ЧЕРЕЗ ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ
Г Л А В А 6
Путь от Москвы к фронту был довольно долог. Не помню последовательности населенных пунктов и городов, через которые сначала ехали поездом, потом на попутках и пешком. И вообще как придется. Но впечатления о некоторых моментах сохранились на всю оставшуюся жизнь. Помню лишь название Школа, где мы догнали остатки «хозяйства Литвинова». Нас радушно встретили, угостили коричневым сахаром (в этих местах сахарозаводы) и дали ориентир, куда двигаться к штабу части. К селениям Цыбулывка, Фундуклеевка, через которые лежал наш путь, мы продвигались на платформах со снарядами. Перед какой-то речкой, что несла свои воды по дну глубокого оврага, платформы остановились. Моста, конечно, не было. Нам сказали, что дальше надо идти пешком. Через овраг с речкой были проложены шпалы, на них лежали рельсы, а на чем все это держалось, не видно. Было такое впечатление, что все это висит в воздухе. Кто-то предложил взяться за руки цепочкой, крепко держаться друг за друга и медленно шагать по этим шпалам. Мы с Марией оказались где-то посредине цепи, нас разделяли мужские руки. Расстояние между шпалами большое, все это сооружение качалось, идти было очень страшно. Ребята все время предупреждали: Не смотри вниз. Все внимание на шпалы. Оступишься – можем не удержать. Спасибо им, этим бывалым, добрым фронтовикам. А тут еще все время где-то совсем рядом с нарастающим гулом летали снаряды. Меня, естественно, такие звуки страшно отвлекали, но ребята не обращали на них внимания, ну и я перестала таращить глаза вверх и по сторонам. А я-то считала себя бывалым солдатом.
Когда перешли на другую сторону реки, стало уже темно, и идти дальше было опасно, можно было попасть не туда, куда надо. Нам посоветовали дождаться утра и потом пуститься дальше в путь. На пути попалась хата, в которой были старик и старушка. Они нам дали кожух, постелили его на пол, и мы с Марией, как в омут, погрузились в сон. Утром пошли продолжать поиски штаба хозяйства Литвинова.
Штаб все время ускользал от нас. Но мы его все-таки догнали, и в первый же день мне вручили взвод солдат-мужчин. Правда, мужчинами, как и солдатами их можно было назвать лишь условно. Все 1926 года рождения, небольшого роста, совсем дети. Моя задача учить их в пути радиосвязи, организовывать быт, т.е. питание, отдых и самостоятельно следовать за частью. Марию Рыкалину направили в батальон командиром взвода связи. В штабе никто ни о чем не спрашивал. Отдавали приказы, распоряжения. Иди и выполняй. Переночевав в штабе, мы двинулись в путь. Все вопросы надо было теперь решать самостоятельно. И не только за себя. Спасибо, помкомвзвода у меня был бывалый: прошел финскую, по возрасту он был, как мой отец, звание – старший сержант. В критические минуты он меня успокаивал: Ничего, доченька, сейчас что-нибудь придумаем. Мы шли пешком, утопая в грязи со снегом. Иногда везло, и нас на КПП сажали в машины, чаще на платформы со снарядами. И мы при всем при этом занимались: изучали азбуку Морзе, устройство радиостанции РБ, учились входить в связь и т.д.
Конечно, получение такого задания никак не совмещалось в моем сознании с боевой деятельностью. Заботы о ночлеге, о питании солдат (у нас был сухой паек), знакомство на практике с термином «бабушкин аттестат», забота о солдатских ногах и портянках, которые ребята почему-то все время теряли, и прочие «мелочи» доводили меня до отчаяния и были мне не по нутру. Я рвалась на фронт, туда, где опасно, где стреляют. Радовалась, когда ощущалась непосредственная близость фронта, появлялась авиация, слышались раскаты артиллерии, на дорогах тшательно проверяли документы, всякие запреты: туда нельзя, сюда запрещено, идите в обход. Появлялся какой-то звуковой фон, который вселял тревогу и волнение от ожидания чего-то необычного. На дорогах меня с моими солдатами тут же заметили и окрестили 2детский сад». Иногда при проверке документов один КПП созванивался с другим. Говорили примерно такое: Пропусти этот детский сад, я документы проверил, посади их на машины, они спешат на фронт.
Как живая картинка, всплывает в голове продвижение по узкоколейке на платформах со снарядами где-то ближе к Карпатам. Как игрушечный состав и паровозик с детских аттракционов. Из него высовывается машинист и кричит: Давайте, ребята подтолкнем, а то не вылезем. Все, кто был на платформах, дружно прыгали и толкали их, помогая маленькому паровозику. Наверху, куда паровозик, тяжело пыхтя, все-таки выбирался, все опять прыгали на платформы, и движение продолжалось. Всю дорогу мы учились, как только появлялась возможность собраться вместе. С частью соединились где-то после Знаменки. Учеба закончилась. Я передала взвод штабу для распределения радистов по батальонам, вздохнула с облегчением и в первый же день написала на имя командира части рапорт. В рапорте было что-то вроде: я не для того оканчивала училище, чтобы считать портянки, я радист и прошу использовать меня по назначению. Что тут было! И вспоминать не хочется.
Меня отправили в трехсотый батальон командиром взвода связи. Но, видимо, мой рапорт запал кому-то в мозги, так как через сравнительно короткое время меня вызвали в штаб полка и назначили командиром радиостанции. Помог случай, на рации погиб механик, куда-то перевели начальника, а меня назначили на его место.
Радиостанция была одной из самых мощных, что были на вооружении в нашей Армии – РАФ КВ-3 с передатчиком КС-2С-М. Для меня это была радость. Работа казалась очень интересной. Каждый день сеанс связи с Москвой со ставкой Верховного главнокомандующего. В мои обязанности входила еще шифровка и расшифровка. Все ужасно секретно. Приняла радиостанцию, познакомилась с экипажем: старший радист Погасян Грачек Оганесович, радист Микола Татаренко, механик Танаков, три телефониста, среди них Касимов, шоферы, электрик. К радиостанции был придан коммутатор на 50 абонентов для внутренней связи, электростанция для своих нужд, радиостанция РСБ бис для связи с батальонами, входящими в состав нашей части, шлейф ВЧ от вышестоящего оперативного начальника и другая техника. У нас было две автомашины, на одной «Интернационал» с утепленным кузовом, смонтирована рация, а на второй ГАЗ-АА антенное устройство и вся остальная техника.
Незабываемые волнительные минуты выхода на связь. Наденешь наушники и как будто окунешься в иной мир, мир, полный своеобразной жизни звуков: многоголосый хор чужой речи, то наплывающий, то замирающий, то вспыхивающих, то исчезающих звуков морзянки, каких-то сигналов, переплетающихся, наплывающих друг на друга, то вдруг, кажется совсем рядом, переговариваются открытым текстом на чистом русском языке, а ты в этой вакханалии звуков ищешь только один, нужный тебе. Его узнаешь из сотен других каким-то десятым чувством, а он то появляется, то замирает и пропадает, и ты опять ищешь знакомое и близкое по тембру, по скорости, по почерку радиста ти-ти-ти-та, ти-ти-ти-та – это сигнал настройки. Иногда атмосферные помехи, чаще искусственное глушение делали работу почти невозможной. Но потом пойдут каскады звуков тире-точек, которые радист записывает на бланке, превращая их в цифры, в которых зашифрован смысловой текст. Тогда мы работали простым ключом, скорость по современным понятиям совсем невелика, но это был общий уровень.
Мы искренне гордились, что у нас такая мощная радиостанция, что мы держим связь со всеми пунктами дислокации, по которым проходил наш фронт, и доставляем необходимые сведения в Москву, в ставку Верховного Главнокомандующего. Подразделения нашей части осуществляли связь тремя видами: постоянка, кабельно-шестовая и радио. Постоянка была наиболее устойчивой формой, кабельно-шестовая - наиболее мобильная, а радио – как дублирующая. Наши подразделения как бы прокладывали дорогу связи фронта от командующего армией до Верховного. В любое время дня и ночи Верховный, подняв трубку, мог говорить с любым фронтом, с любым командиром. Это очень ответственно.
На пути выстроенной нами «дороги» связи стояла очень сложная техника, которая принимала разговорную речь, обрабатывала ее токами высокой частоты, превращая в очень своеобразное, неоднородное булькающее гудение проводов, усиливала их, направляя в нужную сторону. В мгновения эти сигналы оказывались в Москве, а там опять умные машины снимали токи высокой частоты, расшифровывали сигналы, и они поступали в телефонный аппарат, как обычная разговорная речь. Нашим подразделениям было очень тяжело работать и очень ответственно, поэтому и было несколько дублирующих видов.
Наша связь охранялась нашими же силами, так как за ней охотились, знали, что по этим проводам говорят в основном высшие чины армии.
Кабельщики работали медью. Диверсанты вырезали целые пролеты медных проводов, разбивали бомбежками, артобстрелами, пытались включаться в нашу сеть для подслушивания. Все эти трудности усиливались, когда части шли в наступление. Особенно тяжело идти за танковыми частями: они маневренны, идут скрытно и быстро, используя неровности местности, а связь должна быть обеспечена вовремя и быть устойчивой. Кроме того, мы должны прокладывать линии так, как требуется по нормативам - и правильный провес проводов, и точно в створ поставленные шесты и столбы, и многое, многое другое. Работать с медью очень сложно: чуть не досмотришь, как медь заламывается, скручивается в «барашек» и может порваться. Бомбежки, артобстрелы всю землю разворотят, провода разлетятся на десятки и сотни метров, разлетятся не только шесты, но и столбы. А связь надо немедленно восстанавливать.
В таких случаях наше командование шумит и угрожает под горячую руку всеми земными и небесными карами. Такое случалось, бывала. Но когда обстановка успокаивалась, входила в нормы, то и хвалили и иногда награждали. Я, например, познакомилась со своим будущим мужем, раскрыв книгу славы части, где на первой странице был помещен портрет симпатичного офицера, под которым были написаны слова: вечной неувядаемой славой покрыло себя подразделение лейтенанта Сергеева С.М. и еще что-то очень лестное. А он со своим кабельно – шестовым взводом давал связь за 8-й танковой частью. За что получил первый орден Красной звезды.
В официальной прессе наша часть фигурировала как войска полковника Карпова. За действия по обеспечению связью, за участие во взятии городов, населенных пунктов и сел мы имели что-то около пятидесяти личных благодарностей товарища Сталина. После окончания войны командование оформило эти благодарности в виде грамот, где перечислены эти города и села. Грамоты храню как дорогую память. За отличное выполнение боевых заданий наш полк награжден орденом Александра Невского, затем ему присвоили название Будапештский, а на Забайкальском фронте Хинганский.
Мы очень гордились своей частью и еще больше своей Родиной, которая выстояла, спасла свою страну и весь мир от фашизма за счет неимоверных усилий своего народа. Современные «историки», наши и другие, почему-то умалчивают о том, как одна за другой склоняли свои головы перед Гитлером Европейские страны, несмотря на всякие, столь прославленные в средствах массовой информации, укрепления, валы и линии, видимо, выгодно кому-то сейчас пачкать Советский союз и его лидеров, чтобы прикрыть свою незавидную роль. Мы были знакомы в те годы с сообщениями о «силе и мощи» западных армий, надеялись на их реальную поддержку в борьбе и были удивлены, что Гитлер сумел так быстро их преодолеть. Народное движение сопротивления во Франции и других государствах Европы отстаивало честь своих стран, а не правительства.
Почему об этом молчат сейчас средства массовой информации? Почему не говорят правду всем живущим сейчас? А выхватывают куски и отдельные факты из истории и трактуют их, как кому заблагорассудится, в основном, мажут грязью. Особенно стараются в этом направлении свои, забыв о том, что когда война закончилась, западные страны, в основном, наводили блеск в своих городах и столицах, благоустраивали свою жизнь.
А мы выравнивали землю, изрытую бомбами, окопами, очищали от мин и снарядов, от неразорвавшихся бомб. Вынимали покойников из братских могил, чтобы похоронить их с именами и фамилиями на просторах целых республик до самой Москвы, а республики у нас больше любого европейского государства. Налаживали производство, чтобы иметь самое необходимое, строили хоть какую крышу над головой. Радовались, ах, как мы радовались, когда отменили карточки на хлеб, и можно было покупать его, сколько хочешь. Долечивали раненых, устраивали калек. А их было так много! Плакали потихонечку, чтобы не обидеть их сочувствием.
Как было бы хорошо, если бы средства массовой информации рассказывали всей молодежи, всему миру о том, что многое в благополучии западных стран обеспечено жизнью, кровью и страданиями наших народов, страшно представить, что было бы, если бы Советский союз не выдержал, поддался фашистским полчищам, как это сделали большинство могучих европейских государств.
Пришло другое время. Нет больше войны, сверхдержавы договариваются о разоружении. Но упаси Бог, как говорится нам с распахнутой душой, по-русски, разоружиться до слабости и самыми первыми.
Все бывшие союзники, друзья, бывшие враги – все подсчитывают теперь, кому и сколько задолжали мы – победители. Забывая вспомнить, а расплатились ли с нами: за наши людские потери, за сирот-детей, за вдов - они невосполнимы, за эти потери все они должны нам В Е Ч Н О. За наше бескорыстие, за самопожертвование, за то, что не умеем жить только для себя, делать только для себя. Ведь всех жалели, всем помогали, оставляя себе лишь из того, что останется. А теперь выслушиваем, что мы оккупанты, что мы националисты, шовинисты, что наша страна «Империя зла». И никто не крикнет во весь голос: это мы-то «Империя зла», шовинисты, националисты, оккупанты!? Боже праведный, вразуми ты всех КТО есть КТО, и, в первую очередь, вразуми нас, дураков, чтобы больше о себе думали.
Это мы, «Империя зла» построили построили первую в мире атомную станцию для тепла и жизни людей. Это мы построили первый в мире атомоход, чтобы прокладывать пути кораблям среди северных льдов. Это мы воодушевили народы Африки и других колоний на борьбу за освобождение от колониального гнета - позора ХХ века. Да, это были мы, которых теперь все учат, как жить и как развиваться, чтобы быть такими же цивилизованными, как они.
А какая благословенная держава создала первую атомную бомбу? И не просто создала, а сбросила ее на головы ни в чем неповинных мирных людей, когда война-то уже кончилась, а, так сказать, в устрашение, месть за Пирл-Харбор. И по сей день жители Хиросимы и Нагасаки не могут забыть этого кошмара. А сделали это руководители страны, мнящей себя самой передовой, самой демократической и вообще самой, самой страной, которая не считает себя Империей зла, а сделала это во имя добра и человеколюбия! Этому что ли учиться? Или вспомните Мальвинские и Фольклендские острова, которые захотели быть самостоятельными. «Железная леди» в считанные дни договорилась с Францией и послала через ее территорию свои армады для решения спора «демократическим» цивилизованным путем. Нет, эти демократы не подарят народам свободы и независимости. Богатство и сила - вот основа их демократии.
У нас много говорят о депортированных народах. А почему это было сделано, что послужило хотя бы предлогом - молчат. Это ужасно, что часть некоторых народов отселили из родных мест. Ради объективности современным поколениям надо рассказывать не только то, что их отселили, но и почему. Ведь причиной их отселения была фактическая измена, они целыми селениями встречали немцев хлебом – солью, чем открывали путь фашистам вглубь нашей страны, давали фашистам возможность действовать в тылу у наших войск. Кто теперь подсчитает или просто задумается, сколько же отцов и сыновей сложили там головы из-за этой измены. И кто знает, как повернулась бы судьба на фронте, какими неисчислимыми бедами могла обернуться эта измена, если бы Сталин не сделал этого отселения, не очистил бы эту землю. Причем сделал это без единого выстрела. То, что отселили некоторые малые народы – это плохо. То, что делали они - тоже очень плохо. А что происходит сейчас с депортированными народами? Это не торжество справедливости, не гуманный акт, а что-то совсем другое. Одних, не подумав и не продумав, возвращают, а других, которые никакого отношения к депортации не имели и не имеют, им приходится депортироваться, безвинно терять дом, имущество, могилы родных, привязанности, друзей, наконец. Уж не потому ли, что они, в основном, русские и заступиться за них некому, государству и его руководителям не до них. Очередная непродуманная акция, поспешная, создающая много новых проблем и трудностей, на которых и сосредотачивается внимание государства, а русские беженцы как-нибудь пристроятся, правительству не до них.
Но вернемся в 1944 год. 2-й Украинский фронт первым перешел государственную границу и вступил на землю своих врагов. Форсировали реку Прут, взяли город Яссы. Это была знаменитая Корсунь-Шевченковская битва и Ясень-Кишиневская операция. Наступление наших войск было столь стремительным, что фашисты не успевали уйти, не успевали убирать трупы. А была жара. В воздухе стоял сладковато-тошнотворный трупный запах. Трупы раздувались, чернели – зрелище, как в страшном сне. Стреляли с разных сторон, поэтому везде висели предупреждающие указатели - «место простреливается». После Ясс мы двигались на Фокшаны, Романешти, Флорешти, где-то были Сибио, далее Плоешти и, конечно, Бухарест. Молодой король Румынии с помощью своей мамы быстро сориентировался, отрекся от престола, капитулировал, чем сохранил много людей, городов и селений. Нас там встречали как победителей. По-моему, на столицу Румынии не упал ни один снаряд. Я, во всяком случае, не видела ни одного разрушенного дома. Столица прекрасна. В центре Дворцовая площадь - резиденция королей. Войдя в Бухарест, мы сразу попали в другой мир: на улицах много людей, открыли магазины, рестораны, везде развешаны портреты Михая – молодого короля. А он красивый, многие останавливались, смотрели на него, улыбались. В том числе и я. Для румын война кончилась, их волновали другие заботы, как наладить свою мирную жизнь.
Видимо, заразившись атмосферой мирной жизни, решили пообедать в ресторане. В Бухаресте мы были по заданию командования. Румынские деньги – леи – уже имели. Наша группа состояла из девяти человек, офицеры и сержанты, Мы шли по улице, высматривая, где бы пообедать, и обнаружили что-то вроде нашей столовой: стоят столы, люди кушают. Вошли и мы. Нас очень любезно встретили, и с самого порога официант-мужчина стал предлагать ребятам купить мадамс (это значит мне) шоколадку. Так как я была среди ребят одна женщина, официант так настойчиво предлагал, что я не выдержала и сказала – Отстань, сдвинь нам два стола и дай меню, что он незамедлительно сделал. Мы расселись и стали осторожно оглядываться вокруг, заказав самое «оригинальное» из того, что сумели разобрать в меню: борщ, котлеты с гарниром и салат, ну, конечно, ребята уговорили заказать вино. Что-то мне не очень понравилась окружающая публика. Я увидела японца с женщиной на коленях, другие женщины громко смеялись и тоже сидели на коленях у мужчин. Ребята начали шушукаться и ухмыляться между собой. И когда я сказала, что у меня пропал аппетит, они, по-моему, обрадовались и обещали что-то принести со стола для меня. А я ушла не солоно хлебавши. До сих пор вижу слащаво улыбающуюся морду официанта, предлагающего купить «мадамс» шоколадку.
Расстроенная я пошла к машине, она стояла за углом дома, у нас была полуторка. Открыла кабину и собралась скучать, но не тут то было. Ко мне сразу подошли несколько человек, женщин и мужчин, и стали спрашивать на ломанном русском, на румынском, на чисто русском языках: спрашивали о Москве, кто я, какое звание, сильно ли разрушена Москва, часто ли бомбят нашу столицу. Одна женщина со слезами на глазах рассказывала, что у нее сын в Москве учится в летном училище. От неожиданности я вначале немного растерялась, но все так благожелательно ко мне обращались, так заинтересованно расспрашивали, улыбались. Толпа росла каждую секунду. За каких-нибудь две-три минуты собралось более ста, ста пятидесяти человек. Стихийный митинг. Я раскрыла дверцу кабины, встала на подножку, и мы очень интересно разговаривали. Я так понимала этих людей. Они ждали нашей победы и сейчас открыто говорили об этом. Меня распирала гордость, что я представитель такой Великой страны, единственной в мире страны трудящихся, страны – победительницы. Женщины проявляли обо мне заботу, не рекомендовали ни с кем из местных никуда не ходить, тут всяких полно, поясняли они. Мне приятна была эта забота, хотя я чувствовала себя уверенно: в кармане у меня пистолет. Да и ходить никуда ни с кем не собиралась. Вдруг, как таран прошел по толпе: это наши ребята возвращались после обеда. Глаза испуганные с немым вопросом. Я сказала им: все в порядке. Просто маленький митинг. И помахала рукой всем окружающим, крикнув «буно доменяцы». По-моему, так по-румынски «до свидания». Сейчас вспоминается не столько плохое, страшное, сколько хорошее, иногда смешное.
С удовольствием вспоминаю дороги Румынии, Венгрии, Чехословакии, необычность наименований городов и селений, такие как Секешхеферваре, Галга-Хевис. Как нас встречали, буквально забрасывали цветами, как с любопытством расспрашивали обо всем, иногда задавали такие вопросы, что мы вставали в тупик, думая, что ж им тут про нас рассказывали. С удовольствием вспоминаю Чехословакию, нас там встречали как родных, со слезами радости на глазах. Мы понимали, что люди радуются концу войны, надежде, что теперь все будет хорошо, хотя под Прагой еще шли бои. Но все чувствовали и понимали - война доживает последние дни, а, может, часы.
8 мая 1945 года я была в Братиславе, а штаб части – в другом селении, по-моему, в Мезетуре. Меня Братислава поразила тем, что в таком небольшом городке так много монахинь. Они ходили небольшими группками, все в темных одеждах, а на головах большие белые головные уборы, большие белые воротники. Все изумительной белизны, все подкрахмалено. Белые воротники и головные уборы контрастировали с темными одеждами, оживляли ее, делали не мрачной, а даже нарядной, но все-таки отражающей монашескую суть. Они праздновали вместе с нами наступление мира. Обратили внимание и на меня. Охотно остановились, заговорили, обмениваясь приветствиями, немного поговорили, исходя из наших языковых возможностей. Я обратилась к самой молодой, не хочется ли ей вернуться в светскую жизнь. Она заулыбалась, не сказала нет, а рассмеялась так по-хорошему, как обыкновенная девчонка с девчонкой. Старшая начала ей тотчас что-то выговаривать сердитым голосом, и они быстро ушли. А у меня до сих пор в памяти смех этой молодой монашенки.
В Братиславе на большой площади проходил митинг, посвященный победе над фашизмом. Я стала спрашивать, было ли сообщение о капитуляции немцев, и все дружно отвечали, что «да, да», победа! Вот радость! И я помчалась в штаб части и стала рассказывать всем, что только что была на митинге в Братиславе. Но начальник штаба, услышав мои разговоры, пригрозил посадить на гауптвахту. Оказывается, капитуляция официально еще не подписана, что у нас есть строжайший приказ не расслабляться, быть на чеку, так как бродячие немецкие подразделения иногда вступают в бой и могут наделать много беды. До официального подписания капитуляции не должно быть никаких разговоров о конце войны. Так предупредил меня начальник штаба. Но конец войне был близок, это чувствовалось!
Около 3-х часов ночи 9-го мая 1945 года нас всех поднял командир роты обслуживания Милокумов и объявил: в 9.00 построение, а сейчас все в столовую! Никто не спрашивал о причинах построения, было понятно без слов.
Всю ночь раздавалась стрельба: и залповая, и очередями, и одиночные выстрелы, но даже в самих выстрелах чувствовалось, что это не боевая стрельба.
В строю стояли хорошо, во всяком случае, старались.
Командир части сделал вид, что ничего не видит. Поздравил всех с Победой! Сообщил, что мы долго будем стоять в городе Йиглава, что надо обосноваться стационарно. Начальник штаба поставил всем задачи и мне конкретно сказал: оборудовать узел связи по самому высокому классу, чтобы не стыдно было перед Западом. Каждый проводочек спрятать, закрепить, и добавил: Это тебе не фронт.
И мы старались, чтобы не стыдно было перед Западом.
Несколько дней не спали, не ходили на обеды, ели на ходу, работали с подъемом. Сделали все по высшему классу и нашим возможностям. Мечтали вступить в мирную жизнь за границей, в жизнь с сознанием выполненного долга, расслабиться.
Работая, я продумывала, как буду докладывать начальству, что надо попросить для рации и вообще поставить, так сказать, вопрос о наших нуждах. Но вдруг меня вызвал командир части. Мысленно перебираю, где напортачили. Начальство вызывает в основном тогда, когда что-то не так или что-то надо сделать. Прихожу, докладываю и жду, за что будет нагоняй. А командир части улыбается, что для него довольно редкое явление. А потом спрашивает: все службы развернули, все сделали хорошо? Я уверенно ответила, что мы старались. А командир продолжал: сколько времени потратили? Отвечаю, что три дня и три ночи, так как почти не спали и не ели все эти дни. Он посмотрел на меня, улыбка пропала, и сказал: даю два часа. Все смотать, упаковать и погрузить в машины. Продумай, как будешь организовывать связь между эшелонами в дороге. Все эшелоны оборудовать радиостанциями. В батальоны – РСБ. В роты – РБ. Укомплектовать радистами. Понятно? Я ответила, что непонятно. Он немножко раздраженно сказал: что тут непонятного – едем на Восточный фронт. Боже мой, а мы-то думали, что война кончилась.