ЧЕРЕЗ ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ
Г Л А В А 4
В воздухе давно уже пахло порохом, сгущались тучи возможной войны. События на наших границах, на озере Хасан, на реке Хаз-хин-гол вошли в нашу жизнь как что-то героическое, что так и должно быть: японцы полезли к нам и получили по заслугам! Зеленые фуражки пограничников производили неизгладимое впечатление, особенно на девушек. Да и вообще их авторитет вырос до уровня всенародной славы. Военные действия на Карельском перешейке коснулись нашего сознания лишь своим героическим крылом, как его преподносили нам в средствах массовой информации, в кино. Но мы хорошо знали, что в Германии фашизм и что фашисты готовятся напасть на нашу страну. Мы готовились защищать свое государство. Сдавали нормы ГТО (готов к труду и обороне), учились, занимались спортом.
О Сталине мы не говорили много и даже его имени не упоминали всуе. Но прислушивались к каждому его слову. Выступал он редко, я за всю жизнь не помню случая, чтобы из сказанного им через средства массовой информации что-то не было выполнено или вызывало сомнения. Каждое слово обосновано, весомо, понятно, вроде, и сам так думал, а он выразил. Обычно о его выступлениях предупреждали заранее, и все знали, что значит случилось что-то важное. Когда он выступал, нам казалось, что на земле нет места, где бы не прислушивались к его голосу, к его словам. Каждый искал в них ответ на свой вопрос. Особый колорит его выступлениям придавал акцент, он не портил его речь, а, наоборот, придавал привлекательность и теплоту, выражал что-то его личное. Мы очень уважали товарища Сталина.
В зрелом возрасте особо ясно ощущаешь, что школьные годы много дают, кроме знаний. Они формируют личное отношение к жизни, углубляют ее понимание, расставляют приоритеты, рождается своя, личная, философия жизни, которая многое определяет. У меня до сих пор сохранилось неуважительное отношение к оценке «тройка» и к троешникам. В нашей среде был неписаный закон: если не знаешь задания, так и скажи. Лучше получи двойку, но не тянись за тройкой. Тройка – это посредственность, а посредственность – это ужасно! Мы не позволяли себе лгать, считали, что врать – значит унижаться. Мы еще считали, что с праздника надо уйти в самый разгар, даже с новогоднего бала. Не ждать конца праздника. Иногда поговаривали, что и жизнь после тридцати – старость, и уйти из нее надо в тридцать лет. Многое жизнь отмела, но многое осталось в арсенале личной философии, сохранилось как убеждение. Мне уже семьдесят, а из жизни уходить не хочется, она прекрасна!
И что удивительно: человек и в зрелые годы не чувствует, что он старый, нет! У него просто много забот и ограниченные возможности. Я сейчас твердо знаю, что и в семьдесят надо жить, радоваться, к чему-то стремиться, отступать только там, где не можешь ничего сделать. Не ограничивать жизнь искусственно во имя ее спокойствия, заставлять себя всем интересоваться. Творить что-то, к чему почувствовал тягу. Творить добро, творить его бескорыстно, без дум и надежд получить что-то взамен.
Когда у меня бывают неприятности, я смотрю на небо. Даже пасмурное, хмурое - оно изумительно! Вечно в движении, вечно меняющееся, сильное и загадочное.
Шел сорок первый год. Я заканчивала первый курс института, а Лидочка – второй курс Московского (МЭМНИТ). Полные радужных надежд студенты нашего института готовились к Всесоюзному параду физкультурников. Чтобы выделить больше времени на подготовку к параду, решили досрочно сдать последний зкзамен. У меня это был экзамен по военной подготовке. В институте была военная кафедра. Мы с подругой пришли в институт рано утром и ждали в лаборатории кафедры, с нами занимался лаборант Саша Беленький, так звали его все студентки. Видимо, чувствуя свою значимость и нашу зависимость от него, он был очень серьезен, но часто срывался на улыбки, едва сдерживал свою серьезность, особенно когда рассказывал устройство пулемета, вспоминал кинофильм «Чапаев», первый смеялся своим анекдотам и вообще был в прекрасном настроении. А зав. кафедрой – Петр Иванович Гусак почему-то задерживался, что было совершенно ему не свойственно. Кадровый военный, участник финской, имеющий тяжелое ранение, аккуратист. И мы, конечно, немного заволновались, так как именно он должен был принимать у нас экзамен. Петр Иванович пришел, но был какой-то необычный, поздоровался с нами кивком головы и прошел в свой кабинет, на ходу позвав лаборанта.
Мы еще и не подозревали, что на нашей земле гибнут люди, рвутся бомбы и снаряды. Сидели и ждали. Наконец, из кабинета вышел Саша и первое время никак не мог заговорить. Раскрывал рот, а слов не было слышно, потом выпалил Война!
Это было утро 22 июня 1941 года. Мы все оцепенели, никто не сомневался, что война с фашистской Германией. В печати об этом говорилось немало, дней десять тому назад было опубликовано официальное сообщение ТАСС о нарушениях Германией договора, о систематических нарушениях наших границ немецкой авиацией. Все ждали эту проклятую войну, знали, что она неизбежна. И все-таки ее начало было неожиданным, как всякое несчастье, как смерть, о которой мы знаем, что она придет обязательно, но когда-нибудь потом, не сейчас.
По радио сообщили, что будет выступать Молотов В.М. – министр иностранных дел СССР. На двенадцать часов в институте назначен митинг преподавателей и студентов. Митинг открыл ректор Сазонов. Он кратко пересказал выступление Молотова, больше остановился на том, что студенты должны учиться и помогать колхозам и совхозам по уборке урожая. Затем вручил грамоту Горсовета Гусаку Петру Ивановичу за активную работу по подготовке военных кадров в институте. Петр Иванович не вышел, а взбежал на сцену, ему вручили грамоту, в ответ он сказал два слова Сгорю на работе. Сейчас на эти слова я смотрю немного критически, слишком патетично, но тогда весь зал как бы в едином порыве приветствовал его восторгом аплодисментов. Вот и запомнился он мне на всю жизнь таким не ординарным, ярким, порывистым, способным на большой поступок. И я убеждена, не только мне он запомнился именно таким.
Сообщение о начале войны отрезало, отодвинуло все заботы мирного времени, погасило его интересы. Все ушло куда-то в прошлое. Наша жизнь сделала крутой поворот. Уже мало кого волновали споры о том, где же и кто герой нашего времени.Мы писали сочинения на эти темы, критиковали писателей за схематизм, нежизненность многих созданных ими героев. Проявляли горячность в спорах. А тогда жалели, очень жалели, что мало и плохо учили немецкий язык. А преподаватели у нас были сильнейшие – немцы (Вернер и Лихтнер). Они нас за каждый плохо подготовленный урок водили к ректору и обвиняли в аполитичности. Сам собой исчез вопрос о досрочной сдаче экзамена. Я побежала домой.
Был воскресный день, в городе тихо. Некоторые жители спешили за город отдыхать. Хотелось крикнуть им: куда вы – война! По дороге ехала подвода с солдатом, и телега, казалось, очень громко и тревожно стучала по камням мостовой.
Дома все старшие уже собрались. Говорили о войне, что надо идти на фронт. Мама с присущим ей миролюбием высказалась что-то вроде – не кому мы там нужны. А тетя Наташа, папина сестра, вспомнила свою Чапаевскую эпопею – она была в Чапаевской дивизии с обозом хлеба и подарками для бойцов, была знакома с Василием Ивановичем, с Анкой, чуть не осталась там, благо война кончилась. Тетя Наташа всегда с гордостью говорила об этом. И тогда она заявила, что на фронт пойдет она. Она знает, что это такое, и винтовку в руках держала. Папа скептически улыбался ее словам, он-то прослужил с шестнадцатого года солдатом в царской армии, в Гунибском полку, потом в Красной Армии пока его не свалил сыпняк, принимал участие в обороне Уральска. Настроение у всех было не то, что подавленное, а очень тревожное.
Папа высказался насчет того, а что себе думает рабочий класс Германии, они де должны сказать свое слово. Все ужасались, что в Киеве погибли двести человек (это сообщили утром), Боже, как это было много и страшно. Ну, воздастся этому Гитлеру по заслугам!
Я тоже подумала о том же, что и папа – почему молчит рабочий класс Германии. И каждый день ждала каких-то сообщений по радио, которые все поставят на свои места, и будет продолжаться такая интересная, такая замечательная жизнь.
Но дни шли, и каждый приносил такие новости, что мороз шел по коже и в голове никак не укладывалось, что же это происходит!?
3-го июня 1941 года по радио выступил товарищ Сталин. Его выступление было очень взволнованным, обращение необычным, но близким по духу и времени: «Дорогие братья и сестры!» и далее каждое слово – это жизнь и боль, горькая, очень горькая, но правда, настоящее и будущее, горечь и надежда. Прослушав это выступление, каждый честный человек, где бы он ни находился, что ему надо делать. В словах Сталина было столько откровения и убежденности. Он как бы слился с народом, его вера стала нашей. Вдруг его голос замолк, все услышали, как булькает вода, которую он наливал из графина, мгновения затишья, когда он сделал глоток. На всем земном шаре стояла напряженная тишина, все слушали Сталина. От волнения усилился его акцент…. Мы победим, победа будет за нами!
Каждый день все с надеждой смотрели на черный круг репродуктора, а он голосом диктора исторгал такие страшные вещи, что хотелось все бросить и идти на фронт помогать. А диктор все говорил и говорил, что наши войска после жестоких и кровопролитных боев оставили город Минск, потом Киев, подошли к Смоленску и еще столько городов и сел, что без карты трудно было представить, где же он, проклятый Гитлер, и что же это с нашими. Про Германию редко вспоминали, уже не ждали, что ее рабочий класс скажет свое слово. Стали чаще появляться статьи и сообщения, что Гитлер сумел привлечь на свою сторону немецкого обывателя. Гитлер заставил работать на себя всю европейскую промышленность, и в Германию потекли густым потоком голландские сыры, бельгийское масло, сосиски и другие продукты, а на фронт – снаряды, вооружение, люди. Мной, как и многим из молодежи, овладевала одна мысль – уйти на фронт. В военкоматах стояли очереди. И я подала заявление и стала ждать. Обмениваясь мнением с друзьями и знакомыми, мы слышали, как нас заранее называли героинями, а мы не сомневались, что оправдаем эти слова, только бы попасть на фронт.
Осенью 1941 года мне исполнилось восемнадцать лет, я была на втором курсе института, членом бюро горкома комсомола. В декабре меня вызвал секретарь горкома партии и сказал: учиться будешь после войны, сейчас надо работать. Мое заявление, что обратилась в военкомат с просьбой о призыве в Армию, он оставил без внимания, отпарировав – все хотят! Оказалось, что нашего секретаря горкома комсомола Катю Садомскую сняли с работы за необеспечение чего-то там. А что я по сравнению с ней? Катя, в моей памяти, настоящий вожак. Высокая, красивая, яркая, прекрасный организатор. Она ходила с нами на воскресники, впереди колонны, а как запоет – весь город слышал. До сих пор помню, как соревновались с Гурьевом: стремление победить, радиосводки по итогам, такой боевой настрой. Я не помню, кто победил, но настроение до сих пор будоражит душу. Поэтому я очень удивилась, что Катю сняли с работы. Я не рисуюсь, но мне было очень неприятно назначение на этот пост. Я не знала, что делать. На заседании бюро горкома партии секретарь спросил меня: а что думает молодежь? Выслушав, посоветовал подбором добровольцев на фронт. Отбирать лучших, готовить их, выяснять, кто остается дома, чем можно помочь. Каждому бойцу при отправлении на фронт – подарок. Показав на очень серьезного снабженца, сказал: он поможет. Вот мы и занимались этим и день и ночь.
Комсомольское бюро работало круглые сутки: подбирали людей, говорили с ними, готовили подарки, доставали мыло, мочалки табак, писали стихи, прибаутки. Все упаковывали и в день отправки эшелона вручали их каждому на вокзале, прямо в эшелоне, среди слез и суеты. Когда раздавался свисток паровоза, сердце сжималось. И наступали будни с тревогами ожидания сводок с фронта.
Боже, как все обрадовались, нет, не обрадовались, а вздохнули с облегчением, полной грудью, позволили себе улыбнуться, когда диктор радио Левитан сделал сообщение о разгроме немцев под Москвой. От советского информбюро. Это был Диктор! Не зря Гитлер объявил, что первое, что он сделает, взяв Москву – повесит Левитана. А для нас он был главной живой артерией, связывающей с фронтом. Он был с нами, с нами страдал, проявлял выдержку, с наит радовался. Это был Великий Диктор. Он не торопился сказать много слов, он каждое слово вкладывал в сердце, в душу, в разум. Его интонации выражали те же чувства, что и у нас. Ни одного лишнего слова. Правда, одна правда, а ее надо представлять. Он был слит с народом, с его страданиями, с его заботами и надеждами. Низкий поклон ему! Когда Левитан сообщил о разгроме немцев под Москвой, с души упал груз, тяжкий груз… Вот оно, началось… Наконец-то!!!
Много, очень много будет еще трагических событий и сообщений с фронта, но это…. Как укрепление веры, как оправдание надежд, как торжество справедливости вошло в саму жизнь, в жизнь и веру каждого. Наверное, эта миссия была предначертана Левитану свяше, уж очень он был на своем месте. Таких ведущих радио, тем более телевидения, я больше никогда не слышала и не видела.