, в сторону санитарного поезда.
Хотя бронепоезду и удалось сбить один самолёт, штурмовики тоже покрошили на новых позициях четырнадцать человек. Капитану Зимину пулей пробило лёгкое и он упал в сухую осеннюю траву, так и не узнав, нашёл Игнатенко Абрамса или нет.
Как бы там ни было, бронепоезду удалось прикрыть санитарный состав, а взбешённый потерей приятеля лётчик второго штурмовика, отлетев от бронепоезда на безопасное расстояние, на бреющем полёте начал охоту за бросившими раненых и мечущимися в панике санитарами, пытаясь увернуться от пулемётных очередей.
Один санитар был убит, а трое других догадались упасть на землю и прикинуться убитыми.
В Германа попала ещё одна пуля, но он этого не почувствовал.
Герман не знал, сколько времени он был без сознания, когда очнулся.
С сознанием вернулось и ощущение боли: казалось, что всё тело – это сгусток боли.
Раскалывалась наполовину перебинтованная голова, ныло, казалось всё тело, ногу пронзала пульсирующая боль.
Единственным видящим глазом – второй ужасно болел и был перебинтован – он увидел недалеко мёртвого бойца с санитарной повязкой на рукаве и больше вокруг не было никого.
Услышав вдалеке короткий паровозный гудок, он выкатился из носилок на траву и, преодолевая дикую боль, пополз в ту сторону. Герман полз, временами теряя сознание, но очнувшись, продолжал движение в намеченном направлении; какой-то инстинкт заставлял его делать это, как будто, Высший Разум или сам Господь Бог, говорил ему: «Ползи туда! Там твоё спасение!».
Ему казалось, что полз он вечность, но прошло, лишь полтора часа, когда он оказался на краю лощины и, сделав рывок из последних сил, скатился по её склону прямо к группе раненых красноармейцев, собранных вместе и ожидающих транспортировки в тыл.
Перед глазом Германа мелькнуло удивлённое небритое лицо в пилотке с красной звёздочкой и он потерял опять сознание и теперь уже надолго.
7.
Мерно постукивали на стыках рельсов колёса санитарного поезда, удаляясь всё дальше и дальше на восток от полей жестоких сражений самой страшной войны двадцатого века.
На нижней полке купе плацкартного вагона, слева по-ходу, лежал бредивший Герман, а справа (так уж получилось!) – его комбат, капитан Зимин. Он тоже находился в забытьи.
Рядом с ним сидела пожилая медсестра, время от времени, вытиравшая ему розовую пену с губ, выступавшую у стонавшего Зимина при его тяжёлом хриплом дыхании.
Сестра почти не отходила от капитана: он был очень похож на её сына, воевавшего где-то на Балтике на торпедном катере, от которого она давно уже не имела весточки.
- Потерпи, родненький, потерпи, - успокаивала женщина комбата, - скоро тебе сделают операцию и всё будет хорошо, - но тот никак не приходил в сознание.
На вторых верхних и третьих – багажных полках также находились раненые, но состояние их было гораздо легче, чем у Зимина и Абрамса.
Вот, у входа в купе появились двое: молодой хирург в белом халате поверх мундира и военный в форме старшего лейтенанта НКВД.
Медсестра начала подниматься, но оба мужчины одновременно сделали ей знак, чтобы оставалась на месте.
- Ну как они, Елизавета Аркадьевна? – Спросил сестру врач, показывая на капитана и Германа.
- Плохо! – Ответила та и хотела ещё что-то добавить, но её перебил старший лейтенант:
- Старший лейтенант Тужилкин, уполномоченный НКВД! Это вы присылали за мной санитара?
- Так точно, вот этот раненый, - и Елизавета указала на Германа, - подозрительный человек: он бредит на иностранных языках – на немецком и ещё каком-то; похоже – он переодетый шпион, товарищ старший лейтенант!
Елизавета Аркадьевна не видела, что Зимин очнулся и тщетно пытался что-то сказать, беззвучно шевеля губами.
- На чужих языках изъяснялся, говорите? – Заинтересовался особист, - интересное кино! И что, на русском ни одного слова не произнёс? А документы при нём есть какие-либо, или, хотя бы смертный медальон? – спросил старлей, усмотрев в расстёгнутом вороте гимнастёрки Германа чёрный шнурок.
- Никак нет! Товарищ лейтенант, только матюкнулся пару раз, да звал какую-то Марию. А на шнурке у него – не медальон, а крестик!
- Ну, матюкаться-то по-русски даже в Африке умеют, да и Мария – имя международное... .
Значит так, - принял решение чекист, - нечего здесь делать этому мутному типу, на нормальных раненых мест не хватает! - И достал из кармана кителя карманные часы на цепочке.
Глянув на них, он продолжил:
- Часа через полтора будет остановка, полустанок, значит; мы этого лазутчика выгружаем и сдаём местным чекистам; пусть они выясняют его личность и решают, что с ним делать.
- Товарищ, старший лейтенант! – Пытался возразить врач, - нетранспортабельный он! Поглядите: ведь, в чём душа держится – многочисленные тяжёлые ранения!
И тут все услышали хрипящие звуки, доносившиеся с плацкарты Зимина.
- Что с тобой, родненький? Плохо тебе? Потерпи! – Обернулась к капитану Елизавета и услышала его хриплый шёпот.
Медсестра подставила ухо к окровавленным губам капитана и смогла разобрать его слова:
- Матушка, скажи им, чтобы оставили бойца в покое..., это наш, советский немец из Киргизии..., Герман Абрамс его звать..., он – герой, прикрыл мой батальон....
На лбу Зимина от напряжения выступила испарина, на губах – розовая пена и он опять потерял сознание.
- Что он сказал вам, что сказал? – Нетерпеливо спросил медсестру Тужилкин, взяв её за рукав халата и та передала чекисту то, что услышала от капитана.
- Вон оно что! – Задумчиво сказал старлей, - ну, тогда – лады! Лечите героя. И, бормоча под нос:
- Не знал, что в Киргизии живут советские немцы, - удалился в свой вагон.
Врач, дав инструктаж сестре, подтвердил скорую операцию Зимина и продолжил обход раненых, а пришедший опять в себя Зимин снова что-то зашептал.
- Матушка, - хрипел капитан, - достань из моего левого кармана медаль и отдай Герману. Она мне ни к чему, не жилец я, чую, а он – герой, много людей спас, он заслужил... .
- Что ты, что ты, сынок! – На глазах у Елизаветы Аркадьевны выступили слёзы, - ещё женишься, детишек народишь... .
- Отдай ему медаль, я сказал! - Прохрипел Зимин и опять потерял сознание.
Елизавета взглянула на левый карман гимнастёрки капитана, которая висела на крючке над плацкартой Зимина, поскольку снята она была с него перед перевязкой и увидела в этом месте – черно-коричневую дыру – пулевой след. Запустив руку в тот дырявый карман, она достала из него пробитый портсигар, в котором лежала деформированная пулей серебристая кругляшка, в которой сразу трудно было узнать медаль «За отвагу».
Вероятно, что портсигар с медалью и спасли жизнь, Зимину, изменив при попадании в них траекторию пули, застрявшей в лёгком у капитана, а не вошедшей в его молодое сердце.
Елизавета подумала и вернула портсигар с медалью на место.
- Куда едем, сестричка? – услышала она, вдруг, голос раненого бойца со второй полки.
- В Сибирь, сынок, в Сибирь. Отдыхай родной, всё будет хорошо.
(Окончание следует).