IX
Посреди учёбы, в декабре, когда уже осязаемо близко подошла первая, самая страшная сессия, Антон совершил визит в одно особенное место - психоневрологический диспансер. В том не было его особого желания, но это и не значит, что его заставили. Просто он ничего против этого не имел. Он сел в очередь ещё до того, как отправиться в институт, хотя уже тогда было темно! В связи с тем, что он уже стал совершеннолетним, он сидел на приём уже не к той старушке, которая вызвала у него отвращение, став глупо хвалить за то, что он не курит и за прочую ерунду. Не к этой старушке он сидел, но к другой, находившейся, к тому же, в том же кабинете. Сначала, как обычно, зашла мама. Антон, поднявшись, снова присел, но успел увидеть нового врача по фамилии Шлёсберг. Парень с первого взгляда заметил какую-то въедливость её глаз, хоть она и носила дымчатые очки. Раз вошла мама, то вскоре вошёл и сам Антон.
– Садитесь! – сказала Шлёсберг, улыбнувшись, и моментально перешла на «ты», – Значит, Антон тебя зовут?
– Да.
– А лет тебе сколько?
– Восемнадцать.
– Надо же только восемнадцать, а мне показалось – уже совсем взрослый мужчина зашёл! Какой ты крупный, красивый!
Антон тихо вздохнул и поджал губы – опять то же самое! Тут ещё и мама неприятно усмехнулась. Парню тут захотелось вдруг уже сразу, на месте разобраться с такими сусальными высказываниями.
– А вот по поводу комплиментов, которые вы мне сделали, – Шлёсберг снова расплылась в слащавой улыбке. – Как это всё использовать надо?
– А зачем тебе использовать? – не поняв, задала Шлёсберг столь же непонятный вопрос.
– Ну… вот, вы же сказали зачем-то?
– Ну, а тебе приятно?
– Так-то это хорошо, но…
– Тебя это обижает?
– Не то, чтобы… но просто когда так твердят, не объясняя, к чему это, то надоедает как-то…
Тут рассмеялись и врач, и её медсестра.
– Да, я тебя понимаю! – даже так сказала Шлёсберг.
Однако, Антон ощущал, что его отнюдь не понимают. Задав несколько вопросов по своей компетенции – как Антон спит, принимает ли таблетки и какие, какое бывает настроение – врач вдруг вышла за пределы этой компетенции.
– Девочка у тебя есть? Барышня?
– Н-нет. – напряжённо ответил Антон на вопрос, который посчитал издевательским.
Затем парень не очень охотно рассказал Шлёсберг, где он учится, как поступил, какие предметы изучает. Врача очень удивило, что в МЭТИ у него пока ещё не было физики.
– Ну, и какая у тебя специальность?
Антон что-то застеснялся её называть, хотя самому ему название казалось звучным. Значит, слишком звучным оно было для этого места.
– Ну, там было мало вариантов, на вечернем факультете…
– Ну, а специальность-то как называется? – допытывалась Шлёсберг. Антон набрал воздуха.
– «Ядерные реакторы и силовые установки».
– Ой, страшно-то как!.. Ну а так ты с теми, с кем учишься, встречаешься ещё где-нибудь?
– Нет.
– То есть, что у тебя получается: институт, дом, институт, дом и всё? И не скучно тебе?
Антон снова ощутил поддёвку.
– Бывает скучно.
И под самый конец, когда подытоживался разговор о лекарствах, Антон решил ещё кое-что прояснить врачу на свою беду.
– Понимаете, мне не столько таблетки могли бы помочь, сколько человек! – это была та же фраза, которую он когда-то говорил Наталье Ивановне. Но Шлёсберг отреагировала совершенно иначе.
– И кто тебе должен помочь, в чём? Ты сам хочешь себе помочь? Мама, вы хотите помочь своему ребёнку?
Антон посмотрел на мать и ужаснулся – до чего глупый вид! Такой глупый взгляд, никчёмная улыбка и кивание! К тому же, она была ещё в шапке, не сняв её в кабинете. Антону захотелось уже вырваться оттуда.
И ещё один эпизод охарактеризовал в глазах Антона этого психоневролога. Когда во время их разговора кто-то, шаля, постучал в окно, она сначала заговорила со своей медсестрой.
– Вот, пожалуйста, опять мальчишки там! – и Шлёсберг встала, чтобы прогнать их.
– Не надо, Ольга Борисовна, они ещё хуже начнут! – скрипучим голосом ответила медсестра.
– Ничего они у меня не начнут! Я им начну!
Подойдя к окну, врач некоторое время постояла молча.
– Вали! – вдруг крикнула она за окно, и Антон оценил такую интеллигентность.
После выхода из кабинета парень делился впечатлениями с матерью:
– Да, от этой я тоже не в восторге. Помимо того, что у неё глаза-буравчики, у неё ещё все зубы во рту гнилые, так, что смотреть страшно. А что до разговора, то она только потрогала все мои больные места, разбередила их, не собираясь лечить, не зная, как это делать.
Из психоневрологического диспансера Антон сразу же направился в институт. В этот понедельник вместо полутора пар лекций по матанализу была только одна. Но Антон не стал вызывать отца по мобильнику. Он решил использовать оставшиеся полпары – сорок минут – с пользой, так сказать, для души. А именно – он решил в одиночку прогуляться по всей территории МЭТИ, где есть тот самый, заветный атомный реактор.
После выхода из основного корпуса он пошёл сначала в левую сторону, в направлении корпуса «К», с которым однажды вышла суматоха, а после ничего в нём так и не было. Повернув от него обратно, Антон прошёл через арку к другой стороне основного корпуса. Затем повернул на дорогу, ведущую вглубь территории. Так проходила его прогулка по ней тёмным декабрьским вечером… Парень увидел вдалеке странное здание, не с окнами, а с какими-то вертикальными стеклянными полосками во всю высоту, сквозь которые что-то мутно и зловеще светилось. Он снова повернул, вдоль ещё одного корпуса, спустившись по заснеженным ступенькам. На первом этаже корпуса что-то гудело – там высились до потолка какие-то целые панели приборов и датчиков. У входа в этот корпус Антон увидел табличку: «Кафедра физики плазмы». Тоже звучит!
Пройдя этот корпус, он пошёл ещё глубже, до самого глухого угла территории, где
увидел какие-то наваленные доски и даже брешь в ограде. Антон не видел в темноте, что там дальше, но знал, что там обрыв, под которым течёт Москва-река. Её другой берег был совершенно пустым, безлюдным, хоть там и светились, дрожа в морозном воздухе, какие-то огни, но не жилые. Может, промышленные, может, они освещали какие-то заброшенные склады, может, просто стояли как маяки. До жилых домов на том берегу было очень далеко.
Парень застоялся над этим обрывом. Вот, Москва-река несёт свои воды в Оку, Ока – в Волгу, а Волга – в далёкий Каспий… Этот маршрут воды предначертан ещё до всякого человеческого разумения. А вот Антону ничего не предначертано. К чему его приведёт учёба в МЭТИ, куда вынесет течение, в то ли течение он вообще вошёл? Наконец, он отошёл от глухого обрыва, под которым, укрытая темнотой и льдом, протекала Москва-река. Где-то что-то хлопнуло, и он насторожился. Оказалось, просто какая-то дверь.
По территории института он ещё прошёл мимо ржавых ангаров, каких-то кипящих котлов под негорящими фонарями. И парню вдруг показалось, что подобные, так сказать, пейзажи он часто видел во сне. И вот, он подошёл к постройке, в которой, как он посчитал, находится таинственный реактор – тот самый реактор, из-за которого территория так усиленно охраняется. Окон не обнаружилось, только одна вертикальная полоска из квадратов зелёного рефракционного стекла, сквозь которое виднелось только неясное свечение. К постройке вела дорожка, на которую Антон смотрел из корпуса «А», где сегодня прошла лекция. Он прошёл через арку в этом корпусе, обогнул ещё один корпус и направился уже к главному выходу и к проходной.
Перед исчезновением из института Виталик Трифонов ещё попросил у Антона тетрадь с конспектами по матанализу, которая и пропала вместе с ним самим. Больше всех об исчезнувшем Виталике спрашивала преподаватель истории. Делая обстоятельную перекличку трёх групп, она спрашивала у Антона, всегда сидевшего с ним:
– А вы не знаете, что с ним?
Тот пожимал плечами и мотал головой. Наконец, Татьяна Петровна однажды вышла из своей кафедры и отдельно спросила у Антона:
– Так и не знаете, где ваш друг Трифонов?
– Да что-то, знаете, нет, для меня это тоже неожиданность.
– И телефона его у вас нет, мобильного?
– Нет, и телефона даже не успел взять! – виновато отвечал парень.
– А то он ведь дал мне книгу свою про Владимира Красно Солнышко!
Эта же преподаватель, Татьяна Петровна, и стала, фактически, куратором трёх групп «вечерников», вместо обещанной когда-то деканом. Она узнавала в секритариате, когда у кого какие зачёты и сообщала это на своей паре.
Теперь уже каждый день учёбы в институте становился у Антона эмоциональным – либо радостным, либо тоскливым. Нейтральных дней почти не оставалось.
Придя, например, на пересдачу тестирования по химии, он оказался не просто рассеянным, а в каком-то забытьи. Парень потерял способность что-либо высчитывать по формулам, которые прекрасно знал. Он сам не мог понять, что с ним происходит. Чётче других у него в голове проступала одна мысль – что с его учёбой в МЭТИ покончено. Преподаватель долго подзывала его к своему столу, он и сам понимал, что сидит долго, но и встать всё равно не мог – всё пытался произвести вычисления по формулам. Когда кое-что сдвинулось, он сел-таки за стол к преподавателю. Она, конечно, предъявила ему множество претензий, но он их не понимал.
Дальше, на матанализ Антон не пошёл, вызвал отца на машине, как уже бывало. И дома у него сохранилась мрачная уверенность в том, что в МЭТИ он больше учиться не будет. Большей уверенности быть не могло… Но как всё-таки это страшно!! Перечеркнуть всю учёбу в течение семестра, всё, что удалось (пусть и немного) в жизни среди людей?! Зачем он тогда живёт?!.. Ну да, есть ещё какая-то там рукопись… Он не мог простить себе этого забытья на пересдаче по химии. Откуда оно взялось? Понять было невозможно. Каким же Антон считал себя ничтожеством, непонятным человекоподобным существом, выродком, ошибкой природы!
– Прекрати ломать плиту! – раздался окрик отца, когда Антон резко крутил ручки в разные стороны. – В чём дело-то?
Антон увидел его недовольный взгляд и, не говоря ни слова, ушёл с кухни. Только на следующий день юноша как-то опомнился…
На истории Татьяна Петровна только лишь ставила зачётные оценки, безо всякого задания. Преподаватель ещё спрашивала согласие со своей оценкой, нет ли желания исправить. Настя Ливнева так обрадовалась своей «пятёрке», так по-детски закричала: «Ура-а-а!!» – что Антону стало как-то неприятно. «Пятёрка» оказалась и у самого Антона, ровно по той же причине, что и у Насти – два тестирования на «четыре» и «пять» и всего один пропуск.
– Не возражаю, – спокойно сказал он, вызвав смех кого-то вдалеке.
По поводу «пятёрок» были ответы и более забавные.
– Хотите «пятёрку»? – спросила преподаватель у учащегося третьей группы, очень дружного с Андреем Воронковым.
– Я подумаю.
Раздался взрыв смеха.
– Он ещё и нахал! – воскликнул Воронков.
При всём при этом оставалось ещё лишнее время до ужасного черчения. Когда Антон сообщил отцу о ситуации по мобильнику, тот подъехал, чтобы объяснить ему чертежи. В машине Игорь использовал фонарик на проводе, подключённом к аккумулятору через прикуриватель и объяснял, где проведён какой разрез, как выглядит в других проекциях какой изгиб, какой выступ. Чертежи уже были готовы, в таблицах в углу были проставлены все кодовые цифры и фамилия «Хибарин» специальным чертёжным шрифтом. Что чертежи сделал Хибарин – это-то оказалось верно!
Итак, Антон представил чертежи на суд Сергея Владимировича.
– Во вторник, к часу сможешь подойти? – спросил он после просмотра, предполагая, что Антон работает.
Приходить Антону пришлось уже на зачётной неделе. Впервые за время учёбы придя в институт днём, он удивился тому, что, что работает ещё одна проходная. Найдя нужного преподавателя, Антон зашёл, и оказалось, что это и есть собственно зачёт. Настя помахала ему пальцами, придав сил. Как бы там ни было, но она же ему машет!
Антон получил удивительное задание, которого не получал ни разу – самому, в аудитории сделать чертёж! Повздыхал Хибарин… Место ему досталось в стороне от основных рядов, он сел боком у окна. Поверх стола ещё положили доску для увеличения рабочей площади. Посмотрел-посмотрел Антон на изображение детали во фронтальной проекции, подумал над тем, как она будет выглядеть сбоку. Подумав, он стал делать соответствующие наброски, соизмеряя все величины и указывая их. И вроде бы, что-то стало получаться. После профильной проекции Антон занялся горизонтальной… И так вот, тихо и спокойно произошло чудо! Антон Хибарин сам всё начертил!
– Ну как, накропал? – спросил подошедший преподаватель. – Долго чего-то кропаешь. Трафаретку сделал?
– Сделал, только не сразу.
– А чего так, не сразу?
В целом Сергей Владимирович всё одобрил, сказав, что зачёт заслужен. Вот только официально его надо получить, придя на черчение в обычное время. Чудо!
Придя в среду вечером с зачёткой, Антон ещё помог сделать то же задание Наташе Кирясиной. Это была бойкая девушка, говорящая обычно каким-то капризным голосом.
– Иди, вон ещё девушке помоги! – сказав преподаватель, указав на Наташу.
Антон на мгновение застыл, но не помочь посчитал свинством. Когда он подходил к сидящей Наташе, Сергей Владимирович объявлял ей:
– Счас он поможет, он это же задание делал и, главное – сделал! – особо подчеркнул преподаватель.
Антон припомнил свои рассуждения. И объяснил Наташе, как надо повернуть фронтальное изображение детали. Объяснял он совсем недолго, и Наташа сказала «спасибо». Это, правда, не Настя, но всё же!
Ещё одна заминка произошла из-за того, что Антон никак не мог понять, в какое окно ему сдавать свои чертежи. Когда он вежливо попросил Сергея Владимировича ещё раз сказать, где это окно, тот, в точности в манере отца, вздохнул, встал, вышел из аудитории и указал пальцем на то самое окно. После этого Антон поблагодарил, попрощался и поздравил с наступающим Новым Годом, получив то же самое в ответ. В этой – самой страшной – сессии с черчением стало покончено! Ещё раз скажем: чудо!
Понервничать пришлось ещё с зачётом по химии. Ведь в последний раз перед ним у Антона было какое-то странное и страшное забытье… Антон, выйдя из машины, перейдя по переходу (рядом встать не смогли – всё забито) и приблизившись к проходной, повернул вдруг обратно… Не используя мобильный телефон, он так и вернулся в машину. Валентина, также находящаяся там, помимо прочего, спросила, где телефон.
– Да выбросил он его, поди! – предположил Игорь.
– Ну, подожди, я его спрашиваю, а ты сразу: выбросил, разбил, потерял, подарил!..
Со второй попытки Антон зашёл в институт и подошёл к кафедре химии в мрачном настроении. Всё-таки ведь по химии у него оставались ужасные «хвосты», просто драконьи. Но как только он заглянул в нужную лаборантскую, настроения прибавилось оттого, сколько в неё напихалось народу. А затем приходили ещё, и народу набилось столько, сколько в войну в вагонах-«теплушках», разве что только на колени друг другу не садились!
– Гулиев! – обратилась преподаватель к одному студенту. – Вы мне так ловко загораживаете Хакимулина!
На этом зачёте Антон ответил за всё – и за две провальные «лабы», и за забытье в последний раз. Наконец, в этой лаборантской, где был уже переизбыток «це о два», Хибарин пробрался сквозь тех, кто сидел на стульях без стола, к столу преподавателя. На самом деле преподавателей было двое – одна спрашивала и ставила зачёт в зачётке, другая отмечала его в ведомости. Антон отвечал на вопросы, связанные с первой неудачной лабораторной – по поводу скорости протекания реакций. С этой темой так и осталась неудача.
– Всё за вас говорю! – с укором проговорила преподаватель, сурово глядя в глаза. – Всё за вас!
Антон виновато кивал. Но вопросы и задания были и по множеству других тем, и в итоге оказалось, что письменных заданий он выполнил даже больше, чем нужно.
– Ирина Алексеевна! – крикнула преподаватель своей коллеге сквозь толпу, сидящую на стульях. – Поставьте зачёт Хибарину! Это умница – сделал даже больше, чем задано!
И это через несколько минут после того, как Елена Владимировна выражала недовольство Антоном. Он вернулся, предварительно позвонив, к стоящей там же машине и сообщил родителям о благополучном исходе всех его тревог.
Однако с химией в этой сессии было ещё не всё закончено. Прошёл только зачёт, но предстоял ещё экзамен в новом году.
МЭТИ был настолько серьёзным вузом, что зачёт по высшей математике пришёлся аж на предпоследний день года. Старый моргающий преподаватель стал вдруг проявлять суровость.
– …А то в Сочельник поговорим! – угрожал он кому-то, имея в виду пересдачу в канун Рождества, шестого января.
Народу собралось опять же много – четыре группы! Но всё-таки стало не так тесно, ибо аудитория больше, чем лаборантская, и всем хватило столов.
Вдруг в аудиторию незаметно заглянул некто, кого Антон когда-то где-то уже видел. Он делал кому-то знаки, и тут до Антона дошло – это ведь тот самый Андрюша, с которым Настя обнималась в проходной! И точно – сидящая сзади Настя спросила: «Можно выйти?»– и вышла к нему. Получалось, что этот её вроде как возлюбленный тоже учился в МЭТИ, так как возможность заглянуть в аудиторию в ином случае абсолютно исключалась при такой охране.
И ещё кое-чем на этом зачёте Анастасия Ливнева удивила Антона Хибарина, только уже не сама по себе, а кое-что передав.
– Антон! – толкнула она его и протянула многажды сложенный листок бумаги. – Тебе послание от девочек! – она указала на последний ряд.
В подтверждение её слов на листе было написано «Антону». Те три девушки из третьей группы странно улыбались. У Антона ёкнуло сердце, его прошиб пот, и выполнение им зачётной работы задержалось. Что это значило? Он что, всё-таки произвёл впечатление на другой пол, хоть и не на ту, на которую хотел изначально?
– А сама ты сюда ничего не добавила? – спросил он вдруг у Насти.
– Нет, моего здесь ничего нет!
Антон, развернувшись от неё, сказал про себя «жаль!». Он решил прочитать это послание дома…
Когда он показывал работу преподавателю, тот сказал про задание, вызвавшее затруднение:
– А задание-то было простенькое, радость моя!
Так интересно у Хибарина выходило – как только он с чем-то не справлялся, преподаватели называли это «простеньким». Тем не менее, с таким комментарием зачёт был поставлен.
…Оставалась эта записка. Даже привезя её домой, Антон сначала дал прочитать её матери и сказать, что там. Оказалось… в ней была просьба решить этим девушкам задание! То есть, смотреть её надо было сразу же, дома она была уже недействительна! Антону ничего бы не стоило решить это задание, но Настя, сказав: «Тебе послание от девочек» – сбила его с толку самым жутким образом! А оказалось-то там вон что! Парень испытывал противоречивые чувства – и облегчение, и какое-то всё-таки разочарование…
Х
Невзначай наступил Новый Год. Попробовал Антон расслабиться немного только в первый день, но и этого не удалось. Когда он смотрел простенькую телеигру, мама с явным недовольством смотрела на экран под звучание убогой музыки. Скоро она и озвучила недовольство, сказав, что уже сейчас надо бы готовиться к экзамену по химии, читать про всякие электронные орбитали. Антон возражал совсем чуть-чуть, а затем сорвал с двери наклеенные им же листы с цифрами нового года и наклеенные тёмным скотчем наискосок, как бы зачёркнутые, листы поменьше с цифрами старого года (он так когда-то уже делал). Так вот не очень начался год.
И всё же ничего страшного не произошло. Слегка, так сказать, психанув, Антон начал читать про электронные орбитали химических элементов и их «спины». Было только первое января, но экзамен – уже шестого! Что же тут поделать, если такая суровая учёба в этом МЭТИ!
На консультации перед экзаменом, пятого числа, вечером, в большой лекционной аудитории со ступенчатыми рядами, Антон сел на своё обычное место – с правой стороны в среднем по высоте ряду. Его взгляд скользнул влево и вниз и столкнулся со взглядом Анастасии. Вся суть этого события заключалась в том, какой у неё был взгляд. Отнюдь не деловой взгляд, отмечающий присутствующих в своей группе. Настя смотрела как-то задумчиво и даже немного грустно. И почему-то именно на Антона. А что тот? Для него это было неожиданностью, и он не сделал никаких жестов, а просто отвёл глаза, слегка подняв брови. Примерно так он смотрел на неё месяца три назад, когда она его не замечала. Откуда теперь такая перемена? Загадка! Очень приятная и бодрящая загадка!
В девичьей голове должны были протекать примерно такие мысли: «Он бывает, конечно, молчалив, но когда надо – сможет высказаться, ещё как сможет! Это всё-таки тоже хорошо, что он не выставляется! И как я раньше не замечала в его молчании такой томной задумчивости, не ценила её? А теперь у меня, вроде как, уже Андрюша…».
Следующий день. Антон открывает створку дверей под огромной табличкой «Кафедра химии». Затем проходит по небольшому коридорчику и открывает ещё одну дверь – в лаборантскую, где собственно проходит экзамен. И снова её взгляд. И снова – не такой, какой машинально направляется на того, кто вошёл. Слишком долгим был взгляд Насти на Антона, особенно для экзамена… Парень же вновь заметил, как она прекрасна. Он неизменно замечал это, будто впервые. Ему ещё нужно было снять и положить верхнюю одежду, а это оказалось возможным только в другой лаборантской. И когда он вернулся в эту же, его снова встретил такой же взгляд.
«А ведь такая задумчивость свойственна особым людям, каким-нибудь поэтам!» – как-то так могла думать девушка.
Словами они не обменялись, только взглядами. Антону снова достался какой-то угол. Затруднение на экзамене возникло только с выходом в уборную – преподаватель стала сурова на вид, как только Антон отпросился, продиктовала, что нужно оставить. Парень был в таком напряжении, что надолго задержался. По возвращении он, как и ожидал, получил замечание: «Долго вы гуляли!». Затем последовал выговор за то, что он вообще долго сидит.
– Хибарин! – грозно крикнула преподаватель и жестом велела ему сесть отвечать, так, как будто последнему раздолбаю.
Официальным результатом экзамена стала оценка в четыре балла. Преподавателей снова было несколько, и самая главная и грозная из них под конец улыбнулась.
Бывали странные моменты, когда Антону Настя казалась и не такой уж красивой. Он сам не мог понять, отчего это – от её ли причёски, от его ли настроения. Например, по следующем приезде, на истории. Не было, правда, ни экзамена, ни какой-нибудь новой лекции – просто приходили с зачётками, чтобы в них поставили уже объявленную оценку, если с ней согласились, или исправленную. У Насти и у Антона оценки были одинаковые – «пятёрки», только уж очень разное было у них настроение. То место, куда Антон сел в первый раз, а затем садился постоянно, оказалось теперь занято, и он прошёл длинный ряд и двинулся назад. Сесть он решил спереди от компании балагурящих великовозрастных парней – Воронкова, Матвеева и кое-кого из другой группы, обрившегося налысо. Садясь, он увидел Настю посреди других тесно сидящих и очень оживлённо разговаривающих девушек. Антон, как только вошёл, её и не заметил, хотя сидела она в точности там, где раньше он. Втянувшись в весёлое общение, она будто не замечала ничего вокруг, да и к тому же, как показалось Антону, сама сделалась какой-то незаметной, неброской. Говорили с ней и Катя Сечевская, и Женя Синёва, и Оля Топоркова, и староста другой группы. Чувство, которое при этом испытывал Антон было отчасти тупой завистью – ведь он не мог общаться настолько оживлённо, как Настя. Парень просто ещё видел, какой всё-таки резкий контраст с ним являла эта девушка именно своей беззаботной весёлостью. Когда она, на время замолчав, обернулась с застывшей улыбкой на парней, спереди которых сидел он, ему стало чуть-чуть приятно. Вдобавок у Антона не оказалось зачётки – этот тугодум ожидал, что будет нечто другое.
Сев в машину к отцу, Антон проявил принципиальность, отказавшись подавать руку для получения поздравления, так как «пятёрка» ещё не поставлена официально в зачётке. Напоследок, ему принесла умиротворение взятая бесплатно институтская газета «Инженер-физик» с подборкой стихов Есенина в честь круглой даты со дня его рождения. Испытывая трудности с учёбой в техническом вузе, парень стал особенно тянуться к чтению поэзии. И вот – она как раз в местной газете.
Далее в сессии оставалась высшая математика – сначала аналитическая геометрия, затем – матанализ. Первая прошла довольно неплохо, также и в плане общения. На консультации Антон присоединился к Ване Матвееву, которому с другой стороны Андрей Воронков подал листок с напечатанным неким рассказом. Антон не ведал, кем и когда написан этот рассказ – довольно нецензурный, но при этом уморительный. Они с Ваней наперебой выпускали воздух из носа.
– Ты дочитал здесь? – спросил Ваня, прочитав раньше. Антон дочитал первую сторону листа, а вторую, из скромности, не стал просить, и лист забрал Андрей.
В день экзамена приехали бабушка с дедушкой, и им Антон бодро говорил определения скалярного произведения векторов и векторного произведения векторов. Те, ничего в этом не смысля, тем не менее, с интересом слушали.
Подойдя за билетом и оставляя зачётную книжку, Антон был очарован… Кем? Правильно, Настей Ливневой, но в то же время и не совсем ей. Он был очарован её фотографией в зачётной книжке! Произошёл такой «эффект фотографии», хотя обычно он состоит в том, что на фото в документах люди выглядят хуже. Здесь же наоборот – в своей зачётке Настя показалась красивее, чем в данный момент в натуре.
Моргающий старик чуть было не поставил Антону пять баллов, но тот вдруг уже в момент проверки решил что-то исправить и исправил неправильно.
– Ах, вот как? Тогда о «пяти» не может быть и речи! – сказал суровый преподаватель.
Но и «четвёрке» Антона стали несказанно рады его бабушка с дедушкой.
– Хо-о! – издала своеобразный возглас Галина Архиповна.
– Ой, Антон, надо же! – весёлым голосом затараторил Виктор Захарович. – Знаешь, как я рад?! Я сейчас готов подпрыгнуть так, чтоб потолок пробить!!
Парню стало даже как-то боязно предположить, что было бы с ними, получи он «пять». После выражения радости и поздравлений супругов Поликарповых зять отвёз домой.
Последний экзамен зимней сессии – по матанализу, отодвинули по времени от остальных. В ожидании его Антон не только готовился, но и провёл ещё некое исследование, связанное со своим общением. Он провёл анализ человеческой способности общаться, выделив в ней три составляющих. Первая – смелость, вторая – многообразие тем, и третья – оригинальность. Затем, по этим трём компонентам Антон решил проставить оценки за семестр, не только себе, но и всей своей группе. Также он проставил и общие оценки по общению. Круглыми отличниками, лидерами в общении у него вышли Андрей Воронков, Илья Климушкин, Наташа Кирясина и Виталик Трифонов, к сожалению, сгинувший. А что же Антон Хибарин поставил себе?
«По смелости – пожалуй, «пять», по многообразию тем… вот здесь у меня не очень, я не могу поддержать многие темы, компьютерную, например. Так что – «три». А вот по оригинальности – «пять»! Я же всё-таки многих веселил, почти всех!»
Общая оценка у Антона по общению выходила «четыре». Пока что вроде бы неплохо. А о чём говорили оценки по отдельным составляющим: «пять» – «три» – «пять»? Антона явно подводил недостаток тем, неосведомлённость об общественной жизни, в данном случае – о жизни молодёжи. Это было явным следствием его двухлетнего затворничества, когда неоткуда было взяться темам! А ещё до затворничества, в школе у него возникла установка: говорить в первую очередь о том, что проясняет его личностную суть, все темы он замыкал на себя. Вот что показали результаты исследования.
Восемнадцатилетний исследователь также придумал названия типам людей, у которых один компонент общения преобладает в ущерб остальным. У кого таким образом преобладает смелость, тот – «зануда», если не «задира», у кого многообразие тем, тот – «ходячий справочник», у кого оригинальность, тот – «чудак».
После неведомого исчезновения Виталика основным собеседником Антона сделался Магомед Гулиев. Он достаточно серьёзно относился к учёбе, но отнюдь не был занудой. В троллейбусе Магомед чертил пальцем на замёрзшем стекле прямые, имевшие уравнения.
– Да, я смотрю, ты нигде не теряешь времени на подготовку, даже здесь, в троллейбусе! – отметил Антон, а Магомед рассмеялся.
Оказалось, что с пропавшим Юрой Барановым у Магомеда вышла такая же история, как у Антона с Виталиком. Юра попросил конспекты по «вышке» перед тем, как пропасть.
В период подготовки к матанализу Антон стал вдруг подолгу застревать на зазубривании определений и теорем, особенно на определении предела последовательности. Он прилагал все усилия, чтобы вдуматься и уяснить каждое слово и буквенное обозначение в этом определении. Мама, также изучавшая высшую математику в педагогическом институте, делала ему упрёки, указывая, что он застревает на одном месте, когда всего того, что нужно учить – «непочатый край». Антон надолго перестал ездить в институт, таких перерывов ещё не бывало.
В эти определения и теоремы Антон вдумывался так же, как и в своё назначение. Стали прорываться мрачные воспоминания: о том, как было безразлично его будущее всем, с кем он жил, об унижениях от отца, сравнительно недавних – летом и уже во время учёбы в институте.
– Пока что тебе нужно экзамен сдавать – вот твоё назначение! – пыталась отрезвить его мать.
– Это только в ближайшее время, а вообще моё будущее вас когда-нибудь интересовало? – расходился парень.
– Так ты, я не поняла, хочешь дальше учится-то?
– Да, может быть, уже и нет!
– А-а, ну тогда ясно!
– Что ясно?! Что тебе ясно обо мне?!! Что тебе ясно, я спрашиваю?!! – совсем вошёл в буйство Антон.
– А ещё собирается где-то работать, надо же! – с усмешкой произнесла Валентина.
– Ну, факультет-то вечерний и большинство, почти все работают! А я почему не могу?
– Потому что психовать перестань!
– А зачем вы меня так истерзали всего?!
Вот фрагмент типичнейшего разговора с матерью, повторявшегося по кругу на разные лады, не только днём, но и ночью. Дошло до того, что тетрадь с лекциями Антон попросту разорвал… Оставался, правда, ещё учебник…
У Ольги Топорковой продолжали складываться хорошие отношения с Максимом Першиным, не зря Антон их однажды, так сказать, благословил. Специально для Максима Оля один раз оделась, оголив плечи, и получила на семинаре по химии замечание от преподавателя в связи с тем, что сейчас холодно. Елена Владимировна перед семинаром прочитала Оле небольшую лекцию о том, что для женского организма холод гораздо вреднее, чем для мужского. Парочка обменивалась чертежами, а во время ещё не экзамена, а зачёта по «вышке», Оле названивал Максим, учась в другой группе. Благо, она сидела далеко от преподавателя, но вместо него высказалась одна студентка шутливо-раздражённым голосом:
– Да выруби ты его!
Оля же, наконец, ответила:
– Попозже позвони, хорошо?
На экзамене же по матанализу Максим вовсе сел с Олей, и они вновь начали весело общаться. Но теперь-то это было незамедлительно и жёстко пресечено. Преподаватель встал, подошёл с кафедры к рядам, некоторое время как-то всматривался в парочку, затем резко выставил указательный палец в сторону двери.
– Понятно? – грозно спросил он, повторив жест. И Оля со своим парнем запросто ушли, даже не смутившись тем, что их выгнали с экзамена.
А светило ли Антону Хибарину завести какие-нибудь подобные отношения? Так, временами посвечивало…
Когда он пришёл на тот же экзамен и направился к окну – снимать верхнюю одежду и класть её на огромный подоконник, то почувствовал, что за ним кто-то следует. Не она ли? Точно!
– Привет! – звонко сказала Настя на ходу, широко улыбаясь с распущенными волнистыми волосами. Антон ответил тем же словом, которое у него всегда получалось каким-то приглушённым, сипловатым, как, по крайней мере, казалось ему. Снимая дублёнку и шарф, Антон думал, что сейчас он всё снимет и положит, пока Настя делает то же самое, а затем он поинтересуется у неё об успехах в сессии. Но Настя очень скоро подошла к кафедре, Антон последовал туда же. Но он пока ничего не спросил, так как нужно было слушать «препода». Смотреть-то он на неё смотрел – в профиль, на её выступающие пухлые губы с застывшей лёгкой улыбкой, маленький аккуратный нос и взгляд, особенно ещё никуда не направленный, беззаботный. Преподаватель поговорил с Настей и направил её в другую аудиторию. Антон находился под впечатлением одного только мелькнувшего шанса поговорить с Настей по-настоящему, тепло, он был уверен, что такой шанс ещё раз мелькнёт и не так быстро. Мало ли с кем Настя обнималась в проходной – это ещё не означает окончательного выбора!
Что касается собственно экзамена, его сдачи, то на консультации к нему Антон спросил у женщины-лектора, чем отличаются понятия «производная» и «дифференциал». Ответа он, правда, не очень понял, вопрос он задал просто ради вопроса – показать, что он может это спрашивать.
Старик, который вёл семинары, а теперь принимал экзамен, у которого даже стёкла очков были с трещинами, напоминавшими синусоиду, спросил:
– А вы, Хибарин, на какую оценку претендуете?
– Да кто его знает? – задумчиво протянул Антон, – Пожалуй, на «три»!
В результате совершенно права оказалась Валентина – долгое застревание на одном месте при подготовке сказалось плохо. Преподаватель открыл зачётку на первой странице и узнал имя Антона.
– Антон! – впервые обратился он к нему по имени – Придёте в пятницу!
Пятница была третьим февраля, а новый семестр начинался уже седьмого! То есть в случае сдачи в этот день у Антона оставалось всего три дня зимних каникул! Мы ещё не сказали о том, что первый день сдачи Антон вообще пропустил, согласившись с мамой, что он ещё совершенно не подготовлен.
В пятницу он уже не встречался с Настей, заглянула только лишь Наташа Кирясина, севшая в первый ряд. А он готовился, сидя прямо за кафедрой преподавателя. В итоге, когда он так и не смог ничего толком сказать по поводу теоремы о конечных приращениях, преподаватель написал на отдельном листе функцию, чтобы Антон нашёл её производную. С этим-то парень справился, производные функций он находил легко и даже с удовольствием. Только не понял он связи производной с конечными приращениями. В результате по матанализу у Хибарина оказалась оценка «удовлетворительно» – та самая, на которую он и претендовал.
В отличие от кое-кого, Антон Настю не возил и ничего ей не дарил, но как-то особенно действовала его глубокомысленная молчаливость. Девушка смогла оценить её только по контрасту с бывающими у него очень ловкими высказываниями, особенно на черчении. А до этого молчаливость Антона воспринималась ей как простая тупость и забитость. Словом, он на неё произвёл впечатление, но с опозданием. Выводило Настю из состояния колебания решение, что с Антоном вполне можно просто дружить. Если уж только он совсем потрясёт, покорит её чем-то, то тогда что-то и может измениться…
А что происходило с самим Антоном? Был ли он влюблён? Теперь уже мы попробуем как следует разобраться в этом. Временами, пожалуй, да, но в основном он был просто ослеплён; как бывает, что человек, долго пребывавший в темноте, жмурится от самого обычного дневного света. У Антона такой темнотой была учёба в школе и последовавшее двухлетнее домоседство. В его школе ни одна девушка не заговаривала с ним так просто, без придури и выкрутас, как когда-то в начале сентября это сделала Настя. Он и красавицей-то её посчитал только после того разговора, а раньше он подмечал только то, что она похожа на его одноклассницу Таню Ермилину. Бывало он, конечно, испытывал от Насти душевное тепло, но в основном в те моменты, когда она становилась серьёзна, задумчива и даже немного грустна. Просто этим она делалась похожей на него.
XI
Где формула власти – кукиш, там градус кипения – ноль.
К.Е.Кинчев,
рок-группа «Алиса».
В первый день второго семестра первой трудностью для Антона оказалось найти аудиторию. Всё дело в том, что по причине нового семестра у его группы поменялось цифровое обозначение – одна из единиц поменялась на двойку, а он в расписании принимал это за второй курс. Вместе с ним смотрела расписание одна девушка, внешность которой ему не нравилась - какая-то вдавленная челюсть.
– Давай спросим, – сказала она, открыв дверь секретариата.
Антон задержался на месте, дверь закрылась, затем и он её открыл.
– Значит, «В2» – это второй семестр? – уточняла девушка.
– Да! – уверенно кивала одна из секретарш.
«Надо же, вон как оказывается! А я и не додумался войти!» И Антон пошёл на четвёртый этаж другим путём, нежели Надя Семёнова.
Когда он вошёл, Насти ещё не было. Он всё ещё досадовал на себя за то, что не додумался заглянуть в секретариат. Наконец, пришла и Настя, улыбаясь. Причина было более чем ясна – завершение страшной сессии, после которой она продолжила учиться. Все аудитории на четвёртом этаже главного корпуса были огромные, с двумя входами, и Настя вошла сзади, сев, как всегда, позади Антона.
Первый предмет вела Татьяна Петровна – это была уже не отечественная история, а похожий предмет – история русской культуры. По своей традиции Татьяна Петровна начала перекличку тех, кто, как это называется, выжил. Почему-то не явился в этот день Магомед Гулиев. Затянулся организационный момент – преподаватель говорила о предстоящих… экскурсиях. Особое задание было дано восьмерым добровольцам – подготовить доклад об историческом объекте и в нужный момент экскурсии зачитать его. Среди этих восьмерых, разумеется, оказалась Настя, но не оказалось Антона. Ближайшим местом экскурсии был музей-заповедник. Какой-то староватый студент из третьей группы спросил, можно ли брать детей. Наконец, Татьяна Петровна дошла до таких пояснений, которые задели Антона:
– Ещё раз скажу: чтобы брать с собой жён, мужей, детей, любимых девушек, друзей – возражений нет, только бы вели себя все прилично!
Она перечислила всё то, чего не было у Антона, и на него снова нашло ощущение, теперь особенно острое, что он никак не может вписаться в общепринятые стандарты. «И что при этом может сделать сданная сессия?! Ещё врачиха эта, Шлёсберг, поддевала! Кто её только туда посадил? Какое она имеет право врачом называться?!» – так Антон стал входить в умопомрачение. Сидел он на этом предмете совершенно варёный, и таким же выходил на перерыв. Он ощутил, что нехватка у него тем для разговора дошла до предела, ему совершенно не с кем и не о чем говорить. Все темы исчерпаны, их запас иссяк, отсутствовал источник, чтобы находить их.
Также в группе оказались переведённые с дневного отделения два пацана.
– Чего тут? – спросили они на перерыве развязным тоном у Вани Матвеева про его приколы в мобильном телефоне. Антон так не мог, потому что они уже спросили, а до того не мог, потому что считал это слишком тупым. И, в конце концов, этих пацанов, его ровесников, если не младших на год, было двое, а он был в этот вечер совершенно одинок.
Когда Антон молча смотрел в окно, на горящую эмблему кинотеатра по ту сторону шоссе, кто–то, проходя, сказал, или ему показалось:
– Парень, ты чего, из деревни что ли?
Он отнёс это к себе в связи со своей молчаливостью.
Вдобавок ко всему, Настя с другими девушками теперь села прямо сзади Антона. Он стал жутко недоволен собой: «Надо же меня так заклинило садиться во всех аудиториях на одно место, куда сел в первый раз!». Он предстал перед ней во всей своей немощи, потеряв способность о чём-либо говорить. Да, он хотел перед экзаменом спросить у неё об успехах, но подходящий момент был только тогда, а сейчас это стало для него слишком тупо и вызывающе.
Вторым предметом в этот вечер стала механика. Преподавателей вдруг оказалось будто бы двое, а на самом деле преподавателя представил завкафедрой общей физики. Он, ухмыляясь, давал советы, как нужно слушать и конспектировать – чтобы заполнить четыре-пять страниц формата А4.
– Надеюсь, вы выдержите эту пытку!
Кстати говоря, наконец-то в программе появилась физика! Механика – это тот раздел, с которого она начинала изучаться и в школе. Завкафедрой кончил вступительную речь и пошёл назад, и заговорил сам преподаватель. Выглядел он настолько солидно, что страшно было смотреть: высокий рост, безупречный костюм, суровое лицо в очках, мощная челюсть, высокий лоб, седые волосы зачёсаны назад, а голос – раскатистый бас, от которого казалось, что должны дрожать стёкла. Но при этом какая сухая лекция!
На перерыве механики Антон обменялся несколькими простыми словами только с Сергеем Бренчаловым, имевшим обычный возраст для первого курса вечернего факультета – двадцать шесть лет. Тот удивился, что Антону всего восемнадцать при таких габаритах и назвал свой возраст.
Антон записал мало что из формул и векторов, изображающих разные виды ускорения - угловое, по окружности - заполнил только полторы тетрадные страницы. А завкафедрой под конец вышел сзади с довольным видом и сказал, что у него получилось заполнить конспектами пять страниц.
И каким сухим оказался новый предмет! Как эта механика далека от рукописи Антона, от познания им своей сути!
Под самый конец Бренчалов на глазах Антона купил в автомате кофе «Капуччино», и по всему коридору распространился запах шоколада. Сергей, постанывая, хвалил Антону этот кофе, а также сказал про звук автомата:
– Ты смотрел, как в «Терминаторе», в первом, пресс когда опускался – так же гудел?
– Да, смотрел. И сегодня он будет, – всё-таки «Терминатор» был упомянут не с той стороны.
И надо отдать должное Бренчалову – он ведь пытался разговорить Антона, но бесполезно. Последовало списывание нового расписания. Оставалась инженерная графика, появились линейная алгебра, информатика…
С отцом на машине Антон ехал опустошённый. Таковы были эти мелкие детали: перечисление Татьяной Петровной, чего он не достиг, неспособность заговорить с Настей и вообще с кем-либо, исчерпанность тем для общения, сухость такого предмета как механика. Эти мелкие детали, соединившись, образовали гремучую смесь в голове Антона и дали новый наплыв воспоминаний.
В этот вечер по телевизору действительно показывали «Терминатора». Теперь его две части показывали в правильной очерёдности, вторую часть – в следующий вечер. Антон посмотрел самое начало, затем пошёл в ванную и, выйдя, довершил просмотр. Его восторг от этой кинокартины явно угас через два с половиной года.
Он что-то вяло рассказывал матери, и наконец, лёг спать. Завтра предстояла лекция по линейной алгебре, и Антон не сомневался, что он будет на ней.
Сон к нему не шёл, это было обычное явление – он ведь страдал хронической бессонницей. Он издал несколько глубоких вздохов и попробовал расслабиться. Он думал о своих однокурсниках, о тех, что переведены с дневного отделения, о той, что недавно стала мамой. Представлял себе заставку первой части «Терминатора» – проплывающие друг через друга буквы слова «Terminator» и титры в виде набранного на старинном компьютере текста… Он ещё не знал, что будет с ним через десять минут…
Вдруг его мысли повернули куда-то не туда. Ещё раз вспомнив о том, как ему было сегодня одиноко, он очень резко, как вспышку молнии, увидел нечто давнее в качестве причины этого. Когда-то на этом же диване, с этой же стороны лежала его бабушка и изъявляла свою бредовую волю, чтобы мама прислуживала ему в столовой!! И ещё отчего-то удивлялась его возражению против того, что ломало ему жизнь: «А почему ж нет-то?». «А зачем маме надо было быть моей служанкой?!! Зачем?!!! Только бабушка ли это придумала или ещё кто?! Или, может, я что-то не так понял в её словах?! Как она могла не замечать, что стала моим злейшим врагом?!». «А почему ж нет-то?.. А почему ж нет-то?..» – без конца звенело в голове Антона. Его сердце уже даже не билось, а дрожало, вибрировало, как мотор. Ничего ему стало не мило – он вновь оказался поглощён адской пучиной воспоминаний! Он сорвался с постели и сел на диван, где его мама, естественно, давно спала.
– Зачем тебе было моей служанкой быть?! – простонал Антон.
Валентина сначала поднялась, подумав спросонок, что у него острая боль в животе. Но когда он повторил свой вопрос, она снова легла и стала со своей стороны возмущаться, что он будит её всё с тем же, что давно выяснено с Натальей Ивановной. Стала говорить, что с такими воспоминаниями у него в жизни ничего не будет.
– Ещё строит из себя какого-то студента!
Час пробил. Антон выпустил воздух сквозь зубы, ринулся к портфелю, открыв карман на молнии, где лежал его студенческий билет, достал его.
– Да никого я из себя не строю!
С этими словами он разорвал свой студенческий билет на две части. Затем ещё стал отдирать по кусочкам свою фотографию – своё ненавистное лицо, о котором говорят одни старухи. Валентина сквозь сон делала неразборчивые комментарии. Была уже даже не ночь, а раннее утро… Антон выдохся и сел уже на свой диван.
«Надо же как – раз и всё! Больше не учусь!» – с жутким удовлетворением думал он в первую минуту.
– А всё-таки ещё книги сдавать – надо как-то проходить туда… Ничего, подумаем…
Вот теперь он уже захотел спать и быстро уснул, не успев предположить, какая его ждёт расплата…
Проснувшись, он испытал-таки ужас. Только уже не от того, что происходило в седьмом классе, а от того, что он натворил перед тем, как уснуть. Он сидел подавленный теперь уже именно по этой причине. Хоть и бывали у него психические припадки, но не было ни одного с такими страшными последствиями. Так началась катастрофа.
– Может, как-то позвонить в деканат… сказать что испорчен студенческий… И когда что-то будет придумано… тогда я туда пойду…
Валентина достала из старого кухонного шкафа копию разворота «студенческого» и поднесла к самым глазам Антона. И тот, ни с того, ни с сего, испытал некое глупое облегчение.
– О! Это когда было сделано? – спросил он с поглупевшими глазами.
– «Когда?». Сразу же.
– А-а!.. На всякий случай?.. Хорошо…
Этот парень действительно подумал, что это хорошо…
Уже наступил вечер, приближалось время занятий у «вечерников».
– Надо всё-таки съездить, а то от папы много чего будет! – объявила Валентина.
Игорь, как обычно, собирался отвозить неадекватного сына, потому он неизбежно должен был узнать о порванном студенческом. Слегка помешанный студент думал себе о какой-то выдуманной стране, о её городах с причудливыми названиями, даже шёпотом твердя их: «Кхэбри, кхэбри…» – как вдруг услышал разговор родителей. «Мхм!» – несколько раз повторил отец. Это было самое частое междометие у Игоря, им он выражал несогласие, недовольство, раздражение, презрение. Антон понял, что отец уже узнал о произошедшем ночью, точнее, ранним утром, но он решил ещё раз удостовериться, когда тот вышел.
– О чём тут разговор был? – тихо спросил он со вздохом.
– О твоём студенческом, о чём ещё! – пренебрежительно ответила мать.
Две половинки документа были склеены тёмным скотчем, и к ним была приклеена этим же скотчем копия. Когда мама отошла из комнаты, Антон, увидев клей, додумался, что надо ещё сделать. Он намазал этим клеем края копии, чтобы она полностью приклеилась к половинкам.
– О! Ты уже клеишь! Во даёт! – воскликнула мать.
– А что, не надо разве?
– Нет, лучше не надо так полностью клеить.
Настало время выезда всех троих. Антон ожидал от отца вопроса, зачем он порвал студенческий, но такового и не последовало. Игорь решил даже ничего не спрашивать. Да и не его вопрос стал бы самым страшным.
Бордовые «Жигули» седьмой модели, попетляв по тёмным улицам, остановились возле института так, чтобы было видно табло за оградой, на котором попеременно показывалось время и температура.
– Так, надо подумать, как тебе сейчас… – начала Валентина.
– Да чего ещё думать, время-то идёт! – возмутился Игорь.
– Да подожди ты со своим временем! Вечно у него время! А если его не пустят, причём тут время?
– Ну, сидите!
– Может, в другой раз тогда? Сначала позвонить?.. – вяло предложил Антон.
– Ну, вот сейчас автобус подойдёт, и ты вместе с толпой иди. Студенческий за середину держи, чтобы скотча не было видно.
– Две минуты осталось! – отстранённо сказал Игорь.
– Ой, опять ты!..
Но Антон с шумным вздохом открыл дверь, вышел и направился в проходную…
На посту стоял особенно глазастый солдат. Когда Антон видел такого в первый раз, то подумал, что этот уж точно не пропустит того, кто заходит неправильно. И Антон, уже решив «будь что будет», выставил ему своё подобие студенческого.
– Стой! – резко сказал солдат и выставил руку. Антон всё-таки слегка похолодел. – Это чего такое?
– Копия.
– А где настоящий?
– Под этой!..
Солдат приподнял край наклеенной копии
– Так, подожди! – объявил он и, взяв то, что показал Антон, зашёл в свою стеклянную загородку, поднял трубку старого телефона, быстро что-то сообщил и вернулся к Антону. – Вон туда сейчас иди, там разберутся, – солдат подошёл к одной двери, с другой стороны от наружного входа, справа, с открывающимся окошком, показал склеенные половинки и копию студенческого и указал на Антона. Вышел ещё один солдат.
– Та-ак. Это что у тебя, подделка? – спросил он.
– Да нет, копия.
– Заходи, разберёмся. Тут даже девушка у нас сидит.
– Ну ты, парень, попал! – говорили, смеясь от удовольствия, солдаты вокруг, у одного не хватало зубов.
– Может, ты ещё куда прокатишься с нами, а пока присаживайся, – сказал главный солдат - главный не по званию, а по тому, что говорил с Антоном. – Я пока ещё сейчас с девушкой закончу.
Парня завели в комнатушку, заклеенную снимками солдат на фоне флага. Сзади себя он обнаружил огромный снимок Верховного Главнокомандующего – его большой лысоватый лоб, высокий нос, чуть выпяченные губы и крупные глаза со странным, будто просящим выражением.
– Та-ак! Ну, значит, что? – вернулся главный – У нас попытка пройти по поддельному документу или как это понимать?
– Это наклеено… Тот испорчен, и на него наклеено… – лопотал Антон.
– И зачем это было делать, подделку изготовлять? – продолжал главный, сделав вид, что получил утвердительный ответ. – Знаешь, что тебя за это ждёт? Как минимум – отчисление, – солдат сделал грозную паузу. – А как максимум – срок!
– Я… не знаю…. у меня просто произошло помутнение рассудка.
Солдаты издали смех.
– Кто у тебя декан?
– Я видел его, но фамилии не знаю, как зовут – тоже. (Декан действительно никак не представился, выступая в конце августа).
– Значит так: пишешь сейчас объяснительную записку, и мы несём её декану. Что дальше – он скажет. Всё ясно?
Антон готовно кивнул. Этого солдата он про себя прозвал «круглым». Всё у него круглое – и лицо, и глаза, и кончик носа как будто надутый, и даже выступающий из-под формы круглый живот, несмотря на то, что он служит в армии.
– Ты, вообще, грамотно пишешь?
– Да.
– Сколько ошибок делаешь в слове «х…»?
– Я таких слов не пишу, – подумав, сказал Антон. Сидящий, читающий что-то усатый армеец шёпотом рассмеялся.
– Как тебе лучше писать: самому или под диктовку?
Антон не мог сообразить, что написать самому.
– Не знаю… Лучше давайте под диктовку.
– Хорошо! «Я, царь и великий князь!..»
– А если серьёзно?
– А если серьёзно: «Я – фамилия, имя, отчество, студент такой-то группы – пытался пройти по поддельному студенческому билету, за что был задержан». Дальше – объяснение произошедшего. Имеются ли претензии к тем, кто задержал. В конце – дата и подпись.
Валентина, наконец, заметила, что Антон уж очень долго не выходит из проходной ни с той, ни с этой стороны, и сама направилась в неё.
– Скажите, вы задерживали студента?
– Да, вон там сидит.
Она подошла к той самой двери и увидела сидящего и пишущего сына.
– А вы за что задержали-то так надолго? У него сейчас лекция идёт!
– Спокойно! Вы мама?
– Да, а в чём дело-то?
– Студенческий у него какой-то не такой.
– Ну, это просто копия!
– Вот поэтому он и здесь.
– А почему так нельзя проходить? Где это написано?
– У нас здесь режимный объект. Сейчас он сам в объяснительной всё напишет, и всё станет яснее.
– Всё нормально, я сейчас напишу! – с какой-то больной надеждой сказал матери сам Антон.
Он представлял, как его происшествие будет смотреться в глазах… Насти, оно ведь неординарное! Может, он будет смотреться как настоящий мужчина в этом солдатском помещении?
Валентина тем временем пошла звать мужа, переставившего машину и чистящего её от снега. Через некоторое время Антон увидел в окошке в двери ещё и отца. Тот смотрел растерянно, и Антон сказал ему то же самое.
– Вот, сейчас напишу и всё!
Когда дело завершилось, Антон сказал об этом и подал лист круглому солдату. Тот выругался со вздохом. Антон ужасно описывал произошедшее: «…прошедшей ночью в состоянии аффекта я порвал свой студенческий билет и выцарапал свою фотографию». Число он спросил у другого солдата, совсем молодого парня, возможно, не старше его, но обратившись на «вы» со страху.
Настала пора идти к декану. С той стороны двери стояли оба родителя. Отцу предложили пройти по водительскому удостоверению.
– Игорь, иди сходи с ними!
– А вам что? – спросил солдат у Игоря.
– Это сын мой!
– Да ладно, не надо ходить. Отдам лист и приду, – вроде как успокаивал Антон.
Поднимаясь впереди по лестнице, вокруг решётки с давно не работающим лифтом, круглый солдат спрашивал, перейдя вдруг на «вы», раз так говорит Антон:
– Наркотики не употребляли?
– Нет.
– Судимы не были?
– Нет.
– А в армии служили?
– Тоже нет.
– Теперь у вас есть прекрасная возможность там побывать!
Антон думал, что декан всё-таки заступится за своего студента, хорошо учащегося, а вообще он толком не был знаком – всё проходил с отрешённым видом, так что неизвестно было, что он скажет.
Секретарша немало удивилась, открыв дверь солдату.
– А Николай Фёдорович пока отошёл! – напряжённо сказала она, а Антон впервые услышал имя-отчество декана. У этой секретарши всегда был чуть встревоженный вид, ещё вчера, когда она объясняла Антону с Надей Семёновой, где их группа. Солдат пока что отдал лист ей.
– Задержали меня! – вставил слово Антон.
– Задержали? – ещё больше встревожилась она и стала читать с медленным вздохом. – Хорошо хоть к вам претензий нет! – прокомментировала она солдату, облегчённо улыбнувшись, и продолжила читать.
Солдат тем временем ушёл, оставив Антона декану.
– Я могу только сказать вам, чтобы вы здесь стояли, подождали Николая Фёдоровича.
Рядом с секретариатом находилось расписание – то самое, которое Антон вчера списывал. …И в этом же месте он когда-то ещё перед началом учёбы случайно пощекотал папкой Настю… Но он ничего этого не вспоминал, вспоминаем только мы. Он видел и однокурсников, только из других групп, но от них его снова отделяла незримая, но страшная преграда. Место то же самое, и лица знакомые, но сам Антон уже другой, и всё ему чуждо.
Наконец, он узнал седовласого, невысокого, но коренастого декана вечернего факультета. Он напряжённо говорил с другим студентом, который хотел отпрашиваться. В этот момент попробовал подойти к нему и Антон.
– Извините, я там оставил…
– Сейчас, подождите…
И декан что-то договорил тому и зашёл в секретариат. Ничего не желающий замечать Антон всё-таки заметил, что и у этого студента второй группы вид был тоже подавленный, лицо совершенно трагическое, с каким невозможно ни с кем общаться. Посмотрев на него, Антон как будто посмотрелся в зеркало.
В секретариате Николай Фёдорович принялся за чтение этой дикой записки. Наконец, он резко вышел.
– Так! – громко сказал он, глядя на Антона. – Хиби… – он снова заглянул в листок – Хи-ба-рин! – Антон приблизился. – Значит, то что случилось должен знать проректор по безопасности, это не моя компетенция! Но я просто скажу, что это чудовищно, это стопроцентное отчисление! – декан таращился, и рот его был скривлён. Из той же двери вышел низенький мужчина, ещё ниже декана – в свитере, в очках, с усами и толстыми щеками.
– За что? – рефлекторно спросил парень.
– Как «за что»?! За подделку документа!!
И тут Антон увидел ещё более противное лицо этого мужика – сквозь очки тот выпучил на него глаза, полные ужаса и возмущения, дряблые щёки ещё больше надулись. Они с деканом смотрели на парня как просто-таки на преступника, террориста.
Декан продолжал ещё что-то говорить про то, что этот институт – режимный объект и что-то в этом роде, но до Антона больше ничего не доходило. Наконец, декан с этим мужиком, похожим на бульдога, отошли в деканат. Антон, постояв в обморочном состоянии, решил ещё кое-что спросить. Деканат был с другой стороны от широкой лестницы. Обвинённый подковылял к нему и, наконец, увидел на дверях табличку с полным именем декана: «Прокопов Николай Фёдорович». Он со стуком заглянул и увидел, как декан разговаривает с этим «бульдогом» о чём-то другом, как ни были они шокированы. Когда Николай Фёдорович обернулся на Антона, тот заговорил.
– Извините, а когда мне теперь что узнавать?
– О резолюции проректора по безопасности вы можете узнать, позвонив в секретариат. Случай, ещё раз скажу, беспрецедентный, это войдёт в историю! Ведь я же говорил ещё на организационном собрании, как важен студенческий билет! Я сказал, что даже просто передача – не подделка, а передача студенческого другому лицу – это уже потенциальное отчисление! Вас что, не было на собрании?
– Тридцатого августа? Был.
– Ну, а как же вы так? Наш институт, ещё раз скажу – режимный объект! Кто в других сидит, охраняет? В лучшем случае – бабушки. А здесь – солдаты. И когда солдат увидел, что вы ему показали, то сразу стало ясно, что это липа! В былые времена это была бы пятьдесят восьмая статья и всё – до свидания, все родные!
Презрительно посматривавший на Антона «бульдог» решил тоже заговорить.
– Да, я как только услышал, я просто… – парень слышал неразборчивое бормотание. – Безобразие, прямо скажу – безобразие!
– Я вот ещё уточнить хотел, Николай Фёдорович, вы сказали «это войдёт в историю», это как?
– «Как?» В памяти человеческой останется!
«Бульдог» в это момент вышел.
– Значит, вы каждый год студентам будете рассказывать?
– Нет, зачем, это уж лишнее… Вот сейчас я вам напишу телефон секретаря, чтобы вы узнали, начиная с завтрашнего дня, что будет дальше по поводу вас, – декан протянул Антону листок.
– Хорошо, спасибо, извините за беспокойство! – заговорил уничтоженный Антон.
– Я понимаю, что… – начал было ещё говорить Николай Фёдорович, но Антон уже закрыл дверь…
Да, он закрыл дверь… И стал спускаться к выходу, как ходячий мертвец… Униженный… Растерзанный… Никчёмный… Лишний… Вот та же проходная, тот же солдат, те же родители…
– Завтра сказали позвонить, дали телефон.
– Ну чего? – спросил глазастый солдат, и Антон обернулся к нему.
– Завтра сказали позвонить…
– Да я не тебя! – ответил солдат, он говорил с тем же круглым у той же двери с окошком.
Да, те же родители… Тот же отец… То же презрение…
– И чего ты там написал? – пренебрежительно спросил Игорь и не услышал ни слова. – Уже взрослый человек, должен сам отвечать.
Та же машина… Так же заводится… И Антон так же в неё садится, только на заднее сиденье, потому что не придумывает ничего другого… Оттого, что вокруг всё то же, и с ним начинается то же – беспомощные метания в машине. Он пробует сломать себе палец, уткнув его в сиденье… Что-то не получается… Может, просто недостаточно пытался… Мама включает приёмник, в нём только шипение, но Антон бешено бросается с заднего сидения выключать его… Нахмуренные глаза отца в зеркале заднего вида… Те же повороты, светофоры со стрелками…
Выход из машины, вход в дом, в секцию, в квартиру…
– А если паспорт порвёшь – вообще в тюрьму сядешь! – спокойно говорит мать.
А почему он действительно не сел? Не был страшен тюремный срок, о котором говорил круглый солдат. Было страшно возвращение сюда, где всё так же, неизменно, несмотря ни на что.
– Вот зачем мне теперь жить? Если я даже своим родителям противен?
Валентина в разговоре перевела акцент на то, что Антон нанёс декану обиду, порвав студенческий, оттого его и обвинили в уголовщине. То, отчего Антон особенно мучился – его выражение в объяснительной записке: «…выцарапал свою фотографию».
В этот вечер показывали уже вторую часть «Терминатора». И что самое интересное – Антон его смотрел. Просто, обычно он смотрит это, и это ему нравится. Теперь так уже не нравилось, было только подобие облегчения, когда кончалась реклама. Музыка казалась не только величественной, но и мрачной.
Ужинал Антон за просмотром, в комнате – он не был в состоянии сесть на кухне, где был его отец, смотревший то же самое. Игорь не хотел даже смотреть на сына. Антон также ощущал его бесконечно чужим…
…Таковы незыблемые законы мироздания: реки текут, звёзды светятся, зёрна прорастают, птицы летают, а Антон Хибарин страдает…