В Петербурге в это время происходили неожиданные и малоприятные для путешествующих академиков события. В сентябре 1734 года президентом Академии стал барон Корф. Заботясь об Академии как научном учреждении, он не упускал из виду и другой стороны её деятельности — учебной. В представлении Сенату 24 января 1735 года Корф напомнил, что по замыслу Петра Академия была учреждена не только для дальнейшего совершенствования наук, но и для распространения в России просвещения, и ходатайствовал об основании при Академии семинарии на тридцать воспитанников.
В 1736 году по распоряжению Корфа в Германию в Марбург, к профессору Х. Вольфу были направлены ученики М. В. Ломоносов, Г. У. Рейзер и Д. И. Виноградов. Тогда же по настоянию президента из Москвы в Академию для заведования учениками токарного и механического дела был вызван талантливый русский механик Андрей Нартов.
Андрей Константинович Нартов с 1709 года работал токарем в Московской школе математических и навигацких наук. В 1712 году Пётр I вызвал Андрея Нартова в Петербург, где определил его, как высококвалифицированного токаря, в собственную дворцовую «токарню». Нартов построил там ряд механизированных станков для копированием барельефов и произведений прикладного искусства.
В 1718 году он был послан государем в Пруссию, Голландию, Францию и Англию для усовершенствования в токарном искусстве и «приобретения знаний в механике и математике». По возвращении из-за границы Нартов продолжал заведовать дворцовой токарней, которую он расширил и пополнил новыми машинами, вывезенными из-за границы. Отношения его с Петром были очень близкими: токарня была рядом с царскими покоями, и государь часто сам был не прочь поработать в мастерской.
После смерти Петра все оборудование и принадлежности его токарни были сданы в академию, где долгое время находились без употребления, пока не попались на глаза барону Корфу, загоревшемуся идеей организовать при Академии обучение токарному делу и механике. С этой целью и был приглашен в Академию Андрей Нартов.
Вскоре возле Нартова из учеников-студентов и первых молодых русских ученых сформировался кружок единомышленников, если так можно выразиться, – русская партия. К тому времени Корф был направлен посланником в Голландию, и Академия долгое время оставалась без президента. Всеми административными делами Академии, в том числе и финансовыми, заправлял Шумахер, поощряя и поддерживая одних, создавая препоны в работе другим. С Нартовым у него постоянно происходили конфликты по денежному вопросу, что на фоне расточительства, процветавшего в Академии, не могло не вызвать возмущения Нартова и его сторонников.
*
Зимовать Миллер отправился в Иркутск, куда весною прибыл и Гмелин. Оба они, вероятно, чувствовали свою вину, состоявшую в том, что не отправились, как им предписывалось, на Камчатку. Вернуться в Петербург без разрешения до окончания всей экспедиции они не смели, а на поданные прошения об отставке никакого ответа не было. Они вновь обратились в Сенат за разрешением вернуться в Петербург, просили назначить им замену, обещая на обратном пути провести описание еще не обследованных ими районов Сибири.
«Уже мало встречая нового, - писали биографы Миллера и Гмелина, - не получая никаких других назначений, они скучали и находились в большом затруднении».
Вспоминая Якутскую эпопею, Миллер писал много лет спустя в своей автобиографии: «Многие оные труды причинили мне в Якуцке тяжкую гипохондрическую болезнь, которая препятствовала мне ехать до Камчатки, от которой я и по возвратном моём приезде несколько лет ещё весьма сильно страдал в Санкт-Петербурге».
Далеко не каждый читатель знает, что это за болезнь такая – ипохондрия. Вот, что пишут о ней современные медики: ипохондрия - психическое состояние, характеризующееся переживаниями человека, убежденного в несуществующем заболевании или проявляющего повышенную тревогу по поводу возможных телесных нарушений и серьезной органической болезни.
При ипохондрии наблюдаются: постоянная озабоченность человека своим физическим здоровьем; чрезмерное внимание к своим неприятным телесным ощущениям; непрекращающееся наблюдение за самим собой; склонность к преувеличению незначительных симптомов; приписывание себе несуществующих болезней; излишняя недоверчивость по отношению к врачам и близким людям, которые якобы скрывают истинное положение вещей, связанное с неизлечимым органическим заболеванием; усиливающийся страх по поводу неизбежного летального исхода. Одним словом, это то, что сегодня называют нервным расстройством или психозом.
Что касается причин ипохондрии, охватившей Миллера в Якутске, то мы об этом уже говорили. Можно понять и нервозное состояние молодых профессоров во время их пребывания в Иркутске. Они страшились наказания за самовольство и отступление от инструкции Сената. И не напрасно страшились. В 1745 году подобный проступок совершит Мартын Шпанберг – первый помощник начальника экспедиции капитан-командора Беринга, капитан полковничьего ранга. Он самовольно возвратится из Сибири, за что будет предан суду и приговорен к смертной казни. Правда в 1747 году, накануне казни, государыня отменила приговор, было «высочайше повелено понизить его чином и написать в поручики по флоту».
Так что причины охватившей Миллера в этот период ипохондрии вполне понятны. Но то, что он еще несколько лет страдал от неё по возвращении в Петербург, то тут Миллер явно лукавил. Во всяком случае, если на обратном пути и по возвращении в Петербург им и овладевали новые приступы ипохондрии, то, как увидим, тому были уже совсем другие причины.
В Иркутске же проявления этой болезни вскоре прошли. Безусловно, сыграли в этом роль и утешения полюбившейся ему соотечественницы, которая вместе со своим мужем приложила немало сил для того, чтобы восстановить здоровье Герхарда. Но главной причиной выздоровления явился прибывший в Иркутск Указ Сената от 7 сентября 1737 г., освобождавший их от подчинения В. Берингу. Он разрешал Миллеру и Гмелину вести работы самостоятельно.
Вряд ли, пишут биографы Миллера, это решение было принято обер-секретарём Сената И.К. Кирилловым, который более чем кто-либо другой был заинтересован в успехе и наиболее полных результатах экспедиции. Скорее всего, в этом проявилось сострадательное участие всесильного Бирона.
В начале августа 1738 года Миллер в сопровождении Гмелина отправился вниз по Ангаре в Енисейск, где они пробыли с 25 августа 1738 г. до 27 мая 1739-го года. 20 января они встретили здесь адъюнкта Г. Стеллера. Снабдив его «общими наставлениями» о действиях на Камчатке, и рассчитывая, что все ими препорученное он, как и студент Крашенинников, исполнит, академики спровадили его на Камчатку, а сами надолго задержались в Енисейске.
С получением указа к Миллеру вернулась его уверенность и работоспособность. Он вновь почувствовал себя главой академического отряда, и не намерен был выпускать из своих рук ни Крашенинникова, ни следовавших на Камчатку адьюнктов Стеллера и Фишера с их помощниками. Позиция по этому вопросу нашла яркое отражение в его автобиографии, где он писал: «Хотя я и не был в Камчатке, но оттого никакого упущения не последовало. Господин Гмелин и я послали туда студента Крашенинникова, а потом господина адъюнкта Стеллера, коих мы снабдили общими наставлениями, по коим они всё нами им препорученное исполнили». Эту мысль Миллер неустанно повторял при каждом удобном случае и на обратном пути из Сибири, и по прибытии в Академию, и, как видим, в своей автобиографии, и даже после смерти Крашенинникова.
Нельзя не сказать о том, что Миллер был большим мастером выставлять в выгодном для себя свете даже свои промахи и неудачи. Много лет спустя, он изменит не красившую его причину отказа от поездки на Камчатку, - «гипохондрию». Готовя к изданию книгу умершего академика Крашенинникова «Описание земли Камчатской», он в предисловии будет писать в менторском тоне: «Нельзя было им (то есть ему и Гмелину) препроводить на Камчатке несколько лет, когда кроме описания оной находилось для них множество других дел в Сибири, которых упустить им не хотелось. Потому разсудили они за благо послать на Камчатку надежного человека (студента Крашенинникова), и к сему делу снабдили его инструкциею, предписав ему довольное наставление во всем том, что на Камчатке примечать и исправлять надлежало, а когда случалося ему в делах, до наук касающихся, какай трудность, … то отправляли они к нему при всяком случае вновь наставления». Как видим, здесь уже нет даже намека на «тяжкую гипохондрическую болезнь».
*
Новым источником вдохновения и толчком к активизации работ послужил Миллеру именной указ императрицы Анны Иоановны и Сената, вызванный проблемами развития взаимоотношений с Китаем. Миллер писал в своей автобиографии: «По имянному государыни императрицы Анны Иоанновны от 1 февраля 1740 года, так же и по сенатскому от 8 февраля того же года указам, сочинил я для господина статского советника Ланге некоторые известия в пользу его негоциации (то есть торговых переговоров, - В.Б.) с китайским двором … ».
Шведский инженер Лоренц Ланг был человеком недюжинного ума и большой предприимчивости. Он был принят на русскую службу еще Петром I и несколько раз исполнял дипломатические миссии в Китай, тем самым сыграл немалую роль в установлении с Китаем дипломатических и торговых связей.
В 1715 г. Пётр I поручил ему сопровождать ко двору китайского императора Канси английского хирурга Томаса Гарвина. В 1719 г. в чине секретаря он вновь побывал в Китае с посольством Измайлова; по отъезде Измайлова из Пекина в марте 1721 г. Ланг остался там в качестве резидента и прилагал все усилия, чтобы добиться от китайского правительства согласия на установление торга. После почти 1,5-годовых безуспешных усилий выехал в августе 1722 г. обратно. А в 1739 году Ланг был назначен вице-губернатором Иркутска
Так вот в 1740 году Миллером была выполнена для Ланга обстоятельная рукописная работа «История о странах, при реке Амуре лежащих». «Намеренье было, – писал Миллер, – очерк этот положить в основу трактата с Китаем об установлении границ». Он дал «с возможною точностью» описание не только Амура, но и впадающих в него рек и речек, подчеркнув, на что, по его мнению, следовало обратить особое внимание при заключении договора о границах.
Эта записка ставила целью доказать с экономической и с политической точек зрения целесообразность захвата Амура. «Положение Амура, – писал Миллер, – возбуждает в каждом желание, чтоб Россия опять получила во владение сии берега или, по крайней мере, приобрела право плаванья по ним к Камчатскому и Японскому морю». Указывалось, что «можно в окрестностях Нерчинска строить морские и транспортные суда, снабдить их там всякого рода припасами и плавать на них вниз и вверх по Амуру беспрепятственно».
Отмечалось значение Амура для развития русского экспорта на Дальний Восток: «может начаться торговля с Индией, даже торговля с самим Китаем может производиться удобнее или по морю или посредством реки Шингала». Наконец, с большой осторожностью Миллер позволил себе намекнуть на значение Приамурья, как базы новых колониальных захватов на Тихом океане: «намерения относительно Японии и Американских открытий легче приведутся в исполнение».
«Если китайцы думают, что по смыслу Нерчинского договора все впадающие в Амур реки и ручьи с их источниками должны оставаться за Китаем, - писал Миллер, - то стоит только сослаться на свидетельство иезуитов, присутствовавших при заключении договора, чтоб показать несправедливость их притязаний... Составленный иезуитами протокол нерчинских переговоров, мимо желания составителей, содержит в себе известие в пользу России».
Ту же цель, - служить «российской претензии в пользу» преследует и написанная Миллером статья «Изъяснение сумнительств, находящихся при установлении границ между Российским и Китайским государствами в 1689 году».
Наконец, назначение специального исследования: «История о странах, при Амуре лежащих, когда они состояли под российским владением» –доказать, что «тамошняя страна прежде китайского владенья принадлежала до Российского государства, что россияне несправедливым образом премогающею силою неприятелей из оной выгнаны и что еще несправедливее насильственным мирным заключением при Нерчинске она за китайцами осталась».
В работе 1739 года «Географическое описание и современное состояние Нерчинского уезда Иркутской провинции в Сибири» Миллер рекомендовал построить в Нерчинске вместо ветхой деревянной крепости - каменную. В дополнение к ней заложить еще одну крепость на мысу у слияния рек Шилка и Аргунь, которая «могла бы служить одновременно судовой верфью и провиантским магазином, когда будет необходимость предпринять действия против китайцев на Амуре». Одним из планов в решении вопроса о судоходстве по Амуру Миллером предусматривалась организация плаваний по реке вооруженных судов.
Упоминая в своей автобиографии о материалах, переданных Лангу, Г.Ф. Миллер добавлял, что из этих известий «что напечатать можно было, внёс я в историю о реке Амуре, напечатанную в «Собрании российских историй» и в «Ежемесячных Сочинениях» (речь идет о статье «История о странах при реке Амуре лежащих, когда оные состояли при Российских владениях», опубликованной в 1757 году).
Нельзя не обратить внимания на эту оговорку Миллера, - «что напечатать можно было». Она свидетельствует о том, что в «Ежемесячные сочинения» и «Собрание российских историй» попало лишь то, что, по мнению Миллера, можно было напечатать. То есть это была выборка из материалов, переданных Ланге.
В полном объеме работа, написанная Миллером для Ланга, была в 1766 году опубликована в Амстердаме на французском языке. В ней нашли отражение в том числе и подвиги Ерофея Хабарова, «завоевавшего Амур», и Миллеровские «сумнения» по поводу справедливости Нерчинского договора, и его рекомендации русскому правительству в части силового возвращения Амура. Все эти сведения стали достоянием не только европейских правителей, но и правителей Китая. Насколько это было «на пользу» России – судить читателю.
Забегая вперед, нельзя не сказать о том, что два года спустя, - в 1768 году была издана на немецком языке и стала достоянием Европы «История Сибири» Фишера. В отечественной историографии её автора часто называют «бледной тенью Миллера», а его труд - примитивным сокращением Сибирской истории, написанной (недописанной) Миллером. При этом якобы целиком основанной на собранных Миллером материалах.
Это не соответствует действительности уже хотя бы потому, что в «Истории …» Фишера дана обстоятельная и критическая оценка хабаровского «войска», которое своим разбоем, грабежами и массовым уничтожением приамурских аборигенов привела к неблагоприятному для России развитию там событий, неудаче забайкальской экспедиции Афанасия Пашкова и, в конечном счете, потере Амура.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что уже в XVIII столетии за пределами нашей страны появились статьи и книги, в которых давалась резко отрицательная характеристика Хабарову. Об этом писал наш современник историк Б.П. Полевой.
Военно-политические идеи Миллера не остались без внимания правительства. В середине 1750-х гг. для подготовки плаваний по Амуру были приняты конкретные меры, их реализация была возложена на специальную секретную Нерчинскую экспедицию, возглавлявшуюся Ф.И. Соймоновым. По распоряжению Коллегии иностранных дел тогда же рассматривался и вопрос о строительстве верфи на месте слияния Шилки и Аргуни. Однако власти Китая узнав о русских планах из зарубежных публикаций того же Миллера, резко и негативно отреагировали на них. Из-за нежелания правительства обострять отношения с Китаем эти проекты в XVIII веке так и не были реализованы.