Жажда

-Воды! Дайте мне много воды! Есть у вас вода? Люди! Подождите, не расходитесь, вы должны выпить эту воду, которую я куплю! – молодой человек на вид чуть старше 20 лет ворвался в магазин и начал хватать одну за другой бутылки с питьевой водой. Мокрая футболка липла к его здоровому мускулистому телу. Это был жаркий июльский день, когда грозненский зной достиг своего пика и красный столбик термометра показывал уже выше 40 градусов. Пожилая женщина-продавщица в недоумении наблюдала за его поведением. Схватив попавшиеся под руки баночные и пластиковые бутылки, некоторые из которых падали на пол, он выскочил из магазина и начал быстро раздавать воду стоявшим на улице людям.
-Только, пожалуйста, выпейте ее…прошу вас. Прямо сейчас выпейте – взволнованно раздавал он воду людям, среди которых было несколько подростков и молодая женщина с ребенком на руках.
-Что с ним? – спросил один из стоявших мужчин.
-Не знаю – странный какой-то…полчаса в Сунже барахтался, забежал теперь как угорелый, всю воду скупил, ходит людям раздает – ответила продавщица, которая вышла вслед за своим необычным покупателем. А молодой человек со странным поведением, раздав людям всю воду и отойдя за переулок, трясущейся рукой достал из кармана телефон и начал набирать.
-Готов? – услышал он в трубке холодный голос.
-Выдержав небольшую паузу, он бросил в трубку такое же холодное «да».
Это был шестой год второго тысячелетия и его, казалось бы, ничем не приметное лето. Грозный смотрел на этот мир через пустые глазницы окон своих разрушенных зданий, по обвалившимся этажам которых бегали голодные собаки в поисках еды. Он был словно больной, который вышел из многолетней комы, устало побрел домой и не нашел там никого в живых. С городом тысячных смертей не связывают надежды, как не желают здоровья тому, кто мечется в агонии…Ему не пророчили будущего, а по его серым переулкам бродила хромая молодость тех, кого не успели убить вместе с ним.
Таинственный незнакомец снова подошел к мосту и посмотрел вниз. На зеленой, болотистого цвета речной воде отражались яркие солнечные блики. Он взглянул на часы. У него еще в запасе 15 минут.
-Успею – подумал он и холодная Сунжа снова начала обволакивать его. Он нырял далеко вглубь и порывисто дыша выплывал обратно, хватая ртом воздух, а потом снова нырял. Вода полностью заполняла каждую клеточку его тела, вымывая из них даже всю боль воспоминаний. Но он знал, что обезболивание водой – это всего лишь временный эффект. Как-то раз в детстве он сильно поранил руку и долго держал ее в воде. Кровь перестала идти, но как только он вытащил руку, она снова хлынула из раны. И сейчас он знал, что как только выйдет из реки, костер прошлого зажжется еще сильнее и жажда опять начнет душить его.
-Это последний раз…скоро все закончится…точнее уже сейчас закончится через каких-то несколько минут – шептал он про себя и снова нырял вглубь реки.
Вода в его жизни играла какую-то загадочную роль. Он всегда испытывал чувство жажды, иногда даже задыхаясь мог осушить целую бутылку воды. Как-то раз в подростковом возрасте, незадолго до смерти отца он задал ему резкий вопрос
-Почему у меня кто-то во сне всегда просит воду?
Отец вздрогнул, словно долгие годы ждал этого рокового вопроса.
-Как это просит воду?
-Вот так…просто…иногда даже кричит – Тимур, дай воды..
Отец молчал. Тимур боязливо смотрел на него, жалея и одновременно удивляясь сам себе, что решился на этот странный диалог. Он был младшим ребенком в семье – долгожданным сыном, своего рода поздно исполнившейся мечтой его отца. Давно доказано, что у просроченной мечты всегда бывает неприятный запах разочарования. Так и между уже стареющим отцом и подростком сыном незаметно для них обоих возникала большая пропасть недопонимания. Тимур пришел в его жизнь уже на закате молодости, когда он было чуть не закрыл книгу своих молитв и желаний…
-Я знаю почему тебе это снится …это генетическая связь – начал Зияуддин после небольшой паузы.
Тимур растерянно посмотрел на него. Это был их первый серьезный разговор с отцом, и он чувствовал, что этот странный вопрос, заданный им отцу, в один миг перебросит тонкий мост над пропастью, разделявшей их с самого его рождения.
-Я не знаю говорил я тебе или нет, но если бы ты у меня не родился, то мужская линия нашего рода оборвалась бы. Мой отец был единственным сыном, мой дед тоже…нас двое у отца, но у моего брата Салаудина нет сына. Ты играешь большую роль в судьбе целого рода…запомни это…
Сизые сумерки начали густо обволакивать небо, и вся комната наполнилась вечерним мраком, среди которого четко вырисовывался силуэт сидящего у окна мужчины. Тимуру стало не по себе, словно это сидел не его отец, а призрак их целого рода, пришедший к нему, вобрав в себя все последние заветы его предков, чтобы озвучить их ему сейчас в этот задушенный серою мглою вечер.
-Папа…а вода…ты хотел про воду рассказать – осторожно прервал его Тимур.
-Да, конечно, вода…я мало тебе рассказывал о жизни нашей семьи…я всегда мечтал о сыне…с самой юности…это была уже скорее не мечта, а одержимость иметь сына…я всем нутром чувствовал, что не позволю оборваться нашему роду…мне нужно было многое, очень многое тебе рассказать и поручить…но ты пришел слишком поздно…и я не хотел загружать твою детскую психику, однако генетическая память очень сложная материя и она дала сигнал твоему мозгу…Тимур, тот самый незнакомец, который просит у тебя по ночам воду, это твой прадед…мой дедушка…отец моего отца
-Мой прадед? Но ты никогда не говорил о нем – Тимуру стало жарко.
-Я много о чем тебе не говорил – продолжал Зияуддин. Мой отец был единственным сыном в семье…17 лет ему всего было, когда на фронт ушел…война была такая Великая Отечественная…небось в школе успели тебе о ней рассказать. Великая…как может быть война великой? – горькая усмешка скривила рот Зияудинна. Война – это самое грязное и низкое деяние в мире со времен его сотворения. Война не может быть великой…великими могут быть цели, ради которых она ведется, люди, которые ее ведут, но не сама война. Война не может быть великой…запомни это тоже – Зияуддин начал облизывать иссохшие губы.
-Ты хочешь воду? – спросил Тимур, чувствуя, как по его телу разливается это уже надоевшее чувство непонятной жажды.
Зияуддин не ответил. Приподнявшись со стула, он резко отдернул щеколду и распахнул окно. В комнату ворвалась прохлада. Тимур понял, что и отец в минуты волнения испытывал то же самое чувство жажды, что и он.
-Они жили далеко в горах…так далеко и высоко, что сам черт бы ноги переломал, пока нашел их…мой отец Астемир…твой дед добровольцем ушел на фронт Родину защищать…немцев убивать…воевал, минометчиком стал. А в 44-м году чеченцев выслали…понимаешь…и пока твой дед Астемир убивал немцев и защищал Советский Союз, его отца больного, хромого в зимнее утро выгнали из дому советские солдаты…не немцы, а советские солдаты…понимаешь? Я не понимаю – Зияуддин повернул к нему голову.
Тимур молчал.
-Их село было отдаленным, труднодоступным…на самом пике горного Чеберлоя… спускать их было тяжело, многих прямо по дороге расстреливали…твой прадед Абдуллах доковылял со своей семьей…но в первые же дни их вагон тифом заразился. Он метался в диком жару и…
-Просил воду? – перебил Тимур отца
-Да, Тимур…он просил воду, но ее не было даже капли…маленькой капли, чтобы смочить его губы…людей было много, очень много…их везли в этих душных вагонах, словно скот на убой. А он просил воды…и ничего больше…он кричал – хи…хи (вода с чеч) и этот крик, издающий его охрипший голос долетал до каждого, но никто не мог ему помочь. Это было отчаяние, Тимур…отчаяние…не дай Бог тебе хоть раз в жизни испытать это чувство….
Зияуддин глубоко вздохнул и провел тыльной стороной ладони по губам, над которыми появились маленькие капельки пота.
Тимур горел изнутри. Ему казалось, что он осушил бы целое море, окажись оно сейчас перед ним. Но перед ним не было моря, перед ним все сильнее разгорался беспощадный костер памяти его рода и всей нации в целом.
-Поезд остановился – солдаты ворвались в вагоны в поисках трупов, чтобы выкинуть. Абдуллах еле дышал. Они вместе с трупами умерших по дороге людей выволокли и его, и вместе с ними выбросили на снег…он так и остался там лежать…никто не помнил, какая это станция, что за место…поезд сорвался вперед и их увезли дальше – Зияудин продолжал смотреть в окно. Сумерки полностью наполнили комнату и скрыли в своих объятиях силуэты сидящих друг против друга отца и сына.
-Думаешь на этом закончилась наша семейная история воды? – вдруг громко продолжил Зияуддин после небольшой паузы.
Тимур вздрогнул.
-Моего отца Астемира с фронта не сняли…раненым был…лечащий врач скрыл, что он чеченец, так избежал…но потом после Победы…Великой…какая же она Великая? Разве могут быть великими те победы, после которых уничтожают победителей?
Зияуддин усмехнулся. И в этой усмешке, как и во всей его речи было не столько горести, а сколько презрения.
-Отец уехал в Северный Казахстан. Три года искал свою семью…точнее то что осталось от этой семьи. В 57-м году, когда разрешили вернуться, они одни из первых сорвались с этой, как отец называл ее, проклятой земли и приехали домой.
-Почему проклятой?
-Не знаю, отец не любил Казахстан. Это была Костанайская область – холодное, ветреное место с очень продолжительной зимой…
Зияуддин посмотрел на сына.
-Ты устал, наверное, я сейчас быстро закончу…история роковой воды не такая длинная
Тимур промолчал.
-Отец приехал домой с семьей своего дяди…дядя был уже старым…уточняю, так как это имеет прямое отношение к воде…так вот вернулись они…но в Чеберлой их не пустили…
-Почему? – пересохшее горло Тимура еле издавало звуки.
-Не знаю, Тимур…горы оказались для них запретной зоной, поэтому отец так и не считал себя вернувшимся домой. Горы были его домом, понимаешь, горы, а не эта засохшая земля плоскостной Чечни,  вся истоптанная чужими людьми, впитавшая в себя все запахи безродных племен, направлявшихся сюда в поисках лучшей доли…и вообще, сын мой, запомни, настоящая Чечня не здесь, настоящая Чечня там….в горах, потому что сердцем любой земли являются горы…плоскость не умеет противостоять – она вбирает в себя всю грязь подобно мокрой мочалке, а горы, напротив, отражают все, даже самый маленький камешек, брошенный в них отлетает от их скал с двойной силой…и зная это, после возвращения из ссылки многих чеченцев не пустили в высокогорные районы, в том числе и нас – чеберлоевцев…
В комнату доносился грохот приближающихся издалека танков. На большой орешник, заслонявший их окно, громко каркнув, села иссиня-черная ворона. Где-то в небесной вышине рождалась еще одна военная ночь, в которую и суждено было услышать Тимуру эту горькую исповедь.   
-Что было дальше, отец? – его голос прервал гнетущую тишину, кровавой нитью идущую с их прошлого.
Зияуддин сделал глубокий вздох и продолжил.
-А дальше…дальше, Тимур, продолжалась их эта поганая жизнь.
Многие чеберлоевцы поселились здесь в станице Петропавловской. А станица эта была казачья. Натерпелись чеченцы и от них…натерпелись. Как-то раз за водой к Сунже спустился отец вместе со стариком своим…но наткнулся на атамана, мол дружина правило установила воду только по воскресеньям, и то если дружина разрешит. Старик взбесился – где это видано, чтобы какие-то чужеродные, неизвестно откуда взявшиеся тут иноземцы будут еще ему правила устанавливать?
-Когда захочу, тогда и приду – разозлился наш дядя.
-С чего это – вскипал казак
- А с того, что и река моя и земля моя – спокойно ответил старик.
Атаман замахнулся. Отец рассказывал, что и сам до конца не осознавал, как налетел на него, словно коршун и скрутил эту руку, с какой ненавистью вцепился в горло атамана, и схватив его одной рукой за грудки, второй наотмашь ударил по лицу и одним пинком выкинул атамана в реку, а мутно-болотистого цвета брызги ударили по его лицу, в один миг остужая все нутро. Они с дядей стояли на берегу и смотрели на того, кто всего лишь какие-то считанные минуты назад хотел запретить им подходить к этой реке, а сам теперь беспомощно барахтался в ее воде. Сбежались казаки, а вместе с ними и чеченцы. Завязалась страшная драка, точнее уже бойня. Чеченцы ведь терпели, но нет на этой земле ничего более недолговечного, чем людское терпение, а для моего отца последней каплей стала рука атамана, которой он замахнулся на его престарелого дядю. Страшная драка была. Есть одно качество у нашего народа, и я не могу сказать, что это награда, это скорее наказание - мы не умеем цепляться за жизнь, Тимур, мы практически не знаем ей цену…это ничто для нас, поэтому и идем на самое немыслимое. Думаешь, у других меньше мужества, Тимур? Нет, у них просто больше разума.
-А есть вещи, которые действительно важнее жизни? – прервал его Тимур.
-Есть! И я бы их перечислил тебе, но не буду этого делать.
-Почему?
-Потому что для тебя их не должно существовать.  На тебе ответственность за весь род лежит. Ты должен жить, во чтобы то ни стало жить, и ставить эту жизнь превыше всего на свете! Запомни это раз и навсегда!
Долго звучали в ушах Тимура эти слова, но оказывается генетические качества невозможно приобретать или убирать в себе, они имеют такую же силу, как и генетическая память, ведь эту исповедь о воде отец начал не сам, а Тимур. Это ведь Тимура мучала жажда, причины которой уходили в прошлое его предков.
-Ты понял меня? – с какой-то тревогой в голосе спросил его Зияуддин.
-Понял…что было дальше? –задал ответный вопрос Тимур. Зияудинна удивила решительность в его голосе. Казалось, за этот один вечер слабый, напуганный ежедневными обстрелами мальчишка мужал на глазах.
-Дальше…все станичные чеченцы вышли тогда против казаков. Сунжа была вся красной…и сейчас снова она красная, потому что убивают уже Грозный…знаешь эта Сунжа словно надрезанная вена Чечни всегда сочится кровью – Зияуддин замолчал. Выдержав паузу, он продолжил
-Отстояли тогда реку чеченцы. Не ходила больше дружина со своими правилами, поняли, что чеченцев уже от этой земли не оторвать. Но отца посадили.
Тимур изумленно поднял глаза. 
-Не ожидал такого поворота событий? Да…его посадили…дядя наш умер…долго и не прожил после этого случая, и отец мой больше его не увидел. Он отмотал срок…вернулся…женился, появились мы с братом… дальше ты все видишь и картина, я тебе скажу, ничем не лучше…
Исповедь Зияуддина шла к завершению. Тимур словно переродился. Где-то глубоко-глубоко внутри что-то очень сильно дрогнуло и оборвалось. Зияуддин словно старым заржавевшим ножом разрезал на части эту хрупкую завесу, которая стояла на сердце Тимура перед жестоким миром взрослой жизни.
-Зато у меня есть ты! – Зияуддин протянул руки к сыну. Растворяясь в его теплых объятиях, Тимур не понимал, почему за эту отцовскую нежность ему пришлось заплатить такую высокую цену. Тимур всегда сторонился отца, скорее даже боялся. Ни разу не обласканный, не прижатый к сердцу, он чувствовал себя нежеланным ребенком, а на самом деле оказался выстраданным. И эта роковая исповедь воды в один из тревожных вечеров непонятной чеченской войны протянула между ними мост долгожданного доверия и любви, которым не суждено было стать продолжительными…
Все войны на земле начинаются одинаково и лишь мир наступает по-разному. Жестокую и грязную философию войны поймет лишь тот, на чьем сердце она выжгла свое черное клеймо. И как бы быстро ни бежало время и сколько бы в жизни не наступало радостных дней, память войны всегда будет преследовать человека до конца его дней. Пусть даже изредка, но она обязательно будет вставать перед его глазами в самых разных обличиях – в образе убитого родственника, или соседа, которого задела случайная пуля, в коротком тревожном сне или в виде собственного уже давно забытого страха. Она будет бежать за ним вдогонку, а добежав путаться под ногами, напоминая о вычеркнутых из жизни годах. Вот и сейчас эта самая память лицом к лицу встала перед Тимуром.
- Ты должен жить, во чтобы то ни стало жить, и ставить эту жизнь превыше всего на свете! Запомни это раз и навсегда!
Он сел на землю и сильно сжал обеими руками голову.
-Это было отчаяние, Тимур…отчаяние…не дай Бог тебе хоть раз в жизни испытать это чувство….
Память не просто стояла перед ним, она била набатом, и эти гулкие звуки голосом его отца доносились из кровавых 90-х годов. Он поднял глаза к небу, словно искал ответ у него, но небо молчало…оно было чистым, словно слеза ребенка…ни одной серой тучи, лишь белоснежные, как вата, облака…
-Почему ты тогда не было таким – с укором прошептал он и на этом небосводе, словно на белом полотне память начала рисовать картины из его прошлого…
Подобно алой струйке крови поднимался в то утро рассвет. Тимур всю ночь спал плохо, хотя обстрелов не было, лишь изредка доносился гул самолетов. Его короткий беспокойный сон нарушил какой-то странный звук. Он прислушался. Звук повторился еще раз, а потом еще… Тимур привстал. Вдруг он увидел, как, задевая окно, пролетела какая-то большая птица. Тимур быстро соскочил с постели и вышел на улицу. На пороге стоял отец.
-Тебя тоже филин разбудил? – спросил он
-Филин? – удивленно спросил Тимур, протирая заспанные глаза.
-Филин ухнул прямо у окна…три раза…отец говорил, что это не к добру, что мертвец будет дома
Тимур испуганно посмотрел на него, чувствуя, как сердце начинает колотиться внутри.
С соседней комнаты донесся крик рассерженной матери
-Ты издеваешься над этим ребенком…какие еще филины…пусть он поспит, пока на улице тихо и не гремит…ты с ума сошел что ли.
Зияуддин стоял на пороге и всматривался вдаль. В воздухе витал странный запах. Тимур впоследствии понял, что так пахнет смерть, когда она находится совсем рядом и дышит в спину.
Над мостом, разрывая шоссе, с шумом пролетали машины. Капли воды, стекающие с его лица, медленно падали на землю, на которой жестокая память, уже спустившись с неба, продолжала собирать эту черную мозаику его воспоминаний…
Странной была тишина, окутавшая в то алое утро их село, да и вообще, как бы это парадоксально ни звучало, в войну, тишина порой становится врагом…она жестоко дразнит своей недолговечностью, словно далекий мираж, возникающий в пустыне перед заблудившимся путником.
Грохот приближающихся танковых гусениц, автоматная очередь и гулкий залп артиллерии…небо не обманешь – не зря оказывается оно окрасилось в кровавый цвет – село окружили. И вместе с первым шепотом молитв застывших от страха людей, совсем рядом начала раздаваться и грязная брань полупьяных федералов. Они смерчем ворвались к ним, пинком открывая железные ворота, а со двора соседей уже доносились детские крики.
-Золото, деньги! Живо!
-У нас нет ничего – этот короткий ответ напуганной матери Тимура преследовал всю его недолгую жизнь и раздавался в каждом шорохе немой природы…
Тимур застыл на пороге своего дома, словно изваяние, слитое из горя и страха. На улице было холодно, но знакомая жажда снова начала душить его. В небе закружили вертолеты. Резко подул мерзлый ветер.  Тимур поднял глаза к небу - алое утро стремительно растворялось среди облаков. Пощады неоткуда ждать, ведь они слишком разъярены. Сколько раз на протяжении всего своего детства Тимур слышал это неопределенное местоимение в виде слова «они» - они входят в Грозный, они окружают село, они придут, они убьют, они…они…они… да кто же они в конце концов? Кто дал им главные роли в этой кровавой драме, акты которой превосходили друг друга своей беспощадностью.
Утренняя синева быстро исчезла под покровом поднявшегося дыма. Все было как в тумане…все перемешалось в этом диком круговороте – жуткие крики людей, матом орущие федералы, автоматные выстрелы, рев вертолетов. Тимур чувствовал как дрожит все тело.
-Наверное, это и есть то самое отчаяние, о котором говорил отец – подумал он. Но это был всего лишь страх, обычный детский страх, а настоящее отчаяние он испытывал сейчас, через 10 лет, сидя на берегу Сунжи и сжимая в руках раздражительно пиликающий телефон.
Сильный удар приклада, потом автоматный выстрел и тоненькая струйка крови, скатившаяся по седому виску Зияудина, которая так напомнила Тимуру сегодняшнюю красную ниточку рассвета, крик матери, хрип умирающего отца, который корчился на холодной земле…
Если время и лекарь, то память палач. И какой толк от этого лечения, если где-то внутри спит этот беспощадный убийца, который время от времени просыпается и прокручивает перед человеком киноленту его прошлого.
Сам не зная ответа и смысла своего вопроса он крикнул куда-то в воздух
-Зачем вы это сделали? За что? Наш дедушка воевал и вас защищал…вы слышите меня?
Как бы его услышали они, если этот чеченский крик «За что?» уже на протяжении веков никак не может услышать целый мир.
Один за другим раздавались выстрелы. Было слышно, как военные выбивают стекла соседей и выносят на улицу их вещи.
-Тимур…Тимур – Зияуддин задыхался.
-Вода…ему нужна вода! – осенило Тимура, и он снова забежал в дом. Руки не слушались его. Наконец он смог набрать в стакан воды, половину из которой разлил, пока добежал до лежащего на земле Зияудина. А его уже окружили люди. Одним из первых взгляд Тимура упал на соседа Абу. Дядю Абу Тимур любил, причем любил искренне и сильно. Вся их семья в его жизни была вроде постоянной величины…плохое или хорошее делилось вместе и поровну…
-Дядя Абу! Дядя Абу! Ему вода нужна – едва переводя дыхание подбежал Тимур.
-Отойди, Тимур…ему не вода нужна…беги лучше за Салаудином…за сестрой своей Луизой беги…уйди…не смотри сюда…
Тимур понимал, что перед ним сейчас происходит что-то очень страшное и необратимое, которое не сравнится силой своей боли и страха ни с чем, даже с горящим Грозным, даже с кровавой зарей и ухающим на рассвете филином, даже с той жаждой, испытанной его прадедом в душных вагонах. Он думал, что это самое страшное что может случиться в его жизни, не догадываясь, что ждет его впереди. Действительно необратимое, неизбежное и жуткое в его жизни разворачивалось сейчас, а не тогда…сейчас…в эти минуты…когда он сидел на берегу этой роковой реки перед выбором, перед лицом памяти, когда перед ним стояли те самые вещи, что важнее и ценнее жизни, которые не были озвучены в тот вечер его отцом.
…Зияудин лежал неподвижно. Его окровавленную голову держал на руках дядя Абу, а рядом раздавался смех и громкие выкрики тех, кто так дико ворвался в их жизнь и на глазах Тимура расстрелял его отца, тех, кто своими руками разбил его судьбу и равнодушно выкинул ее на обочину жизни…
Над городом пронесся азан. Тимур вздрогнул. Крик муллы, призывавшего горожан на полуденную молитву, напомнил ему моменты своего прощания с отцом.
…Он лежал прямо на земле, завернутый в ковер. Мужчины встали в круг, чтобы совершить над ним джанназа-намаз (похоронную молитву). Салаудин подозвал его к себе.
-Тимур, иди сюда…встань рядом со мной…и не вздумай заплакать – твоему отцу бы это вряд ли понравилось. Ты должен быть сильным…ты у нас один – прошептал он ему прямо в ухо.
Тимур опустил голову и с большим усилием проглотил ком, неприятным клубком собравшийся у горла.
Отец часто брал с собой Тимура на тезет (похороны с чеч) и он достаточно хорошо знал всю этику погребения, существующую у чеченцев. Открытые  соседские ворота, вереницей тянущиеся ко двору умершего люди, отовсюду доносящиеся слова возвеличивания Аллаха…здесь нужно суметь сдержать свою боль, какой бы горькой она ни была, а принцип тут для всех один – ты никого не удивишь своей потерей, ведь кто-то терял и больше.
Зияудин исчез из жизни Тимура, оставив вместо себя на его сердце огромную пропасть, в которую скатывались все его мечты, желания, надежды, планы…все на свете рушилось, как только память подводила его к этой пропасти, со дна которой на него смотрел отец, жестоко убитый в то алое зимнее утро российскими военными…
Тимур вздрогнул, когда услышал людские голоса. Он увидел, как неподалеку несколько молодых людей спускаются к реке. Учитывая какие тревожные сигналы начало подавать сердце Тимура, один из них был ему знаком.
-Неужели это Магомед? Точно Магомед…как же его занесло сюда – раздраженно прошептал Тимур и быстро начал собираться.
Племянника дяди  Абу Магомеда Тимур впервые увидел около 10 лет назад весной, той самой весной, до которой они и не думали, что доживут.  31 декабря 1994-го года начался штурм Грозного. Российская армия ставила цель взять город за два часа, и отметить наступление Нового года в осажденной чеченской столице. Но штурм продолжался до самого начала весны и город перешел в руки федеральных властей лишь в марте 1995-го года. Именно тогда и задышали немного пригороды Грозного, в числе которых была и станица Тимура. Среди дыма и трупного запаха, исходящего из-под развалин рухнувших зданий этот город особо и не заметил наступление весны. Но она настала и на полуобгоревших деревьях показались первые почки…весне-то все равно – в нее не выстрелишь и не напугаешь. 
Семья Тимура потихоньку училась жить без Зияудина. Неизбежность – единственный гость, которому неважно рады ему или нет…
Тимур хорошо знал всех родственников дяди Абу – многие из них жили здесь же, некоторые в Грозном. А вот младшего брата дяди Абу Алибека он никогда не видел. Знал только, что живет он отсюда очень далеко в республике Коми, где обитают те самые сказочные северные олени и где большая часть года продолжается холодная зима. И в одно утро этой пропитанной своеобразным запахом смерти чеченской весны, в дверь Тимура постучались. На пороге стоял дядя Абу
-Позови мать и сестер – попросил он Тимура.
Они вышли, а следом за ними и Тимур. Он понял, что незнакомец, который пришел к ним вместе с дядей Абу – это его младший брат Алибек. Он был красиво сложен и подтянут. А военная форма, в которую был одет мужчина сразу же вызвала у Тимура неприятные ассоциации.
Алибек выразил слова соболезнования. Чуть погодя во двор зашел и Салаудин. Пока мужчины разговаривали, Тимур увидел подростка, который стоял неподалеку от них и с интересом рассматривал изрешеченные автоматными пулями ворота.  Алибек заметил, как Тимур пристально смотрит на него.
-Магомед, поди сюда! Ты чего стоишь там! – окликнул он его.
-Подойди, поздоровайся…ну чего ты так? Я же учил тебя – виновато пожурил его Алибек.
-Да ну брось ты…малой еще…успеет – улыбнулся Салаудин и, словно стыдясь этих слов, посмотрел на Тимура. Тимур молча опустил глаза. Магомед ведь был лет эдак на пять старше Тимура, а его только учили нормально здороваться, когда Тимура на джанназа-намазе, совершаемом над его расстрелянным отцом, учили быть сильным!
-Вы надолго приехали? Надолго тут и опасно задерживаться – спросил Салаудин.
 
-Нет ненадолго. Я Абу забрать приехал…тут нельзя оставаться…Чечню не узнать…она  в страшном состоянии находится…от нее прежней ничего не осталось – сокрушенно ответил Алибек.
Тревога пробрала Тимура до самых костей, когда он услышал, что дядя Абу может уехать.
-Чего ее не узнавать-то Чечню? Сейчас-то как раз и можно ее узнать. Стоит перед тобой какая есть, вся оголенная, с отодранной шкурой – раздраженно выпалил дядя Абу.
-Может зайдем – предложил Салаудин, чувствуя, что разговор не вяжется.
-Нет, мы пойдем – ответил за всех дядя Абу и направился к воротам.
Провожая гостя, Салаудин обратился к Магомеду
-Приходи к нам, пока не уедешь, с Тимуром пообщаешься.
Тимура не особо обрадовало, что Магомед принял приглашение Салаудина, ведь его новый приятель был совершенно другим, не похожим на местную чеченскую ребятню, которая ходила по улицам с разорванной душой, с прострелянным детством, и с разбитой психикой. Эти маленькие чеченские «гавроши» - участники большой трагедии, не заслужившие пощаду врага и жалость людей так и выросли, раздражая целый мир своей дерзостью и бесстрашием. А Магомед действительно стал ярким воплощением своего отца – успешным, умным, расчетливым. Впоследствии он так и не понял своего дядю. Отец заставил его пройти через строгую военную закалку и установил главный принцип профессии – закон всегда прав! Алибек всю жизнь проработал в системе федеральной службы исполнения наказаний, по его стопам пошел и Магомед. Отец гордился им, ведь Магомед был его настоящим повторением – скупой на эмоции, не отлынивающий от работы, с четким планом на жизнь. Закон всегда прав – этот рабочий принцип отца уже становился жизненным для Магомеда. Есть только закон, а кровная месть, идеи, борьба, чувства, страсти, эмоции – все это придумали те, кто нарушил закон и хочет себя как-то оправдать.
-Вон Абу начинает говорить какие мы мол чеченцы несчастные, вечно нас убивают…власти не любят и прочее…чем ненавидеть русских и осыпать проклятиями политиков и власть лучше бы задумался какие чеченцы сами! Не виноватых так часто не бьют…пора бы над этим задуматься, чем вечно жалеть себя и Чечню – говорил Алибек сыну после каждого похода в гости к младшему брату.  Эту свою простую философию жизни впоследствии Магомед попытается донести и до Дианы, которая станет для него полным олицетворением той послевоенной непонятной для него Чечни.
Новость о том, что дядя Абу может уехать в семье Тимура восприняли тревожно.
-Как же мы теперь без них будем? Столько лет рядом прожили – сокрушенно повторяла каждый раз мать Тимура Марьям.
Сосед в чеченском обществе играет большую роль. В момент беды раньше твоих родственников к тебе доберется сосед, поэтому обходись с ним вежливо и не разрывай узы – гласит чеченская пословица.
Этим вечером Салаудин вместе с Тимуром пытались поднять упавшую изгородь и навести кое-какой порядок в огороде. Со двора дядя Абу доносились крики. Было понятно, что Алибек настаивает на отъезде, а дядя Абу и слышать об этом не хочет.
-Слышишь? – радостно окликнул Тимур Салаудина. – Дядя Абу не хочет уезжать.
-И правильно делает. Зачем тащиться на этот край света, когда самое страшное уже позади. А там гляди и война закончится – ответил Салаудин, всей тяжестью тела налегая на изгородь.
-Эй вы строители! Что вы там крушите? Помощь не нужна? – весело окликнул их дядя Абу. И не дожидаясь ответа, он ловко перемахнул через забор, а чуть погодя следом за ним пришел и Алибек.
-Абу, ты чем это недоволен – шутя спросил соседа Салаудин.
Но по лицу Алибека, Тимур понял, что тут не до шуток.
Абу, что происходит? Мы завтра должны выезжать, а вы еще не собрались.
-Я на чеченском и русском языке тебе объяснил, что я никуда не еду. Извини, языка ваших комичей не знаю – обиженно прервал его дядя Абу.
-Я не понимаю тебя!
-Меня не понимаешь, Чечню не узнаешь! Что это с тобой, Алибек?
Алибек, не выдержав заорал на брата
-Я действительно тебя не понимаю! Зачем это все сейчас, да еще перед чужими людьми?!
-Ты меня никогда и не поймешь, Алибек! У тебя другая жизнь! И не думай, что я на старости лет буду свою шкуру на край света тащить! А эти люди, к твоему сведению, мне не чужие! Тебе даже представить будет страшно через что мы вместе с ними прошли! Я с первых дней твоего приезда закрыл этот вопрос, а ты продолжаешь меня мучать. Если из моего дома кто-то согласен ехать, бери его и езжай. Я не буду препятствовать…а меня не трогай! – эти слова настолько искренне слетели с уст дяди Абу, что Алибек, развернувшись, молча ушел.
А они стояли рядом – действительно совершенно чужие друг другу люди, которых не связывали родственные узы, но которых железной нитью связало общее горе.
Тимур подбежал к дяде Абу и крепко его обнял.
-Дядя Абу! Как хорошо, что ты не уехал. Я так не хотел этого…очень сильно не хотел, чтобы вы уезжали.
-Да не поеду я на этот Северный Полюс! Легче войну пережить, чем этот холод – начал ворчать дядя Абу, крепче обнимая Тимура.
-Ничего, Тимур…скоро все наладится, вот увидишь. Ничего на земле вечного нет, и наша война в том числе. Будем восстанавливать республику, а там молодые специалисты будут нужны, поэтому тебе нужно учиться, тебе столько дел предстоит. А нам старикам главное теперь в жизни на своей земле век докончить… ладно, работайте, а я пойду своих капризных гостей провожать – дядя Абу направился к себе.
-Чудак ты, Абу – рассмеялся Салаудин, глядя ему вслед.
Наспех брошенные дядей Абу слова – главное в жизни – как-то незаметно для самого себя снова вернули Тимура в тот серый вечер, когда отец впервые озвучил ему эту странную исповедь, в которой была сокрыта вся тайна его жажды. Ему было интересно узнать о тех вещах, что важнее и ценнее жизни, о которых намеренно не сказал ему отец. Тимур быстро догнал дядю Абу.
-Дядя Абу, дядя Абу! Подожди, пожалуйста! Можно у тебя кое-что спросить?
-Да, конечно, Тимур, спрашивай! – удивленно прислушался к нему дядя Абу.
-Дядя Абу! Вот ты сказал главное в жизни…а вот есть вещи важнее, главнее самой жизни?
-Зачем тебе это?
-Ну скажи, пожалуйста!
Дядя Абу долго не раздумывая, ответил ему.
-Есть мой мальчик! Это твоя вера, твоя Родина и твоя честь! Эти вещи ценнее и важнее жизни. Запомни их раз и навсегда. Не прощай никогда того, кто посмел посягнуть на них! За них нужно мстить и за них можно умереть. Ведь смерть не самое страшное, как и жизнь не самое важное, а страшнее смерти позор…можно тысячу раз умереть, чем один раз испытать позор и продолжать с ним жизнь…
На мутной воде Сунжи отражались яркие солнечные блики. Тимур посмотрел на часы. Пятнадцать минут уже прошли. Магомед, к счастью, его не заметил. Тимур поднялся к мосту. Память отступила. Перед ним теперь стояла реальная жизнь какая есть…Неожиданная смерть отца надорвала всю его психику и тяжелым свинцом легла на душу. Именно эта драма и привела его сегодня, через 10 лет к этому мосту. Что собирался сделать Тимур? Чей был этот холодный голос, который звучал в трубке телефона и дал ему эти дополнительные пятнадцать минут, в ходе которых его память со скоростью света принялась рисовать жуткие картины из прошлого.
-Это твоя вера, твоя Родина и твоя честь. Эти вещи важнее и ценнее жизни…ради них можно умереть…
Все эти последние десять лет Тимур думал над смыслом этих слов и пытался понять посягнул ли кто-то на его веру, на его Родину и на его честь. А на помощь, как всегда, приходила память и возвращала его в тот сизый тревожный вечер…и он представлял, как в февральскую стужу в  скотских вагонах умирает его прадед, как его дед с позорным клеймом «враг народа» встречает победный конец Великой Отечественной войны, в которой он проливал кровь, как потом через 13 лет казачья дружина запрещает ему брать воду из Сунжи, унижая при этом  чеченских стариков, а потом последний финальный удар – первая чеченская война, окруженное село и расстрелянный в упор его отец. Разве это все стоило жизни?  Он был единственным сыном и ребенком со своеобразным мышлением, на которого отец возложил такую тяжелую ношу как ответственность за целый род, и ответственность эта, видимо, заключалась не только в любви к жизни и ее продолжении, ведь есть вещи важнее жизни, и он уже давно знает какие. В тот момент, когда Тимур принимал это решение, он понял, что жажда, которая его душила еще с раннего детства это была не жажда воды, а жажда мести…
В то алое утро, когда федералы покидали их, оставляя после себя убитого Зияуддина, Тимур стоял за старым орешником, держа в руках стакан воды, которая уже не пригодилась Зияуддину. Он услышал, как у одного из солдат запиликала рация.
-Да! Да! Прием! Рота под командованием капитана Ерехина…
-Что там? – рявкнул другой и потирая раскрасневшиеся руки подошел к солдату.
Тимур стоял словно ошпаренный, ведь на эту фамилию откликнулся именно тот озверевший федерал, что равнодушно пустил пулю в голову Зияуддину, значит это и есть капитан Ерехин!
А за этим последовало долгих десять лет бессонных ночей, жутких ночей, когда в его голове одна за другой зарождались мысли, идеи, о смысле которых ведал лишь Творец.  За это время с ним рядом не было никого. И властью, и судьей для него был он сам. И это одиночество тоже было его осознанным выбором. Он объявил эту борьбу и причем поставил ей краткий срок, и время, словно благословляя его, играло ему на руку. Тимур спешил, ведь жажду мести водой не утолишь. Он думал только об этой мести и не замечал ничего вокруг. Закончилась война, за ней началась еще одна и даже она закончилась, но все шло мимо Тимура. Он пропадал до поздней ночи в интернет-клубах, которые только начали открываться в полуразрушенном Грозном, вскоре завел какие-то сомнительные знакомства, о которых его умоляла рассказать встревоженная его поведением мать. Но Тимур был глух ко всему. Он слышал только собственную душу, которая говорила голосом его предков, голосом целого народа…
Бросив учебу в университете, удивляя мать и остальных родственников, Тимур принимает спонтанное решение встать в ряды сотрудников правоохранительных органов. Никто не знал, что он вел двойную игру, ведь Тимур уже давно имел плотные связи с бандформированием – так называли в СМИ ту оставшуюся кучку боевиков, которая вела свою одиночную борьбу не только с российскими военными, но уже и с местной милицией. Те самые ночные пропадания в интернет-клубах и сомнительные знакомства, которые неспроста тревожили его мать, в конце концов привели Тимура сегодня к этому мосту, как называют его грозненцы, Жуковскому мосту, расположенного по улице Жуковского. Здесь неподалеку располагался тот пост, в котором, как выяснил Тимур, находился тот самый капитан Ерехин, который и убил его отца в первую чеченскую войну…
-Он на месте…приступай! У тебя получится Ин Ша Аллах1 – голос в динамике телефона прозвучал немного мягче.
Расстелив прямо под деревом коврик, Тимур совершил свой последний полуденный намаз, а после сел в машину и начал быстро собираться. Он ловко обхватил талию поясом, поверх надел легкую куртку цвета хаки, на груди которой было выбито «Милиция».
-Так…пояс нормально сидит…датчики в норме…удостоверение не забыл, ключи взял – прошептал Тимур. Взглянув на ключи, он усмехнулся.
-Какой я дурак! Они же мне не нужны и, открыв дверь машины, закинул их обратно на сидение.
Он шел уверенной походкой к месту назначения. Его мечта исполнилась. Чувство жажды наконец отступило. Все шло так, как он хотел. Порой именно конец, а не начало предопределяет судьбу. Внезапно он почувствовал волнение. Тимур приостановился. Он трижды прочитал шахаду.
-Я сегодня покину этот мир…благослови мою встречу с собой, мой Создатель…благослови мой последний день пребывания на этой земле…позволь мне исполнить задуманное…ведь вся сила и мощь лишь у Тебя – прошептал Тимур.
Солнце припекало. В полдень июльский зной усиливался. Странно, однако Тимур не чувствовал жару, и жажда не стала его душить. Он дошел до поста. Неподалеку двое мальчишек возились со своим велосипедом. Времени оставалось катастрофически мало, и Тимур знал, что его нельзя терять, но тем не менее он подошел к ребятам.
-Пацаны! Уходите отсюда...потом можете и вернуться…сейчас просто покиньте это место, очень прошу вас…и не спрашивайте у меня ничего. 
Удивленные мальчишки даже и не стали расспрашивать Тимура, ведь они знали где живут. Ребята быстро взяли свой транспорт и перебежали дорогу – вот оно поколение чеченских детей – участники одной трагедии с разными судьбами. Вот так они делились на две части – на тех, кто хотел жить и на тех, кто шел умирать…
Тимур еще издали узнал его. Теперь все окончательно отступило – и память, и жажда, и страх, времени тоже не было, будто последняя капелька упала в  песочных часах.
-Капитан Ерехин? Я сотрудник милиции – Тимур протянул ему удостоверение. Перед лицом судьбы не дрогнули ни рука, ни голос.
-Слушаю – подозрительно посмотрел на него Ерехин.
Тимур подошел вплотную. Одну руку он держал в кармане на датчике.
-95-й год, станица Петропавловская…ты расстрелял в упор мужчину…я его сын – Тимур выбросил удостоверение и притянул к себе федерала
-Ребята! Огооонь! – крикнул Ерехин.
Датчик сработал вовремя. Тимуру хватило 20 секунд, чтобы сказать эти слова и одновременно нажать кнопку. Его предупреждали сделать все молча и не выполнять лишних действий, но Тимур хотел, чтобы Ерехин знал, каким бывает лицо возмездия. Военные открыли огонь, но было поздно…От силы взрывной волны их отбросило на дорогу. Поднялся дым. Они оба разлетелись на куски…
Жуковский мост оцепили. Подъехала милиция, останавливались неравнодушные местные жители. К месту происшествия быстро подоспела и компания отдыхавших у Сунжи молодых людей, среди которых тогда Тимур узнал племянника дяди Абу.
-Фрагменты тела на экспертизу!
-Он удостоверение выкинул же
-Тогда сейчас установим личность – раздавались вокруг голоса.
Магомед краем уха услышал, как кто-то произнес имя Тимур.
-А ну…покажи – быстро подошел он и посмотрел на удостоверение.
-Знаешь его? – спросил русский военный.
-Да…знаю…близко незнакомы, но он жил по соседству с моим дядей – объяснил Магомед.
Он быстро начал набирать дядю Абу.
-Да…слушаю – раздался голос в динамике.
-Дядя…это я…ты слышишь меня? – Магомед знал, как сильно любил дядя Абу Тимура и как близка была для него вся их семья.
-Ваш сосед…парень этот Тимур
-Ну! Тимур! Что-то случилось, Магомед?
-Дядя, он погиб…взорвался только что на посту…дядя, ты слышишь меня?
Из динамика телефона раздавалось глухое молчание.
Дядя Абу ничего не ответил и бросил трубку…
Тем же вечером Магомед понял, что означало это молчание, ведь он никогда раньше не видел как плачут мужчины. Дядя Абу сидел во дворе дома и, обхватив голову руками, плакал.
-Что же ты наделал, Тимур…родной мой…почему ты не посоветовался со мной…ты же всегда у меня все спрашивал…почему я не уберег тебя. Будь же они прокляты все…все, кто не дает нам жить на этой земле – повторял дядя Абу.
-Ему не следовало этого делать, будучи работником органов тем более…именно такие как он не дают налаживать жизнь в регионе – начал Магомед.
Дядя Абу вскочил
-Регион…органы…налаживание жизни! Ты вообще понимаешь, о чем ты говоришь?! Думаешь, если ты надел эту пятнистую форму, мужчиной стал? Ты никогда не поймешь этого мальчика и что он пережил, что пережили мы вместе! И еще у тебя хватает наглости его в чем-то обвинять? Перед этим ребенком весь мир виноват, который не содрогнулся от несправедливости, творившейся над нами всеми….таких тимуров было много, на глазах которых расстреливали отцов…которые вместо своих домов находили огромные ямы, где валялись изувеченные люди. Думаешь, такое легко забывается? Если бы ты пережил с нами одну ночь, тебе страшно было бы по земле этой ходить – раздраженные крики Абу прервал Салаудин, который вошел во двор.
-Вот и потеряли мы Тимура – тихо проговорил он. По его побледневшему лицу было понятно, что это спокойствие дается ему нелегко.
Абу подошел и крепко обнял его. Магомед услышал, как дядя Абу, уткнувшись в плечо Салаудина, тихо прошептал
-Пусть Аллах осчастливит его Раем…он вырос настоящим мужчиной…тебе есть кем гордиться…
Магомед так и не понял ни дядю Абу, ни Тимура, ни саму Чечню. Когда после всех войн, обстрелов, спецопераций и последовавших за ними референдумов, съездов и прочих перипетий, Чечню окончательно поставили на ноги и привели в чувство, Алибек решил вместе с женой и младшим сыном приехать домой, а старший сын и дочь остались в Коми. И осенью 2016-го года Магомед приехал в цветущий Грозный уже в статусе его постоянного жителя и в высоком чине подполковника. Именно тогда она встретил Диану, неудавшиеся отношения с которой и смогли убедить его, что чеченские раны до сих пор кровоточат, каким бы сильным ни было буйство красок на грозненских площадях. В один из стылых ноябрьских вечеров она стояла озябшая под проливным дождем на одной из остановок поселка Катаяма, где Магомед и проживал. Он остановил машину.
-Такси? – спросила девушка.
Магомед утвердительно кивнул головой. Она села в машину, обдавая Магомеда холодной прохладой. С черных волос стекала вода.
-Зонтик нужно брать с собой – ухмыльнулся Магомед.
-Я не люблю зонты…я их безбожно теряю – ответила девушка. Она увидела рядом с собой на заднем сидении автомат и брезгливо отодвинулась.
-Так это не такси?
-Нууу…я вообще-то пошутил, или у вас в Чечне таксисты со звездами на погонах?
-Во-первых, у меня достаточно плохое зрение и звезды я не заметила, а во-вторых у НАС в Чечне все возможно! А ты, как я поняла, приезжий? – саркастично ответила девушка, акцентируя на слове НАС.
-Да! Я с Коми приехал…я подполковник…работаю в федеральной службе исполнения наказаний. Зовут Магомед. А ты?
-О как…федеральная служба исполнения наказаний…так смешно… зовут Диана.
-А что тут смешного?
-Ну по мне…служба исполнения наказаний одна, и она там – Диана подняла палец наверх.
-А ты очень красивая Диана…на чеченку не похожа.
-Я красива именно тем, что я чеченка – по разговору было видно, что Диана раздражена.
Магомед простодушно улыбнулся.
-Я в разводе уже давно…казалось больше никогда и не екнет сердце, а вот видишь, как получилось, да еще таким дождливым серым днем. Детей нет у меня. Кстати, после создания семьи планирую в Москву перебраться.
Диана промолчала. Она смотрела в окно машины, по которому стекали крупные капли дождя. Город умывал осенний ливень.
-Господи, какой же ты приземленный – подумала она. – Все прямо выложил…а Москва небось главный конек, чтобы привлечь внимание красавиц.
-Мне тут нужно сойти…останови, пожалуйста, – Диана собралась выйти из машины.
-Вот так просто уйдешь что ли, Диана? Ливень хлещет…дай довезу до места назначения.
-Я люблю дождь, поэтому он мне не мешает…а место назначения мое тут.
-Диана, давай обменяемся номерами.
-Прости, но я не лучшая партия для подполковника, который находится в поисках семейной идиллии.
Не успел Магомед ответить, как Диана растворилась среди городских улиц, омытых ноябрьским дождем…
-Хм…странная какая-то – подумал он – но красивая – добавил про себя.
Магомеда радовала своя работа в УФСИН, радовала мирная жизнь в республике, налаженная политика руководства региона. Это был действительно очень интересный период в жизни Чечни. За ней уже не наблюдали как за военной ареной, где раз за разом проходили эти кровавые побоища, а напротив, мир становился свидетелем ее неожиданного успеха. Сюда потянулись толпы туристов, а любопытные журналисты кидали в массы интересный вопрос для широкого обсуждения – откуда у Чечни деньги и почему она вообще выжила? Чечня напоминала человека, который в окружении толпы зевак болтался на виселице рядом со свежевскопанной могилой, и эта толпа вместо того, чтобы перерезать веревку, молча наблюдала за зрелищем, а он, на удивление всем, сам высвободился, засыпал яму землей и посадил на бугорке цветы, а потом та же самая толпа осуждала его – не так ухаживаешь за цветами, не так поливаешь…
Сами чеченцы в этот период разделились на три части – одни, которые всю жизнь провели за пределами Чечни и наблюдали за всей ее бурной жизнью через голубые экраны, другие – уехавшие в Европу зализывать свои незаживающие раны, и третьи – самые стойкие – выжившие, прошедшие через все семь кругов чеченского ада, с не зарубцевавшимися шрамами, они были, словно кирпичи – чем больше обжигались, тем сильнее твердели. Они перенесли войны, прошли через жернова всех политических реформ и теперь совершенно безболезненно сносили все недовольства, которые сыпались в их адрес со стороны тех двух вышеуказанных категорий чеченцев. Они пытались перед всеми оправдаться, всем угодить, а их жизнестойкость этот мир завистливо принимал за высокомерие. Магомеду первое время было сложно привыкнуть к чеченскому обществу. Чечня вообще меняет людей. Это своеобразный ореол обитания, где розовые очки сами плавятся от слишком жаркой реальности. Его раздражала фанатичная вера людей в предопределение судьбы и их какой-то разносторонний взгляд на жизнь, который совершенно расходился с его однобоким видением. Он привык заранее распланировывать свой день, всегда быть на стороне закона и в неудачах винить лишь себя. Отец говорил, что при таком раскладе у тебя никогда не будет врагов, а когда некого ненавидеть и некому мстить жизнь бывает спокойной, и разве не в покое счастье? И еще Алибек учил его никогда не ворошить прошлое – пусть каждый твой ушедший день канет в бездну, живи сегодня и планируй свое завтра, а вчера не должно существовать – оно умерло. Поэтому флэшка памяти в мозгу Магомеда всегда была строго отформатирована. Он сразу же забыл и свой первый приезд в Чечню, как он подростком, озираясь, смотрел на этот черный город, над которым поднимались клубы густого дыма, он забыл, как плакал дядя Абу в день гибели Тимура, как разлетелся на куски Тимур, взрывая капитана Ерехина. Все это провалилось в бездну, как и учил его отец, потому в груди у Магомеда никогда не ныло, поэтому не мог он никак понять ни дядю Абу, ни Диану, ни местных чеченцев, раны которых никак не удавалось вылечить даже времени, пока память сыпала на них соль воспоминаний. Он пытался научить Диану не жить прошлым, но с каждой встречей их отношения давали треск, да и встреч-то было мало…
Он нашел ее номер телефона и позвонил.
-Ты не хотела назвать эти пару цифр, а я как быстро их нашел – начал свой разговор Магомед, пытаясь впечатлить Диану этим поступком, но она абсолютно не оценила его подвиг и всего лишь по привычке скептически усмехнулась
-Не думаю, что в наше время это может доставить сложность
-Хочу поговорить, увидеться с тобой, давай подумаем над временем и местом   встречи.
-Не будем утруждать себя думами…хочешь увидеться подходи…я на крыше высоток – Диана бросила трубку.
Осенью Грозный бывает особенно красив – падающие  под ноги каштаны, усыпанные райскими яблочками парковые деревья, желтеющие кавказские лиственницы. И какая-то своеобразная торжественная печаль этого города наиболее острее чувствуется именно осенью… Он поднялся на крышу высотного здания. Со стометровой высоты весь город виднелся как на ладони. Диана стояла у самого края и смотрела вдаль.
-Отойди оттуда – боязливо подошел к ней Магомед.
-Я не боюсь высоты – рассмеялась она.
Они долго стояли и разговаривали, точнее говорил Магомед. Он рассказывал ей обо всем – о своем отце, о работе, о том какие порой злые попадались преступники, о законе, о Коми, о тайге. Она внимательно прислушивалась к нему, как будто через этот искренний разговор Магомеда пыталась пристально изучить всю его философию жизни такую далекую для ее испытанного временем сердца и разума.
-Может спустимся, кофе попьем? – предложил Магомед
-Может – согласилась она.
-Мне кажется ты слишком равнодушный человек по жизни? Или я ошибаюсь?
Диана от души рассмеялась.
-Да ты совершенно верно говоришь…очень много всего на свете, к чему я сейчас отношусь равнодушно…и жаль, что среди всего этого есть и люди. Излишняя искренность впоследствии рождает равнодушие.
-Это ведь совершенно разные вещи
-Ну…гусеница и бабочка тоже различны, однако имеют непосредственную связь. Я равнодушна к жизненным мелочам, да и к самой жизни…река времени была слишком бурной и ее потоки все с сердца смыли, понимаешь…
-Не совсем…
-Ну и хорошо.
-Ты давно приехал в Чечню?
-В начале осени только…и еще в детстве с отцом приезжал в первую войну…хотели дядю забрать в Коми, но он не приехал. Чечня очень изменилась с тех пор, да и люди тоже…раздражительные очень…вроде город все восстановили, а они не особо и довольны.
Диана усмехнулась.
-Ну еще бы…извини меня…ты где видел, чтобы лишившийся ног радовался красоте протезов? Время нужно понимаешь...у нас слишком свежие раны…им долго заживать, а шрамы от них останутся навсегда…шрамам и время не поможет, потому что шрамы – это наша память, а над памятью время не властно.
-Ты как мой дядя Абу говоришь…но для него, понимаешь, все виноваты, вот все, кроме чеченцев, а так ведь не бывает. Мой отец, например, всегда меня учил вину искать прежде всего в себе. А дядя Абу до сих пор ненавидит русских военных, проклинает их самолеты. Я до него донести не могу никак, что там виноваты верхи, те всего лишь приказы выполняли.
Диана снова пристально на него посмотрела.
-Ты никогда не сможешь это объяснить своему дяде Абу…ни дяде Абу, ни мне…потому что ты спал спокойно в то время, когда мы ночи проводили в сырых подвалах…ты не видел посеревшие лица людей, которые после четырехмесячной блокады впервые выходили на сельские улицы, ты не молил ежеминутно Бога о внезапной смерти от пуль, чем попадать в их грязные руки, ты не видел их раскрасневшиеся от злобы и ненависти лица и рвущих поводок откормленных собак, с которыми они врывались в наши дома, ты не слышал гул истребителей, не видел огненные ракеты, летящие на Грозный. Ты ничего этого не видел…а у нас это все до сих пор перед глазами…и нам абсолютно не важно кто приказал это все совершать над нами…когда к твоему горлу подносят нож ты не будешь задумываться о том, кто приказал, ты будешь видеть и помнить лицо того, кто держал в руке этот нож – она говорила быстро и достаточно эмоционально, что сидящие за соседним столиком оглянулись. Однако Магомеда ее речь абсолютно не тронула, его лишь удивило как похоже они мыслят с дядей Абу.
-Да, на войне, говорят, все очень страшно…но согласись, они выполняли приказы…там большая заварушка была…но были и те, кто приказы не выполнял, например, у нас там в Коми один сидит… майор военной авиации… 25 лет мотает за то, что три раза отказался приказ выполнить. Он, когда узнал, что я чеченец сразу начал под ногами вертеться, то книжки какие-то притащит, то сигареты…думал я так сразу прямо растаю от того, что он чеченцев не хотел убивать…по мне любой, кто переступил порог тюрьмы преступник…
Диана удивленно вскинула бровь.
-Погоди…погоди…погоди…он что реально отказался выполнять боевые приказы и сидит из-за этого в тюрьме? Русский майор отказался убивать чеченцев и осознанно перевернул себе жизнь, а ты говоришь про это так спокойно?
-Да…потому что я всегда на стороне закона, а он предал свою власть, свое начальство, свою страну и за это он должен быть наказан, а то что он ходил мне сказки рассказывал…дневник какой-то хотел мне дать почитать…я не обращаю на это внимание…я несу свою службу и верен закону.
Диана еле сделала глоток уже остывающего кофе и едва слышно проговорила.
-Как его зовут?
Магомед расхохотался
-Зачем тебе это?
Диана ничего не ответила и смотрела в окно. В ясном небе над Грозным проплывали белые облака. Самый большой страх для нее в период войны представляло небо. В ушах до сих пор гудел рев истребителей, которые проносились по небу, оставляя за собой огненный след. Самое страшное в бомбардировках, что гул самолета слышишь только тогда, когда он уже прилетел и спускает бомбы – ни убежать и ни укрыться, только стоишь с опущенной головой и ждешь конца и не важно конца чего, конца этого грохота или своей жизни. Они вылетали в паре по несколько штук и синхронно пикировали, будто разрывали на части синее небо. После их отлета Диана еще долго боялась поднять глаза на небо, ей казалось, что оно просто истекает кровью. Во время двух прошедших войн самое большое количество смертей на чеченскую землю было спущено именно с неба. И теперь новость о том, что русский майор военной авиации отказался от боевого вылета, отказался стать причиной, быть может, даже именно ее смерти или смерти ее близких и теперь за это несет наказание в далеких застенках Коми для Дианы было действительно потрясением.
-Тебя это удивило? – спросил Магомед.
Диана проигнорировала его вопрос.
Не отрывая взгляда от окна, она куда-то в пустоту бросила первую мысль
-А знаешь этот майор, отказываясь убивать чеченцев, тем самым прежде всего отказался убивать в себе человека. Он человек, понимаешь, человек, и только потом русский майор военной авиации – она резко повернулась к нему - неужели у тебя ничего не дрогнуло в груди…неужели ты не сказал ему хотя бы это до боли избитое человеческое «спасибо», над которым не властно ни время, ни войны, ни смерть, ни сила?
Магомед промолчал. Он подозвал официанта и заказал два стакана холодного мохито.
-Я там кого только не встречал, знаешь…у меня друг Серега…кровный друг…мы в детстве вены себе перерезали и кровь смешали…помню, как от отцов нам тогда влетело…так вот мы как-то в баньке были с ребятами. И новенький у нас был в управлении…в Чечне служил во вторую войну…короче, перебрал он немного и начал рассказывать, как в Самашках детей убивал чеченских. Он это специально передо мной делал, хотел меня спровоцировать. Двенадцать детей говорит убил я своими руками…самому младшему было три года, а старшему 10…я помню, как Серега тогда напугался. Думал я из себя начну выходить…а я никогда на провокации не поддаюсь…я-то знаю, что он все насочинял на ходу, хотел мою реакцию посмотреть…
-Ничего он не сочинял…в Самашках был ад…они творили там невообразимое – Диана смотрела в одну точку…горьким комком в горле застряла память – ни проглотить, ни выплюнуть.
Она посмотрела на телефон
-Мне нужно идти…меня ждут.
-Кто?
-Неважно
-Хочу сказать тебе напоследок…больно не доверяй тем, кто звезды тебе на погонах зажег, зажигают они их легко, а вот потушить могут роковым образом. Примеров много. Она дошла до двери и оглянулась
-Дяде Абу расскажи про майора…
Диана быстро вышла из кафетерия. В прогретом по-летнему грозненском воздухе грустно пахло осенью…
Философия отца действительно сделала Магомеда счастливым. Его сердце словно клеем впечатали в этот шаблон, вырезав все острые углы. И невозможно было его оттуда вытащить ничем – ни жалостью, ни ненавистью, ни словом, ни памятью…
Он долго не мог дозвониться до Дианы – она элементарно его игнорировала. Магомед знал где ее искать. В один из вечеров он вновь поднялся на смотровую.
Ноябрь радовал хорошей погодой. С высоты Грозный напоминал осенний пейзаж на полотне художника. Весь город заиграл багрянцем – в ноябре здесь бывает самый пик осенних красок.
-Почему тебя всегда нужно искать на этой крыше? На земле с тобой поговорить не судьба?
-Для меня чем выше, тем лучше, я духовно очищаюсь наверху
-А я боюсь высоты
-Вот и о чем ты со мной пытаешься говорить? Мы же с тобой никогда не поймем друг друга…я всегда рвусь в небо, а ты боишься высоты…
Диана подошла к самому краю смотровой площадки и смотрела на город.  В кармане у Магомеда запиликал телефон
-Да…да отец, слушаю…соседка дяди Абу? Тимура мать что ли? Ясно…пусть Аллах простит ее грехи…скоро приеду – Магомед сбросил звонок и медленно опустил телефон снова в карман
-Что-то случилось? – оглянулась Диана.
-У соседей моего дяди Абу горе…мать умерла…надо поехать мне туда – сказал Магомед. Ровно 10 лет назад умер ее единственный сын Тимур – Магомед подробно поведал Диане о трагической судьбе Тимура…как он погиб на посту, взрывая федералов, как Магомед первым опознал его по удостоверению, как очевидцы на месте рассказывали, что таинственный незнакомец не мог насытиться водой и нырял в Сунжу, как плакал, обхватив голову руками дядя Абу, называя Тимура героем и настоящим мужчиной.
Диана долго всматривалась в даль.
-Я помню этот пост…мы каждый день проезжали его…они пару раз останавливали и наш студенческий автобус.
-Ты так смотришь на этот город, как будто прощаешься с ним – пошутил Магомед, уже забыв про Тимура.
-Мне действительно стоило бы с ним сегодня попрощаться, но я не буду…как можно прощаться с тем, к чему ты рано или поздно вернешься?
Мать Тимура Марьям покинула этот грешный мир ровно через 10 лет после трагической гибели своего единственного сына. Дядя Абу снова разделил это горе с семьей Салаудина, и это был уже третий близкий человек, которого они вместе провожали в вечность, и общая память леденящей тоской коснулась их сердец. Эта память бродила по грозненским улицам и периодически путалась под ногами уже счастливых горожан. Она была у них одна на всех, словно луна в далеком небе, поэтому они и умели сопереживать друг другу и чувствовать чужую боль, поэтому рассказ о гибели Тимура так остро кольнул и Диану…Она спустилась со смотровой  вызвала такси,а по пути заехала в один из придорожных цветочных магазинов. Магомед, который решил проследить за ней, увидел как Диана вышла из машины, подошла к мосту и кинула в реку белую розу. Она медленно поплыла по мутно-зеленым волнам Сунжи…
А над городом Грозным кружили желтые листья и падали под ноги каштаны. Магомед присел на скамейку в цветочном парке и набрал ее номер. В динамике прозвучал монотонный голос оператора – абонент недоступен…
г.Грозный, 2018 г.