И кто это изображён на рисунке Пушкина, сделанном на черновике второй главы «Онегина? По твёрдому мнению Т.Г.Цявловской, это поэт Василий Туманский, который в 1823-24г.г. так же, как и Пушкин, служил в канцелярии Воронцова (1). Однако заглянув в современное академическое собрание сочинений Пушкина (2), мы упоминания о Туманском под данным портретом не обнаружим, но зато найдём там имя Ленского! Правда, с вопросом в скобках, означающим сомнение. Но почему редакторы 18-го тома исключили версию Цявловской? Разве её кто-нибудь опроверг? Да нет, такого не было. А раз так, то и более справедливым было бы рядом с Ленским указать и Туманского. Пусть даже и со знаком вопроса. Правда, в этом случае кое-кто мог бы и спросить: а не много ли вопросов вокруг одного портрета? Или: а где же, «товарищи учёные, доценты с кандидатами», ваша работа по устранению сомнений?
Смотрим имя главного редактора – а это Сергей Фомичёв, уже знакомый нам по моей главе «Гусей крикливых караван», который в своей книге «Пушкин рисует» наделал много ошибок. В т.ч. и технических. И вот та же история, связанная с небрежностью, наблюдается и под данным рисунком, где указана не та страница собрания сочинений, на которой находится данный портрет (должна быть стр.290, а не стр.289 VI-го тома!). Но это, конечно же, мелочь, а более серьёзным является то, что отсутствие рядом с Ленским упоминания Туманского, лишило новых исследователей возможности сразу увидеть проблему и, сказав слово «странно», начать соответствующие поиски. Т.е. ситуация примерно такая же, что и с четырьмя пушкинскими стихами из «Конька», которые к моменту издания первого академического ПСС Пушкина предусмотрительно убрали из всех собраний сочинений. Как говорится, «с глаз долой - из сердца вон».
Но почему Цявловская заинтересовалась Туманским? Да потому что чуть ниже данного рисунка она увидела стихи, которые Б.В.Томашевский назвал «экспромтом на поездку поэта Туманского в Крым в сентябре 1823 года», а затем пришла к закономерному выводу о том, что «местоположение интересующего нас портрета настоятельно требует сличения его с иконографией Туманского» (3). Правда, всю эту «иконографию» составил лишь один портрет Туманского, изображающий его в возрасте 58 лет. Но, несмотря на это, Цявловская, внимательно изучив этот портрет, пришла к твёрдому выводу, что «всё идентично с физиономией в рисунке Пушкина» (4). Т.е. выходит, что Пушкин, как бы предчувствуя отсутствие в будущем портретов молодого Туманского, дал исследователям (ну, а кто ещё будет копаться в его черновиках!) намёк о нём через свою эпиграмму, которую Томашевский назвал «экспромтом». Ну, да, пророк есть пророк!
Однако причём тут Ленский? А дело в том, что ещё в 1909-м году С.А.Венгеров издал собрание сочинений Пушкина, в котором данный рисунок подписал словами «Владимир Ленский». Цявловская же, разглядев в этом рисунке Туманского, решительно оспорила это. Но почему она была столь категорична? Да потому что ей, видите ли, стало «ясным, что лиц своих персонажей Пушкин не изображал вообще» (5). Однако это не так, поскольку Пушкин не только изображал лица своих персонажей, но иногда даже и подписывал их словами «старый бес» или «поп толоконный лоб». Ну, а если посмотреть шире да к людским персонажам добавить и животных, то тогда лишь на одном рисунке с «удивительным автопортретом Пушкина» мы обнаружим сразу пять лошадиных морд из будущего «Конька-горбунка»! И это притом, что морда животного - это как бы и его лицо. Правда, в применении к человеческому лицу «морда» всё-таки звучит бранно, да и выражение «как бы лицо» немного смущает. Почему? Да потому, что возникает вопрос и к Ларисе Керцелли, которая назвала рисунок с головой жеребёнка «Удивительным автопортретом Пушкина», и к издателям ПСС Пушкина, которые назвали его «Автопортретом в образе лошади», - а правомерно ли вообще называть портретами изображения животных, если само слово «портрет» означает изображение человека? Ну, а если бы Пушкин нарисовал осла с бакенбардами, то и такой бы рисунок назвали «автопортретом»?!!
Однако об ослах, козлах и других животных позже, а пока «вернёмся к нашим баранам» и отметим, что версия Цявловской показалась редакторам нынешнего ПСС Пушкина неубедительной и поэтому имя Туманского они благополучно опустили. Т.е. заняли позицию «не вашим – не нашим»: и версию Цявловской не приняли, и версию Венгерова поставили под вопрос. В то же время нынешняя Википедия в статье о Туманском данный рисунок Пушкина всё-таки печатает со следующей надписью: «По атрибуции Т.Г.Цявловской — портрет Василия Туманского (рядом набросана дружеская эпиграмма на него). Ранее считался воображаемым портретом Владимира Ленского».
Ну, так кто же всё-таки прав: Венгеров, которому частично поверил Сергей Фомичёв, или же Цявловская, которой полностью поверила Википедия? И вот мой категорический ответ: прав был Венгеров, поскольку на данном рисунке Пушкина действительно изображён Ленский! И название Венгеровым портрета по имени этого героя не противоречит принципам Пушкина, который иногда называл подобные портреты именами своих героев. (Кстати, и «удивительный автопортрет Пушкина» необходимо назвать либо «Рисунок-фантазия с головами лошадей», либо - «Головы лошадей для будущего «Конька-горбунка»). А вот чьи черты привнесены Пушкиным в портрет Ленского – это вопрос отдельный! Тем более что я, например, вижу в данном портрете не только Туманского (тут Цявловская права!), но ещё и молодого Пушкина, чьи черты для проверки их идентичности читатели могут посмотреть на автопортретах, имеющихся в 18-м томе ПСС (страницы: №40, № 82, № 91, и т.д.). Ну, а если кто-то отыщет ещё и какую-нибудь черту Кюхельбекера, то и тогда я ничуть не удивлюсь, поскольку версия Тынянова о присутствии этого пушкинского друга в образе Ленского абсолютно верна. Хотя и требует уточнения в том, что прототип в лице Кюхельбекера всё же не основной, а дополнительный. Ну, а основным прототипом, прикрывшимся сверху, как минимум двумя дополнительными, является «сам Александр Сергеич Пушкин»! И я уже говорил об этом при обсуждении пушкинского рисунка (иллюстрацией назвать не могу, т.к. такой сцены в романе нет!), на котором он нарисовал себя стоящим рядом с Онегиным с такими же, что и у Ленского, кудрями, да при этом ещё и подписал рисунок словами: «Сам Александр Сергеич Пушкин С мосье Онегиным стоит» (19). А говоря проще, можно сказать, что Пушкин, будучи основным прототипом Ленского, на портрете своего героя прикрыл себя маской Туманского, для чего изобразил Ленского с горбинкой на носу, которую с большой долей вероятности позаимствовал у Туманского, находившегося в то время рядом. Ну, а коренная причина неразберихи с портретом, конечно же, кроется в том, что моя теория пушкинских прототипов до опубликования её в 2014-м году была неизвестна. А руководствуясь ею, смело можно утверждать, что Туманский - это один из прототипов Ленского, что в свою очередь нисколько не принижает версию Цявловской, заметившей в изучаемом портрете черты Туманского.
К сожалению, важность данного открытия ни самой Цявловской, ни другими пушкинистами оценена в полной мере не была. А ведь только один факт присутствия Туманского на портрете Ленского намекал сразу и на место действия романа, и на его время! Почему? Да потому, что Туманский во время написания второй главы «Онегина» жил в Одессе, куда впервые прибыл в 1823-м году в одно время с Пушкиным. И поэтому Цявловская могла бы задуматься – а почему в черновике второй главе вдруг возник портрет этого одесского знакомого Пушкина с эпиграммой на него? Просто так? Ну, а как же тогда мудрые слова Абрама Эфроса о том, что рисунки Пушкина – это «не просто так»? Отдельно же отмечу, что с подобным случаем мы уже сталкивались, когда всего лишь по одному слову-сигналу «саранча» из «Конька» догадались и о времени, и о месте ловли Иваном белой кобылицы. На то же самое намекает и данный портрет, поскольку через него высвечивается и место (Одесса), и время, т.е. 1823-й год.
Ну, а зная это, легче проследить и некоторые переклички между Пушкиным и Ленским, который прикрыт маской Туманского (но, не забываем при этом и об Онегине, который тоже прячет под собою своего автора!):
1. Ленский впервые появляется во второй главе «Онегина» и поэтому вполне логично, что именно в черновике этой же главы Пушкин сразу же и нарисовал его портрет. Эту закономерность, видимо, и заметил внимательный Венгеров. Т.е. появление поэта Ленского напрямую связано с приездом поэта Туманского в Одессу.
2. Когда же Цявловская пишет о Пушкине: «ему необходим был собеседник, а более подходящего, чем Туманский, поэт, друг друзей Пушкина, в Одессе не было» (6), то почему-то не замечает, что таким же необходимым собеседником для Онегина был и Ленский, который, как и Туманский, увлекался написанием элегий. Однако ранее этим же увлекался и сам Пушкин. А с учётом этого романтического уклона можно смело сказать, что Ленский – это Пушкин в молодости, а вот Онегин показан в режиме текущего времени или, как сказали бы ныне, в режиме «он-лайн».
3. До появления Туманского в Одессе Пушкин прятал себя среди главных героев лишь под маской Онегина, образ которого частично опирался на главного героя из недавно изданного «Кавказского пленника», о чём свидетельствуют следующие стихи из этой поэмы: «Родился он среди снегов Но в нем страстей таился пламень; В минуты счастья сын пиров Во дни гоненья твердый камень» (7). Эти стихи Пушкин разобрал на части, после чего в «Онегине» появился стих «Родился на брегах Невы», а после разделения ещё и на образ Ленского во второй главе появились слова: «Они сошлись. Волна и камень, Стихи и проза, лед и пламень» (8). Т.е. камень и пламень, которые были в одном «пленнике» были распределены между Онегиным и Ленским, что само по себе заставляет задуматься об их общем основном прототипе в лице автора, который, кроме всего прочего, писал данные стихи «во дни гоненья», т.е. во время ссылки.
4. Стихи рядом с портретом Ленского-Туманского, говорящие о последнем, что тот «Дозором ездит по Тавриде И проповедует Парни» (датируется предположительно ноябрём-декабрём 1823г.), содержат слово-сигнал «дозор», которое сначала выводит нас на дозор евнуха из «Бахчисарайского фонтана» (9), а затем (в отдалённом будущем!) - и на дозоры братьев из «Конька». И хотя последние «дозоры» выводят нас не на Крым, но в любом случае – на Одессу, в которой Пушкин был отнюдь не проездом, а жил целый год. Отделку же «Бахчисарайского фонтана» Пушкин завершил осенью 1823-го года, т.е. тогда, когда создал портрет Ленского, написал эпиграмму на Туманского и при этом работал над второй главой «Онегина». И если к 8-му декабря 1823г. была окончена 39-я строфа этой главы, то 25-я, рядом с которой и возник данный портрет, конечно же, была окончена раньше. Т.е. мы видим синхронность написания как про «дозор» Туманского, так и про «дозор» евнуха из пушкинской поэмы.
Однако, стоп! А нельзя ли по какой-нибудь примете проследить события, связанные у Пушкина с Туманским? Можно – по лорнету, которым любил щеголять последний и о котором не зря упомянул Пушкин, описывая Туманского: «Приехав, он прямым поэтом Пошёл бродить с своим лорнетом Один над морем». А что такое лорнет? А это «разновидность очков, отличающаяся от пенсне отсутствием фиксирующего устройства: пара линз в оправе, зафиксированной на рукоятке. Модный аксессуар конца XVIII — начала XIX веков, по функции соответствующий театральному биноклю». Повторю: МОДНЫЙ! А кто в «Онегине» не только главный герой, но и главный модник? Ну, конечно, Онегин! И поэтому модный лорнет Пушкин как бы заимствует у Туманского и передаёт «денди» Онегину. В то же время, будучи его основным прототипом, Пушкин не забывает оставить лорнет и себе любимому. Когда же мы узнаём, что двойной лорнет, который был у Онегина в 1819-м году (10), Лотман почему-то определяет как бинокль, то, конечно же, подозреваем, что это он совершенно бездумно заимствовал у Набокова, ранее написавшего о некоем «особом» (?) значении слова «лорнет» в виде бинокля. И при этом Лотман напрасно проигнорировал набоковское слово «думаю», означающее субъективность, а также то, что сам же Набоков тут же и признал, что «в “Горе от ума”… графиня-внучка Хрюмина направляет на Чацкого “двойной лорнет”; здесь это, конечно, не бинокль, а именно лорнет, то есть очки на ручке». Ну, а о том, что Набоков основательно запутался в значениях «двойного лорнета», свидетельствуют и его слова не только про очки, но и про «монокль на модной длинной ручке». Однако эпитет «двойной» уже сам по себе отрицает понятие монокля, который, как известно, состоит всего из одной линзы (монокль – это «круглое оптическое стекло для одного глаза»).
Общая же беда Набокова и Лотмана в том, что они определяют двойной лорнет лишь по функции, соответствующей театральному биноклю, и не заглядывают в словарь Даля, в котором бинокль определяется как «двойная зрительная трубка». А ведь любая трубка в отличие от плоских линз лорнета имеет определённую длину (или глубину?). А, коснувшись театрального лорнета, мы, конечно, должны обратить внимание и на то, что Пушкин не только не забывает показать в театре (правда, в московском) трубки, но при этом и никак не связывает их с лорнетами в том же театре. Вот, что он пишет о Татьяне: «Не обратились на нее Ни дам ревнивые лорнеты, Ни трубки модных знатоков Из лож и кресельных рядов» (11). Определение же двойного лорнета в СЯП как «складные очки в оправе с ручкой», можно признать удовлетворительным.
Однако ещё раз посмотрим на что подтолкнул Пушкина лорнет Туманского:
1. В конце июля – начале августа 1823-го года Пушкин застаёт в Одессе недавно приехавшего туда Василия Туманского, которого ранее знал по Петербургу.
2. В это же время Пушкин пишет первую главу «Онегина», значительное место в которой занимает Петербург, и при этом, глядя на лорнет Туманского, заимствует его сначала для себя, а чуть позже и для своего героя: «И, устремив на чуждый свет Разочарованный лорнет, веселья зритель равнодушный, Безмолвно буду я зевать….» и «Всё хлопает. Онегин входит, Идет меж кресел по ногам, Двойной лорнет скосясь наводит На ложи незнакомых дам» (12).
3. Видя же в первой главе «Онегина» сразу два лорнета: у автора и у его героя, мы начинаем понимать, что где-то рядом может находиться ещё и третий лорнет, т.е. лорнет самого Туманского, взятый Пушкиным за образец. Почему? Да потому, что во всё том же 1819-м году (а это время действия первой главы!) Туманский, как Пушкин и Онегин, тоже находился в Петербурге, где и носил лорнет, на который обратил своё внимание Пушкин.
4. Лорнет как таковой Пушкин взял не только для себя и Онегина, но и для других своих героев. Одного же из них в пушкинском «Романе в письмах», как и Ленского, тоже зовут Владимир. И именно о нём Лиза, находящаяся в Петербурге, и говорит в своём письме Саше: «в театре лорнет его был устремлен на нашу ложу» (13).
5. Когда же в одном Петербурге мы обнаруживаем несколько лорнетов, то, конечно же, задумываемся и над тем, что брать их все взаймы у Туманского, пусть даже для себя и своих героев, Пушкину было неудобно. И поэтому функцию их пополнения он возложил на другого героя, графа Нулина, который ехал в Петербург «С запасом…лорнетов» (14).
6. Ну, а поскольку Нулин вёз лорнеты из Парижа, то мы обязательно должны обратить внимание и на то, что там же, до встречи с Пушкиным в Одессе, находился и Василий Туманский, который учился два года в довольно известном College de France, где получил высшее образование. На обратном же пути Туманский прихватил с собой и Кюхельбекера, оставшегося во Франции без денег. Ну, а поскольку Кюхельбекер был его общим с Пушкиным другом, то и не рассказать о нём Пушкину Туманский никак не мог. Тот же в свою очередь не забыл внести некоторые черты своего лицейского друга в образ молодого Ленского, не забывая при этом и факт расточительности Кюхельбекера, что и привело позднее к следующим стихам о графе Нулине: «кто он таков? Граф Нулин из чужих краёв, Где промотал он в вихре моды Свои грядущие доходы» (15).
7. При создании образа Ленского Пушкин наделил его и некоторыми гротескными чертами, поскольку уже тогда иронически относился как к своему раннему поэтическому творчеству, так и к творчеству Туманского и Кюхельбекера. И критикуя Ленского за его излишний романтизм и увлечённость элегиями, Пушкин точно так же в обыденной жизни критикует и романтика Туманского, которого впоследствии Набоков назовёт «бесцветным элегическим поэтом». В то же время Набоков, комментируя стих «От делать нечего — друзья», относящийся к Онегину и Ленскому, справедливо указывает на то, что Пушкин использует это же выражение в приписке, адресованной Кюхельбекеру: «Вот как она появилась. 11 декабря 1823 г. Василий Туманский …написал из Одессы, где служил вместе с Пушкиным под началом Воронцова, длинное письмо на литературные темы (очевидно, вместе с Пушкиным и сочиненное), которое начиналось словами: “Спасибо, тебе, друг мой Вильгельм, за память твою обо мне: я всегда был уверен, что ты меня любишь не от делать нечего, а от сердца”.
8. Гротеск в определённой степени отразился и на образе графа Нулина и на образе ещё одного парижского героя – Корсакова из пушкинского «Арапа». Однако Корсаков согласно сюжету «Арапа» был в Париже свидетелем любовного романа Ибрагима Ганнибала с графиней Элеонорой, имя которой созвучно с именем Элизы Воронцовой. Ну, а о том, что и в «Арапе», и в «Пиковой даме» Пушкин под Парижем подразумевает Одессу, мы с вами, дорогие читатели, уже прекрасно знаем.
9. Вернувшись же к лорнетам, которые Пушкин и его герои предпочитали использовать в столичном театре, мы отметим, что театр-то был не только в Петербурге, но и в Одессе. И поэтому весьма закономерно и в её городском театре появляется всё тот же «разыскательный лорнет» (16), который был ранее позаимствован у Туманского и которым этот же Туманский мог пользоваться в Одессе. И мы чётко видим, что именно через этот лорнет Пушкин и начал сближение себя с Туманским. Ну, а поскольку в конце романа вновь появляется Петербург, то и там, конечно же, у Онегина появляется всё тот же «неотвязчивый лорнет», который он «обращает поминутно На ту, чей вид напомнил смутно Ему забытые черты (17). Т.е. – на Татьяну, под маской которой спрятана графиня Воронцова.
Кстати, Туманский в 1823-24г.г. был вхож в одесский великосветский круг графини Воронцовой и поэтому тоже мог смотреть на неё сквозь собственный лорнет. Этот же лорнет вместе с его владельцем Туманским Пушкин, как я уже говорил, описал в стихах «Онегина». Вот они в полном виде:
Одессу звучными стихами
Наш друг Туманский описал,
Но он пристрастными глазами
В то время на неё взирал.
Приехав, он прямым поэтом
Пошёл бродить с своим лорнетом
Один над морем – и потом
Очаровательным пером
Сады одесские прославил.
Всё хорошо, но дело в том,
Что степь нагая там кругом;
Кой-где недавний труд заставил
Младые ветви в знойный день
Давать насильственную тень.
И это был пушкинский ответ Туманскому, который в стихах об Одессе написал: «Здесь упоительно дыхание садов». Но надо ли было Пушкину так уж поддевать Туманского, который, проявив всю силу своего романтического воображения, позволил себе некоторую гиперболизацию, т.е. художественное преувеличение? Ответ можно найти в пушкинском письме, написанном из Одессы: «Здесь Туманский. Он добрый малый, да иногда врёт» (18). Однако, если Пушкин сближает себя и своих героев с Туманским, то ведь и сам может по его примеру «иногда врать»? Как? А как поэт, которого в старое время называли ещё и «сочинителем». И именно как поэт, Пушкин по примеру Туманского начал «врать» в «Онегине», которого он как раз тогда и писал. В чём «врать»? Да хотя бы в отношении тех же садов, которые выдумал Туманский в одесской «степи нагой». Всем в «Онегине» - по саду! И Татьяне, и Онегину. Последнему, правда, сад побольше, т.к. по сюжету он всё-таки богаче Лариных. Ну, а чтобы сильно не напрягать своё творческое воображение, Пушкин заимствует «дикий сад» из стихотворения, написанного ранее в Михайловском, где до ссылки на юг бывал неоднократно. Там же было написано и известное стихотворение «Деревня», а мы, зная и о «деревне» Онегина, вполне понимаем, из чего Пушкин её и слепил.
Но и этого мало, поскольку в «нагую степь» вокруг Одессы Пушкин умудрился перетащить из родного Михайловского целые сосновые леса! И поэтому мы не должны удивляться, когда в известном стихотворении он пишет:
Подруга дней моих суровых,
Голубка дряхлая моя!
Одна в глуши лесов сосновых
Давно, давно ты ждёшь меня.
Намёк же на эти сосновые леса содержится как при описании сна Татьяны, когда пред нею «недвижны сосны В своей нахмуренной красе», так и тогда, когда она для разгадки своего сна использует слово «бор», которое по определению Даля означает: «Красный или хвойный лес; строевой сосновый или еловый лес по сухой почве, по возвышенности; преснина, чистый мендовый сосняк, по супеси; хвойник с ягодными кустами и грибами». Ну, а тем упрямцам, которые тупо будут доказывать, что данное стихотворение посвящено не няне Татьяны, основным прототипом которой, как мы уже знаем, является графиня Воронцова, а няне Пушкина, я лишний раз напомню, что с Ариной Родионовной Пушкин на момент написания данного опуса расстался всего три недели назад. И поэтому «Давно, давно» тут быть и не может! Да, собственно говоря, а почему бы этим упрямцам не сравнить старушку-подружку из стихотворения «Зимний вечер», которая пьёт вино из кружки, т.е. из ёмкости, которую Даль определяет как «питейный сосуд более стакана, кубок, стопа, братина, большой стакан», с той ДРЯХЛОЙ «голубкой», которая своими «наморщенными руками» не то что кружку, но даже и рюмку не поднимет! Тем более что в этих же руках «медлят поминутно спицы», т.к. и вязать «голубке дряхлой» весьма затруднительно. Однако мы далеко зашли: от лорнета Туманского и до спиц «дряхлой голубки». А вернуться к лорнету всё же необходимо, чтобы мне покаяться перед вами, дорогие читатели, в некоторой односторонности, поскольку в данном вопросе я занимался лишь одной стороной медали, т.е. – прототипами из числа современников Пушкина. Однако признаюсь, что делал я это специально, поскольку до меня тоже была односторонность, но только в другую сторону - в направлении литературных прототипов. А их Пушкин, конечно же, не забывал. И поэтому Набоков прав, когда упоминает, что: «У Майкова в поэме “Елисей” (1771), песнь I, стих 559, Гермес преображается в полицейского капрала, сделав себе усы из собственных черных крыльев, а в другой раз (песнь III, стих 278) превращается в петиметра (реtit-ma^itre, фат), см. стихи 282–283:
Ермий со тросточкой, Ермий мой со лорнетом:
В который, чваняся, на девушек глядел».
Замечательный источник, найденный Набоковым! Однако Лотман, идущий после Набокова, почему-то упоминать его не стал. А зря! Тем более что я через «Конька» уверенно могу подтвердить, что Ермий (Меркурий, Гермес) из поэмы Майкова имеет связь с пушкинским Онегиным. Ведь ранее мы уже вышли на то, что образ Онегина был разделён между тремя братьями из «Конька» и при этом Гаврило имел в другом литературном источнике (сказка «Меркурий и Аполлон, согнанные с небес») образ Меркурия, т.е. Эрмия. И поэтому появление у Онегина лорнета, который был когда-то у его литературного прототипа, вполне оправдано. А зная, что Майкова Пушкин читал ещё в молодости и при этом вспоминал «Елисея» в Кишинёве (см. письмо Бестужеву от 13 июня 1823г.), можно смело предположить, что при виде в Одессе лорнета Туманского он тут же и припомнил лорнет Эрмия. И всё это использовал не только в «Онегине», но и в других своих произведениях. И поэтому и нам надо рассматривать всё в едином комплексе, собрав все произведения Пушкина. В т.ч. и потаённые.
Примечания.
1. Т.Г.Цявловская «Рисунки Пушкина», М., «Искусство», 1986, с.147-154.
2. XVIII, 182.
3. Т.Г.Цявловская «Рисунки Пушкина», М., «Искусство», 1986, с.150.
4. Там же, с.151.
5. Там же, с.148.
6. Там же, стр.152.
7. КП 354.
8. ЕО II 13.5.
9. «Страж надежный, Дозором обошел эвнух» - БФ 270.
10. «Онегин входит, Идет меж кресел по ногам, Двойной лорнет скосясь наводит На ложи незнакомых дам» - EO I 21.3.
11. EO VII 50.12.
12. EO I 19.11, 21.3.
13. РПс 50.35 или П-3,38 письмо №6.
14. ГН 125.
15. ГН 117-120.
16. ЕО Пут. 19.2.
17. ЕО VIII 17.4.
18. Пс 59 от 25.08.1823г.
19. А точнее, иллюстрацию А.В.Нотбека, сделанную на основе этого рисунка.