ЧЕРЕЗ ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ
Г Л А В А 8
Дорог нет. Идем колоннами, но каждый сам себе выбирает колею. Первые машины где-то при слиянии песчаной равнины с горизонтом. Равнина однообразна, серо-желто-коричневого цвета. Ни кустика, ни холмика, только иногда «дымятся» от порывов ветра небольшие нагромождения песка. Хочется пить, но не воды из канистр, что у нас есть, а свежей, холодной. Везде песок: на зубах, на коже, в глазах, в одежде, никуда от него не спрячешься.
На исходе третьих суток колонна прибыла к месту очередного привала. Передышка перед следующим броском – через Хинган. Нас официально предупредили об изобилии в Монголии ядовитых насекомых, в том числе скорпионов. Кроме того, нам не раз встречались ветхие заграждения с с красными тряпочками - предупреждение: туда нельзя, там чума. Да, Монголия – это не Европа.
На привале сразу начали готовиться к ночлегу. Всех замучила жара, пыль, песок. Рыли землянки, использовали старые, видимо, до нас здесь кто-то располагался. В землянках поставили коптилки в гильзах от снарядов, постелили, что было, и спать. Ночью здесь прохладно. Уснули мгновенно, но, увы, не надолго. Проснулась от какого-то жжения кожи, я буквально вся горела. В свете коптилки кожа показалась красной и неровной, заметила, что краснота шевелится, и поняла – это нашествие клопов. Они набросились на всех, и было их такое скопище, что даже трудно представить. Спать больше никто не смог. Все выходили на свежий воздух, трясли одежду, постель и искали спасения на ветерке.
Монгольское небо чужое, с иным расположением созвездий, но оно тоже южное и очень красивое. Кто находил знакомое созвездие, радовался как привету с родной земли.
На другой день командование разрешило нам съездить на озеро, кажется, единственное пресное озеро в Монголии - Буир-Нур. Озеро не очень глубокое, но зеркало воды такое, что противоположный берег лишь угадывался, сливаясь с горизонтом. Оно открылось перед глазами, как мираж, как что-то нереальное - громадная чаша с голубой водой. На воде рыбаки тянули сети, выгружали рыбу в лодки. Была такая мирная картина. Не верилось, что мы едем на фронт, что где-то, совсем недалеко, идет война. Квантунсвая армия противостоит нашей с упорством, достойным лучшего применения. От театра войны нас отделял горный хребет Хин-ган. Что нас ждет?! Но перед глазами вода, и все бросились купаться. Смыли дорожную пыль и усталость, песок пустыни и воспоминание о «клопиной» ночи.
Как-то уж очень быстро подошли сумерки. Разожгли костер. Какой же это чудо - живой огонь! Все сидели у костра, и каждый думал свою думу, даже разговаривать не хотелось. Сумерки сменились ночью, на юге быстро темнеет. Тишина. Нет никакой стрельбы, даже отдаленной, нет суеты. Ухо улавливает лишь шорох воды о песчаный берег. Исчез горизонт, небо слилось с водой, звезды перекочевали в озеро и плавно качались на его пологих волнах. В костре потрескивал огонь, у него своя жизнь: он то затухал, то вспыхивал, создавая маленькие иллюминации. В костре что-то вдруг треснет, взорвется тысячью искр, ярко засветится, мгновение спустя огонь спадет, искры угаснут. Вспоминалась сказочная, таинственная ночь, описанная у Алексея Максимовича Горького в Старухе Изергиль. И по внезапно нахлынувшему желанию поделиться своим восприятием окружающего я сказала: смотрите, а вон тень Ларры бродит. Все стали смотреть по сторонам, а там действительно что-то бродило, неуловимое в ночи. То ли отблески от костра, то ли испарения с озера, гонимые движением ветерка. И все заговорили. Что за Ларра? Расскажи. И я рассказала и легенду о Ларре, и легенду о Данко. Много лет прошло с тех пор, но эта ночь на Буир Нуре не теряет своего волшебства даже в воспоминаниях.
После ночи на озере был тяжелейший переход через Хинган. Узкая каменистая дорога, крутизна, надсадный рев моторов, невозможность маневра. Страшное напряжение. Неосторожный поворот, и можно полететь вниз. Слышно, как скрипят тормоза, машины идут близко, очень близко одна к другой. Но вот и Хинган позади!
Наша часть входила в состав Забайкальского фронта. И здесь мы обеспечивали связь фронта с Москвой, с Верховным Главнокомандующим через всю страну. И опять мы очень гордились своей миссией. Наши подразделения действовали в Мукдене, Цицикаре, Харбине, в Порт-Артуре и еще где-то. После Хингана меня зачислили в оперативную группу и отправили самолетом в Чан-Чунь для обеспечения оперативной связи с подразделениями, обслуживающими непосредственно фронтовые части. В самом Чан-Чуне гасли последние очаги сопротивления Квантунской армии. Еще раздавалась, но уже какая-то беспорядочная, стрельба, отдельные выстрелы, улицы еще были захламлены, но уже появлялись гражданские люди. Чувствовалось, что город начинает жить мирной жизнью.
И если на Западе мы фактически встретились с такой же жизнью, как наша, то Монголия, затем Манчжурия и Китай поразили нас своей непохожестью. Мы попали в совершенно иной мир. Первое, что меня поразило из увиденного в Чан-Чуне - рикши, живые рикши. Особенности архитектуры радовали как оригинальные картины в галерее, но еще не затронули чувств, а вот рикши, когда одни люди едут на других, и то, что здесь это явление совершенно обычное, у меня не укладывалось ни в сердце, ни в уме. Я мысленно пыталась посадить себя в коляску рикши и понять чувства, но даже мысленно не могла преодолеть барьер. Помню случай, упал рикша. Не знаю почему, не видела. Сразу собралась толпа, наши его поднимают, хотят помочь. Подошел китаец, посмотрел, махнул рукой, предрек безнадежно «домайла» и ушел. Запал в душу этот факт, как отражение чего-то глубинного, что не совместимо с понятием человеческого достоинства, чести. Какая-то обреченность. Каждый день я видела рикш, которые возили грузы, людей, размалеванных красавиц, которые гордо восседали в колясках, а их густо покрытые краской лица выражали даже некоторое самодовольство. Я потом разобралась, что такая раскраска – признак принадлежности к определенной категории женщин.
Большинство китайцев ходили в длинных черных одеждах, завязанных внизу по бокам черными тесемочками. На голове у мужчин длинные волосы, собранные сзади в косички. Китаянки в халатах, очень многие с детьми, привязанными на спине. Сидят там малыши, как в мешочке, одна головка торчит или лежит сонная на спине у матери. Никогда китаянка на улице не понесет ребенка на руках. Японцы многие в европейских костюмах. Вообще каждый японец в Китае – это самостоятельное явление, с постоянным выражением самозначимости на лице, а когда приходилось с ними контактировать - обязательная слащавая улыбка. Китайцы, наоборот, не стремились выражать индивидуальность, они масса, объединенные, как униформой, национальной одеждой, единообразной прической, видимо, нищетой, желанием быть незаметным в общей массе. Помню, ехала в Харбин поездом. Для русских был всегда выделен специальный вагон. Когда я вошла, в вагоне было мало людей, среди них несколько китайцев. Вошел патруль и приказал всем китайцам покинуть вагон. Местными властями им запрещалось ездить в русских вагонах. Я в душе возмущалась, что китайцам предложили покинуть вагон, думала, подумаешь, велик ли ущерб, если пять-десять человек проедут бесплатно. Но когда китайцы стали выходить из вагона, я поразилась - более ста человек. И все думала, где же они помещались, как же надо сжиматься, чтобы так уплотниться и быть незаметным. И все ушли безропотно, опустив голову, чуть пригнувшись.
Видимо, быть такими их приучило длительное господство японцев, выработало в них умение приспособиться, хитроватость и даже жуликоватость. Но все эти качества вторичны, производные от условий жизни. Впервые, именно в Китае, я увидела, что такое нищета, побывав в некоторых районах, где живут бедняки. Тесно прижавшиеся друг к другу не дома, даже не домишки, не избушки, а нечто, чуть побольше наших дворовых туалетов, и там живут семьями. Мы называли такие места «шанхайчиками». Сами же китайцы - народ рослый, красивый, терпеливый, и мне понятна их приверженность народно-революционной армии Мао Дзе Дуна.
Город Чан-Чунь, где дислоцировалась наша часть - большой город с населением не в один миллион человек, и тянется он километров на двадцать-тридцать. Улицы, кроме окраинных, широкие, просторные, как бы украшенные часто встречающимися пагодами с красиво изогнутыми крышами, где постоянно что-то курилось. Много особняков, это, как правило, японские дома. Совершенно самостоятельным явлением в жизни города являются базары. Их приближение ощущаешь за несколько кварталов и не шумом, а запахами, во всяком случае, так ощущала я. Помесь чего-то кислого с запахом морских водорослей, такой специфический у них рассол. У каждой нации свои особенности во всех проявлениях жизни, в том числе и в приготовлении пищи. У нас рассол делается из воды, соли и специй, а у китайцев водоросли с добавлением каких-то компонентов являются рассолом. Очень интересен на базаре рыбный ряд. Рыбы громадные, лежат прямо на земле, с огромными головами, с пастями, заполненными множеством острых зубов. Произвел впечатление на меня и рыбный ряд. Целые туши, вернее, их половины, разрезанные вдоль, и без единой косточки, видны лишь пазы от ребер. Интересен и ряд, где продавались куры и другая птица. Все они бегали живые за оградой маленького дворика. Выберешь понравившуюся тебе, и продавец через 5-7 минут принесет ощипанную, очищенную курицу, похвалит ее, а для русских добавит: курица ни жеребеза, т.е. это курица – не петух. Пустяк, а приятно. До сих пор эта фраза в китайском варианте хранится в моей памяти со всеми оттенками и вызывает улыбку.
После капитуляции Японии наша страна подписала с Гоминданом договор о соблюдении нейтралитета. Китайская народно-революционная армия вела бои на юге Китая и продвигалась к северу. Редкие дни были спокойными. С наших постов связи, которые обслуживали линии «ВЧ», часто поступали сигналы, что пост окружен хунхузами, они требуют оружие. Наши солдаты, как правило, в бой не вступали, отдавали оружие. Нам довольно трудно было ориентироваться в этой обстановке - или это действительно хунхузы (так называли бандитов), или это части народно-революционной армии. Мы в просторечии всех называли одним именем - хунхузы. Как правило, они забирали оружие и другую технику, а солдат не трогали, а наши и не очень сопротивлялись.
Ожидали, что вот-вот произойдет восстание в поддержку народно-революционной армии. Напряженное ожидание «висело» в воздухе. Лично мной любые выстрелы воспринимались: «кажется, началось». А потом оказывалось, что это китайцы своими хлопушками отмечают какой-нибудь очередной праздник. Их хлопушки взрывались по звуковому эффекту, как настоящие выстрелы, а если их одновременно много, то можно и обознаться.
Однажды наше командование официально получило сообщение, что на такое-то число в двадцать четыре ноль-ноль ожидается народное восстание. Нас экипировали по фронтовому варианту, пополнили запас патронов, выдали гранаты, перевели на казарменное положение. Стояла напряженная тишина. И именно в 24.00 обрывается связь «ВЧ» к нашему командиру. Мы пошли искать повреждение. Я с двумя связистами и радист Николай Татаренко по собственной инициативе. Мы шли по линии, вернее, вдоль линии, напряженно всматриваясь вверх на провода. А город такой громадный, такой темный - ни огонька, такой чужой. Чужие дома, и кто его знает, чего можно ожидать. Идем молча, оружие у все наготове, ищем обрыв, высвечивая провода фонариком. По пути нам попалось большое здание, явно нежилое, на дверях вывески на японском и английском языках, и мы прочитали «банк». Наш радист Микола заулыбался и сказал: Давайте банк ограбим, а? Его слова были настолько несовместимы с обстановкой, с нашими мыслями и заботами. Он сделал как бы шаг из мира реальности в мир детективного приключения.. Все заулыбались и, принимая условия игры, стали строить планы и распределять роли, и так рассмеялись, что напряжение полностью спало. И дома не казались такими чужими и враждебными, и ночь не такая темная. Вскоре мы нашли повреждение: наши провода утащили километра на полтора по улице. Может, случайно, а, может, и специально. Мы восстановили связь, включились, доложили с линии и уже совсем в другом насроении возвратились домой. А восстания, как такового, в этот день так и не было.
Но были и другие моменты. Наша автослужба располагалась в некотором отдалении от основной территории части. Этот пост доставлял нам много хлопот, попытки нападения на него были нередки. Там постоянный пост из состава караула, но он был немногочисленный. Однажды я дежурила по части и получила сообщение с этого поста, что вооруженные бандиты пытаются увести технику. Подняла караул «в ружье!». Поставила задачу, разделившись на две группы, чтобы подойти к автопарку с двух сторон и не дать нарушителям уйти, доложила начальству и бегом на происшествие. Мы сразу обнаружили нарушителей, не дали никому уйти, задержали пять человек, кажется, всех. Среди них были двое русских, во всяком случае, говорили по-русски. Вели они себя ужасно, сопротивлялись, грязно ругались, а когда узнали, что их задержали воины во главе с командиром-женщиной, так вообще взбесились. Пришлось нашим ребятам принять соответствующие меры, и вообще наши вели себя как настоящие рыцари. Предупредили задержанных, что если услышат еще хоть одно нецензурное слово , то пусть пеняют на себя. И выразительно направили на них автоматы. Подействовало. Бандиты понимали, что нас ни в чем не обвинят. За эту операцию весь состав караула получил благодарность в приказу по фронту. И я тоже от командующего фронтом. Среди задержанных один японец был ранен, рука у него висела, как плеть, он весь дрожал, мы его передали в медчасть.
Наши офицеры- молодежь подсмеивались надо мной, рассказывали байки, что я якобы чуть не сорвала нейтралитет, влетела в кабинет к гоминдановскому коменданту, на шее у меня автомат, в руке пистолет чуть не дымится, что якобы комендант очень испугался, что я его сейчас же пристрелю. Шутники. Я в части была одна девушка-офицер и, Боже мой, как мне иногда бывало трудно и даже тяжело. И поплакаться некому. Спасало чувство юмора. На всякие шутки отвечала тем же, смеялась вместе с шутниками или просто не обращала внимания. Если приходилось очень туго, плакала только в одиночку.
В Чань-Чуне нам наконец-то вручили награды, с которыми поздравляли еще на Западе, но вручить не успели. Я получила орден Красной Звезды, медали «За взятие Будапешта», «За взятие Вены», «За победу над Германией», «За победу над Японией». Жаль только, что так поздно, и домой я заезжала без них. Но лучше позже, чем никогда.