С войны на фото
Два на полтора*
Отца он не помнил. В ящике письменного стола мать хранила маленькую - два на полтора - фотокарточку человека в фуражке с капитанскими погонами. Тут же, завёрнутые в чистую белую тряпицу лежали два погона капитана Советской армии. Это было всё.
Он не считал, что жизнь как-то несправедливо с ним обошлась. На улице никто не задавал никаких вопросов. Слова "отец погиб на фронте" знали все. Был ещё хромой председатель колхоза, плотник с искалеченной несгибающейся рукой и старик-шофёр на лендлизовском студебеккере, который потом, по окончанию лиза, пришлось отдать американцам.
Они были эвакуированные и мать работала учительницей в школе. Русский язык и математика. Всё, что положено для окончания сельской четырёхлетки. Тогда обязательное образование завершалось четырьмя годами.
Они были эвакуированные из города. Мать любила играть на пианино и петь арии из опер. У неё был красивый грудной голос. Один раз сторож услышал доносящиеся из окна звуки. "Из бывших?" С тех пор она пела только народные песни. Она знала много украинских песен. Они такие мелодичные.
Мать хотела, чтобы он учился музыке. У плотника каким-то чудом сохранилась довоенная балалайка. И за какую-то, уже неизвестную мзду, плотник научил его играть на трёх струнах "Во саду ли, в огороде". На этом его музыкальное образование закончилось.
Как-то из города приехала телега. А там, в соломе, обложенный кусками льда, стоял бидон с запотевшими стенками.
- "Мороженое!"
Никто никогда не слыхал этого слова. Босоногая детвора понеслась к площади перед школой. Это было... Это было... Неслыхано! Продавщица в запылённом, с утра белом халате, искала ложкой в глубине бидона, стараясь зачерпнуть не совсем ещё растаявшую массу, и пытаясь соорудить побольше горку для самых чумазых, одетых в перешитые не по размеру штаны и гимнастёрки. Кучер на передке смотрел и качал головой. Все знали, чьи это гимнастёрки.
Это событие долго было темой для различных разговоров и обсуждений. И вот, подкопив, кто сколько смог свои копейки - у кого-то оказалось десять, а кто-то смог разными путями насобирать целых пятнадцать, мальчишки отправились в город. До города идти было часа четыре, если не валять дурака и сразу направиться через поле и потом небольшую рощицу. Взрослые правда предупреждали, что идти надо только по дороге, потому что в полях и лесах было полно неразорвавшихся снарядов и мин, но кто из нас знает , как правильно? К тому же, вы хотите, чтобы мы обернулись до ночи, так?
Таким образом, выйдя с утра, и перекусив горбушкой хлеба на привале в роще, компания добралась до города и смогла найти площадь, где со специальной тележки продавали мороженое.
О, мороженое! Не полурастаявшая бесформенная масса, которая тряслась полдня на телеге по жаре. Нет! Шарики белого и даже розового цвета, холодные настолько, что сводило горло. Они стояли кучкой, ели это мороженое и глупо смеялись друг другу, потому что все внезапно и одновременно потеряли голос.
Они смеялись, потому что пришли в город и нашли это мороженое. Они смеялись, потому что гудели от усталости их ноги; потому, что было так вкусно, и ещё потому, что им казалось очень смешно, что никто из них не мог сказать ни слова в миг простуженным горлом. Это было правда очень смешно!
Они ели мороженое и это было лучшее мгновение этого лета.
И вдруг смех затих. К тележке, с которой продавали мороженое, подошли ребята. Красивая подогнанная чистая форма. Фуражки. Ремни. Погоны. Они были очень горды своей ладной формой. Они чувствовали на себе восхищенные взгляды. Они знали - кто они. Нет, конечно ещё не генералы. Просто потому, что пока надо закончить училище. Но потом...
Он смотрел на ладную форму, на погоны и фуражки и как же ему хотелось быть там, среди них! Но кроме этой формы с фуражками, он ещё видел мальчишек - обыкновенных мальчишек, только - накормленных и сытых. А он помнил, как он собирал у кухни картофельные очистки, на которых старый солдат нестроевой службы, зная это, оставлял потолще белесый слой, чуть-чуть посильнее заглубляя нож внутрь. И ещё он смутно помнил, хотя не знал, откуда, как он отдирал с обратной стороны забытой кухонной доски осклизшие мучные остатки, из-под которых неторопливо уползали жирные представители неизвестных живых форм непонятной формы и цвета.
Он это помнил.
Первое, что он, вернувшись вечером из города, объявил матери, это то, что он будет поступать в Суворовское училище. Он - сын погибшего офицера и он имеет право. Он знал, что его примут. Это все знали и все это говорили. У него будет новая ладная форма с погонами и фуражкой. Он сказал это ребятам на обратном пути и все ему завидовали. Он не сказал, что он будет есть кашу каждый день. Главное - это форма. Он будет поступать в Суворовское училище.
- Нет!
- Почему?!
- Я не разрешаю.
Он не верил своим ушам. Все его мечты, такие прекрасные, всё, о чём он думал на обратной дороге, не замечая усталости, времени и расстояния, о чём взахлёб рассказывал замолчавшим товарищам - всё это рушилось за один миг из-за одного слова "нет!". И это - его мать! Он почти ненавидел её.
- Но почему?!!
И вдруг он увидел её глаза.
Он сидел на заборе в рваных коротких штанах до колен, смеясь над своей выдумкой и вдруг увидел мать. Он навсегда запомнил её глаза - как она бежала к нему, сидящему на заборе и хохочещему во всё горло - было так смешно кричать не очень понятные слова: "Фрицы, яйки, молоки!", повторяя резкие гортанные звуки - как говорили солдаты, заходя в хату чтобы потребовать у хозяйки продукты. Это были такие смешные слова! Он придумал такую весёлую шутку!
Услышав эти слова, соседка, задыхаясь, бросилась к матери. И мать вскочила, и, как была, бросилась во двор, к нему, чтобы стащить его с забора.
И он видел её глаза.
И ещё он вспомнил.
Он вспомнил, как их вели по улице, как остановились за селом. Как мать вдруг толкнула его куда-то вниз, тяжело упала на него сверху и тут же загремели хлопки и рядом стали падать другие люди. Он помнил, как больно мать зажимала его рот рукой. Он не понимал почему, но ему было очень страшно среди шума и криков и хлопков. Кричать он не мог. Мать лежала, тяжело придавливая его собой к земле и больно зажимая рот рукой. Он не помнил, сколько они пролежали так. Когда стемнело, мать вытащила его наверх и они пошли назад в село . Потом они с матерью долго сидели в подвале у соседей. Очень долго. Изредка в потолке открывался люк и им спускали вниз немного еды. Он вдруг вспомнил - эта забытая кухонная доска с осклизшими остатками муки... это - оттуда. Из того подвала.
Он это вспомнил.
Ему было пять лет.
А отца он не помнил. Только фотокарточка. Маленькая. Два на полтора. С войны.
В Суворовское он поступать не стал.
________
* Из стихотворения автора
Автор не претендует на историческую непогрешность повествования.