ЧЕРЕЗ ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ
Г Л А В А 3
В 1934 году папу перевели опять в город по семейным обстоятельствам. Я теперь думаю, возможно, из-за меня. И в моей личной судьбе произошли изменения, я опять училась в городской школе, в пятом классе средней школы № 1 в городе Уральске. Здесь впервые я ощутила себя членом большого общества, и меня коснулись события, происходящие в нем. Всем ученикам объявили, что после уроков будет митинг. Учителя ходили озабоченные, нахмуренные, а мы были даже довольны, что из-за митинга отменили последний урок. На митинге директор школы объявил, что убит Сергей Миронович Киров. Если честно признаться, я не знала, кто такой Киров, и не только я. И враги, которые его убили, были чем-то абстрактным, далеким, не касающимся нашей конкретной жизни.
Было это тридцатого декабря. Мне исполнилось уже одиннадцать лет, всего одиннадцать, поэтому нас, таких как я, больше огорчало то, что отменили празднование Нового года, а не смерть Кирова. В моем школьном детстве школа и спортивная площадка занимали далеко не последнее место. В школе было интересно и, как мне теперь кажется, были прекрасные учителя. Я помню их и по сей день – вот Ольга Макаровна Пальгова, преподавательница русского языка и литературы. Она вела литературный кружок и чуть не все изучаемые произведения классиков ставила в отрывках на школьной сцене. Мы сами делали костюмы, выступали с успехом. Именно учительница помогла понять героев произведений, разобраться в образах, открыла нам романтизм и лиризм А.М.Горького, мятежность М.Ю.Лермонтова , привила безграничную любовь к Пушкину и многое другое. А сама такая обыкновенная, всегда озабоченная, серенькая. Но как она любила и знала литературу! А мы заглазно называли ее Ольга Макароновна и настолько привыкли к этому, что иногда забывались и так ее и называли на уроках или в беседе, она не сердилась, не возмущалась, а увидев смущение, просто говорила: продолжай, продолжай.
Мы очень любили школу и учителей, но с нами было ужасно хлопотно. Помню, как мы всем классом ушли купаться на речку и втянули в это дело нашу замечательную старосту Лидочку Камязину. Она возмущалась нашим поведением, но пошла с нами, чтобы не осложнять положения. А однажды к нам на урок пришел новый учитель. Он начал знакомиться с нами по журналу, и кому-то пришла в голову мысль подняться, когда назвали не его фамилию, а другую. И пошло, как цепная реакция: все вставали не по своим фамилиям. В самом конце списка стояла фамилия Шаруда Татьяна. Девочка эта была очень красивой, особенно ее глаза, как мы говорили «коровьи» - огромные, голубые с длинными ресницами. Сами по себе ее глаза были изумительны, но в сочетании с ее головой, ее способностями они приобретали в наших глазах совершенно иной смысл. Так вот, Таню заставили встать значительно раньше, чем назвали ее фамилию. И она встала. Преподаватель ее, конечно, запомнил. Когда же в конце списка он назвал фамилию Шаруда, встал тот, кто еще не вставал и поднялась улыбающаяся Татьяна. Учитель насторожился и спросил: Кто же из вас Шаруда? Из Таниных прекрасных глаз стали падать крупные, как жемчужины, слезы. Таня ничего не могла сказать, а мы буквально корчились в спазмах идиотского смеха. Учитель ушел с урока, пришел завуч – Синодальцев, Михаил Иванович (среди учеников – сухой радикал). Высокий, худой, с добрыми глазами – преподаватель математики. Он нас всех хорошо знал – кто на что способен. Сразу назвал фамилии учеников, которые должны пойти с ним. Тане велел садиться и не плакать. Посмотрел на всех с укоризной.
Мы все безгранично уважали Михаила Ивановича, то ли за то, что он никогда на нас не кричал, то ли за то, что он прекрасно знал и преподавал свой предмет. Мы не позволяли себе приходить на его уроки, не сделав домашнего задания. А если такое случалось, то приходили раньше и списывали у тех, кто приготовил. У Михаила Ивановича было безграничное терпение. Когда же кто-то у доски хорошо отвечал, он не просто улыбался, он расцветал. Через всю жизнь я пронесла его образ как образец человека и учителя.
А вот Лидию Федосеевну Еремину мы не жаловали, даже не любили. Она преподавала химию. Заглазно называли ее Лидочкой. Средних лет, шумливая, со своими взглядами на учеников, как на «низшую касту». Она была уверена, что хорошо нас всех знает и понимает. Когда шла на урок, то зорко всматривалась – кто читает учебник. Видимо, делала вывод: кто читает, значит не готов к занятиям, и обязательно его спрашивала. Еще не войдя в класс, говорила: Иди к доске, будешь отвечать. Ученик клал книгу за пазуху, нехотя шел к доске, а Лидочка начинала перекличку по журналу. Потом, повернувшись к тому, кто должен был отвечать, изрекала: Ну-с, какими знаниями ты пополнил свою голову? А отвечающий вдруг, неожиданно для нее, начинал довольно сносно излагать задание. Лидочка снисходительно-удивленно глядела на отвечающего и произносила что-то вроде: А ты ничего, успел, значит. Мы торжествовали и целый урок наблюдали, как она раскрывает свои педагогические познания и вообще использовали ее слабости в наших интересах. Мы звали ее акулой за приемы в отношении нас и за некоторое сходство с премилой рыбкой, благодаря выступающим вперед зубам. В ее честь переделали популярную тогда песенку из Утесовского репертуара про злодейку-акулу.
Летом бывали в пионерских лагерях. Самое яркое, что и сейчас вспоминаешь с улыбкой, это, конечно, пионерские костры. Мы собирали хворост, очищали окрестные леса, а потом у костра зачарованно смотрели на языки пламени горящего хвороста и искры, улетающие и гаснущие в бездонной синеве неба. Что-то есть в этом особенное, связанное с волшебством, со сказкой, с мечтой. Мы там сочинили песню: Лагерь спит, прохлада веет, спят под крышей воробьи. В голубой дали мелькают города огни. Мы, конечно, скучали за домом, но и лагерь привлекал романтикой, свободой, общением.
Мы радовались жизни, занимались спортом, а спорт развивался действительно массовый и доступный для всех. В нашем маленьком городке было несколько стадионов с футбольными полями летом и хоккейными зимой, везде заливались катки, а летом ставились волейбольный и баскетбольные площадки, тенисные корты, устанавливались снаряды: турники, брусья, конь для прыжков, гигантские шаги или просто гиганты. И все это доступно для всех и, конечно, бесплатно. Никому и в голову не приходило, что это может быть платным. В зимние вечера на катке часто играл оркестр.
В нашем городе было организовано катание молодежи на самолетах У-2. Садишься в самолет с открытой кабиной. С летчиком сохраняется весь полет визуальная связь. Он дружелюбно поворачивает голову и спрашивает: Ну как, мол? А тут ветер с ураганной силой бьет в лицо, вокруг небо, где-то далеко внизу город, люди внизу маленькие, как букашки, голубой серпантин реки, зелень рощ и полей – все, как на макете, почти нереальное. Восторг! Я не знаю, кто это придумал, кто разрешил, кто не запретил, но все они молодцы! Я испытала тогда чувство безграничной свободы, раскованности. Наверное, такие моменты определяют будущее отношение к жизни.
Однажды я ездила на республиканский шахматный турнир в Алма-Ате и заняла второе место по республике. У меня не было теоретической подготовки, я даже не могла записать партию, но проиграла только столичной девочке. Шахматы тогда лишь входили в широкие массы, молодежь больше увлекалась полетами, прыжками с парашютом. В городском парке стояла парашютная вышка высотой метров двадцать пять с уже раскрытым парашютом. Каждый мог рискнуть, прыгнуть, проверить себя, я тоже прыгала. И, надо сказать, не так уж просто заставить себя прыгнуть и с вышки с раскрытым парашютом. Разумом все понимаешь, а все равно страшно прыгнуть в бездну, даже двадцати пяти метровую. Но когда прыгнешь – восторг!
В одном году мы ездили с сестрой в составе городской или областной команды на легкоатлетические соревнования - детская спартакиада в Алма-Ате. Я не помню, кто и как оплачивал дорогу, но ехали мы вполне самостоятельно. Однажды во время остановки поезда нас пригласил к себе в купе какой-то пожилой человек. У него было отдельное купе. Он расспрашивал нас, куда и зачем мы едем, какие у нас успехи в спорте, не голодны ли мы. Угостил яблоками и чаем.
На станции Соль-Илецк мы самостоятельно вышли и сделали остановку на один день, чтобы искупаться в соленом озере. В дороге мы слышали много рассказов о нем. И действительно – очень интересно. Вода в озере коричневого цвета. Когда входишь в воду, она выталкивает, а когда выходишь, все тело покрыто солью, как снежным инеем. После такого купания бежишь скорее в душ, на берегу много кабин с пресными душами. К этому озеру приезжает много людей лечиться.
В Алма-Ату мы попали утром, но уже с раннего утра стояла жара. Разместили нас в здании техникума на Каракольской улице недалеко от стадиона. Приятно журчала горная речка, вдали возвышались горы, их белые шапки на вершинах слепили глаза своим нестерпимым блеском, мысленно передавали ощущение прохлады, а внизу от жары плавился асфальт, к нему прилипали подошвы.
В самые жаркие часы соревнований не было, а только когда жара спадала или еще не наступала. Я была в младшей подгруппе, мне еще не было четырнадцати лет, а сестренка – в юношеской. Наше участие заключалось в беге на сто и шестьдесят метров, в прыжках в высоту и в длину и в эстафете. Конечно, наши результаты, по сравнению с современными, очень низкие. Мы мало тренировались, каждый отдавал на соревнованиях, что может. Но попадались самородки. В нашей команде была рыженькая девчонка. За веснушки, за рыжий цвет волос мы прозвали ее Бронзовой королевой, в беге она была королева. Вроде, и не уставала никогда. Ее дистанция – 500 метров. Она бежала, мы болели, сидя на трибунах, кричали ей что-то подбадривающее, а она на ходу повернулась к нам со словами: не бойтесь, приду первая и при этом улыбалась. И пришла первая, и время у нее было такое, что на нее обратили внимание. Она тогда получила самую большую награду – приемник.
Делегаты партийной конференции, которая в это время проходила в столице, пришли к нам на встречу, и мы все вместе сфотографировались. Эта большая фотокарточка хранится у нас и по сей день.