Секрет

секрет   магнитной  ленты

Повесть

______________   1   ________________

     На веранде  горел  свет, через  отверстую форточку  полстью  вытягивался наружу   сизый  табачный  дым  и  растворялся  в  темени.  Найдёнов  придержал  шаг,  разглядывая  коттеджик.  Наверное, там  заждались  его…, но вот…идти  ли?
    Он  все  же своротил  с  тропинки  и  вошел.
    Очумело  взглянул  на  сидящих  вокруг  стола  сотоварищей, уронил  у  стены  рюкзак,  уложил  сверху  ружье  и,  пройдя  к  свободному  стулу,  изнеможенно  упал. Тяжело  вздохнул,  усталым,  тоскующим  взглядом  обвел  сидящих,  понурился  и  обречено  уронил:
    - Я   убил  человека…
    Было  поздно. Впрочем,  Виктор Найденов,  главный  инженер  Нобльской  геологоразве-дочной  экспедиции  так  и  подгадывал,  чтобы  прийти  в  это  время. В  поселковом  клубе  крутят  кино  и  на  улицах  мало  людей. А  здесь  сидят  друзья  и  товарищи,  сослуживцы,  пьют  под  сурдинку  всякое  из  хмельного  и  играют  в  преферанс. Они  найдут,  подскажут  выход, а,  возможно,  и  помогут. Подспудно  он  держал  такую  мысль. И  потому надеялся, и теперь, глядя  под  ноги,  настороженно ждал  реакции  наперсников.
   Те  в  преферанс  не  играли, они  только  что  сошлись,  едва  успели  пропу-стить  по  стопарику   для  согрева,  и  теперь,  ошеломленные  необычным  заявлением,  откровенно  интере-совались  охотником.
   Слов  Найдёнова  они  всерьез  не  приняли,  посчитали  за розыгрыш,  как  любили  здесь  подтрунить  над  любым  простаком, забавляясь  от  провин-циальной  скуки. И  оттого  смотрели  на  главного  инженера  с  веселой  подозрительностью  и  ждали  продолжения  шутоломства.
   Хозяин  дома,  начальник  Нобльской  экспедиции  геологов Эмиль Анто-нович Поляков  первым  нарушил  неловкое  молчание. Поставил  на  столеш-ницу  тонкий  стакан  с  малостью  коньяка,  пригладил  реденькую  русую  шевелюру  и  хорошо  выбритую, полную  щеку,   ощеря-ясь  усмешкой,  спросил  новоприбывшего.
    -Так  чего  ты  убил,  Виктор?…  Ноги,  как  мы  понимаем.
   Найденов  вскинул  на  начальника  тяжелый  взгляд  и  продохнул:
    - Алёхина  я  угробил.
    - На  охоте,  случайно? – теперь  нахмурясь  и  слегка  раздражаясь,  допрашивал Поля-ков. Он  переваривал  сообщение  Найдёнова. Если  это  шутка, то  очень  скверная. Перевел  взгляд  карих  глаз  на  своих  гостей:  энергетика  экспедиции  Болдина  и  экономиста  Юрьева.  – Или  в  ссоре  двинул  кулаком?
   Инженер  вскинул  на  него  удивленно-трусливый  взгляд  и  пояснил:   
    - Случайно…выстрелил.   
    Хозяин  дома  побагровел, ему  определенно  не  нравилась  ситуация. Он  надумал  было  нажать  на  приятеля-подчиненного,  дабы  тот  не  темнил  и  толком  изложил  суть.  Но  тут  во-шел  сын  Полякова,  вернувшийся  из  клуба.
    Эмиль  Антонович  отвлёкся  и  вопросил:
    - Доколь  ты,  Иосиф,  будешь  шататься  по  ночам? Разве  я  не  запретил    ходить  на  последний  сеанс? Ну-ка:  ужинать  и  спать!   
    Сынишка,  школьник  средних  классов,  прошел  в  дом, Поляков  закрыл  за  ним  дверь  и  вернулся  к  Найдёнову. 
     - Хватит,  Виктор  Михайлович,  молоть  чепуху!  Не  время  для  шуток.  Или  излагай  толком,  или  раздевайся  и  садись  играть
    - Да  я  же  всё  сказал!.. -  едва  не  взорвался  инженер,  но,  скривившись  болезненно  и  схватившись  за  горло,  сдержался.  -  Я…
    Но  тут  опять  вошел  парнишка. На  шахматный  столик  с  подноса  выставил  тарелку  с  резаной  ветчиной,  горчицей  и  хлебом, бутылку  фруктовой  воды,  а  из  кармана  курточки  извлек  диктофон  «Десна».  Придвинул  стул  и  сел  перекусить  на  сон  грядущий.
    - Я  с  вами  посижу,  папа. Мама  проверяет  тетради  и  выставила  меня  к  вам.  Чтобы  в  нетрезвом  виде  вы  сдерживали  децибелы.
    - Быстро  ешь  и  маршируй  спать! -  откликнулся  недовольный  родитель,  впрочем,  приглаживая  затылок  пацана  с  чувством  личной  вины. – У  нас  мужские  разговоры,  а  тебе  рановато  постигать  их  суть.
    Им  пришлось  ждать  покуда  ребенок  насытится.  Но  тот  ел  медленно  и  сосредото-ченно, будто  нарочно  затягивал  занудливую  тишину,  когда  слышно,  как  хрустит  у  него  за  ушами  или  на  зубах  сочное  мясо,  и  тяжело  дышат  взрослые.   
    Правда,  Василий  Петрович  Болдин  налил  в  стакан  водки  и  стал  пригубливать,  с  интересом  разглядывая  сугорбо  придвинувшегося  к  столу  охотника. Главный  энергетик  уве-рен  был, что  Найденов  валяет  Ваньку. И  как  только  сынишка  Полякова,  оставив  на  столе  всё  как  есть,  убрался  в  дом,  Болдин  накинулся  на  наперсника.      
    - Так  кого  ты  шлёпнул,  касатик?! – И  посмотрел  на  Юрьева,  затем  на  хозяина  дома. – Врет  и  не  краснеет!  За  такие  розыгрыши,  касатик,  и  по  шеям  бьют  крепко!      
    - Да  не  играю  я  с  вами,  чёрт  возьми!  - затравлено  отмахнулся  Найдёнов. – Вот  ду-рак! Нашел  к  кому  идти  с  горем!      
    И  теперь  только,  ткнувшись  глазами,  потянулся  к  бутылке.
    Хорошо, -  сказал  Поляков,  в  растерянности  потирая  щеку  и  выстраивая  цепь  дога-док. – Допустим,  ты  убил  Алёхина. На  охоте,  случайно.  Выстрелил  на  треск  сучка,  приняв  за  медведя.  Так,  я  полагаю?  Ты  же  не  бросил  его  просто  так.  От  медведя  спрятал.  В  рас-щелину,  в  старый  шурф.
    Охотник  кивнул,  исподлобья  и  мрачно  посмотрел  на  начальника  экспедиции,  эруди-та  и  умницу-аналитика.  И  вылил  в  себя  почти  полный  стакан  водки.  Впрочем,  для   неза-урядной  комплекции  Найденова,  метра  под  два  роста  и  весом  за  центнер  отборной  муску-латуры, – наперсток. Он  сунул  в  пасть  сигарету,  прижег  зажигалкой  и  горько  усмехнулся.   
    - Всё  так.  Да  что  толку?  Какие  еще  вопросы?      
    - Вопрос  естественный.  Что  ты  собираешься  теперь  делать? -  спросил  Эмиль  Анто-нович  Поляков.          
    Инженер  дернул  плечом,  поднимаясь,  поставил  стакан  на  стол  и  уведомил:       
    - Пойду  сдаваться.  Дорога  одна. Я  шел  к  участковому,  да  завернул  на  огонёк.  По-сошок  выпить. Сколько  сидеть  придется,  кто  знает,  а  за  решеткой  не  нальют.      
    Глянул  на  стакан  и  кисло  усмехнулся.      
    - Ну-ка,  сядь! -  сказал  Поляков,  и,  приблизясь,  маленький, на  две  головы  ниже,  при-давил  ладонью  плечо,  усадил   на  место  и  продолжил  допрос. – Ты  его  спрятал, чтобы  мед-веди…Случайно  кто  найдет?   
    - Если  случайно,  то  навряд  ли. Глубоко.  Я  прикрыл  сушняком  и  камнями.  И  стла-ником  сверху.      
    - Ага,  постарался,  -  едва  ли  не  лыбясь  от приступившей   иронии, подключился  к  диалогу  Болдырев. - И  табачком  притрусил,  чтоб  отшибить  и  собачкам  нюх.       
    Но  на  подтрунку  не  к  месту  охотник  возмутился,  задрал  верхнюю  губу  в  оскале.   
    - Да  пошел  ты!…В  милицию  я  иду!  Сказал  уже…
    И  он  снова  дернулся  вскочить  на  ноги  и  вновь  был  остановлен  рукой Полякова.
    - Не  кричи  и  без  паники! – приказал  тот  и  оборотился  к  заединщикам  за  столом. - Ну  что,  верим  ему? Не  разыгрывает?  Станем  обсуждать  головную  боль?          
    Что-то  говорило  о  серьезности  ситуации  и  начальник  озаботился,  смотрел  требова-тельно  и  нетерпеливо.         
    - А  хрен  его?!…Сколько  раз  покупал  нас!  Не-е,  пускай  мамой  побожится! – подал  голос  и  экономист  Юрьев,  мужик  молодых  лет,  чуть  за  тридцать,  любитель  заложить  под  галстук,  и  уже  имеющий  там  граммов  полтораста  на  почин.    
    Пили  они  тут  много,  но  аккуратно, чтобы  не  вырубиться. Хоть  на  «бро-вях»,  но  до-браться  домой  самостоятельно.      
     Эмиль  Антонович  согласился  с  доводом  и,  кисло  морщась,  потребовал:    
    - А  он  прав,  Виктор! Ты  частенько  над  нами  потешался.  Так  что,  давай  клятву  или  топай  к  лейтенанту.    
    - Вот  что,  олухи  царя  Гороха!  Клятвами  швыряться  не  собираюсь,  но  сказал  я  правду.  Случайно  убил  Алёхина.  И  иду  к  лейтенанту.  Вот  еще  дерну,  чтобы  ноги  держа-ли…-  глухо  проговорил  Найдёнов  и  точно,  стал  шарить  взглядом  на  столе.       
    - Итак,  есть  ситуация! -  приподнял  ладонь  со  стакана  Поляков. Но  тут  же  поднялся  на  ноги,  заложил  руки  в  карманы  пиджака  и  пустился  ходить  по  веранде. – Случайно  погиб  человек.  Соболезнуем,  слов  нет  иных.  Но  расставим  акценты…Кому  станет  хоть  сколько-нибудь  лучше,  если  и  другого  лишить  свободы  или  жизни?      
    Он  крутнулся  на  месте,  оглядывая  лица  наперсников  и  выискивая  оценку  своим  рассуждениям.       
    - Ну…так…какого  пыжика?! – воскликнул  Юрьев,  колыхая  грудью  с  белым  галстуком  на  синем  пуловере,  воздевая  острый  подбородок  и  являя  на  физию  удивленную  глупость. – Заблудился…Алёхин,  и…с  концами?   
    Мутные  его,  серые  глаза  пытались   вообразить  еще  что-то  и  он  потянулся  взглядом  в  пространство,  ограниченное  теменью  за  окном…
    - Ты  хочешь  сказать, Сергей  Павлович,  что  пусть  Виктора  судит  бог?.. А  что?!  Идея  со  здравой  мыслью. – Поляков  мельком  и  с  большим  сомнением  взглянул  на  охотника   и  с  надеждой - на  Болдырева. Этот  покрепче  духом  и  всегда  поддерживал,  на  ходу  умел  поймать  замысел  шефа. – Но  искать  Алёхина  надо!  Даже  необходимо!   
    - Козе  понятно,  касатик! – подхватил  энергетик, перехватив  ожидающий  взгляд  хо-зяина  дома. – Как  не  искать,  если  не  вернулся  с  охоты!? А  вдруг – ногу  сломал?! Или  мед-ведь  им  позабавился? Наконец,  просто  заплохело,  а  мы -  не  подмогни?!            
    - С  человеком  может  случиться  всякое  и  наша  задача  оказать  помощь, -  покивал  Эмиль  Антонович  и  снова  глянул  на  главного  инженера. - Тебе  нужна  наша  помощь,  Виктор  Михайлович?!
    Тот,  погруженный  в  несуразицу  мыслей,  не  сразу  вернулся  к  житейской  реальности,  а  возвратившись,  скупо  бросил:               
    - Мне  надо  к  участковому…
    - А  мне  нужно  единство  взглядов  на  ситуацию,  единство  замысла! И  не  подневоль-ное,  а  осмысленное! – жестко  возгласил  хозяин  коттеджа,  впрочем,  держа  глаза  долу. – И  чтоб  ни  единого  лишнего  слова  не  просочилось  сквозь  эти  стены. Тогда  можно  гарантиро-вать,  что  мы  сообща  вытащим  тебя  из… Я  полагаю,  ты  пришел  сюда  не  только  для  того,  чтоб  известить  о  неприятности? Мы  правильно  понимаем?  Ты  пришел  за  помощью? Да  или  нет?!         
    Шеф повернул  проблему  с личного  на  коллектив,  потребовал  недву-смысленного  от-вета  и  Найденов  принуждено  обронил  «да».       

         

                ________________________   2   _____________________

    Эмиль  Антонович  Поляков  снова  пустился  кружить  вокруг  стола. Он  привык  оста-ваться  на  ногах  и  на  работе,  проводя  ли  совещания  или  наедине  выискивая  решение  неор-динарных  производственных  задач. Так  чаще  возникали  нужные  мысли.  Теперь  он  еще  раз  прикидывал  гипотезу.          
    У  него  в  экспедиции  только  что  прилично  обозначились  перспективы. Хорошее  со-держание  золота  на  этом,  последнем,  как  он  рассчитывал,  здесь  для  него  объекте;  безу-пречная,  четверть  вековая  работа  на  Крайнем  северо-востоке;  очень  прозрачный  намёк  на  возможность  получения  места  начальника  главка  в  министерстве;  наконец,  защита  доктор-ской  диссертации…И  вдруг, - пассаж! Убийство  человека  главным  инженером! В  Москве  не  станут  вникать  в  исходные  данные  и  постараются  отмежеваться  от  затейника,  в  роли  кото-рого  для  них  был  и  есть  только  он,  начальник  Нобльской  геологоразведочной  экспедиции.   
    Надо  загасить  происшествие,  оставить  на  местном  уровне, переставить  акценты. Убийство  и  пропажа  без  вести – большая  разница! А  пропал  человек  на  охоте  или  уехал  в  длительную  командировку – это  уже  и  вовсе  нечто  размытое, туманное,  уходящее  в  нети. Время  покрывает  собой  всё.
    Взгляд  хозяина  дома  просветлел, он  нашел  и  принял  решение. Подойдя,  плеснул  в  свой  стакан  коньяку,  из  погребов  от  старого  друга  в  Армении,  и  сказал:            
    - Будет  так. Ты,  Виктор  Михайлович, пришел  ко  мне  с  заявлением: на  охоте  случи-лось  чэпэ. К  оговоренному  часу  не  пришел  инженер  Алехин. Когда  он  пропал  у  тебя  из  вида? Еще  в  субботу  не  пришел  ночевать  в  избушку. Хотя  ты  беспокоился  и  палил  из  ружья  в  воздух,  искал  сегодня  с  утра. Но  и  сегодня  в  четыре  часа  пополудни  он  не  пришел  к  избушке. Четыре  часа - срок,  на  который  вы  ориентировались,  собираясь  домой. – Поляков  задержался  возле  Найдёнова, коснулся  плеча. – Далее: ты  приходишь  в  поселок.  Мой  особняк  крайний,  ближний  на  твоем  пути  и  ты,  естественно,  заходишь  сначала  ко  мне,  непосредст-венному  начальнику. А  сейчас  ты  пойдешь  к  Алёхиной  и  узнаешь:  пришел  ли  Пётр  Ивано-вич?   
    - Я  не  смогу, - отказался  Найдёнов,  придвигая  бутылку  с  водкой. – Как  я  гляну  в  глаза  ей?  Я  лучше  пойду  в  милицию.      
    Но  и  наперсникам  в  глаза  он  не  осмелился  посмотреть. Бутылка  в  руке  его  стучала  о  стакан,  покуда  наливал  себе  для  усыпления  души.       
    - Вообще-то,  трудно, -  признал  умолченный  довод  и  Болдин,  поддерживая  товарища. – В  глаза  смотреть,  когда  знаешь…Из  темени  если  крикнуть,  а  так…На  что  у  меня  глаза  отмороженные,  но  и  я  на  такую  штуку  не  осмелился  бы. Не-е.      
    И  тоже  потупился,  качнув  головой.    
    - Хорошо, -  уступил  Эмиль  Антонович. -  Ты  идешь  в  диспетчерскую,  отправляешь  оттуда  посыльного  в  дом  к  Алёхину. Возможно,  он  употребил  лишнего  и  отсыпается  после  трудной  охоты. Тогда  вопрос  с  повестки  дня  снимается  сам  собой.   
    - А  на  Витю  накладывается  большущий  штраф, - ввернул  Юрьев,  вски-дывая  руку  и  указывая  на  инженера. -  Ящик  водки  за  такие  штучки!      
    - И  еще  полагается  в  рыло! – добавил  к  эпитимии  Болдин,  приглаживая  бицепсы  на  скрещенных  руках.   
    Конечно,  он  шутил, на  Найдёнова  не  попрешь  буром.  И  силен  вдвое,  пожалуй,  и  должность  главного  инженера  сдерживала.  Хотя  энергетик  по  пьяному  делу  не  прочь  был  подраться, но  странное  дело,  противником  у  него  всегда  оказывался  и  слабак  физический,  и  туземец  положением  ниже.         
    - Разумеется,  он  подвергнется  штрафу, -  кивнул  шеф,  снова  направляя  стопы  гулять  по  веранде. – Если  же  Алёхина  нет,  в  чём  ты  крепко  уверен,  тогда  ты,  Виктор,  наказываешь  диспетчеру  изготовить  к  утру  вездеход  или  трактор. Сам  подбираешь  водителя,  одного  или  двух  помощников,  запас  продуктов  и  едешь  с  ними  обследовать  распадки,  имитируя  поиск. Я  правильно  расставил  акценты?            
    Начальник  экспедиции  задержался  возле  Болдина,  забрал  из  руки  его  сигарету,  приложился  губами,  взял  дыма. Он  не  курил,  но  это  невинное  действо  помогало  домыслить,  давало  паузу.         
    - Два-три  дня  мы  ведем  поиски  этими  силами, - продолжал  затем  хозяин  дома. -  И  сообщаем  о  чэпэ  наверх, в Магадан. Не  сообщить  в  район  я  не  вижу  причин, но  так,  между  прочим.  Мы  не  уверены,  что  человек  пропал. Возможно,  инженер  Алёхин  заблудился,  забрёл  к  якутам  и  беспробудно  пьёт,  ибо  игнорировать  их  гостеприимство  весьма  непросто… Логично  я  рассуждаю?… А  дальше  придется  подключать  органы  правопорядка. Пропал  человек, - не  шутка.  Замечания  есть?             
    Все  молчали,  но чувства  имели  разные.       
    Найдёнов  чуток  расслабился. Подействовала  водка  и  вселенная  надежда. Пусть  сла-бый  и  призрачный,  но  появился  шанс. На  круглых  щеках  Виктора  слегка  заиграл  румянец,  с  лица  опало  напряжение  и  ожили  глаза. Они  стали  двигаться  и  чего-то  искать.         
    Экономист  Юрьев  был  подшофе,  как  говорили  в  старину,  и  слушал  походя,  меж  личных  мыслей.  В  возникшем  деле  он  полагался  на  Полякова  и  потому  улыбался  и  развле-кался. Поднадув  розовые  щеки, пускал  кольца  дыма.  И  огорчался,  когда  кольца,  восходя  к  потолку,  расплывались  и  не  проходили  одно  сквозь  другое.         
    Не  шевельнулось  ничего  и  в  душе  Болдина. Правила  игры,  предложенные  шефом,  Василий  Петрович  принял  безропотно  и  согласно. Конечно,  было  жаль  молодого  и  веселого  инженер-механика  Алёхина, но,  если  посадят  Найденова,  охотник  не  вернется  к  жизни. Прагматик  и  циник,  взглянув  на  темное  широкое  окно,  энергетик  Болдин  проронил:            
    - Эх,  снежку  бы  насыпало.      
    Поляков  тоже  глянул  на  окно,  но  занятый  своими  мыслями  и  не  уловив  хода  их  в  голове  Болдина,  безапелляционно  заявил:            
    - Рано  снегу  быть.  Итак,  к  делу! Ты,  Виктор,  перекуси  и  ступай. Тебе суток  двое  глаз  не  смыкать. Вы,  молодцы,  тоже  по  домам  двигайте. Женам -  ни  гу-гу! В  ином  случае  наш  план  полетит  к  черту. О  возникших  по  ходу  жизни  вопросах,  по  ходу  и  говорить  будем. Всё  понятно?         
    Главный  инженер  поднялся,  взял  на  плечо  рюкзак  и  ружье,  на  русую  голову  наки-нул  кепи  с  длинным  козырьком  под  цвет  хаки.          
    - Поел  бы,  -  еще  раз  понудил  Эмиль  Поляков.   
    - Какая  к  черту  еда?! -  пробурчал  Найдёнов. -  Дома  тоже  станут  заставлять.         
    И  вышел.         
    - Напоминаю  вам,  старики,  лишний  раз, -  языки  на  замок, -  сказал  хозяин  дома,  ожидая,  покуда  гости  выпьют  посошок  и  оденутся.         
    - Всё  будет  как  надо,  касатик, - ухмыльнулся  Болдин. -  Впервой  ли  нам  крутиться  под  твоим  чутким  руководством? И  теперь  выкрутимся.               
    Они  тоже  ушли, тяжело  ступая  по  скрипучим  половицам  крыльца,  поддерживая  друг  друга  под  бока  и  задираясь  в  небо  головами,  откуда  медленно  спускались  хлопья  первого  робкого  снега.  Похоже,  Василий  Петрович  выпросил  помощи  у  природы.    
    Поляков  постоял,  подумал  о  чем-то,  налил  почти  полный  стакан  коньяка  и,  прикрыв  глаза,  долго  цедил. Затем,  выключив  свет  и  оставив  всё  на  попечение  жены,  вошел  в  дом. На  душе  муторно,  а он  хотел  выспаться  перед  завтрашним  днём.            

                ____________________   3   ___________________

    С  утра  Сквалыге  повезло  и  он  весь  день  проторчал  в  общежитии:  в  тепле,  не  в  темноте,  и  на  халявной  пьянке.  Шахтеры,  возвратясь  со  смены,  отмечали  кому-то  прият-ность  то  ли  дня  рождения,  то  ли  день  рогоносца  и,  как  итог,  бракоразводный  процесс.  Бич  в  тонкости  посвящен  не  был,  но  на  чужом  празднике  напился  до  утраты  реальности.       
    И теперь,  отходя  от  провального  сна, он  соображал:  где  находится  и  почему. Осво-ившись  с  обстановкой,  Сквалыга  пересел  к  столу  и  стал  цедить  из  порожних  бутылок  водку  в  рот. Оросив  язык  многими  каплями,  морщась,  поковырялся  вилкой  в  консервных  банках  с  кильками  в  томате,  поискал  съестного  на  тарелках,  пожевал  что-то  и  поднялся  на  слабые  ноги.   
    Часов  у  него,  естественно,  не  было,  но  по  густым  сумеркам  за  окном  бич  прикинул,  что  там  уже  утро  или…вечер. Впрочем,  и  то  и  другое  его  устраивало, - лишь  бы  не  глубокая  ночь.         
    Потер  обросшие  до  глаз  щеки, потрогал  бороду,  потоптался  по  комнате,  разыскивая  свои  шмотки. И  одевшись,  пошел  на  раздобычу  чего-либо  алкогольного.          
    Хозяев  комнаты  он  не  стал  искать. Они  разбрелись,  наверное,  по  другим  местам  или  делают  променад,  освежаясь  после  славной  выпивки. Им  и  на  работу  еще  подаваться.   
    А  Сквалыга  направился  к  магазину.       
    Правда,  был  еще  вариант.  Сдать  бутылки  из  захоронки  в  кедровнике  возле  коттед-жа  начальника  экспедиции  Полякова,  но  то  про  запас.      
    Человек  в  возрасте  Христа,  в  прошлом  горный  инженер  Иван  Сергеевич  Сазонов   запил  еще  на  «материке»,  когда  в  один  далеко  не  прекрасный  день,  возвратясь  с  «поля»,  прихватил  нежнейшую  супругу  неглиже  в  объятьях  друга. Другу  он  начистил  морду,  жене  закатил  пощечину,  а  так  как  детьми  обзавестись  не  успели,  то  и  расстались  без  надрыва.      
    Друзей  Иван  Сергеевич  больше  не  заводил, а  вот  обиду  на  планиду  ли,  на  обстоя-тельства  поселил  на  душе.  И  стал  топить  её  в  вине. Скоро  потреблять  хмельное  привык,  затем  это  стало  потребностью,  и  когда  как-то  поутру  инженер  понял,  что  погружается  в  бездну,  нешуточно  испугался.   
    И  сбежал  от  Змея  зеленого  на  Север!  Здесь,  в  глуши,  Сазонов  надумал  избавиться  от  порока,  обуздать  искушение,  но  тут… пили  еще  вольнее,  потому  как  средства  позволяли.  Платили  за  труд  больше.         
               И  еще  один  большой  недостаток  имелся  у  инженера:  он  всегда  забывал,  что  на-чальник  умнее,  а  потому  обличал,  выступая  с  критикой,  и,  конечно,  спьяну.  А  с  Поляковым  такие  штучки  не  проходили. Он  вышвырнул  Сазонова  с  работы,  да  еще  приказал  записать  в  трудовую  книжку  статью.  Что,  де,  «прикладался»,  и  с  работы  выдворен,  когда  был  «под  газом».         
    Уволенный  удивился  и  вознегодовал, а  крепко  заложив  под  галстук,  нанёс  визит  под  окна  особняка  начальника  экспедиции,  всячески  его  понося,  и  кричал,  что  пьют  все,  а  выставили  его  одного. С  того  дня,  впрочем,  он  и  приглядел  тут  себе  берлогу,  заночевав  для  начала  в  стланике,  вырубленный  хорошим  хуком  Болдина,  вышедшего  на  шум.         
    Бич  притопал  к  магазину,  но  и  тут  не  повезло. У  двух-трех  аборигенов  он  спросил  на  опохмелку,  но  те  отмахнулись  и  незлобно  и  даже  шутя,  но  послали  на  три  буквы.    
    Погода  выдалась  мерзостная,  хотя  по  календарю  только  что  закончилось  лето. Но  здесь  Север, тут  и  зима  в  это  время  случается. Снег,  однако,  не  падал  еще  с  тёмного  и  беззвездного  неба. Сквалыга  потянул  носом  и  усомнился,  он  чуял  витающий  запах  замороз-ка  и  оттого  поежился.       
    Бушлат  на  нём, конечно,  грязный,  замызганный,  но  целый  и  теплый,  и  даже  с  пу-говицами. Старая  шапка  крыла  нестриженую  давно  голову, а  еще  не  худые  кирзухи  грели  ноги. Бывший  инженер  покуда  не  унывал,  но  зимы  не  хотелось.       
    Бич  зашел  в  магазин  и  проведал  у  продавщицы,  примет  ли  стеклотару,  а  получив  добро,  двинулся  к  особнячку  начальника,  что  находился  на  отшибе  посёлка  Нобль.
    Когда-то,  во  времена  стародавние,  а  то  и  в  царствие  самого  Гороха,  побывал  тут  рудознавец-книжник,  и  ближнюю  сопку,  богатую  златом  и  серебром  в  рудиментах  пазухи,  нарёк  именем  древней  аглицкой  монеты. Давно  позабыт  тот  искатель,  отступились  люди  от  золота  и  серебра  в  нутрях  сопочки,  не  смогшие  разворошить  столько  каменьев,  а  память  о  богатствах  несметных  осталась  в  имени  горушки  Нобль,  то  бишь  золотой. 
    Сопка  и  теперь  маячила  в  темноте  над  посёлком  и  Сквалыга  задирал  голову,  по-правлял  шапку  и  лямку  рюкзачка. Пустой  рюкзак  всегда  болтался  у  него  на  плече,  чтобы  при  случае  кинуть  в  него  бутылку. Они  и  сейчас  позвякивали  в  мешке,  взятые  со  стола  общежития,  но  их  мало,  чтобы  облагородиться.   
    Сазонов  углубился  в  тайгу  и  подошел  к  дому  с  тыла,  где  метрах  в  двадцати,  в  густом  стланике  находилась  его  складушка  тары.   
    В  доме,  на  веранде  горел  свет,  начальники  гужевались. Сквалыга  гостей  дома  знал, в  иные  времена  сам  не  раз  выпивал  с  ними, но  теперь  дорога  туда  заказана. Сазонов  по-злился  от  зависти  и  стал  нашаривать  свои  бутылки. И  сколько  ни  искал,  не  мог  найти! От  волнения  его  стал  прошибать  пот. Надо  же!  Пропал  последний  шанс  вкусить  на  сон  гряду-щий  от  щедрот  Бахуса!       
    Истратив  время  и  надежду,  в  отчаянии  бич  сел  в  стланик  и  стал  думать.   
    Кроме  него  в  поселке  бичей,  (бывших  интеллигентных  человеков,  как  себя  обзывали  обыкновенные  бомжи),  не  было. Алкаши -  да!  Но  те  работали  и  не  опускались  до  крайности  воровать  где-то  что-то  или  стырить  у  него  тару. Они  в  состоянии  занять  на  водку. Может,  пацаны  разорили  его  захоронку? С  тех  станется…Или  сам  сдал  бутылки, а  теперь  запамятовал? Память  теперь  у  него  отшибало  часто,  такое  Сквалыга  за  собой  замечал.  Хо-рошо  еще,  что  до  чертиков  не  допился.    
    Так  Сазонов  просидел  долго, забывшись  в  немом  отчаянии  и  уронив  голову  на  уложенные  на  колени  руки, а  когда  очнулся  и  надумал  уходить,  вдруг  увидел,  что  на  ве-ранду  восходит  главный  инженер  Найденов.    
    Витя  был  ему  почти  ровесник,  в  годах  пара  лет  разница,  и  общительный, не  жад-ный. Мог  дать  на  бутылку  просто  так – трояк  или  пятерка  ему  трата  малая.         
    Сквалыга  решил  обождать,  положиться  на  случай.      
    Беседовали  на  веранде  долго. Выпивали,  это  бичу  хорошо  видно  было  через  низко  застекленные  стены, и  он  облизывался  и  глотал  слюни.      
    Поляков  ходил  вокруг  стола  и  гостей-сотрапезников,  что-то  внушал  им  в  позе  мен-тора,  но  о  чем  толковали,  Сазонов  подслушивать  не  пытался,  любопытством  излишним  не  страдал.    
    Ему  бы  глоток-другой  водочки!   
    Первым  покинул  компанию  главный  инженер  и  Сквалыга  изготовился  идти  на  пе-рехват,  выпросить  на  бутылку,  но  удержался. Другие  гости  тоже  брались  за  шапки  и  нала-живались  по  домам  и  могли  заметить  его.  А  бич  не  хотел  встретиться  с  Болдиным  без  ружья… А  еще  Сазонов  подумал,  что  дверь  на  веранду  долго  останется  незапертой…И  от-крыто  окно.   
    А  сколько  там  выпивки!    
    Он  переждал,  покамест  ушли  Юрьев  и  энергетик,  а  сам  Поляков  выпил  на  ход  ноги  и, выключив  свет,  вошел  в  дом. Сквалыга  знал,  что  позже  выйдет  супруга  начальника  и  станет  наводить  порядок,  а  уж  затем  запрёт  дверь  и  опустит  окно.   
    Бывший  интересный  человек  часто  наблюдал  отсюда  за  ней,  иногда  воровал  выпив-ку,  а  иной  раз  возникало  желание  утащить  хозяйку,  бросить  на  стланик  и  побаловаться…Но  сдерживал  себя,  а  утолять  желание  ходил  к Верке,  какая  крутила  кино  в  деревянном  сарае  и  ни  в  чем  не  отказывала,  если  Сквалыга  приходил  не  пустой.  Верка  одинокая  разведенка   с  пацаном  и  уже  немолодая,  жалостливая,  но  слабая  на  выпивку  и  на  передок.    
    Свет  из  дома  на  веранду  цедился  через  окно  и  бичу  было делом  немногих  секунд  заскочить  на  крыльцо  и  юркнуть  в  веранду.  Схватил  со  стола  початую  бутылку,  приложил-ся  к  горлышку  и  смотрел  на  дверь  в  дом,  готовый  метнуться  к  распахнутому  окну.  А  еще  шарился  скорым  взглядом  вокруг,  прикидывая,  что  можно  прихватить  в  запас  без  подозре-ний  на  воровство.      
    Сунул,  взяв  из-под  стола,  нераспечатанную  бутылку  водки  в  боковой  карман,  во  внутренний,  пришитый  самолично  для  такого  вот  случая,  кусман  копченой   колбасы  кинул  и  еще  один  бутылец. И  уже  на  ходу,  поворачиваясь  отступать,  покусился,  с  шахматного  столика  схватил  карманный  магнитофон.  То  ли  обменять  потом  на  выпивку  надумал,  то  ли  скрашивать  время  в  палатке.      
    Мягко  спрыгнул  с  крыльца  и  скрылся  в  кустарнике,  растворившись  в  темени.         


                __________________   4   ___________________

    Едва  закончилась  планерка,  а  она  всегда  неукоснительно  закруглялась  в  семь  два-дцать  пять,  как  следом  за  Поляковым  в  кабинет  вбежала  Алёхина  с  грудным  ребёнком  на  руках.   
    - Эмиль  Антонович! Что  с  Петей?! Я  всю  ночь  не  спала! Он  не  вернулся  с охоты, а  Виктор  Михайлович  не  знает,  где  муж! -  почти  с  порога  возрыдала  она,  гундосо  и  нараспев  растягивая  в  крике  слова.       
    Распатланная  и  неряшливая, растерянная,  рыжая  и  веснушчатая,  со  съехавшим  на  плечи  пуховым  платком  и  с  застегнутой  наперекос  вискозной  шубейкой,  гляделась  она  пло-хо. Но  Поляков  поборол  брезгливость  и  поторопился  с  услугами. Бережно  подхватил  под  спину,  увлёк  к  столу,  усадил  подле  и,  налив  из  сифона  воды,  подал,  понудил  выпить.   
    - Дорогая  Анна  Васильевна!  Прошу  вас,  успокойтесь! Все  будет  хорошо. Виктор  Михайлович  еще  час  назад  выехал  с  группой  товарищей  в  район  охоты. Если  Петр  Ивано-вич  задержался,  устал,  его  встретят. Мы  просто  не  допускаем  мысли,  что  ваш  муж  может  затеряться. Такой  опытный,  знаменитый  и  страстный  охотник, и  вдруг -  казус! Нет,  Анна  Васильевна,  нельзя  поверить!      
    Эмиль  Антонович  внушал  ей  это  с  большим  воодушевлением  и  вовсе  не  думая,  что  безбожно  врёт. Он  ставил  задачу  унять  слёзы  просительницы,  успокоить  и  поскорее  выставить  вон. Алёхина  его  раздражала.  И  мешала  имитировать  службу. 
    Но  та  еще  пуще  ударилась  в  отчаяние.          
    - Ага!  Главный  инженер  не  охотник,  а  дома-а-аа!  А  Пети  не-еет!         
    Отворотив  лицо  и  сцепив  зубы,  Поляков  с  трудом  подавил  досаду  и  негодование.  Впрочем,  негодование  на  обстоятельства…Подался  к  столу,  попил  воды  сам,  наплескав  из  сифона  в  другой  стакан,  и  пустился  кружить  по  кабинету.         
    - Я  уже  отдал  необходимые  распоряжения, дорогая  Анна  Васильевна.  Только  что  на  планёрке  я  предложил  создать  группу  поиска  большого  масштаба,  если  станет  в  том  необ-ходимость. Но  подумайте!  Может  статься,  что  ваш  муж  просто  гостит  у  пастухов  оленей. Вы  же  знаете,  Петр  Иванович  человек  общительный,  любит  природу,  жизнь  и  людей,  и  не  откажется  от  общения,  случись  встретиться  с  аборигенами. К  тому  же,  сказать  по  секрету,  от  местных  пастухов  не  так-то  просто  отвязаться,  когда  они  предлагают  гостеприимство. Наконец,  он  мог  завалить  оленя  или  медведя,  а  это  уже  большая  забота.  Разделать,  упра-виться  с  мясом. Бросить  жалко,  на  то  он  охотник! Ведь  не  в  первый  же  раз  Петр  Иванович  ушел  на  медведя. И,  бывало,  задерживался. Ведь  так  же,  вспомните!      
    Он  вернулся  к  Алёхиной,  и,  морщась,  пригладил  по  редким  и  волглым  от  пота  во-лосишкам.    
    - Ага! Я  ночь  не  сплю,  а  он  гуляи-ит! – опять  заладила  супруга  охотника  с  подачи  Полякова. – Я  как  чувствовала, не  пускала  его,  а  он…   
    И  ткнув  кулачок  в  зубы,  залилась  слезами. 
    Эмиль  Антонович  выхватил  из  кармана  платок  и,  распахнув  надвое,  прикрыл  ей  рот,  утёр  глаза  и  нос,  оставил  в  её  руке.   
    - Да  будет  вам,  Анна  Васильевна,  заранее  слезы  лить! Не  накличьте  беду, - с  раз-дражением  поднял  голос  Поляков. – Нехорошо! Я  не  знаю,  как  утешить  вас  и  потому  вол-нуюсь. Хотите,  мы  позвоним  в  райком  партии? Мне  не  хотелось  это  делать  до  полного  вы-яснения  картины,  но…Поймите  меня,  Анна  Васильевна! Возможно,  мы  торопим  события. Вообразите! Поставлен  на  ноги  район, люди  всполошились,  а  через  час-другой  Петр  Ивано-вич  объявляется  собственной  персоной! Ведь  может  статься?!  А  мы  обеспокоили  столько  людей! Стыдно  же  будет.      
    Он  так  искренне  изобразил  этот  срам,  так  страстно  сыграл  непо-средственность  со-страдания,  что  утратил  поле  реальности. 
    И  вдова  попритихла,  испугалась  намёка:  сама  может  усугубить  проблему  и  накли-кать  беду  на  мужа.         
    Эмиль  Антонович  постоял  рядом,  на  миг  отрешившись  и  глядя  на  окно. За  ним,  в  свете  люминесцентных  ламп  всё  падал,  кружил  лапатый,  осмелевший  к  утру,  первый  снег.      
    Дай-то,  чтоб  и  морозец  придавил,  оставил  бы  снег  на  сохранение  до  весны.  Еще  он  подумал,  что  надобно  и  вертолёт  на  поиск  выпросить. Пусть  нерачительно,  но  и  не  глупо  в  его  положении.  Играть  так,  чтобы  сам  Станиславский  поверил.
    Поляков  невольно  усмехнулся  богопротивной  мысли,  и  пройдя  к  столу,  набрал  но-мер  приёмной  райкома  партии.      
    - Поляков.  По  срочному  делу,  Ирина  Максимовна,  Гусева  мне…Доброе  утро,  Фёдор  Петрович!  Поляков  беспокоит… Нет,  с  производственными  делами  я  бы  не  стал  докучать  в  столь  раннее  время. Человек  у  нас  не  вернулся  с  охоты…Конечно,  всякое  может  статься  и,  когда  так,  я  выскажу  ему  личное  фе. Я  обождал  бы  денёк  с  информацией, но  вот  сидит  у  меня  жена  инженера  Алёхина,  плачет  и  требует  действий. На  душе  у  неё  тревожно… Да  нет,  все  сделано,  что  можно. Люди  на  поиск  посланы,  но  беспокойство  на  душе  и  у  нас  есть. Конечно,  мистику  по  боку  бы,  но  от  живого  человека  отмахиваться  негоже…Чуть  позже,  если  положение  не  изменится,  пошлем  группу  всеохватную. Она  уже  готовится. Весь  поселок Нобль,  свободный  от  трудовой  вахты,  выйдет  на  поиски…Вертолёт?…Снег  валит, но,  конечно,  стану  просить  о  помощи. Разумеется,  буду  держать  в  курсе.  Всего  добро-го…Конечно  же,  выкрою  время  и  заеду.  Вот  только  чуть  разъяснится.      
    Эмиль  Антонович  было,  вздохнул  облегченно,  будто  сбросил  с  плеч  кирпичи,  но  Первый  его  ошарашил:    
    - Подкинул  ты  мне  болячку. Тихо  было  в  районе,  и  вот…Надеюсь,  вы  там  не  при-били  случайно  охотника,  а  теперь  ставите  спектакль. Ну, ну,  шучу, -  мрачно  пробасил  в  трубку  Гусев  Фёдор  Петрович. -  Пока.
    Мгновенно  прошибленный  потом,  Поляков  осторожно  уложил  на  аппарат  трубку  и  с  тоскливым  укором  взглянул  на  посетительницу.  Вишь,  обеспокоил  высокое  начальство  и  оно  вняло  и  готово  всемерно  содействовать,  предложило  к  услугам  вертолёт.  Партия  о  ну-ждах  народа  печется,  наша  ум  и  совесть.         
    Потаёно  вздохнул,  пятерней  огладил  круглое  лицо,  с  античным  соразмерным  носом  и  карими  глазами  навыкате,  нажал  на  пуговку  звонка  для  вызова  секретарши.      
    - Вера, -  сказал  он,  когда  премилая  куколка  с  голубыми  глазами  и  в  мини-юбке,  жидколягими  ножками  процокала  к  его  столу. – Вера  Илларионовна.  Приготовьте  чай  с  ли-моном. На  вкус  Анны  Васильевны. Когда  успокоится,  накажите  Алексею,  чтобы  отвез  домой. А  я  пройдусь  по  посёлку. Возможно,  съезжу  на  сопку.  Буду  держать  связь  с  диспетчерской.         
    Накинул  кожаный  черный  реглан,  мягкую  велюровую   шляпу,  темную, под  цвет  пальто.       
    «Надобно  уже  по-зимнему  экипироваться, - сказал  себе. – Снег.  Зима».
    И  вышел.               

                __________________   5   ___________________

    Два  дня  поисков  прошли  впусте.         
    Почти  все  жители  поселка  сходились  на  том,  что  Алёхин  перешел  где-то  дорогу  Топтыгину, перед  носом  завалил  оленя,  а  поделиться  не  захотел. Хозяин  же  тайги  не  дурак  и  злопамятен,  и  потому  в  отместку  свернул  шею  охотнику,  а  самого  спрятал  в  кладовку  до  худых  времён.      
    Иные  же  уверяли,  что  инженер  забрёл  к  якутам,  как  не  раз  захаживал  гостевать,  и  теперь  бражничает,  а  то  и  спит  с  молодой  дочерью  пастуха,  привороженный  сундуком  де-нег.  У  пастухов  и  охотников  тутошних,  баили,  деньга  водились  несчитанные  и  немереные -  не  умели  счет  им  вести  малограмотные  туземцы.   
    Снег,  шедший  сутки,  сокрыл  всё  с  глаз  и  вертолетчики  жгли  горячку,  обследуя  бе-лые  простора,  а  толку  не  имели. Вечером  они  матерились  и  терли  больные  и  усталые  глаза,  и  потихоньку  готовили  оружие,  потому  что  громы  винтов  подняли  из  берлог  много  медве-дей.      
    Вынужденный  играть, Поляков  пригласил  к  себе  инженера  по  технике  безопасности  Семенихина.      
    - Вот  что,  Владислав  Григорьевич, -  сказал  начальник  экспедиции  своему  служаще-му, жестом  пригласив  садиться  на  стул  супротив. – Думалось,  минёт  нас  горькая  чаша  поис-ка  заблудшего,  ан  нет. Человека  надо  искать  и  найти. Мы  тут  посоветовались  и  решили  поставить  во  главе  поисковой  группы  вас. Должность  ваша  велит  да  и  зарекомендовали  вы  себя  сверх  похвал.  Я  сие  намеренно  акцентирую,  дабы  вы  уяснили  себе  не  только  ответст-венность,  но  и  моё  личное  уважение.    
    Эмиль  Антонович  лгал  беззастенчиво.  Он  без  труда  мог  бы  найти  инженера  или  техника,  наконец,  просто  толкового  знатока  тайги  для  вольного  променада  по  просторам  поймы  реки  Меренги, но  ему  понадобилось  спровадить  именно  Семенихина.      
    Средненький  ростом,  молодой  и  крепкий,  но  лезет  затычкой  во  всякую  дырку  по  наивности  ли,  из  любопытства  или  по  складу  натуры. Жизнь  его  не  обломала, а  потому  ду-мает,  что  все  вместе  и  каждый  в  особицу  могут  строить  нужную  изму  как  надо.  А  как  надо?               
    Поляков  никак  не  мог  понять  инженера:  кто  он? Романтик? Так  нет  же,  приехал  на  Север  за  деньгами,  а  не  за  запахом  тайги. Прагматик,  хитрован,  авантюрист? Тоже  не  схо-дится. Облопошили  его  крупно  старатели, когда  вкалывал  там  грабарем. Но  не  повёл  и  ухом,  не  надумал  мстить.   
    Просто  дурак,  каких  много?  Лопух?… Похоже. 
    В  старателях  приголубили  его  лихо.    
    Владислав  жил  на  «материке»,  на  Кубани  в  станице  Крымской,  а  ныне  городе. Жил  не  тужил,  а  когда  отучился  в  техникуме  и  армию  отслужил,  женился.  Жена  зашептала  на  ухо,  что  неплохо  бы  отделиться,  зажить  без  указа  старших  своим  домом. Тогда  многим  ду-малось,  что  это  норма  жизни  - рвать  корни  семьи. Молодой  Семенихин  согласился  и  под-держал:          
    - Мы  сами  добудем  себе  птицу  счастья!   
    И  потому,  не  имея  средств  построить  себе  отдельный  домик,  законсервировав  ме-стные  планы  и  оставив  брюхатой  уже  вторым  ребенком  жену-агронома  на  попечение  роди-телей  её  и  своих,  махнул  на  Колыму  в  старатели.   
    По  слухам,  только  там,  много  вкалывая, можно  за  сезон  сколотить  на  дом  или  ма-шину.  Владислав  положил  себе  бить  сразу  двух  зайцев,  а  потому  пахал  как  истый  стахано-вец,  рвал  пупок  и  предвкушал  удачу.      
    Но  Фортуна  возненавидела  его  с  первого  взгляда.   
    И  жизни  Владислав  не  знал,  особенно  северной,  с  интересными  нюан-сами.    
    В  Сусумане,  когда  нанимался  Владислав  грабарём  в  артель  старателей,  набирали  ханыг,  людей  много  пьющих  и  страдающих   от  запойной  жизни.  Нанимали  с  дальним  при-целом,  но  о  том  знал  только  узкий  круг  посвященных  в  аферу.   
    Семенихин  тоже  гляделся  алкашом,  за  неделю  северной  жизни  проелся,  имея  денег  в  обрез,  теперь  почти  голодал, оброс  щетиной  и,  экономя,  стрелял  закурить. На  любую  ра-боту  он  не  соглашался,  хотел  только  в  старатели  и  потому  терпел  и  выжидал.
    В  то  утро  от  него  несло  спиртным. Группе  бичей,  к  которым  он  приту-лился,  нака-нуне  повезло,  они  заработали  на  еду  и  водку,  и  еще  осталось  похмелиться.  А  жлобами  они  не  слыли.
    Все  вместе   с  надеждой  смотрели  бичи  в  крысиные  глазки  артельщика  и  все  пока-зались  ему  подходящим  товаром. Трудовых  книжек  он  не  требовал,  нанимал  на  сезон,  по-ставив  условие,  чтобы  не  пили,  а  беззаветно  пахали    как  папы  Карлы,  обеспеченные  спец-робой  и  жратвой. 
    Посадил  в  грузовик  и  увёз  в  глухомань,  в  тайгу,  на  отработанный  полигон  забро-шенного  прииска.      
    Что  такое  работа  старателя  знают  немногие.  Сравнить  её  можно  разве  что  с  катор-гой. А  тут  она  же,  но  добровольная,  за  деньги. Технологию  промывки  золота  опустим. Ста-ренький,  очень  раздрызганный,  но  поддержанный  ремонтом  на  сезон  бульдозер,  если  есть -  промприбор,  а  нет -  вручную  прогоняли  породу  сквозь  сита  лопатами  несколько  человек  в  любую  погоду: жарища  ли,  а  то  и  снег  летом,  дождь  осенью  и  мороз,  и  почти  всегда  ветер. 
    Одежда,  взятая  в  кредит,  уже  к  середине  лета  приходила  в  вид  плачевный  и  не-пригодный,  сами  люди  худели  от  трудов  тягостных  даже  и  при  сносной  жратве. Но  всё  нипочем,  потому  что  маячили   крупные  деньги.
    Сезон  тот  выдался  удачным. Прииск  забросили,  а  полигон  обработали  сквозь  паль-цы  и  золото  шло  обвалом.  Планида  улыбалась  старателям  так  заманчиво,  что  у  бичей  за-хватывало  дух. По  светлым  ночам  гоняли  они  «чифирок» – крепчайший  чай,  всеми  красками  расписывали  предстоящую  зиму  в  Сочах,  а  иные  и  вовсе  настраивались  смыться  на  «мате-рик»  и  завязать  гулевую  житуху.         
    Семенихин  Владик,  подхваченный  всеобщим миражом  иллюзий,  тоже  уверил  себя  в  близости  цели,  и  почти  наяву  выстроил  дом  и  с  лаской  стирал  пыль  с  сияющей  лаком  ма-шины.  И  порой, казалось  ему,  уже  держал  за  хвост  самого  нечистого.    
    А  поминать  всуе  потусторонние  силы…      
    Артельщик  Фома  Падалка,  кинутый  судьбой из председателя  колхоза  в  пригороде Полтавы на просторы Колымы,  и  тут  подвизавшийся  шестерить  районной  номенклатуре,  всё  чаще  уединялся  со  своим  окружением  в  штабном  балке-хазе.  Может,  тоже  рядили,  как  рас-порядиться  приваливающим  кушем,  куда  подаваться  на  отдых  и  что  покупать  в  гостинец  из  северного  южным  марухам.  Вообще-то,  есть  в  натуре  славянина  такая  заноза -  делить  шкуру  живого  зверя  или  считать  яйца,  когда  птичка  еще  в  гнезде. 
    И  вот,  когда  наступила  осень  и  работы  велись  на  закругление,  по  заведенному  обычаю  артельщики  собрались  подбить  предварительные  «бабки». И  порадовавшись  перспек-тивам  и  определив  круг  работ  на  завершение  сезона,  порешили  старатели  по  скончании  трудов  праведных гульнуть  на  вольной  природе,  под  волглым  небом  сентября.    
    Чтоб  выпить  отвальную  да  рвануть  до  пупа  рубаху,  ударить  «песняка»  или  в  мор-ду  соседа,  коли  случится  сводить  счёты.      
    Председатель  артели  Падалка  такое  всеобщее  благоволение  принял  со  скупой  ух-мылкой  на  круглом  румяном  лице  и,  в  раздумчивости,  согласился.      
    - Шо  ж,  товарищи! -  стал  он  держать  речь  от  имени  руководства,  взобравшись  на  бочку  из-под  соляры,  засовывая  правую  ладошку  за  борт  кожаного  реглана,  а  левой  снимая  модную  зеленую  шляпу  и  вздымая  на  уровень  плеча  впереди  себя. Он  обожал  монумен-тальность  и  хотел  походить  на  партийцев  в  кинокартинах  из  пафосно-романтических  вре-мён. – Працювали  вы  добре!  Хтось  туточки  меж  вас  дуже  сподобился  хфортуне,  тиская  её  втихомолку,  товарищи! И  потому  не  грех  принять  по  чарци  горилки,  товарищи! Но  то  не  озночае,  шо  усе  могут  упустить  с  виду  политический  момент. Враг  не  спит, товарищи!  Он  дремлить!  Треба  держать  вуха  на  опашки!  Нам,  нельзя,  товарищи!…    
    И  на  лукавом  коне  демагогии  артельщика  понесло  в дремучие  дебри  политики  пар-тии,  где  абракадабра  строилась  походя,  а  о  смысле  можно  только  догадываться…   
    Работные  бичи  забавлялись,  глядя,  как  тужится  монумент  в  поисках  путного  в  го-лове,  и  гадали:  выберется  он  из  словесных  витий  или  испустит  дух.    
    Пожилой  ханыга,  прозябающий  на  Колыме  еще  с  довоенных  времён,  склонился  к  Семенихину  и  прогудел  на  ухо.   
    - Во,  гад!  Как  на  партейном  собрании  чешет! Припоздал  этот  умелец  родиться  и  приехать  сюда! Ему  бы  в  тридцать  седьмом  году  тут  быть  или  чуть  позже. Он  бы  самого  Гаранина  переплюнул! Он  бы,  балык  вонючий, стрелял  нас, не  выная  нагана  из  кожанки. Жаль,  негожие  мы  теперь  до  славного  дела,  а  то  исделать  бы  с  него  маму  Параньку. Задок  у  него  приглядный! А  то  б  занялся!  Ты  молодой,  твой  перец  стоймя  стоит,  а  мы  Хому  напоим  и  представим  тебе  на  время  пользования. Он  на  халяву  до  водки  большой  охотник!    
    - Нет, - покрутил  головой  Владислав,  отклонившись  от  гнилого  рта  старателя. – Я  брезгливый,  чтоб  правило  в  дерьмо  кунать.   
    За  неделю  до  окончания  сезона  привезли  в  артель  водку  и  пиво  бутылочное  со  всякими  деликатесами  для  закуски. Привезенное  сгрузили  посредине  табора  и  накрыли  па-латкой.          
    Фома  Падалка  обошел  вокруг  складушки,  попинал  сапогами  брезентину,  потрогал,  погладил  зеленую  шляпу.  Оглядывая  толпу  любопытных,  стылые  руки  держащих  в  карманах  замызганных  и  драных  бушлатов  бывших  бичей,  по  приобретенной  привычке  наставил  на  нужный  путь. 
    - Поехал  я,  хлопцы,  на  прииск  подбивать  итоги  сезону  да  покалякать  про  грядущий  год.  Шоб  нам  тутошний  куточек  и  на  потом  выделили.  Урожайный  вин  на  золото  выдался.  Так  вот!  А  вы  тут,  товарищи,  а  також   ханурики  и  бичи,  проведить  консервацию,  уберить  территорию,  чтобы  глазу  приятно  було  и  шоб  техника  блестела  як  котовы  яйцы! Да  не  на-лакайтесь  до  поросячьего  визгу! До  самого  остатнего  часу  мы  на  работе  и  нихто  з  нас  не  отримал  отпуску  чи  расчетных  грошей!  Глядить,  шоб  обиды  потом  не  було! 
    И  уехал.      
    Старатели  посмотрели  в  след,  пореготали,  оскалив  зубы,  пощупали  носы,  поколупа-лись  в  бородах  и…разошлись.    
    Конечно,  им  хотелось  выпить,  принять  по  стакану,  ощутить  согревающий  нутро  жар,  и  ждать  легкого  кружения  в  головах,  что  обращает  окаменелую  в  здешней  житухе  душу  в  теплый  и  податливый  воск.  Они  алкали  хмельного,  но  боялись  возмездия  за  амо-ралку,  и  потому  крепились  целых  три  дня.         
    Но  работы  закончены,  делать  нечего,  скукота,  а  тут  такой  соблазн.  Сдавив  челюсти  и  поглядывая  на  дорогу  из  района,  бичи-старатели  бродили  вокруг  парусиновой  горушки  добра  и  истекали  слюной. Самые  дерзкие  заглядывали  под  полог  и  рассматривали  бутылки.  Они  испытывали  себя  на  прочность  натур  и  верили,  что  удержатся  на  краю  пропасти. Сла-бые  ушли  в  сопки  и  сверху  глядели  на  хозяйство  и  дорогу,  моля  Господа  о  ниспослании  жалости  к  ним  и  скорого  возвращения  Фомы  Падалки.       
    Наступило  утро  четвертого  дня  и  Падалка  с  перевала  соседней  сопки  смотрел  в  бинокль  на  становище  и  ждал  нужного  часа. Председатель  артели  знал:  хоть  один  из  забу-бенных  старателей  не  выдержит,  ухватит  бутылку  и  приложится  к  горлу. А  уж  последовать  примеру  застрельщика  охотники  найдутся.  Они  как  бараны,  бичи  да  ханыги! Стоит  одному  лизнуть  пробку…      
    И  точно,  ночь  внесла  перелом  и  палатку  брали  сперва  тихой  сапой.  Потом  где-то  в  кустах  стланика  запели  про  ванинский  порт;  сиплый  голос  из  другой  капмашки  их  скучен-ного  поселения  затянул  про  Мурку  в  кожаной  тужурке, кто-то  выкликал «Ой, мороз, мороз!» Тут  же  отозвались  в  ином  месте  песенкой  про  «беспачпортного»  цыплёнка,  полыхнул  костер  у  самой  палатки. В  него  сунулись  палки  с  кольцами  одесской  колбасы,  а  возле - заплясали  силуэты,  выбивающие  «цыганочку  с  выходом».         
    К  исходу  пятого  дня  табор  был  на  седьмом  небе  от  разлива  чувств. С  груды  ящи-ков  сброшен  брезент,  тут  же  раскупоривались  бутылки  с  пивом  и  водкой,  пили  «ерша»  и  закусывали  сардинами  в  масле,  крабами,  колбасами  и  огурчиками  из  китайских  баночек  с  эмблемой  Великой и длинной  стены. Там  и  сям  сидели  группами  ханыжные  люди  и  беседо-вали  «за  жизнь»,  плакали  и  обнимались,  все  и  всех  уважали,  и  мало  кто  рвал  на  пупу  ру-баху  и  бил  соседу  в  зубы. Отвальная  шла  на  славу.       
    И  тогда,  во  главе  команды  из  районных  делопутов  по  профсоюзной  линии  и  ко-миссии  контроля  по  аморалке,  появился  председатель  артели  Хома  Падалка.  Он  ткнул  в  сторону  гульбища  пальцем  и  с  изумлением  возгласил:
    - Напились,  скотиняки! На  рабочем  мисте  лакають  горилку! Га!?  Трудовой  кодекс  им  -  до  гузна  у  рябой  курки!      
    Их  уволили  всех, кроме  шестерок  Падалки. Те  балдеж  спровоцировали,  халявной  выпивки  взяли  на  грудь,  сколько  хотелось,  разожгли  пламень  разгула,  но  с  глаз  комиссии  вовремя  смылись. 
    За  труды  выдали  по  тарифу  первого  разряда,  высчитав  за  харчи  и  робу,  амортиза-цию  шансового  инструмента. Получилось -  хрен  на  палочке,  но  на  раз  нажраться   хватило.   
    От  обиды  и  невезения  Владик  Семенихин  надрался  в  стельку,  а  потом  пил  почти  до  полного  обнищания,  но  в  Магадан  успел  выбраться….
    И  вот  сидел  Семенихин  перед  шефом  и  с  благодарностью  внимал. Он  не  знал,  что  его  снова  «обувают»  на  дорожку. 
    - Надо  расширить  географию  поиска, Владислав  Григорьевич. Может  статься,  Алёхин  забрёл  в  сопредельный  район  к  якутам. Надо  искать  пока  жива  надежда. Потрудитесь  соста-вить  список  необходимого, захватите  рацию,  подберите  людей. Мы  должны  иметь  результат.         
    Начальник  экспедиции  смотрел  на  Семенихина  с  такой  доверчивостью  и  печалью,  так  проникновенно,  что  тому  захотелось  тут  же  броситься  в  дело. Владик  умел  ценить  доб-ро  и  быть  благодарным. Он  помнил,  что  Поляков  выручил  в  трудный  час, взял  на  работу  и  положил  приличный  оклад.  На  него  хатку  за  год  не  купишь,  даже  за  пяток  лет  едва  ли  соберешь,  но  трудное  время  пережить  можно.  И  потому  инженер  вскочил  со  стула.         
    - Мы  найдём  Алехина, Эмиль  Антонович! Если  он  не  под  землей, -  найдём!  Можете  не  сомневаться! – воскликнул  он  торжественно,  как  клятву.    
    «Для  того  я  тебя  и  выбрал. Знал,  землю  рыть  станешь,  а  работу  покажешь. Общест-венность  не  осудит  мой  выбор, - с  горькой  иронией  подумал  Поляков. -  А  что  найдешь  Алёхина… Дай-то… Только  я  сомневаюсь.  Его  хорошо  спрятал  снег».       
    Но  сказал  другое.         
    - Искать  надо. От  невезения  могут  возникнуть  кривотолки,  станут  опускаться  руки,  но  ваша  задача -  искать. Надежда  умирает  последней,  это  закон  жизни.  Помните  о  том. Вы  отличный  работник  и  я  отмечу  это  в  приказе. Благодарность  вы  заслужили.    
                И  покивал,  с  прежней  печалью  разглядывая  выдвиженца.    
     - Да  разве  я  потому!? Ну  надо  же  понимать, Эмиль  Антонович!  Человека  найти  на-до,  честь  посёлка  спасать! -  не  на  шутку  обиделся  Влад  Семенихин. – Человек  дороже  всего!      
     - Согласен. Полностью согласен и  прошу  извинить  за  косноязычие.  Я  умею  хвалить,  но  умею  и  взыскивать. Идите  и  готовьтесь.   
    И  когда  тот  торопливо  затопал  к  двери,  на  ходу  нахлобучивая  дешевую  рыжую  шапку  из  дворняжки  и  запахивая  казенную  шубейку,  Поляков  снял  трубку  телефона  и  вы-звонил  райаэропорт.      
     - Послушайте, Вениамин  Алексеич, -  обратился  он  к  начальнику  порта,  предвари-тельно  поздоровавшись  и  пожелав  многих  благ  в  трудовых  буднях. – Очень  прошу  еще  на  сутки  вертолёт  для  поиска. Народ  еще  надеется… Что?! Гусев  приказал  еще  два  выде-лить?!…А  платить?!…Конечно, когда  речь  идет  о  жизни  человека,  но… Хорошо,  я  не  стану  оспаривать  решение  райкома.   
    И  потом  долго  прикидывал,  во  что  обойдется  этот  спектакль  экспедиции  и  на  чём  надо  будет  поэкономить,  чтобы  свезти  «бульду  с  сальдой».  Попил  водички  из  сифона,  по-барабанил  пальцами  по  столу.  И  заключил:      
    «Две  недельки  всё  равно  придется  играть  в  этот  поиск. А  там  уж,  как  партия  при-кажет».         

______________   6   ________________

    На  третий  день  начальник экспедиции  снял  Найдёнова  с  поиска.         
    - Хватит,  Виктор, без  толку  бить  ноги. Ты  заслужил  более  строгую  епитимью,  но  я  тебе  не  Бог, а   он,  возможно,  простит. Надо  работать.  План  трещит. В  седьмой  штольне  про-пала  жила. Надеюсь,  временно,  но…В  остальном  показатели  сносные,  а  так  как  мы  привык-ли  создавать  запас  прочности,  то  тебе  пора  впрягаться. Перед  теми,  - Поляков   воздел  под-бородок, -  я  прибедняюсь  в  отчетах,  не  надо  им  знать  всё.  Но  перспективы  обнажаю,  все-ляю  уверенность.  И  потому  выбил  буровых  труб, рельсы,  электровозы  и  лес. Москва  твердо  пообещала  к  новому  году  электровозы. Переведём,  наконец,  шахтеров,  как  они  говорят, с  пердячего  пара,  то  бишь  мускульного  труда  на  электропривод. Работать  надо.    
    - Что  мне – работа?!…Люди  подумают  что,  когда  уйду  с  поиска? – потускнел  лицом  и  постно  поджал  губы  главный  инженер.    
    - Трудно  тебе  посоветовать  путное, - пожал  плечами  Эмиль  Антонович. Сдунул  с  борта  пиджака  ворсинку,  что  осталась  от  шарфа,  глянул  на  свои  полные  пальцы, вертящие  китайскую  самописку,  осмотрел  золотое  перо. Он  казался  медлительным. – Наплевать  на  лю-дей?…Негоже.  Следовательно, терпи, Виктор  Михайлович. Такая  твоя  планида. Извини,  ко-нечно,  направить  тебя  на  такой  путь  спасения  был  я  вынужден  из  побуждений  здравого  смысла. Как  еще  сохранить  тебе  свободу?…Но  с  повинной  явиться  никогда  не  поздно.      
    - Если  бы  в  отпуск, -  почти  взмолился  главный  инженер,  вдруг  и  впрямь  беря  в  голову,  что  напрасно  согласился  на  глупость. Куда  легче  сидеть  ему  сейчас  в  камере  и  ждать  суда, чем  разрываться  на  части  от  угрызения  совести  и  страха  посмотреть  в  глаза  жене  Алехиной  и  иным. – Я  не  могу  нормально  работать.      
    - Ты  шутник,  Виктор! Конечно,  отдохнуть  душой  тебе  следовало  бы. Снять  напря-жение – мысль  дельная. Но  неэтично, -  заключил  Поляков, слегка  разводя  ладони  и  укоряя  взглядом  молодого  наперсника. – Это  много  хуже,  нежели  уйти  с  поиска  на  работу.  Похоже  на  дезертирство.    
    - Хорошо, -  покорено  сказал  Найдёнов. И  встал  из-за  стола,  намеряясь  иди  к  себе. – Как  прикажете.      
    - Акцентирую  твоё  внимание, Виктор  Михайлович! Ты  впадаешь  в  крайний  песси-мизм. Держи  голову  выше! Больше  заботы  в  глазах. Тогда  ты  станешь  править  жизнью,  а  не  наоборот. От  судьбы  не  уйдешь, мудро  сказано,  но  её  иногда  следует  слегка  подправлять.  Вот  что!  Отвлекись-ка  ты  от  душевных  переживаний  и  сочини  радиограмму  в  управление  Тараненку.  Мы  обязаны  сообщить  о  нашем  чепе,  а  не  радировали  до  сих  пор.  Припиши  в  конце:  задержались  сообщением  де  отсутствием  связи  по  техпричинам, - сказал  Эмиль  Анто-нович. И  ткнул  пальцем  в  угол  на  столик,  где  стояла  его  старенькая  портативная  «Олим-пия». – Садись  к  машинке!      
    Минут  через  десять  творческих  потуг  Найдёнов  представил  на  суд  шефа  текст  ра-диограммы.
               
«Магадан – Тараненко Воскресенье 3 сентября охоте
заблудился старший инженер-механик Алёхин Пётр
Иванович Сопровождавшие его тракторист Федорен-
                ко  и плотник Бедкевич ожидали сутки не  дождались
В ночь воскресенья организованы поиски трактором
понедельника  вертолётом  начиная вторника  специ-
альной командой шести человек поиски пока резуль-
тата не дали Сообщение задержано отсутствием связи
Поляков. »

    Эмиль  Антонович пробежался  глазами  по  тексту, дернул  головой  и  фыркнул.      
    - Объявляю тебе своё фе, мудрейший! Гляди-ка! Угробил человека, и  имеешь  наглость  заявить, что  тебя  нет в  помине! Ты  не  был  с  ним  на  охоте! Да  и  подпись  моя!      
    - Но  это  же  Тараненке  радиограмма! Не  в  милицию. Укажи  я  своё  присутствие  на  охоте,  там  такой  тарарам  поднимут, -  недовольно  оправдывался Найдёнов, стоя  о  бок  стола  как  двоечник  в  школе. – Тараненко  же  шизик! Потом  устанем  отфутболивать  бумаги! И  до  Москвы  дойдет  шум. А  подписать  могу  сам.       
    - Ну  да, - подзадорил  начальник  экспедиции, распахивая  в  усмешке  сочные  красные  губы. – А  где  был  я? В  сортире  отсиживался, опасаясь  нахлобучки?…Ладно,  сойдет. Радисту  отнесёшь  лично.      
    И  подмахнул  бумагу.         
    - Так  я  пойду, - сказал Найдёнов, угнетённый неприятным  разговором.       
    - Сейчас пойдешь,  но  прежде – вопрос. Вот  утрясется  всё, поутихнет. Что  потом  соби-раешься делать, как  жить? – спросил  Поляков, вызывая секретаршу  и заказывая  чай  для  двоих.   
    Чай Эмиль  Антонович пил  непременно  с  лимоном. Закавказский друг  советовал  его  для  поддержания  тонуса  и  долголетия.
    Главный  инженер  вздохнул  и  сел  у  стола. Разговор  ожидался  длинный,  коли  шеф  заказал  чай.
    - Уеду  отсюда, - сказал  молодой  наперсник, когда  секретарша,  играя  узкими  бедрами, затянутыми  в  синюю  шерсть  мини-юбки, скрылась  за  дверью.   
    Проводил  её  алчным  взглядом  и  подавил  вздох. Давненько  хотел  проявить  особый  интерес  к  этому  пончику, да  вот  незадачка  приключилась  на  охоте, в  переплёт  попал. А  ба-бенка  славная  на  вид, божественное  создание  для  любовных  утех. Узнать  надо:  чья?  Навер-няка,  дочь  залетного  работяги, рискнувшего  с  семьей  приехать  сюда  за  деньгами  на  маши-нешку  или  домик. Ну,  дочь  заработает  кое-что,  это  верно. Если  задачку  такую  поставит.
    И  взглянув  на  Полякова, с  потаённой усмешкой  отметил  себе.  Не  для  услады  тела  своего  завел  начальник  экспедиции  сию  козочку – для  созерцания. В  противном  случае  Ната-лья  Сергеевна  устроит  ему  громкий  процесс  на  бюро  райкома  партии  с  самыми  нежела-тельными  оргвыводами  для  карьеры. Против  партии  не  попрёшь,  если  за  место  в  жизни    держишься.   
    Но  тут  же  усомнился,  и  едва  сдержал  попытку  ехидненько  ухмыль-нуться. Мужик  же  шеф, а  не  кусок  породы! Пьет  он  не  столь  много,  и  втихаря  от  половины,  рассказывают,  в  командировках  на  баб  лазит.   
    «Эмиль  полукровок. Как  жид, он  побаивается  осложнений,  но  в  нём  и  русская  кровь  течет.  А  русский  всякое  сотворить  может».    
    - Я тебя  не  о  том  спрашиваю, -  кисло  сморщился  Поляков. – Как  мыслишь  помочь  Алёхиной? Надеюсь, не  станешь  умывать  руки  и  строить  хату  с  краю?      
    - Ну,  есть  у  меня  несколько  тысяч…Штук  пять  надо  отдать  каким-то  образом. Ор-ганизовать  сбор  помощи,  что  ли.  Ребёнок  у  них…      
    - Ну  да. Благородный  жест,  чтоб  откупиться  от  душевных  мук, - покивал  Поляков, удерживая  на  губах  язвительную  улыбку. – Тогда  сойдёт  твоё  «что ли». А  Юрьев,  Болдин – свидетели  твоих  признаний. Они  молча  снесут  черную  неблагодарность? Эх, Виктор! Мы  в  какой  век  живем,  вспомни! Пора  бы  уже  и  на  ус  мотать  кое-что.       
    - Так  стану  брать  выпивку,  когда  спросят! – затравленно  удивился  Найдёнов, толком  не  понимая,  отчего  так  забавляется  шеф  положением. – У  них,  если  беда,  я  разве  не  выру-чу?!      
    - А жена  позволит  бросаться  деньгами? – пытал  Эмиль  Антонович. -  Она  знает,  тобой  накопленное  втуне?         
    Он намеренно  ставил  главного  инженера  в  жесткие  условия. Не  для  забавы, не  ради  изуверского  наслаждения,  конечно, хотя  интересно  смотреть,  как  тот  выкручивается, - началь-ник  экспедиции  учился  на  ошибках  других,  брал  уроки  назидания. Такое  у  него  кредо. По-тому,  наверное,  Поляков  и  преуспел  в  жизни,  не  делал  ошибок.      
    Виктор  Найдёнов  покосился  на  него  с  недоумением. Мыслимо  ли,  чтобы  жена  знала  величину  заначки?  Подозревает,  конечно,  даже  пытается  обнаружить…Но,  подумав,  про-басил:   
    - Поперек  станет,  - уйду  в  каталажку.   
    - Эк,  напугал! Жена  найдет  себе  другого! -  усмешливо  констатировал  житейские  по-бывальщины  Поляков.      
    - Ну,  дам  в  морду! -  предложил  вариант  молодой  наперсник. – Если  слово  против  скажет.   
    - Если  баба  дура -  скажет. Она  же  не  знает,  на  что  деньги  трачены,  а  верить  всем  мужикам  на  слово…-  шеф  хмыкнул. -  Она  подумает,  ты  взял  на  содержание  гарем…За  та-кие  деньги … И  глядя  на  твои  пухлые  щеки,  едва  ли  усомнишься.      
    Поляков  паузами  подчеркивал  тональность  внушения,  а  при  последней  ревниво  вспомнил  перехваченный  взгляд  молодого  приятеля,  коим  тот  ласкал  задницу  секретарши.      
    «Ишь,  наглец! Губа  не  дура!  А  предмет  сей  не  для  тебя  заготовлен, -  подумал  за-одно.  И  нашел  уничижительное: -  Поганец»!    
    - Да  ладно,  обстановка  подскажет, -  проворчал  Найдёнов,  недовольный  привередли-востью  шефа.         
    - Верно. Не  ломай  голову. Вот  тебе  сберкнижка  на  предъявителя. – Поляков  вытащил  из  ящика  стола  и  выложил  наверх  документ. – Возьмешь  со  счета  двадцать  тысяч.  По  пяти  при  мне  предложишь  нашим  друзьям -приятелям,  а  десять  пожертвуешь  в  собранную  жите-лями  поселка  сумму. Я  поручу  организовать  сбор  помощи  овдовевшей  женщине  с  ребенком  женсовету  во  главе  со  своей  благоверной. Ну, а  выпивку,  когда  потребуют  собутыльники,  будешь  ставить  из  своих  кровных. Твою  заботу  брать  на  себя  не  стану. Наша задача - вру-чить  деньги  вдовице  настолько деликатно,  чтоб  даже   дамы  женского  совета  не  усомнилась  в  добросердечии  жителей  Нобля.         
    - Нет, - сказал  инженер. – Я  не  могу  столько  брать  в  долг.  Когда  отдам?      
    Он  удивлялся  поведению  шефа,  не  находя  в  нём  логики. Слишком  большой  суммой  заставлял  Эмиль  Антонович  бросаться,  тогда  как  можно  обойтись  меньшим  вкладом. Алёхи-ной  надо  дать  денег  побольше,  верно,  но  при  чём  тут  Юрьев  и  Болдин? Могли  бы  удово-литься  хорошей  попойкой. Да  и  не  возьмут  они  денег – взятку  за  молчание. И  потом: деньги  ссужает  Поляков  с  большим  риском. А  они  далеко  не  друзья,  чтобы  плюнуть  на  внуши-тельную  сумму.   
    Начальник  экспедиции  посмотрел  на  него  с  досадой  и  пояснил:      
    - Куда  нам  спешить? Потихоньку  отдашь. А  нет,  так  плюну. Деньги  служат  человеку,  а  не  наоборот. У  меня  денег – куры  не  клюют. Двадцать  пять  лет  с  супругой  на  Колыме. Даже  тех,  оставшихся  накоплений,  нам  хватит  на  неотложные  нужды. Давай,  разговор  о  деньгах,  оставим  на  другой  раз.      
    - А  зачем  инженерам  такую  затычку? – хмуро  поинтересовался  Найдёнов,  понимая  свою  зависимость  и  потому  неохотно  уступая. – Давал  бы  им,  когда  захотят  выпить.         
    - Выпить  они  хотят  всегда!  Но  ты  же  не  хочешь  на  них  пахать  вечно? Уж  лучше  походишь  должником  у  меня.  А  я  расписки  не  возьму,  на  слово  верить  стану… А  этим  друзьям  застолья  деньги  надо  отдать,  закрыть  рты  на  замок. Раз  уж  вверился  мне,  так  слу-шайся  советов  и  не  перечь, - сурово  изрек  Поляков. – Мне  нужна  тишина  в  поселке. И  в  Москве. Ты  хоть  чуток  прикидываешь  перспективу  нашей  горки? Понимаешь,  отчего  нас  беспокоит  Москва  на  самом  высоком  уровне,  включая  Косыгина? Думаешь  иногда  не  о  ба-бах,  а  о  карьере?…  Крадется  старость  тихой  сапой,  пенсия. Отсюда  можно  перебраться  в  министерство  и  быть  пенсионером  уже  союзного  значения.  Разницу  понимаешь?… И  еще  одно.  Я  со  временем  уеду  в  Москву,  это  непреложно.  Но  кого  оставлю  после  себя?  Мо-жешь  сказать  на  вскидку?… Тебя! Больше  некого,  нет  другой  умной  головы  здесь!… Но  могу  и  сразу  взять  с  собой  в  столицу.  Так  неужели  стоит  жалеть  каких-то  денег  на  непред-виденные  расхорды?! Жадный  платит  не  единожды,  это  закон  жизни. И  хватит  об  этом!  А  вот  разговора  о  судейских  из  района  не  избежать. Прокурор,  вероятно,  возбудит  уголовное  дело.  Обязан.  Человек  пропал – не  шутка! В  любом  случае  будет  произведено  дознание. Тебе  стоит  подготовиться  отвечать  на  непривычные  и  неприличные  вопросы…. Или  сразу  винись,  чего  мне  не  хотелось  бы,  или  стой,  как  оловянный  солдатик. Не  запутайся  в  хронологии, в  деталях,  а  потому  говори  правду  и  только  правду. Кроме  твоего  выстрела. Ты  ведь  и  рань-ше  стрелял  в  тот  день  по  птичкам  ради  озорства.
               
                __________________   7   ___________________

    Сквалыга  жил  в  кинутой  кем-то  палатке. Хозяин  перебрался  в  балок  или  в  обще-житие,  а  бич  приобрел  над  головой  крышу. Жилье  еще  не  разграбили  и  он  утеплил  его  лапником  кедрача,  а  затем,  когда  выпал, -  снегом.  Не  унесли  и  «буржуйку»  и  бывший  ин-женер,  еще  не  дошедший  до  той  степени,  когда  отрекаются  от  себя,  протапливал  жилпло-щадь.  Разумеется,  когда  бывал  относительно  трезв. 
    Время  шло  своим  путём,  бежали  дни.
    День сегодняшний  выдался  теплый,  вернее,  утро,  но  бич  все  же  буржуйку  затеплил,   подпалил  сухой  мох  и  бросил  сверху  гнилушек. Тепла  они  большого  не  давали,  но  види-мость  огня  грела  душу.   
    Сидя  на  койке,  Сазонов  жевал  чернушку,  присаливал  крупной  солью  и  запивал  во-дой,  из  консервной  банки  овощных  «ассорти»  от  далеких  венгерских  братьев. И  думал,  как  бы  разжиться  выпивкой.    
    Правда,  с  такого  раздумья  у  него  начинался  всякий  день. О  закуске,  еде  он  не  мечтал, она  сама  прикладывалась,  когда  находился  глоток-другой  выпивки.  Жратвы  можно  сыскать  и  на  свалке,  но  алкаш  покуда  не  опустился  до  такого  дна  жизни. Скромностью  он  не  «болел»,  и  не  стеснялся  заглянуть  в  общежитие  и  заглянуть  в  комнаты.  И  если  там  ни-кого  не  оказывалось, с  легкой  душой  забирался  лапой  в  холодильник  иль  тумбочку, брал  со  стола  кусок  колбасы,  банку  консервов  или  краюху  хлеба. Прихватывал  и  одеколон,  но  в  крайнем  случае.  Попросить  покушать  Сквалыга  стеснялся,  а  мелко  воровать – нет. Так  при-нято  было. Побирались  куревом  и  водкой, деньгами,  а  вот  хлебом…Подразумевалось,  что  в  стране  голодных  нет  и  быть  не  могло. И  это  почти  чистая  правда. Умереть  с  голодухи  мог  только  очень  застенчивый  или  брезгливый, кто  не  мог  шарить  по  свалкам,  где хлеб  валялся  тоннами. Социализм  имел  статистику,  но  не  имел  аудита.   
    Сазонов  проснулся  рано,  потому  как  с  вечера  тоже  рано  свалился  с  ног. Вчера  шахтёры  заделали  сабантуйчик,  гулянку  души, а  уж  на  такое  действо  у  ханыги  особый  нюх. В  общественный  праздник,  и  даже  на  простые  именины,  он  не  мог  быть  отринут  коллективом  застольников! Не  принято  отвергать,  а  принято  привечать.    
    Посидели  они  хорошо, душевно  и  потому бичу  вдруг  подумалось,  что  он  имеет  право  стырить  у  них  про  запас  если  не  полновесный  бутылец,  то  четушку -  как  минимум! На  опохмелку.
    А  вот  стащил  ли?   
    Спал  он  одетый  и  даже  в  шапке, - к утру  жильё  выстуживалось  напрочь,  и  Сазонов  тут  же  облапал  все  карманы,  поднял  с  земли  рюкзак,  но  и  там  оказались  только  пустые  бутылки.       
    Зажег  спичку  и  нырнул  под  кровать – Туда  он  тоже  мог  сунуть  заначку. Бич  уже  стал  приучиваться:  что  дальше  положишь – ближе  возьмешь. Такова  жизнь,  и  не  только  в  запредельной  дальности. Воровать  научились  и  на  северах.   
    Спичка  потухла  и  Сквалыга  шарил  на  ощупь,  легши  пластом  на  пол  и  забираясь  в  дальний  угол. Там  попалось  под  руку   что-то  завернутое  в  тряпицу. Он  достал  захоронку,  развернул  и  даже  сунул  под  свет  растворенного  творильца  «буржуйки», но  не  мог  угадать  руками  нечто  малоразмерное  и,  будто  бы,  в  коже.
    Находкой  оказался  магнитофон,  вернее,  карманный  диктофон  «Десна»,  стыренный  с  веранды  Полякова. Ханыга  тут  же  вспомнил,  как  добыл  эту  вещицу  и  возрадовался,  похва-лил  себя  за  солдатскую  находчивость.   
    Вот  и  выпивка  ему, -  на  бутылку  за  такой  славный  «магик»  дадут  ему  не  глядя  в  прейскурант. 
    Сазонов  щурился  в  глупо-радостной  ухмылке  и  чесал  в  затылке. И  лишь  погодя  со-образил,  что  предстоящий  этот  мен  может  стать  для  него  несчастливым. Штучка-то  эта  в  поселке  наверняка  единственная,  и  Поляков  скоро  узнает  вещь  и  повелит  выдворить  шкод-ника  из  своих  владений. А  ему  негоже  в  зиму  менять  стоянку,  тут  все  свои,  родные  и  зна-комые  на  хари,  а  в  иных  местах  не  только  выпить  не  нальют,  но  и  накостылять  могут. Бичей  терпели  в  поселках  с  зубовным  скрежетом:  враги  они  народной  власти,  да  и  народу,  если  разобраться, - тоже.    
    Сазонов  в  современной  технике  малость  разбирался,  не  настолько  очумел,  чтобы  не  сообразить:  что  и  где,  и  потому  погрел  магнитофон  у  тепла,  и,  при  свете  потрескивающих  веток  кедрача  и  лиственниц,  погонял  туда-сюда  плёнку,  убедился  в  работоспособности  ап-парата. Затем  поставил  на  начало  и  включил  послушать.   
    Врубилась  музыка  и  он  тотчас  убрал  звук  до  тихого,  чтобы  не  привлекать  внима-ние  соседей. Палатка  стояла  в  ряду  других,  обитаемых  тоже, он  был  жителем  поселка.  Неле-гальный,  подлежащий  изгону,  но  покуда  тутошний.       
    Молодцы  из  какого-то  вокально-инструментального  ансамбля  с  большим  подъемом   и  радостью  распевали  про  свой  адрес,  который  не  дом  и  не  улица,  а  аж  весь  Советский  Союз.    
    Показательных  штучек Сазонов  не  любил,  они  многим  проели  плешь,  а  уж  ему…То  ли  страна  ему  стала  мачехой,  то  ли  сын  вымахал  из  него  никудышный   от  растраты  родст-венных  чувств.       
    «Ну  да, у  вас  Союз,  а  у  меня  улица,  вон…, палатная, - пробурчал  он,  погруженный  в  печаль-тоску.  И  эта, вдруг  осознанная  отверженность,  схватила  его  за  горло,  обидой  сда-вила  кадык,  и  он  едва  сдержал  взрыв  яростного  отчаяния  и  с  трудом  задавил  подступив-шую  жалость. Успокаиваясь,  зажимая  ладонь  в  кулак  так,  что  давно  нестриженые  ногти  вре-зались  в  кожу, сказал:  - Не  надо,  Ваня. Ты  влез  в  бутылку,  это  верно. Характер  слаб,  вино-ватых  стал  искать  на  стороне. Правда,  и  подонков  вокруг  сколько.  Один  Поляков  чего  сто-ит. Израильский  казак  с  шестерками. Тебе  выпить  надо,  а  не  думать. И  в  баньку  сходить. В  чистую  бы  постельку,  под  теплый  бочок  к  приятной  женщине  вкатиться…,  да  и поспать  потом  от  пуза.  А  думать  бичу  вредно. Кинешься  ты  однажды  на  них  с  кулаками…А  толку?»         
    Он  бросил  играющий  магнитофон  на  постель  из  старого  матраца  и  солдатского  одеяла,  стибренных  из  машины  в  гараже, кинул  в  печь  дровишек, поскреб  небритое  лицо  и  мысленно  перебрался  в  общежитие,  где  можно  было  б  найти  опохмелку.    
    Наверное,  он  до  того  основательно  влез  в  воображаемую  картину,  что  вдруг  отчет-ливо  услышал  звук  наливаемой  в  посудину  жидкости. Нет,  этот  звук  ханыга  не  мог  перепу-тать  с  иным! Кто-то  только  что  налил  в  стакан!… Или  галлюцинация  слуха?         
    Он  напрягся, настороженно  вслушиваясь,  но  ему   сказали:       
    - Хорошо.  Допустим,  ты  убил  Алёхина. Случайно  принял  за  медведя. Выстрелил  на  треск  сучка. Так  я  полагаю?      
    Голос  был  до  того  знакомый,  что  Сквалыга  вздрогнул.      
    - Да  ты  что?! -  вскричал  он  с  изумленной  злостью – У  меня  и  ружья  нет!      
    И с  испугом  оглянулся, пораженный. Мнилось:  допился  до  ручки,  до  белой  горячки.
    Еще  он  подумал: болячка   странная  у  него.  Другим  являются  черти  в  бутылках  или  их  родственники, а  ему  сразу  убийство  шьют.    
    Осмысливая  данность,  когда  некоторым,  по  рассказам  бывалых,  черти  прыгают  на  стакан  под  конец  приёма  горячительного,  а  не  на  похмелье, Сазонов  посмотрел  на  темнею-щий  перед  собой  магнитофон  и  оттуда  услышал  тотчас  узнанный  голос  Полякова,  началь-ника  экспедиции.    
    - Ты  же  не  бросил  его  просто  так.  От  медведя  спрятал.  В  расщелину,  в  старый  шурф.    
    - Спрятал, -  ответил  голос  главного  инженера.    
    Дальше  Сквалыга  слушал  с  завидным  вниманием, отбросив  мысль  о  галлюцинации  и  понимая,  что  случайно  стал  обладателем  страшной  тайны.   
    Потом  он  убавил  звук  до  самого  малого  и,  приложив  к  уху,  гонял  и  гонял  плёнку,  стараясь  осмыслить  услышанное  и  запомнить  крепко.   
    «Вот  тебе,  Ваня,  и  выпивка. Они  будут  поить  тебя  каждый  день.  А  еще  дадут  ра-боту  и  теплое  место  в  общаге. Скоро  морозы  придавят,  а  здесь  дубарнуть  можно», - сказал  себе  бич  с  большой  уверенностью  и  радостью  на  душе.      
    Сазонов  стал  обдумывать  манеру  поведения  в  разговоре  с  Поляковым. Он  решил  говорить  только  с  начальником  экспедиции, - он  закопёрщик,  он  организовал  сокрытие  и  ему  решать  возникшую  проблему. Начальник – маленький  и  спокойный,  мозговитый,  кулаками  махать  не  станет. А  Найдёнов  мог  просто-напросто  приглушить  ударом  кулачища  по  голове,  забрать  плёнку  без  всяких  нюансов  состояния  души,  а  уж  потом  думать  и  о  втором  покойничке.       
    Впрочем, магнитофон  бич  решил  отдать  тут  же,  как  только  прокрутит  начальнику  запись  их  совещания. Он  не  вор,  а  простой  советский  безработный  по  обстоятельствам  и  ими  же  понукаемый  от  случая  к  случаю  умыкнуть  малость  на  прожиток  души  и  тела. Сквалыга  и  плёнку  отдал  бы  без  всякого  сожаления,  да  покамест  нельзя. В  ней  гарантия  на  надежду.   
    И  еще  Сазонов  подумал,  что  от  отсидки  инженера,  сдай  сейчас  плёнку  куда  следу-ет,  по  сути  никому  не  полегчает.   
    Справедливость  восторжествует?…Да,  но  по  отношению  к  Закону.  Так  он  теперь  как  дышло…И  вдове  лучше  стало  бы,  когда  положили  б  ей  пенсион  на  дальнейшие  дни  за  счёт  Найдёнова,  а  не  сажали  бы  на  зону.  Чего  он  ей  пришлёт  с  зоны?  Кукиш  без  масла  и  даже  без  мака. К  сухому  мак  не  пристаёт.      
    Так  рассуждая,  пошарился  ханыга  в  лохматой  голове  под  шапкой, и  поставил  за-пись  на  начало  плёнки,  чтобы  готовым  быть,  когда  встретит  начальника  экспедиции  и  ста-нет  беседовать  с  глазу  на  глаз.   
    Затем  сунул  магнитофон  во  внутренний  карман  бушлата,  приспосо-бленный  для  бу-тыльца  с  закусью,  убедился,  что  дверца  печурки  плотно  закрыта  и  пожара  не  будет,  вышел  на  улицу  и  подался  на  раздобыток  удачи.    
    В  успехе  предприятия  Сазонов  не  сомневался,  он  начальника  знал  хорошо. Но  об-мен  мог  состояться  только  разовый:  сколько  будет  в  карманах  у  Полякова  наличности,  столько  и  даст. На  другое  свидание,  если  случится  расширить  переговоры,  начальник  при-шлет  полномочного  посла  Болдина, а  уж  тот  постарается  угодить  шефу,  посчитает  у  бича  зубы  иль  наломает  костей.       
    «Нет  уж, Ванечка!  Пускай  он  даст  немного  наличными,  как  суточные  на  время  без-делья,  да  восстановит  на  работе. Переговоры  надо  закончить  в  один  приём», - решил  Сква-лыга,  направляя  стопы  в  сторону  особняка  Полякова.          

                ___________________   8   _____________________

    Следователя  прокуратуры Павла  Филипповича  Шершнёва  направили  во  владения  Полякова,  когда  уже  вовсе  отчаявшаяся  жена  Алёхина  приехала  в  район  и  со  слезами  до-билась  неурочного  приёма  у  прокурора.         
    Шершнёв,  вызванный  к  начальству,  приняв  из  рук  шефа  постановление  на  произ-водство  дознания  и  взглянув  на  бумагу,  спросил:      
    - Почему  только  сейчас  беремся  за  дело?  Пять  дней  прошло.  Это  же  дохлый  номер!          
    Следователь  стоял  близко  к  столу, поверх  распахнутого  форменного  пиджака  двумя  руками  в обхват  поддерживал  нависающий  над  столешницей  живот, и,  присвистывая  носом,  трудно  дышал.   
    Прокурор  с  толикой  брезгливости  поморщился. Сам  он  сухой  и  поджарый,  подхват-ной – антипод  следаку,  и  вопрос  ему  не  понравился.  Он  будто  бы  обвинял.      
    Но  по  необходимости  прокурор  Голик  многое  прощал  служаке  и  потому  от  резкой  отповеди  воздержался,  увел  глаза  с  тучной,  безобразной  фигуры  следователя. Утупясь  перед  собой  в  бумаги,  выставил  контраргумент.       
    - Вот  и  поставь  этот  вопрос, Пал  Филиппыч  там  перед  собой  и  прочими. Почему  резину  протянули? Вопросик,  между  прочим,  интересный.       
    Советник  юстиции Ефим  Семёнович  Голик  в  кресле  районного  прокурора  просидел  уже  более  десяти  лет.  Сидел  крепко,  уверенно,  хорошо  знал  иерархическую  гильдию  района  и  потому  безошибочно  ориентировался,  всегда  предугадывал  смену  ветров.
    Он  и  по  этому  делу  уже намотал  на  ус мнение  первого  секретаря  райкома  партии  Гусева,  позвонив  ему  тут  же,  как  только  просительница,  прибаюкивая  маленького  на  руках  и  утирая  кулачком  под  носом,  покинула  кабинет.    
    - Говоришь,  жена  пропавшего  просит  принять  меры  по  розыску  кормильца.  Слёзно  просит, - гудел  в  трубке  иронический  бас  Фёдора  Петровича  Гусева.- А  ты,  прокурор,  не  знаешь  что  делать… Ах,  знаешь,  но  уведомляешь  о  принимаемых  мерах… А  ты  сначала  исполни  долг  свой,  каналья,  а  потом  докладывай. Да  не  мне!  Кто  я  тебе,  начальство?! Нет -  партийный  товарищ! Ишь,  распоясались!  Пропал  человек,  а  они  раздумывают,  сообщать  ли  органам,  а  органы,  вместо  того  чтобы  поставить  всех  на  уши  и  искать  человека,  раззвани-вают! Искать  надо,  а  не  звонить! И  найти!…У  нас  не  может  пропасть  человек  просто  так! Действуй,  охраняй  Закон,  каналья!         
    Конечно  же,  Гусев  лукавил,  распекая  прокурора  за  угодничество.  Попробовал  бы  он  не  доложить  новость  вовремя.  Секретарь  должен  знать  всё,  что  делается  в  районе.  Но  и  советник  юстиции  не  лыком  шит,  не  пальцем  делан,  не  одну  бутылку  усудобил  за  одним  столом  с  секретарями  райкома  партии, не  раз  был  дружески  треплен  ими  за  плечо,  а  пото-му правила  игры  знал   досконально.   
    Руководитель  коммунистов  района  выразился  более  чем  определенно:  ему  нужна  криминальная  обстановка  в  хозяйстве  Полякова,  каков  бы  ни  был  итог  поиска.  В  противном  случае  Гусев  обрушил  бы  на  прокурора  еще  большее  негодование  по  поводу  всяческих  пустяков  в  работе,  что  перекладывают  со  своих  плеч  и  тревожат,  перестраховываясь,  руко-водство  района.    
    И  вот  Голик  посылает  лучшего  своего  аналитика  в  поселок  Нобль  под  золотую  го-ру,  чтобы  тот  добыл  истину. Возможно,  следователь  не  сыщет  неопровержимых  улик  и  За-кон  не  востребует  судебного  разбирательства,  но  правда  чрезвычайного  происшествия  станет  известна    руководству  района.       
    Этот  увалень,  с  большим  и  круглым  лицом  в  рыжих  крапушках,  с  заплывшими  светлыми  глазками,  в  ореоле  белесых  ресниц,  очень  смахивал  на  свинью.  Казалось,  он  ино-гда  хрюкал,  вдыхая  порцию  воздуха  в  необъятное  чрево,  но  голова  у  него  варила  толково.         
    Прокурор  Голик  побарабанил  по  столу  пальцами  и  все  же  полюбопытствовал:       
    - Сам-то  что  думаешь  по  этому  поводу? Мог  пропасть  человек?      
    Младший  советник  юстиции  глубоко  вздохнул, покрутил  пальцами  на  животе  и  по-ведал,  отечески  снисходительно  глядя  сверху  на  шефа.      
    - А  что - человек?  Тьфу,  и  нет  его.  А  тут  три  варианта.  Или  Алёхин  точно  пропал,  на  охоте  случается  пропадать  от  зверя  или  по  случаю,  когда  убил  его  напарник. Ну,  еще  загулять  может  у  пастухов. Якуты  выпить  горазды,  а  наши  охотники  в  тайгу  без  водки - ни  ногой. А  станут  пить,  так  якут  в  лепешку  разобьется,  а  гостя  приветит  и  устроит  оборотку.  Пить  будут  долго.      
    - А  твой  вариант?  Что  тебе  интуиция  подсказывает?      
    Следопыт  пожал  плечами  и  неохотно  отозвался.      
    - На  месте  определюсь. Надо  хоть  что-то  знать.      
    - Темнила! – разочаровано  прогудел  Голик,  утухая  глазами  и  доставая  из  пачки   си-гарету. – Не  может  потрафить  родному  начальству.  Ни  капельки  подхалимажа  и  ни  на  гран  самохвальства.
    - Так  чем  хвастать?!…Но  хорошо,  как  лучшему  начальнику  открою  сусеки  души. Первый  вариант  я  почти  отвергаю. Осень  на  дворе  была. Зверь  кормлен,  ему  нет  резона  бросаться  на  человека  с  ружьем.  Даже  с  испуга  он  кидает  блины  и  пускается  нау-тёк…Раненный  если,  обиженный  человеком,  тогда,  конечно.  Но  Алёхин  сладит  с  медведем. Он  с  детства  охотник,  отец  у  него  районный  лесник,  Иван  Варфоламеич.    
    - Вот  как? А  я  не  прикинул. Думал, - однофамилец,  -  оживился  и  просиял  лицом,  разгладил  на  нём  ладошкой  морщины  прокурор. – Значит,  вероятней  второй  вариант.  Пьёт  охотник  с  якутами! Ах,  проказник!  Вернется,  придется   поставить  ему  серьезный  вид. Ишь,  сколько  людей  оторвал  от  работы  своей  особой! А  жаль, и  не  верится.  Его-то,  сынка  Вар-фоламеича  я  помню.  Наезжали  как-то  на  заимку.  Стеснительный  паренек.  Сколько  ни  при-глашали  до  стола  с  выпивкой,  всегда  отказывался,  отвлекался  в  книжку. А  отец  не  гнуша-ется  опрокинуть  стакан.   
    - Да  уж,  чего  доброго, -  отозвался,  колыхнув  животом,  Шершнёв. – Пить  мы  все  мастера.  Только,  если  Алёхин  пьёт  с  якутами  у  пастухов,  так  почему  один?  Других  охот-ников  кинул  через  Ваську  Лысого? Нет,  так  поступить  он  не  мог.  Коллектив  наш  товарищ   не  кинет.  Так  я  поехал?      
    - Давай,  Пал  Филиппыч. Прикажи  разыскать  попутку  и  поезжай. Извини,  машину  я  сегодня  выделить  не  могу. Одна  в  разгоне,  а  другую  готовят  в  дорогу. Завтра  еду  на  сове-щание  в  Магадан.  Так  ты  там  хорошенько  покопай. Глубоко  и  дотошненько,  как  только  ты  умеешь, -  напутствовал  прокурор  Голик.   
    Средненький  ростом,  такой  же  умом, Ефим  Семенович,  в  общем-то,  сидел  на  своём  месте,  руководил  и  редко  мешал  следственным  работникам. Правда,  особых  дел  в  их  районе  не  возникало,  разве  что  по  пьяному  делу,  но  это  так,  чепуха.  Теперь  пили  все  и  иногда  много,  но  задача  прокурора  состояла  в  том,  чтоб  оберечь  от  наказания  работников  и  родственников  власть  имущих,  если  не  были  они  в  оппозиции  к  первому  лицу  района.  Таков  парадокс  жизни:  сначала  личная  преданность,  а  затем  преданность  партии  и  народу.  Они  так  и  жили,  которые  у  большого  или  малого  руля,  а  остальные  строили  социализм.   
    Всё  это  понимал  младший  советник  юстиции  Шершнёв  и  потому,  не  испытывая  ни  к  кому  личной  преданности,  относился  к  начальству  как  к  неизбывной  данности: есть -  хо-рошо,  а  нету -  еще  лучше. Вот  теперь  бы  тихо  пришлось  пожить  в  районе, Голик  на  неделю  уезжал  в  командировку.      
    Уложив  в  портфель  подорожные  вещи, Павел  Филиппович  позвонил  жене  на  работу,  упредил  про  поездку  к  геологам,  и  на  крыльцо  вышел  в  самый  раз – подкатил  грузовик  с  буровыми  трубами  для  хозяйства  Полякова.       
    Машина  та  не  фрахтована,  геологам  своя,  а  потому  следователь,  как  только  утвер-дился  на  широком  сидении  «зила -130»,  приступил  к  дознанию.      
    Молодой  и  курносенький,  наверняка,  недавно  взятый  из  армии  в  экспедицию, (га-лифе  на  нём  не  очень  замызганное  и  полушубок,  кинутый  под  себя,  отерхан  мало),  шофер  зажимал  в  зубах  папиросу  и  с  прищуром  оглядывал  толстенного  пассажира,  за  каким  нака-зал  ему  завернуть   на  товарной  базе  диспетчер.      
    - Ты,  никак,  с  ними  с  Певека  приехал? – сказал  Шершнёв,  помахав  перед  собой  пухлой  ладонью  для  разгона  дыма.   
    - Ага, - простодушно  откликнулся  парень  и  слегка  опустил  со  своей  стороны  стекло. – И  вы  откройте,  раз  дыма  не  терпите.  Я  с  ними  после  армии  кантуюсь. Год  уже  скоро. Я  детдомовский,  некуда  ехать  было,  а  тут  -  работа. Нет,  конечно,  есть  где-то  создатели:  бро-сили  меня  и  пьют. Да  ладно,  живу  в  родном  коллективе.    
    И  снова  глянул  на  следователя,  но  теперь  с  распашистой  улыбкой  и  беззаботно,  но  Шершнёв  увидел  в  простоватых  его  глазах  и  растерянность,  быстро  мелькнувшую  и  спря-танную  поспешно.      
    Потом  водитель  устремил  глаза  на  дорогу. Павел  Филиппович  по  его  примеру  по-косился  на  окно.  Бежали  за  ним  и  пропадали  позади  празднично  прибранные  лиственницы,  тоже  скрывающие  под  снежным  убором  сиротскую  свою  наготу. Набегали  спереди,  где,  куда  глаз  хватал,  стройной  массой  жались  к  дороге,  не  давали  простора,  оставляя  единственный,  определенный  путь.       
    И  точно,  у  первого  же  прижима  для  отдыха  стоял  стол  со  скамейками,  а  над  ними  гнулось  линялое  полотнище  с  убеждением:  «Мы  к  коммунизму  знаем  путь!»             
    - Это  ты  хорошо  придумал, парень,  что  с  ними  остался. Геологи  и  шахтеры -  народ  правильный. Они  товарищу  помогут.  На  поиски  инженера  много  людей  отправилось?         
    Шершнёв  опустил  стекло  и  ловил  тугие  струю  воздуха,  заворачивал  их  в  кабину  и  повернутым  ветровичком,  благо,  тепло  еще,  морозец  так  себе  в  тутошних  местах.  А  вот  зимой  придавит,  в  глухую  пору  за  шестьдесят,  бывает,  переваливает.      
    - Не  знаю, - сказал, бросив  с  руля  вверх  руку. -  Я  в  понедельник  на  трассу  уехал. Может,  пришел  механик  Петя.       
    - Не  пришел, -  качнул  шапкой  Павел  Филиппович. – Вчера  не  было, а  сегодня… Сне-га  навалило. Если   лежит  где  покалеченный  инженер…Трудно  найти. Ты  летом  ходил  на  ры-балку,  охоту? Что  за  места  там? Шурфы  старые,  карсты,  солончаки  есть?      
    - Какая  там  мне  рыбалка?!  Я  же  водила-дальнобойщик! Трасса -  моя  стихия.  Нету  времени  общаться  с  природой, - довел  парень,  бросая  в  окно  окурок  и  поднимая  стекло.   
    - А  людей  ты  чувствуешь? Может,  если  предположить,  Найдёнов  убить  человека  в  ссоре? Он  мужик  вспыльчивый? -  вопросил  следователь,  глядя  то  на  дорогу,  то  на  водителя.      
    - Да  ну-у! Витя – человек  нормальный, -  отозвался  шофер  и  показал  большой  палец  сухого  кулачка. – Я  знаю  его,  возил.  Когда  пришел  к  ним  в  экспедицию,  сразу  грузовик  мне  не  дали,  а  велели  главного  инженера  возить. Он  не  обидит  напрасно!  - убежденно  вразумлял  бывший  солдат. – Сколько  раз  деньгами  выручал.  Оклад  водителю  легковухи-то  -  шиш  без  масла. Только  на  жратву.  И  если  чего  купишь  побочного…,  в  трубу  летишь.      
    - Денег  взаймы  давал  или  без  отдачи? -  подбросил  уточняющий  вопросик  Шершнёв.          
    И  тоже  поднял  стекло,  оставил  щелку. Сидеть  под  волнами  свежего  воздуха  все  же  опасно:  грипп-простуду  можно  приобрести.       
    - Так  я  даром  и  не  возьму! -  взглянув  на  следователя  и  удивившись  вопросу,  от-странился  голосом  парень – За  что  мне  поощрение  из  личного  кармана?  Чужого  мне  не  на-до!  Руки-ноги  есть,  я  заработать  могу.    
    - Иногда  деньги  дают  за  молчание, -  флегматично  заметил  Шершнёв.       
    - Нет,  Витя  не  химик, -  проронил  водитель  и  замкнулся,  показал  лицом  и  позой,  что  разговор  ему  неприятен  и  продолжать  его  нету  охоты.      
    Успокоился  и  Шершнёв,  откинулся  в  угол  кабины,  привалился  головой  к  железу,  подложил  под  ухо  поднятый  воротник  тулупчика,  и  продремал  остаток  пути.               
               
                _______________   9   _________________

    Скрипел  под  ногами  снег,  уже  глубокий, коренной,  присыпленый  сверху  вчерашней  пуржицей. А  кроме -  звуков  нет,  небо  очистилось,  звезды  висели  низко  и  даже  подмигивали,  предрекая  веселый  день.         
    У  прохожего  Сквалыга  стрельнул  закурить  и  узнал  время. Было  без  четверти  семь,  и  бич  тому  порадовался:  ждать  начальника  оставалось  недолго. Поляков  выходил  на  службу  без  пяти,  а  в  семь десять  начинал  планёрку.      
   Это  Сазонов  знал  наверняка. Начальник  экспедиции  в  работе  по-немец-ки  педанти-чен  и,  как  еврей,  устремлён  и  дотошен, а  всё  остальное  в  нём  малость  русское  и  немного  партийное. Впрочем, бич  мог  дать  на  отруб  любой  орган,  вплоть  до  самого  нужного,  что  Эмиль  Антонович  не  верит  ни  в  бога,  ни  в  черта,  ни  в  светлое  за  горизонтом  по  офици-альной  программе. Он  верит  только  себе,  да  и  то  не  на  ночь  глядя,  когда  иной  раз  налива-ется  коньяком  под  завязку  галстука.    
    Неторопясь, Сквалыга  дотопал  до  поворота  к  особняку  Полякова  и  притаиллся  за  придорожной  лиственницей.   
    Поляков  скоро  вывернулся  из-за  угла  и  пошел  на  сближение  с  ханыгой. Маленький,  в  меховой  дошке  и  в  рысьей  шапке, сделанной  на  заказ,  он  походил  на  мягкий  шарик  и  не  был  страшен  бичу.      
    Шел,  по-утиному  переваливаясь  на  кривых  ножках,  подсвечивал  тропинку  шахтер-ской  лампой-коногонкой,  с  которой  почти  никогда  не  расставался. Начальник  экспедиции  не  брезгал  зайти  в  штольню,  побродить  по  штрекам,  лично  осмотреть  достижения  трудящихся  в  пыли  и  поте  шахтеров,  и,  или  пожаловать  хвалой,  или  устроить  выволочку. Правда,  геге-монов  журил  он  слегка  и  походя,  иронией  технических  выражений  или  миной  неудовольст-вия,  а  вот  младшему  и  среднему  звену  командиров  производства   плескалось  много. Естест-венно, интеллигентно,  тихо,  с  беспощадной  иронией,  и  без  злорадства.      
    Да,  на  производстве  он  напорист  и  скор  на  решения, а  вот  как  теперь?    
    С  тем  Сазонов  вышел  из  укрытия  и  стал  поперёк  пути. 
    Начальник  от  неожиданности  струсил  и  остановился  тоже. Но  тут  же  догадался  ос-ветить  бича  лучем  сильной  коногонки.  И  удивился:    
    - Иван  Сергеевич?! Ты  еще  здесь?   
    Спросил,  скорее,  от  растерянности. Не  секрет  же,  что  бывший  инженер  превратился  в  бича  и  слоняется  по  посёлку.   
    А  бич,  ослепленный  лампой  и  узнанный,  тоже  подрастерялся  и  вместо  наглого  на-скока,  на  какой  себя  настраивал,  мирно  и  даже  тушуясь,  ответил:      
    - А  Куда  мне,  Эмиль  Антонович,  подаваться?  От  обиды  пропился  в  доску,  на  билет  домой  денег  нет. Бичую  по  вашей  милости.   
    Поляков  подошел  вплотную. Он  больше  не  боялся, а  за  невольный  испуг  взял  плату -  повысил  голос.      
    - Что  значит,  по  моей  милости?! И  вообще, что  тебе  нужно?!  Ступай!  Я  могу  опо-здать  на  планёрку! -  И  двинулся  по  тропинке. 
    - Мне  нужна  работа. Зима  началась. Вам  полегчает,  если  я  дуба  дам? – промолвил  Сквалыга,  трогаясь  тоже,  но  впереди  начальника.      
    Влезать  в  сугроб  он  все  же  не  стал,  бич  злился  и  прогнал,  что  было  в  нём  от  угодника. Но  будь  Сазонов  при  должности,  конечно,  свернул  бы  с  дорожки  и  потопал  ря-дом,  руша  сапогами  снег.   
    - Работы  я  тебе  не  дам. Ты  уволен…за  дело, - сказал  Эмиль  Антонович,  с  каким-то  особым  чувством  нажимая  на  последнее  слово. – Мне  нужны  работники,  а  ты  алкаш.      
    - А  кто  алкашом  меня  сделал?! И  уволен  я  был  не  за  пьянку, а  за  кри-тику  на  пла-нёрке.  Вы  это  прекрасно  знаете, -  тоже  затвердел  голосом  бич,  враз  закипевший  от  воспо-минаний. -  Вы  мне  мелко  и  подло  мстите!   
    - Ну  уж,  уволь  Сазонов!  Взыскать  провинность  я  могу  и  не  таким  способом. И  какая  нужда  в  мести? Ты -  букашка, винтик  в  трудовом  коллективе. Я  просто  вышвырнул  тебя  за  безответственное  заявление  в  нетрезвом  виде,  когда  ты  обвинил  меня  в  потакании  воровству! Рабочие  де -  воруют  друг  у  друга  рельсы,  а  я  покрываю  любимцев!…Конечно,  я  вы-проводил  тебя  прежде  за  употребление  алкоголя,  но  ты  получил  по  совокупности. Так  что,  обиды  твои  напрасны: я  взыскал  за  оскорбления. Акцентирую!   
    - А  как  быть  с  правдой?  Меня  вы  уволили,  но  абсурд  остался. Рабочие  ведь  про-должают  ночью  воровать  рельсы!  Таскают  из  штольни  в  штольню! Смешно!  Вкалывают  на  государство,  а  воруют  у  товарища! -  завелся  Сквалыга,  начисто  забывая  о  цели  перехвата. – От  такой  жизни  не  запьешь?            
    - Оставим  эту  тему, Сазонов. И  потрудись  выехать  из  поселка. Не  вынуждай  меня  заниматься  тобой  особо.  Надеюсь,  хотя  бы  кроха  достоинства  у  тебя  сохранилась, -  тоном,  не  терпящим  возражений,  произнёс  Поляков  и,  обойдя  опешившего  бича,  прибавил  шагу.      
    - Чи-ивоо?!  -  пропел,  опомнившись,  инженер. Он  быстро  обогнал  начальника  и  за-ступил  дорогу. – Снять  достоинство  с  крючка  -  одеть,  как  шапку?!  А  ты  знаешь,  что  это  такое?!  - Бич  гневно  смотрел  в  смутное  лицо  супротивника,  накрытое  длинным  ворсом  рысьего  меха. Гляделся  тот,  как  гриб,  и  отчего-то  казалось, -  поганка. -  Ну-ка,  послушай,  что  делаете  вы  с  таким  товаром!      
    И  торопливо, вытащив  из  кармана,  включил  магнитофон.             
    Эмиль  Антонович  сообразил  быстро  и  потому  тут  же  прошипел:       
    - Выключи!  Ты  где  это  взял?! 
    Вопрос  глупый,  заданный  от  растерянности. Иосиф,  сын  давно  разыскивал  диктофон,  пропавший  в  одночасье. В  доме  обшарили  все  углы,  а  он,  оказывается,  умыкнут  бичём.   
    И  тот  незамедлительно  подтвердил.   
    - Вестимо,  стырил. Выпить  хотелось,  а  вы  заседали  на  веранде.  Пришлось  ждать, ко-гда  разбежитесь. Сиганул  на  веранду, а  там  водка,  закуска  и  маг. Я  и  взял  для  борьбы  со  скукой. У  вас  телевизор,  а  мне  хоть  музыка. А  там…Как  чувствовал,  что  сгодится. Там  бе-седа  про  достоинство  человека,   про  цену   жизни  и  моральные  качества  коммунистов. Я  и  подумал:  может,  отдать -  кому  надо?    
    - Сколько  ты  хочешь  за  него?  -  Поляков  забыл,  что  надо  на  планёрку, утратил  чув-ство   реальности  и  меры. – На  бутылку  хватит?   
    - Ну  ты  даешь,  Миля! -  опешил  от  такой  малости  Сквалыга,  а  потому  и  начальника  принизил,  на  сколько  мог  сообразить. – Да  мне  всякий  на  бутылку  выделит,  чтоб  только  послушать  ваш  трёп  про  нравственные  начала! Давай  пять  кусков,  работу  простого  забой-щика.  И  место  под  лампочкой  в  общаге.  Молчать  буду,  как  рыба  или  жираф.       
    - На  работу  не  просись.  Я  органически  тебя  не  могу  терпеть, -  кисло  скривился  Поляков. – А  вот  пять  тысяч  дам.      
    Эмиль  Антонович  ругал  себя  в  душе  за  поспешность,  с  которой  предложил  плату  на  бутылку. Самсонов  был  бичем,  но  еще  не  пропойцей.   
    - Деньги  положишь   на  книжку,  а  то  пропью  с  коллективом  поселка.  Мне  зиму  надо  перекантоваться. К  весне  пить  завяжу,  приму  человеческий  вид. И  поеду  домой,  к  маме. – Сквалыга  дернулся  лицом,  усмехнувшись.  Он  мало  верил  себе,  но  хотел  надеяться. Вспомнив  всуе  мать,  он  вдруг  подумал,  что  даст  клятву  бросить  пить  и  слово  сдержит. – Исправишь  запись  в  книжке. Ты  же  знаешь,  я  не  алкаш. От  обиды  пил,  чтоб  заглушить  на  корню. Да  дурак…Ладно:  деньги,  работу  и  место  в  общаге. Тогда  молчу  до  гроба.         
    - На  работу  взять  не  могу.  Я  же  сказал,  тошнит  меня  от  вида  твоего, -  заупрямился  Поляков,  плохо  разбираясь  в  своих  чувствах.   
    Конечно,  он  не  ожидал  да  и  не  терпел  откровенного  раболепия,  но  уж  достойно,  без  особого  нажима  на  пикантное  положение  мог  бы  говорить  ханыжка.  А  он  куражился  и  хамел.    
    - Ну,  ладушки,  -  проронил  холодно  Сквалыга. – Переговоры  не  могли  состояться  из-за  глубоких  противоречий.  Пойду,  покручу  запись  шахтерам  в  общаге.  Устрою  им  агитпро-слушку.  Они  поймут  и  истолкуют  как  надо. Вот  гомон  пойдет  по  посёлку.       
    И  двинулся  по  тропинке.         
    - У  тебя  могут  быть  большие  неприятности, Иван  Сергеевич! Очень  большие, -  пугнул  вдогонку  Поляков. Аргумент -  на  уровне  подлянки,  и  он  поискал  другой. -  Тебе  не  поверят. По  нашим  законам  такая  запись  не  является  доказательством  вины  и  во  внимание  не  берется.  Надо  знать  законы,  Сазонов!      
    - Неприятностей  у  меня  полная  вагонетка,  а  запись  докажет  подлость  вашей  кодлы. Так  что,  не  боись  и  ступай  себе  мимо. А  я  подамся  к  народу, -  парировал  бич,  тихонько  двигаясь  впереди. – Народ  охотно послушает  кассету  и  с  радостью  меня  облагородит  по-хмелкой. И  буду  я  с  утра  туманного  пьян!
      - Ах, Сазонов! Ты  зря  распушил  хвост.  Прикинь  мое  положение  и  твои  возможности. Нет,  ты  выведешь  меня  и  я  испорчу  тебе  биографию!   
    Поляков  плёлся  следом  и,  проклиная  себя,  душил  подступающую  ярость. Он  никак  не  мог  найти  нужный  тон. Верно  было  бы  подыграть  бичу,  поднять  его  несколько  надо  собой  или  спуститься  самому,  пообещать  работу,  но  амбиции…И  когда  человек  научится  сначала  думать,  а  уж  затем  вещать?!         
    Зато  Сквалыга  обрел  второе  дыхание.      
    - Что  ты  мне  талдычишь  про  расклады, гнида  пархатая!  Что  ты  о  жизни  знаешь?! Ты  был  бичем  по  воле  начальства? Без  денег  перебивался,  голодал  и  страдал  от  холода,  стучал  зубами? Угрожает  он  мне!  Казак  ерусалимский! Тебе  всю  жизнь -  подхалимы  на  цир-лах,  а  нам  добывать  потом  краюху  с  водой!   
    Он  так  говорил,  но  голос  сдерживал,  вдруг  вспомнив,  зачем  припёрся  наперехват  Полякова.  А  впереди,  в  дальнем  свете  у  крыльца  конторы  силуэты  людей. Срывать  перего-воры  бич  на  собирался,  наоборот,  он  готов  был  торговаться,  сбавить  агрессию  и  меру  пре-тензий.       
    Однако,  первым  сдал  позиции  Поляков.       
    - Хорошо, -  сказал  он,  пропуская  мимо  ушей  оскорбления  и  понимая,  что  пора  ста-вить  точку. Время  идет,  а  его  потянуть  бы. И  сдержать  натиск. –Я  подумаю. Ситуацию  надо  осмыслить. Наконец,  поговорить  с  виновником. Вот  тебе  задаток. – Эмиль  Антонович  достал  из  кармана  бумажник  и,  вывернув  из  него,  не  считая,  пачку  денег,  сунул  бичу. – Здесь  мно-го.  Но  они  в  счет  оговоренной  суммы  не  пойдут. Давай  плёнку  и  магнитофон.  Остальное  оговорим  позже. Я  не  обману. Даю  слово.       
    - Да  ты  что?!  Миля! – едва  не  вскричал  бич,  пряча  меж  тем  в  обширный  карман  деньги,  извлекая  магнитофон,  а  из  него  кассету,  и  передавая  «Десну»  бывшему  шефу. – Кто  ж  тебе  поверит  на  слово? Ты  сам  ему  веришь?  Да  ни  в  жизнь!  Ты  не  нарушал  обещаний,  знаю.  Но  ты  обещал  всегда  зло! Маг  бери,  он  твой. А  пленка  моя  покуда. В  ней  мне  гаран-тия  на  жизнь.  А  что?  Можете  прихлопнуть  и  меня. Во!… Потому  я  спрячу  её  хорошенько,  а  напишу  записку.  И  если  что,  найдут  и  сообщат!  Учти!   
    И  с  тем  отвалил  в  сторону,  заторопился  к  магазину. Но  открывался  здесь  с  шести  часов,  а  водку  отпускали  с  часа  открытия.  Вот  тут  Поляков  был  в  пределах  разумного:  он  спрашивал  работу.  А  кто  сколько  выпил, - дело  другое.  А  еще  участковый  бдел  и  имел  «холодную»  на  случай  принуждения  к  порядку.          

                __________________   10   ____________________

    Все  дни  они  собирались  по-прежнему  ежевечерне,  но  игра  шла  вяло.   
    Хозяин  дома,  всегда  огребающий  деньги  от  везения-умения  или  усердия  подхали-мистых  наперсников,  ныне  продувал, был  невнимателен  даже  при  явном  мизере.  Болдин  утратил  нахрапистость,  главный  инженер,  и  ранее  не  блещущий  игрой,  теперь  вовсе  охла-дел  к  преферансу  и  карты  брал  за  компанию,  а  Юрьев,  к  кому  удача  прижималась  нежны-ми  персями,  взаимностью  не  отвечал.       
    Сегодня  Поляков  едва  дождался  приятелей.  Они  пришли  скопом,  почти  как  всегда. Эмиль  Антонович  плотнее  притворил  дверь  в  кабинет,  налил  себе  в  тонкий  стакан  на  палец  любимого  коньяка   «Арагви»,  хлебнул,  кинул  в  рот  квадратик  шоколада.  По  привычке пошел  вокруг  стола  и  гостей,  устроившихся  подле  и  наливающих  себе  водки. Выждал,  покамест  хлебнули  они  согревательного  и  сказал:       
    - У  меня  есть  для  вас,  сказать  по-Гоголю,  пренеприятнейшее  известие.       
    Юрьев  вскинул  на  него  снулые  глаза,  потому  как  с  начала  дня  употребил  уже  много  граммов  горькой,  и  мрачно  ввернул:         
    - К  нам  едет  прокурор.      
    Он  вспушил  пальцами  светлый  чубчик, зачесанный  на  бок,  и  откинулся  на  спинку,  вытянув  ноги  поперек  пути  шефа  и  преграждая  дорогу.  Кайф  после  принятой  дозы  прихо-дил  к  нему  не  тотчас  и  он  ожидал  его,   полуприкрыв  глаза  и  отрешаясь.
    Поляков  с  удивлением  поднял  бровь,  но  внушать  ничего  не  стал. Он  понимал  ду-шевное  состояние  наперсника.  Всякая  новость  касалась  его  мало  или  вовсе  обходила  сторо-ной. Так  чего  ему  не  позубоскалить,  зачем  тревожиться? Тревога  больше  всех  могла  задеть  Найденова  и  Эмиль  Антонович  перевёл  взгляд  на  него.      
    - Пришла  беда,  Виктор.  С  неожиданной  стороны  явилась.      
    Беда – это  уже  интересно,  а  потому  и  Болдин,  с  ожиданием  воззрившись  на  хозяи-на,  хмыкнул  и  ёрнически  ухмыльнулся.   
    - Беда -  еще  не  горе.  Немой  сцены  не  будет?   
    - Будет  вам  и  белка, -  в  горчайшей  усмешке  скривился  Поляков,  прикладываясь  от  огорчения  к  стакану  с  коньяком. Не  понимали  его  сотоварищи, не  желали  вникнуть,  посопе-реживать. – Вы  любите  балагурить,  развлекаться,  и  по  сути -  болтуны  и  лоботрясы,  должен  вам  заметить. Вседозволенность  развращает. Вы  помните,  о  чем  мы  говорили  в  тот  вечер,  когда  Виктор  явился  с  дурной  вестью?      
    - А  чего  не  помнить? Ты  больше  всех  и  вещал,  как  диктор  в  ящике  и  местный  оракул, - жестко  заявил  Болдин,  не  упускающий  случая  уколоть  шефа  за  менторский  тон. – Так  о  чём  кино?  Коварный  враг  подслушал  и  требует  налить?   
    - Почти  угадал, Василий  Петрович, -  отгородился  официальным  тоном  Поляков,  мало  когда  прощающий  уколы  по  самолюбию. -  И  выпить  требуют  налить,  и  сумму  штрафа  оп-ределили,  и  нашу  беседу  записали  на  магнитофон. И  вот  последнее – ни  в  какие  ворота.         
    - Чаво-оо?! - изумились  мужики в  один  голос, привыкшие  играть  в  убийство  времени.    
    Даже  внешне  равнодушный  Найдёнов  с веселым  удивлением,  но  и  со страхом  по-смотрел  на  начальника  экспедиции,  подозревая  в  розыгрыше.    
    - Вот  вам  и  сцена  изумленной  растерянности.  И  не  «чаво»,  а  кто?  -  продолжал  По-ляков,  с  огорчением  скрещивая  на  груди  руки  и  оглядывая  пушистую  шерсть  темно-оранжевого  свитера. – К  сожалению,  мы  болтали, и  к  сожалению,  мой  сорванец  и  негодяй  Иосиф  поставил  диктофон  на  стол,  включил  на  запись  и  ушел  спать. А  мы -  никакого  вни-мания,  ошарашенные  убийственной  новостью. И  я,  олух  царя  небесного,  не  догадался  взгля-нуть  на  ту  штучку.       
    - Ну  и  что? – полюбопытствовал  Юрьев  с  видом  недотепы  и  придвинул  к  себе  бу-тылку. -  Упёр  кто  диктофон  и  требует  по  рылу?  Или  сам  пацан  сменял,  не  глядя,  на  тягач?  Водила   ржет  от  кайфа  и  тычет  кукишем  на  дружный  коллектив?   
    Найденов,  перехватив  намерение  товарища  тоже  взял  бутылку  и,  наполнив  стакан  до  краев,  выпил,  как  умел,  пожалуй,  только  один  он -  глотком.   
    - Надо  же,  как  картинно  заливаем  в  душу  гадость, - с  укоризной  поморщился  Поля-ков  на  куражливых  наперсников. -  Однако  же,  думать  надо,  раз  уж  взялись  за  гуж. А  украл  диктофон  бич…Дежурил,  подлец,  у  окна  в  надежде  выпить,  а  когда  мы  разошлись,  стибрил.  Полез  на  веранду  за  водкой,  а  судьба  подарила  вещь  с  начинкой. Возможно,  мы  и  сейчас  сидим  на  виду  у  бича,  он  смотрит  на  нас  из  стланика. Впрочем,  холодно…Сегодня  утром  встретил  меня  на  дороге  к  конторе  бывший  инженер  Сазонов  и  продемонстрировал  работу  аппарата.  Предложил  обмен.  Я  ему  работу,  место  в  общежитии  и  в  придачу  пять  тысяч,  а  он -  кассету,  как  несомненную  улику.         
    - Ну, Сквалыга! Ну,  ханурь!  Задвинул - до  самых штучек  Фаберже!…А  дать  надо!  Кроме  денег! -  вскричал  энергетик  Болдин,  с  весёлым  озорством  оглядывая  наперсников. -  Шеф  дает  место  под  солнцем,  а  я  заеду  в  морду!   
    - Денег  я  дал  уже. Не  знаю  сколько,  но….Вывернул  из  бумажника  наличность. Сотен  пять,  наверное. А  вот  работы  дать  не  могу. Отвращает  физиономия, - удрученно  поведал  Эмиль  Антонович.            
    - Так  это  же  самое  дешевое! Потом  снова  можно  выгнать! – возразил  Юрьев,  вовле-каясь  в  перипетии  проблемы. – Главное -  плёнку  забрать!      
    - А  он  потом  разболтает, - заметил  хозяин  дома,  усаживаясь  на  стул  и  снова  пле-ская  в  стакан  выпивки.   
    - Слова  к  делу  не  пришьёшь,  Миля! – желчно  сказал Болдин.  Он  один  ближе  воз-растом  шефу.  И  нахальнее.  И  вне   деловой  обстановки  один  говорил  Полякову  «ты». Теперь  он  махом  ладони  стряхнул  с  борта  коричневого  пиджака  пепел  и  продолжил  мысль. – Про  меня  болтают,  будто  я  тоже  еврей.  А  я  за  такое -  по  сопатке! Не  поднимай  национальный  вопрос! Он  разобщает! Вот  и  Сквалыгу  припасу  где-нибудь  в  пятом  углу,  да  пару  крюков  ему  вмажу!…Он  юшкой  умываться  станет,  а  плёнку  вышибу  без  денег.         
    - Физиономию  набить  за  такой  маневр,  пожалуй,  стоит, - согласился  Поляков,  пред-ставляя,  что  будучи  при  большой  силе,  достаёт  этого  нахала  Болдина  хорошим  ударом  в  скулу. – Но  я  сомневаюсь  в  результате.  Кассету  Сазонов  не  станет  носить  повсюду. Да  и  предупреждал  о  том.  Плёнку  он  спрячет.            
    - Если  в  палатке  спрячет -  найдём! А  вообще,  напоить  его  надо  и  не  дать  похме-литься! -  опять  подал  совет  Юрьев. – Он  и  кассету  отдаст  и  задницы  нам  за  похмелку  вы-лижит.    
    - В  этом  что-то  есть, -  оживился  начальник  экспедиции,  и  весело  взгля-нув  на  Най-дёнова,  кивнул  на  экономиста. – Каков  стервец!  Даже  Петька  с  Василий  Ивановичем  не  пользовались  таким  приёмом  в  борьбе  с  беляками. Ты  садист, Серёжа!   
    Главный  инженер  чуть-чуть  потеплел  глазами,  но  хмарь  с  лица  не  убрал. Он  пока-зывал  заинтересованность,  а  вот  верить…      
    - А  что?! -  упорствовал  Юрьев,  промокая  галстуком  губы  и  затем  упря-тывая  его  под  серый  пуловер. Поставил  стакан,  подсмыкнул  рукава  белой  капроновой  рубашки. -  По  себе  сужу.  Да  и  всякий,…не  похмелясь…с  перепоя…   
    Главный  экономист  выкатывал  глаза  на  лоб,  удивляясь  непониманию.       
    - Хорошо,  уговорил,  остановимся  на  этом  варианте. Сейчас  у  Сазонова  деньги  есть, но…они  кончатся.  Он  человек  компанейский.  Ты  подал  идею, Сергей  Павлович, тебе  и  во-площать. Подбери  исполнителей,  а  то  и  сам  пей  с  ним  сколько  надо.  Чтобы  крепко  вошел  в  штопор  этот…Сквалыга. Кстати,  за  что  ему  кличку  такую  присвоили?  -  осведомился  шеф,  обращаясь  к  Болдину,  как  знатоку  поселкового  уклада.       
    Но  отозвался,  хмыкнув,  Найдёнов.       
    - Заработал  хмырь. До  выпивки  жадный  и  на  производстве  первый  скупердяй  был. Ничего  в  долг, не  только  просто  так,  не  давал  соседям, будучи  начальником  участка. Ни  куска  буровой  трубы,  ни…рельса.  Это  у  него  воровали  соседи  рельсы. Просили  на  время,  а  он  отказал…Хозяин  был.  И  работник.  Вы  его  взашей,  а  его  участок  впереди  по  выработ-ке…Уходка  за  смену  хоть  на  метр,  но  больше  у  его  людей, - будто  посожалел  главный  ин-женер.    
    Поляков  пропустил  мимо  уха  будто  отличную  рекомендацию  бывшего  работника  и  заключил:      
    - Тогда  и  мы  пожадничаем. Не  корми  его  приличной  закуской,  Сережа. Хлеб  да  се-лёдочку  подсовывай. Чтобы  водка  легче  принималась  организмом. А  водочки  побольше  на-ливай. А  как  дойдет  по  кондиции -  предлагай  обмен  похмелочной  бутылки  на  кассету. Надо  его  проучить.      
    - Но  сначала  я  его  нокаутирую!  -  заявил радостно Болдин,  и  выпятил  грудь  колесом,  предвкушая  удовольствие. -  С  одного  раза  поймаю  на  крюк!         
    - Ты  займешься  им  позже,  Василий  Петрович, - жестко  сказал  шеф. – И  бить  не  до  смерти. Нам  новое  дело  не  по  карману, с  прежним  не  развя-зались. Бить  надо  без  свидете-лей,  на  улице  и  в  мороз.      
    И  значительно  посмотрел  на  боксёра-любителя. 
    Но  тот  в  это  время  глядел  в  стакан  и  не  уловил  особенности. Или  не  хотел.   
    - А  может,  напоить  его,  сунуть  в  машину  и  вывезти  в  аэропорт  или  в  Магадан,   греться  в  теплотрассе!?-  озарился  новой  идеей  Юрьев. -  Пускай  гуляет  бич  на  воле! Там  он  нам  не  страшен, не  сунет  в  зад  горячий  гвоздь. Нет,  правда!  Пускай  бежит  вприпрыжку  к  черту  в  пасть!      
    Они  увлеклись  и  не  заметили,  что  вошла  супруга  Полякова. Хорошо,   Наталья  Сер-геевна  сразу  решила  удовлетворить  любопытство.
    - Это  кого  же  мальчики  так  очень  невзлюбили?  Кого  вывозить  собрались? И  зачем?  Возможно,  он  здесь  пригодится,  не  вам  так  нам, - высыпала  она  вопросы,  кокетливо  по-правляя  пышную  прическу  из  чудных  каштановых  волос,  обрамляющих  неувядшую  еще  красоту  чистого  лица  с  голубыми  глазами,  соколиными  бровями  и  просторным  лбом  умни-цы. – О  ком  речь?      
    Маленькая,  под  рост  мужу,  в  меру  полня,  обаятельная, в  поселке  слыла  она  краса-вицей  не  из  последних.   
    Болдин  первым  вскинул  на  неё  глаза. Ему  нравилась  эта  женщина,  но  вот  взять  её…мешали  служебные  отношения  с  мужем.         
    «Волк  не  режет  овец  возле  логова», - внушал  он  себе,  хорошо  понимая,  что  просто  трусит  потерять  недурственную  службу.      
    Эмиль  Антонович  с  мягкой  укоризной  промолвил:   
    - Ну  что  ты,  Наташа!? Вечно  испортишь  нам  мальчишник  зряшными  подозрения-ми…Скучно  нам,  рыбка. Вот  и  судим,  рядим,  как  избавиться  от  алкоголика.      
    Юрьев  игнорировал  присутствие  пожилой  и  красивой  женщины,  а  Найдёнов  стуше-вался. Наталья  Сергеевна  могла  много  услышать,  стоя  у  двери,  уяснить  положение  вещей  и  разнести  по  женам.  А  уж  тогда…держись  посёлок. Зажужжит,  будто  рой. И -  всем  морока:  начнутся  расспросы,  укоры,  догадки  и  всякая  женская  истерика   и  капризность.      
    - Если  я  напраслину  возвожу,  тогда  отчего  вы  в  меланхолии?!  Чего  дуетесь  на  женщину?  Найдите  себе  приличное  занятие,  если  карты  надоели. Напейтесь,  в  конце  концов. Вы  мужики  или  нет?! Вас  замордовали  хлопоты  вокруг  поиска  Алёхина.  Надо  отвлечься, -  выдавала  советы  хозяйка  дома,  явно  не  понимая  недовольства  сильного  пола  её  вторжением  и  с  опаской  воспринимая  его  на  свой  счет. – Ладно,  мальчики, я  на  минутку  заглянула. Сей-час  что-нибудь  вам  состряпаю,  а  то  вы  совсем  в  заботах  отощаете.  И  под  водочку  на  икорку  нажимайте.  Двойная  польза!   
    И  скрылась,  напоследок  стрельнув  в  грузного  Болдина  взглядом. 
    - Не  усекла? -  спросил  главный  энергетик,  тоже  остерегаясь  лишних  разговоров  и  участия  в  них  своей  жены.
    Знак  внимания  Натальи  Сергеевны  он  пропустил  мимо  сознания:  не  та  обстановка. Поляков  же  потер  руки  и  проворчал:      
    - Нет,  она  мало  чего  успела  понять.  Вошла  и  ринулась  в  беседу. Но,  если  поймёт,  станет  молчать. Болтать  не  в  её  интересах.  Вернее,  не  в  моих,  а  потому  она  их  соблюдёт.   
   - Духарь! -  сказал Болдин. – За  жену  ручаться  нельзя. Я  за  себя  не  могу  поручиться,  а  ты…
    И  осекся,  убоясь,  что  может  ляпнуть  лишнего.    
    Паузу  тотчас  заполнил  Юрьев.      
    - Вася!  О  деле  надо  толковать,  а  ты  пустяки  катаешь. Что  мы  решили?  Сплавим  бича? Обыщем,  чтобы  кассету  не  увез,  и  запихнём  в  машину. И  чтобы  пьяный  был  вдраба-дан.    
    - Можно  и  спровадить, - покивал  Поляков,  мысленно  возвращаясь  к  проблеме. – Если  будем  уверены,  что  кассета  не  попала  в  чужие  руки. Но  возможен  ход  и  со  стороны  Сазо-нова.  Он  ведь  не  дурак. Оклемается  и  нашепчет  кому-либо  из  здешних  дружков.       
    - Среди  командирского  звена,  через  жадность,  у  него  корешей  не  водится,  а  работя-ги  его  не  любили, - отмахнулся  жестом  руки  Юрьев. – А  чтоб  в  письме  не  поделился  ду-шевной  тайной,  так  можно  проследить  через  почту.   
    Он  намекал, что  его  супруга, заведующая  узлом  связи,  сможет  при  нуж-де  перлюст-рировать  корреспонденцию  бича. И  за  это  тут  же  ухватился  Поляков.      
    - Вот  ты  и  проследишь.  Поручишь  супруге.      
    - Сделаем. А  сплавить  ханурика  надо  подальше, -  настаивал  на  своём  предложении  экономист. – Посадить  в  самолет -  и  в  Хабаровск!   
    - Но  лучше  в  Москву. Как  запасной  вариант.  А  основной,  Сережа,  твой  первый.  Напоить  и  выпотрошить,  проследить,  чтоб  не  общался  с  кем  ни  по-падя.  Сделайся  ему  другом  и  духовником. -  Эмиль  Антонович  сопроводил  наставление  поощрительным  жестом. -  Возьми-ка  пару  бутылок  водки  и  ступай  прямо  сейчас. А  мы  тут  без  тебя  отужинаем  бли-нами  с  икоркой  и  пельмешками  с  медвежатинкой. Ага?      
    Усмешкой  показал,  что  шутит  и  Юрьев  может  выбирать,  а  не  торопи-ться  тотчас  на  задание.      
    Но  экономист  обрадовался  свободе.    
    - Ничего,  мне  хуже  не  будет, -  сказал  он,  тут  же  собираясь  в  дорогу. – Работничков  на  свою  руку  в  общаге  найду,  а  что  лишусь  деликатесов  с  вашего  стола,  так  временно!  В  другой  раз  и  в  другой  день  наверстаю!  А  вы  уж  тут  сами…скучайте.         

                __________________   11   ___________________

    Юрьеву  повезло,  удача  сама  бросилась  на  руки.   
    В  общежитии  вошел  в  комнату  Коли  Буркина,  а  там  лишних  нет, а  есть  Сквалыга  и  подвизается  возле  бутылки  «столичной». Распатланный  и  слюнявый,  в  клетчатой  ковбойке,  распахнутой  до  пупа,  шатается,  сидя  на  койке  подле  стола,  как  огородное  пугало  на  ветру.   
    С  Буркиным  старший  экономист  контачит  давно  и  по  делу,  когда  нету  опохмелить-ся  или  добавить  -  приходит  сюда. Проходчик,  узнав  приятеля  по  застольному  этикету,  воз-радовался,  махнул  мосластой  рукой,  прихлопнул  по  одеялу  на  постели.         
    - Серёга,  давай  сюда! Гуляем.  Бич,  вон,  при  деньгах!  Где-то  шопнул  башлей. Садись,  задвинем  по  банке  да  ударим  песняка!  Падай,  Сергей  Павлыч!   
    Они  уже  допивали  последнюю  из  трех  и  Юрьев  выставил  свою. Миную  взглядом  идиотскую  улыбку  Коли  Буркина,  спросил:
    - Об  чём  петь  станем?  Про  любовь  полярника  к  медведям  или  про  жену  Хасбулата  с  кинжалом?   
    - Об  жизни  затянем,  Серега! -  откликнулся  проходчик,  наплескивая  в  стаканы  и  приглядывая  за  действом  сквозь  прищур  пьяных  век. -  Любви  мы  недостойны,  а  житуха  как  била  нас  по  голове  ключом  или  кирпичом,  так  и  тюкает.  А  почему  тюкает?  Потому,  Сергей  Палыч,  что  зад  лизать  ближним  не  умеем  досконально,  чтобы  до  самого  мосла!…А  почему  просто  нельзя  жить,  Серега?!  Чтобы  ни  ты  мне  в  морду,  ни  я  тебе  языком  по   филейкам!   
    Он  уже  крепко  врезал,  Николай  Буркин,  язык  заплетался  и  голова  на  тонкой  шее  откликалась  болтанием  на  всякое  слово,  но  вопросы  задавал  мудреные.    
    Юрьев  плеснул  себе  на  донышко  стакана,  выцедил,  ковырнул  вилкой  в  банке  с  ко-рюшкой  в  томате,  пожевал,  разглядывая  этикетку  красноярского  комбината  и  удивляясь,  что  занесло  из  далека  рыбный  продукт  в  рыбный  же  край.  Морщась,  оправдывая  малую  дозу,  сказал:         
    - Не  идет,  зараза,  помногу. Как  знает,  что  завтра  на  труды.       
    - А  мы – много?! -  подивился  Коля  Буркин. -  По  бутылке  и  чуть-чуть. А  завтра – как  стекло  на  часах  и  ни  в  одном  глазу  сомнений!   
    И  радостно  ухмыльнулся,  боднул  головой  воздух  и  поехал  боком  под  стол.  Юрьев  успел  подхватить  под  руку,  утвердил  в  прежней  позе  и    подковырнул:      
    - Ага.  Ты  скажи  еще:  как  молодой  огурец  на  закусь  выглядеть  завтра  будешь.    
    На  миг  пришел  в  себя  бич  Сквалыга,  прислоненный  спиной  к  стенке.  Встряхнув  в  голове  муть,  вглядываясь  в  Юрьева  и  признавая  знакомца,  выложил  пришедшие  мысли.         
    - О!  И  шестерка  здесь!  Ты  чё,  поссорился  с  шефом?  Так  пошел  он  корове  на  рог!… Пенделя  в  копчик -  и  прямо  туда!      
    И  потянулся  за  бутылкой,  но  погруженный  в  алкоголь  вестибулярный  аппарат  слу-жить  отказался  и  резко  бросил  владельца  физиономией  вперед,  норовя  брякнуть  о   столеш-ницу.      
    Юрьев  и  тут  успел  выручить,  подставил  ладонь  под  грудь,  удержал  в  равновесии. Прикинул,  что  ханурик  почти  в  той  стадии  опьянения,  когда  отключаются  в  любой  миг.  И  если  ему  сейчас  слегка  добавить,  то  будет  в  самый  раз.  И  налил  полстакана.    
    - Хватит? Или  ты  на  грудь  берешь  за  раз  по  банке?  Так  в  Ригу  можно  заехать… И  ты  угадал,  послал  я  шефа.  Пить  буду,  гулять  на  полную  катушку!    
    Он  играл  обиженного  жизнью  и Сквалыга  тут  же  поддержал  и  понес,  чего  не  надо.      
    - Правильно! -  просипел  он,  едва  удерживаясь  в  вертикальном  положении  и  опроки-дывая  в  себя  водку. – Будем  гудеть!  А  то…богует!  Хрен  ему  до  перца! Кино  крутит! Инже-нера  он -  по  боку,  а  для  нас  -  ищут!…  Киношники!   
    -А-а, -  поморщился  Юрьев,  перебивая  бича. – Надоела  бодяга.  Ты  об  жизни  толкуй!  Я,  Ваня,  не  уважал  тебя  раньше, думал,  алкаш  ты.  А  теперь  вижу -  от  обиды  пьешь.  Как  я!         
    - Я -  алкаш?! -  ухватился  за  слово  Сазонов. – Да  чтобы  все  так  пили!  Серега!  Сере-га! Мы  не  пьем,  мы  за-ли-зуем… аби-ду!  Вот!             
    - Точно, Ваня!  От  обиды  надираемся! -  поддержал  убеждение  и  проходчик  Коля  Буркин,  тоже  процеживая  в  себя  водку. – Его  вон  уволили  понапрасну,  а  меня  бугор  ловит.  Я,  думаешь,  не  знаю,  чего  он  хочет?!  Он  хотит  свояка  сунуть  в  звено  на  моё  место. А  меня – по  боку!  Обидно,  Серега!      
    Юрьев  положил  на  плечо  ему  руку,  качнул.         
    - Держись,  геолог! Выстоим. Мы  тоже  заварим  кашу, старик! Мы  такую  сварганим  кашу – не  расхлебают!   
    - Слышь, Сергей  Павлыч!  Сышь?! Ты  скажи  шефу, пускай  бугор  от  меня  отстанет.      
    - О  чем  речь,  геолог?! Бутылка  делов, -  входил  в  игру  Юрьев,  распахивая  улыбку,  играя  своего  парня, -  и  закусь,  Коляша!      
    Ему  становилось  легко  и  вольно  в  этой  неприбранной  комнате  среди  обычных  ра-ботяг. Теперешняя  игра  ничему  не  обязывала,  но  вздымала  над  ними.  Что  и  подтвердил  Буркин.  Он  оплавился  счастливой  слезой  и  заторопился  благодарить.   
    - Две,  Серега! Ты  сделай,  а  я  расшибусь,  а  два  пузыря  выкачу! Если  бы  бугру  такой  гвоздь  в  зад  воткнуть! Да  я  б  тебе  тогда!…   
    Он  захлебнулся,  не  находя  слов  излить  чувства.      
    На  шум,  поднятый  ими  в  междусобойчике  заглянули  соседи.  Двое.      
    - О,  да  ту  весело  и  пьют!  Чичас!       
    Пропали  и  скоро  явились  в  распахнутой  двери,  неся  на  доске  и  попарно  придер-живая   сковороду-многосемейку  с  горячей  олениной  -  четверо.  И  пятый  нес  водку  в  авоське  и  банку  овощного  ассорти  из  далекой  и  братской  Болгарии.    
    - Чего  у  себя  не  сиделось? –поинтересовался  будто  бы  между  прочим  Юрьев,  цепляя  тут  же  кусок  оленины  на  вилку. – Мы  тут  толкуем  про  своё.  Дела  у  нас.         
    - Щас  уйдём,  Палыч!  Посидим  чуток  вокруг  сковородки  и  -  баюшки, - заверил  один  из  гостей. – Нас  на  поиск  Алёхина  бросают,  а  там  сухой  закон. Так  мы, …чтоб  напоследок!  Уважить  вас.
    Они  пристроились  вокруг  стола. Юрьев  опять  всучил  Сквалыге  повы-шенную  норму,  проследил,  чтобы  донес  до  губастого рта  не  расплескав. 
    Тот  употребил,  но  прежде  чем  отключиться   вовсе  и  пасть  ниц,  сообщил,  бормоча  под  нос.         
    - Искать они идут, болваны. Алёхина инженер бух…А они…искать. Искатели… хрен …бухари.
     И  утух,  свалился  физией  в  подушку.   
     - Чего  это  он? – спросил  сосед  с  набитым  ртом,  кивая  на  бича. -  Не  хочет  в  оди-ночку  пить?  Так  и  мы  коллектив  уважаем.      
    Шахтеры  подхватили  ханурика  под  руки,  спровадили  на  койку  в  другом  углу  ком-наты,  чтоб  не  мешал  общаться.    
    - Допился  алкаш,  -  поставил  диагноз  Юрьев. -  Идея  фикс  ему  села  на  плешь. Кому  черти  в  бутылке,  а  ему  -  идея  явилась! Он  теперь  ей  торгует.  За  стакан   с  носа. 
    - Это  верно,  братва!  -  подхватил  кто-то. -  По  пьяному  делу  чего  не  выкинешь  да  наболтаешь!  Вон  Федя  Красавчик  сколько  баб  пересношал  в  поселке,  если  ему  верить.  Го-ворит,  пошел  на  третий  круг!   
    Домой  Юрьев  приплелся  поздно  и  повелел  жене  разбудить  на  часок  раньше.         
    - Шеф  работу  подкинул, -  недовольно  пробурчал  Сергей  Павлович. – Искать  Алёхина  походным  строем.   
    - И-их! Человека  искать  трезвым  надо,  а  вы…ханури  конторские!  - укорила  его  гру-дастая  подруга,  подпирая  бока  полными  руками  и  оценивая  взглядом  его  способности  на  подвиг  в  постели. – Да  чтоб  ты…пропал!  Искальщик!    
    И  сплюнула.    
    - Так  я  что? -  огрызнулся  пьяненький  под  дупель  экономист. -  Морока  лишняя.  Какой  я  искатель?  Мне  цифирь  считать!  Бухгалтер  я,  лапушка! 
    - Тебе  водку  жрать,  а  об  остальном  ты  забываешь. Опять  надрался! -  тут  же  заве-лась  половина,  понимая,  что  и  сегодня  ночь  пройдет  впусте,  храпака  задаст  производитель,  в  койку  опрокинувшись.       
    И  точно,  муж  отправился  на  покой  с  постыдной  торопливостью,  даже  для  вида  не  пошлепав  по  вызывающим  ягодицам.    
    Впрочем,  мужик  он  был  исправный  и  утром  долг  вернул  с  хорошим  процентом.    
    И,  прихватив  из  холодильника  бутылку  водки, вернулся  в  общагу.          
    Шахтеры  уже  проснулись,  нудились  болезнью,   разглядывали  на  свет  и  нюхали  пустую  посуду,  а  хитрющий  Сквалыга  капал  из  горлышек  на  язык  и  в  экстазе  стонал.
    Магазин  еще  закрыт,  чуток  оставалось  до  шести  и  гонец  уже  топтался  у  двери,  не  желая  мерзнуть  у  потребиловки  в  довольно  кусачий  мороз -  ночью  перевалило  уже  за  два-дцать.      
    Юрьев  выставил  водку  на  стол,  на  радостные  вскрики  и  неуместные  вопросы  выдал  мрачный  комментарий:      
    - Вчера  с  шефом  поругался,  а  сегодня  с  женой. Три  дня  пить  буду!      
    Хмурился Сергей  Павлович  намеренно. На  самом  деле   чувства  при  нём   прекрасные.  Утром  пробудился  с  покоем  на  душе -  не  идти  на  планёрку  и  к  шефу  на  разборку,  ублаго-творил  жену - и  та  собиралась   к  трудам  довольная,  а  тут,  в  общаге,  Юрьев  человек  почи-таемый. Простому  человеку  хоть  ври,  хоть  правду  говори, он  всё  едино  не  принимает  всерь-ёз  проблемы. Думать  по  большому  счету  отучен,  а  по малому  делу   начальство  есть. Так  что  и  хрип  гнуть  можно  по  мере  надобности. И  то,  если  прикажет  начальство. Время  течет,  и  кое-что  меняет.
    На  выставленную  похмелку  кто-то  выдал  комментарий:
    - Во!  Ответ  пролетария  конторским  крысам!  Да  пошли  они,  Палыч,  далёко! Пускай  в  нашу  шкуру  влезут! Лучше  выпьем  и  поправим  здоровье.    
    - Наливай, - чуток  послабил  на  лице  хмарь  Юрьев.      
    Игра  игрой,  а  в  жизни  важнее  вовремя  принять  за  галстук. Юрьев  присел  на  стул,  глядел  как  обслуживают  его,  наливают  первому  и  первому  суют  кус  хлеба  с  кильками  в  соусе,  с  огурцом  тонким  срезом  и  одесской колбаской -  местный  сэндвич  на  закусон.      
    Придвинулся  день,  искатели  уехали  шарить  по  распадкам,  а  они  остались  пить.  И  не  просыхали  четыре  дня. Вернее,  до  бодуна  упивались  Сквалыга  и  Коля  Буркин,  а  сам  Сергей  Павлович  осторожничал  и  частенько  хилял,  следил  за  мерой,  чтобы  не  под  руки  вечером  повели  домой.
    Запросился  было  проходчик  Буркин,  подспудно  обеспокоенный  сползанием  в  згу-темень  алкогольных  паров,  но  начальник  застолья  вразумил:   
    - В  понедельник  идем  на  работу,  а  до  того  пьём,  как  мореманы  в  тавернах  в  про-шлом  веке! Я  толковал  с  шефом,  объяснил  твое  положение  с  бугром.  Он  разрешил  камень  за  пазухой  не  держать.  Понял?!      
    - Ну,  усёк, -  кивнул  обессиленный  Коля.    
    - Прогула  тебе  не  будет. И  даже  средний  заплатят,  если  всё  хакей  будет. Ну?!  Жить  можно?         
    Всё  шло  по  плану  пятилетки.      
    Бич  Сквалыга  слабел  от  выпивки  и  сходил  с  круга  почти  сразу  после  принятой  до-зы. Когда  решили,  что  пора  завершать  операцию  по  извлечению  кассеты,  Юрьев,  прикинув-шись  сильно  нетрезвым,  разыграл  скандал,  придрался  к  слову  опоенного  ханыги. Тот  кого-то  невпопад  обозвал  козлом  и  покрыл  матом,  а  экономист  принял  на  свой  счёт  и  врезал  кулаком  по  столу  и  вызверился  глазами.  В  общем, взорвался,  как  самогонный  аппарат.      
    - Ты  на  кого  бочонок  катишь?!  Гнида! Ишь,  разнежился!  Водку  ему  в  постель  во-локут,  на  закусь  лучшую  селедочку  с  молоками  на  цырлах  разделывают,  и  всё  задаром! Свои   он  деньги  пропил!  А  мне-то  что?!  Уберите  его  к  Матрене  с  Феней! В  палатку  его,  домой,  под  небо  Омсукчана!   
    - Так  там  замерзнет  знатный  алкоголик! -  возроптали  жильцы  общаги  и  собутыльни-ки  бича,  которые  после  смены  охотно  подключались  к  акции  уничтожения  водки  на  столе,  а  теперь  удивлялись  грозному  виду  всегда  тихого  начальничка. – Дуба  врежет  и  ляжет  чер-ным  пятном  на  наши  души. 
    - Не  врежет,  побоится! А  нет,  туда  ему  дорога!  Пьет  за  троих,  а  толку – как  с  пе-туха  яичка  дожидаться! – ярился  конторщик,  но  под  напором  доброхотов,  каких  в  ту  минуту  собралось  в  комнате  на  два  комплекта   и  которым  кто-то  подал  мысль  выбросить  на  мороз  самого  закопёрщика,  смиловался. – Ладно.  До  утра  пускай  кантуется. Но  чтобы  утром  в  сво-ей  землянке  был!  А  то  отделаю,  как  Фишер  Спасского! И если  не  последует  домой,  натрав-лю  участкового  лейтенанта! Тот  его  вообще  из  поселка  вышибет. Баламутит  тут! Слова  не  даст  вставить,  краснобай!      
    И  утром  пришел  проверить  исполнение  наказа. Как  всегда,  с  водкой.         
    Проходчики,  хоть  и  кряхтели,  но  смотрелись  огурцами,  и  похмелившись,  побрели  на  смену,  а  вот  заединщик  Николай  Буркин  заплохел  совсем.      
    Длинный  и  худой,  он  сидел  в  складушку  на  койке  в  грязной  тельняшке  и  в  се-мейных  широких  трусах,  оперевшись  локтями  в  колена,  тупо  смот-рел  в  испохабленный  пол,  что-то  выискивал.    
    - Эх,  Серега! -  сказал  он  с  обреченностью  и осторожно  вытянул  перед  собой  руки. – Вишь,  трясутся  конечности.  Допился.  А  ночью  черти  являлись.  Труба.   
    - Тогда  завязываем! -  бодро  возгласил  Юрьев,  доставая  из  кармана  дубленки  бутыл-ку  «столичной». -  Еще  по  стопарику  опрокинем  и  всё. Резко  бросать  эту  штуку  нельзя, Ко-ляша,  задубареть  можно  от  нехватки  привычной  нормы  в  организме. Давно  доказано. Да  и  живой  пример  рядом.  Дядя  мой  чуть  муху  не  поймал,  в  ящик  едва  не  свалился. Тетка  по-хмелиться  не  дала,  так  выручил  доктор  из  неотложки.  Дал  спиртику  мензурку.  А  что  до  чертей,  так  то  сказки  булонского  леса.  Настоящие  черти  не  по  ночам  являются,  они  в  бу-тылку  забираются.  Вот  как  увидишь,  что  из  посудины  рожу  корчит,  тогда  хана.  Давай  клятву  трезвенника.  Похмеляться  будешь?       
    - Да  я  бы…-  схватился  за  горло  и  поёжился  Коля  Буркин, глядя  со  скорбью  на  со-бутыльника,  а  на  бутылку  с  пугливым  вожделением. -  На  работу  иди,  а  силов  нету.      
    - Вот  видишь,  значит,  надо  выпить. Для  облегчения  нутра  и  постановки  сил  на  ме-сто. И  чтобы  дрожь  пропала  в  ногах! А  то,  шахтёр  из  тебя,  как  из  пипетки  клизма. – заклю-чил,  кривясь,  Юрьев,  наливая  в  стаканы. Изготовил  закуску,  и,  как  бы  между  прочим,  спро-сил: - А  бич  где?  Чего  не  видно  алкающих  глаз?            
    Проходчик Коля с отвращением употребил налитое, качнул  ладошкой  в  сторону двери.
    - Так  дома,  в  палатке  ночует. Проснулся  и  попёр  к  себе. Ты  ж  пужнул  его  участко-вым.  А  куда  ханыжному  деваться? Из  поселка  попросят,  на  зиму  глядя, а  ни  денег, ни…Человек  он  тихий, никому  не мешает, а  ты  на  него -  бочку. Непохмеленный  подался  и мучается.  – Буркин  сглотнул  невольную  обиду  с  кадыка  и  стрельнул,  укорил  взглядом. – Пили  вместе.      
    - Ну,  это  он  с  нами  пил, -  отверг  критику  Юрьев. – Но  сходить  к  нему  надо,  тут  ты  прав.  Проведать. А  то  я  тоже  допился,  потерял  совесть.  Человека  выставил  на  мороз.             

                __________________   12   __________________

    Сквалыга  уже  проснулся,  маялся  у  распахнутого  творильца  «буржуйки»  и  ждал  по-ка  закипит  банка  с  чаем. Чифирком  хотел  поднять  тонус  и  согреть  кровь. Узнав  вошедшего  экономиста,  возрадовался:   
    - О,  Серега! Привет! А  я  чуть  не  примерз  до  койки!  В  постель  улегся,  а  топить -  вэвэ  Маяковский.  Пьяный  приполз. Хорошо,  что  отлить  захотелось,  так  пробудился.  Мы  что,  вчера  поругались? Мужики  надели  шапку  и  в  палатку  направили. Будто  ты  наказал  и  грозил  участковым. А?      
    - Я  тоже  пьяный  был, -  увел  взгляд  Юрьев  и,  чтоб  не  гнуться  в  низкой  палатке,  уселся  на  солдатскую  койку  бича. – Потому  и  пришел  к  тебе,  что  виноват. Мы  же  друзья  до  гроба.  Но  и  ты – гусь! Про  какую  это  плёнку  ты  болтал?  И  при  чем  тут  я?!         
    Он  брал  на  авось,  блефовал.       
    Сазонов  дернулся,  посмотрел  на  приятеля,  и  уведя  глаза  на  сторону,  призадумался.  И  тут  же,  торопливо,  таясь,  приглушая  ладошкой  голос,  заговорил  с  большой  виной  перед  давешним  собутыльником.   
    - Так  это, Серега! Никому  бы  в  жизни  не  сказал,  а  тебе  могу. Есть  у  меня  кассета. Стибрил  у  твоего  шефа  с  веранды.  А  на  ней  разговор. Там  Найденов  кается,  что  случайно  стрельнул  в  Алёхина.  А  тот -  с  копыток  и  наглухо…Да  хрен  с  ней,  с  плёнкой! Я  показывал  Полякову  и  он  всполошился,  денег  дал  и  еще  обещал,  да  затих,  трепач.  А  Витю  жалко,  хороший  мужик,  а  попал  в  непонятное. А  чем  горю  помочь?…Сажать  его  жалко,  тут  шеф  твой  правильно  рассуждает. Кому  полегчает?…Потому  и  молчу  в  платочек. Жду,  когда  По-ляков  зашевелится.  Работу  я  требовал,  бичевать  надоело.  И  что  бесит! Знают,  гады,  правду,  а  за  счет  государства  устроили  показуху,  поиск!   
    Но  Сергей  Павлович  Юрьев  в  нюансы  переживаний  ханыги  не  вдавался  и  с  доса-дой  смотрел  на  силуэт  бича  у  «буржуйки».   
    - Ты  в  дебри  не  залезай.  Государство,  показуха! На  хрена  тебе  гармо-шка? Людей  жалко,  тут  ты  верно  отметил.  И  Алёхина,  и Витю  Найдёнова. Если  правда  твоя,  то  Витю  надо  вытаскивать  из  беды. Мировой  же  мужик! Но  врешь  ты  всё,  выдумал  про  плёнку,  что-бы  поили  тебя  на  халяву. И  на  меня  катил  бочку  зачем?  А  то  я  мало  наливал,  выручал  тебя,  когда  голова  болела? Эх,  Ваня,  нету  в  тебе  благодарности!  Как  все  живешь,  одним  днём.  И  топить  способный. Ну,  попал  я  сейчас,  запил  от  жизни  напряженной.  Так  что,  моя  вина?!  Ну,  в  кругу  ихнем  общаюсь,  работа  такая!  И  ты  там  вертелся,  пока  должность  на  водку  не  променял. Жизнь! А  теперь  и  я  в  ссоре  с  женой  и  с  Милей,  хрен  ему  на  закуску  под  любой  выпивон! И  меня  выгонят. Ну?!  А  ты  трепло. Обидно,  Ваня,  за  такую  житуху!  Настоящих  друзей  нет! 
    Экономист  давил  на  слезу,  он  разогретый  был,  похмеленный,  и  игра  доставляла  удовольствие. Помощник  шефа  понимал,  что  осталась  самая  малость – доиграть  на  чувствах  и  бич  рванёт  на  пупу  рубаху  и  со  слезой  покаяния  выложит  кассету.      
    Сазонов  старой  рукавицей  снял  с  печки  кипящую  банку,  опустил  на  пол  подле  се-бя,  чтобы  остыла. Отломил  веточку  кедрача  и  помешал,  опуская  на  дно  эфеля. Нерешитель-но  и  уже  с  сомнением  посмотрел  на  Юрьева.    
    Гудело  в  голове  и  на  душе  сидело  что-то  тяжелое,  непонятно  тревожное. Проник-новенная  речь  собутыльника  и  наперсника  растревожила,  тронула  за  струну,  но  и  что-то  вдруг  стало  сдерживать,  не  распахивать  тайник. 
    Едва  внятная  наигранность  и  фальшь  в  голосе  экономиста  посеяли  страх  и  указали  иной  путь. Бич  осторожно,  вытягивая  трубочкой  губы,  хватанул  малость  чаю  из  банки  и  сказал:         
    - Плёнка  есть. Могу  побожиться.      
    - Ну  да! Еще  на  бутылку  поспоришь! Да  где  возьмешь,  когда  проспоришь? С  утра! – Юрьев  цеплял  ханыгу  на  самый  верный  крючок,  на  самолюбие.         
    Сквалыга  посмотрел  в  темень,  где  сидел  Сергей  Павлович,  и  с  чувством  заверил:   
    - Нет, Серега! Это  тебе  придется  бечь  домой  или  в  магазин  за  бутыльцом!  Спорим?!      
    - По  рукам!  Иду  домой  и  через  десять  минут  буду  тут  с  водкой. Но  если  треп-лешься – набью  на  хрюшке  пятачок!  Согласен?  И  похмелиться  не  дам.  А  с  тебя  потом  стребую, - ставил  условия  Юрьев,  протягивая  руку  для  скрепления  договора. – Ну?!   
    - Ступай. Пока  сходишь,  я  плёнку  принесу, - согласился  бич,  хлопая  по  ладони  старшего  экономиста  Юрьева.
    Сергей  Павлович  ухмыльнулся,  покрутил  головой  и  подался  выполнять  план.  Дома  пошарил  в  холодильнике, взял  на  закуску колбасы  и  сыра, банку  овощного  салата,  потом  хлеб  и  курево,  всё  покидал  в  рюкзачок. В  карман  сунул  бутылку. Он  надумал  подкормить  бича  на  дорожку. По  исполнении  задания  Сазонова  вывезут  из  поселка  то  ли  принудитель-но,  то  ли  обманом. И  Юрьев  стеснялся  признать  чувство жалости  к  ханыжному  человеку,  уверяя  себя,  что  загруженное  в  «сидорок»  добро - всего  лишь  плата  за  кассету,  нор-мальный  мен.
    Вернулся  в  палатку,  но Сквалыги  еще  не  пришел.      
    «Ишь,  бродяга,  пьяный  еще  со  вчерашнего,  а  соображает,  что  здесь  прятать  нельзя. В  тайге,  в  трухлявый  пенёк  устроил. А  ну,  как  не  найдет?!» -  подумал  с  тревогой,  не  вникая  в  смысл,  Юрьев.      
    Ему  задачка,  показать  вещдок  шефу,  и,  пропади  он  пропадом, - морока  с  плеч!  Но  такое  в  голову  не  пришло  и  он  мотал  себе  нервы.    
    Экономист  закурил  и  устроился  ждать.   
    Сазонов  вернулся  не  скоро.  Сергей  Павлович  уже  и  запарился  от  волнения,  собрал-ся  было  идти  с  докладом  к  Полякову, мол,  дело  сорвалось,  ханыга  слинял.      
    Но  тот  пришел  и  сердце  вновь  «забилося  ровней». 
    - Ты,  чудило!  Где  тебя  носило?! Я  уже  собрался  с  докладом  к  шефу,  чтобы  вакан-сию  занял  другим  балбесом, -  ворчливо  выкладывал  неудовольствие  экономист,  распахивая  однако  улыбку  во  все  шарики  на  щечках  и  извлекая  из  кармана  бутылку  «столичной». – Водка  вот  и  вмазать  надо,  если  кассету  принёс. Нашел  хоть  или  бутылка  с  тебя?          
    - Ага. Снега  навалило,   пришлось  поискать. Хорошо,  неподдатый  теперь,  а  то  бы  до  другого  пришествия  Христа  среди  пеньков  слонялся. – Оскалился  улыбкой  довольствия  Сквалыга  и,  подавив  отдышку,  тоже  достал  из  кармана,  показал  в  бликах  пламени  «бур-жуйки»  кассету.  – Видишь?  Открывай  и  наливай!      
    - Ишь,  какой  скорый. А  это  она,  точно? -  засомневался  для  вида  Юрьев.  И  протянул  руку.       
    - Другой  не  имеется, а  проверить  не  как.  Маг  я  отдал,  а  пленку  отдавать  не  соби-раюсь. В  ней  гарантия  мне,  что  Миля  работу  даст. И  место  в  общаге. Мне  на  зиму  пода-ваться  некуда.         
    Бич  смотрел  на  шестерку  шефа,  а  кассету  держал  наотмашь,  у  распахнутого  тво-рильца  печки.  Показывал:  если  что – швырнёт  в  огонь.
    Только  теперь  до  Юрьева  дошло,  что  такой  вариант  годится, - нет  кассеты,  нет  и  пересудов,  и  он  со  слабой  надеждою  поощрил:      
    - Лады.  Кидай  в  огонь. Сгорит  кассету -  налью.  Всю  бутылку  сам  вылакаешь. И  за-кусь  есть.         
    Встряхнул  рюкзак  и  двинул  его  по  полу  к  Сквалыге.         
    - Так  это,  Серега!  Договора  не  было  кассету  палить!         
    Бич  насторожился  и  ступил  шаг  к  выходу.      
    -  Мне  пленка  не  нужна, Ваня. Мне  Найдёнова  жалко. Зачем  ему  сидеть  за  ошибку? А  пока  кассета  есть – вопрос  открытый. Ты  понимаешь  это?  Витёк  под  топором  закона  хо-дит. Скоро  знатоки  по  сыску  заявятся,  станут  жилы  мотать  из   нас, -  увещевал  Юрьев,  при-кидывая,  как  ловчее  сбить  ханурика  с  ног,  чтобы  не  сбежал  с  кассетой. А  уж  плёнку  он  потом  заберет,  из  потрохов  вытряхнет.    
    - А  моя  работа?! Место  под  лампочкой  в  общаге?! -  вопросил,  взятый  за  душу,  Сквалыга.    
    - Да  поможем  мы  тебе  с  работой! Безработицы  нет  у  нас!  Я  тебя  в  омсукчанский  комбинат   устрою  инженером!  Веришь?!  Дай  время. А  кассету  я  и  так  могу  забрать.  Стукну  по  тыкве  твоей  палочкой-выручалочкой,  и  всё! Кто  тебя  хватится  и  когда?  Мороз -  окочу-ришься. Только  зачем  мне?  Я  как  товарищ  с  тобой  беседую,  ссориться  нам  не  с  руки. Сколько  выпили  вместе  и  еще  нальём,  Ваня! Не  тушуйся,  уговорим  мы  Полякова! -  заби-рался  словом  в  душу  Юрьев,  потихоньку  передвигая  зад  на  койке  ближе  к  бичу.       
    - А  Поляков  слово  даст?  -  всё  еще  сомневаясь,  но  расслабляясь, спросил  Сазонов.    
    -Так  куда  деваться  ему?!  Он  тоже  не  дурак! -  заверил  Юрьев.
    - Ладно,  -  неохотно  решился  Сквалыга. – Думаешь,  я  не  понимаю  жизни? Она  для  всех  хреновая  каким-то  боком. И  мне  досталось.  Пускай  горит.         
    И  бросил  кассету  в  открытый  огонь  «буржуйки»,  а  потом  с  жалью  разглядывал,  как  корчится,  изгибается  зеленая  пластмасса,  хватается  пламенем  и  в  нём  пропадает.          
    Бич  подшуровал  палочкой  дровишки  и  не  стал  огорчать  Юрьева  чисто-сердечным  признанием.  Плёнка-то  сгорела  другая.  Пришлось  побегать  по  комнатам  общежитий,  поис-кать  схожую  кассету.  У  многих  были  магнитофоны,  но  бобинники,  и  нужный  Сазонов  еле  нашел. Там  и  похмелили  его  слегка  шахтеры,  а  уж  умыкнуть  кассету  -  простое  дело. При-гляда  на  северах  особого  нет.      
    Теперь  вот  всучил  конторскому  хмырю,  сжег  на  глазах  и  пускай  успокоится  и  до-ложит  шефу  про  выполнение  плана. А  если  Поляков  обнаглеет  и  не  даст  работу, то  придет-ся  пригрозить  ему  настоящей  записью.  А  то  и  направить  её  «хозяину  тайги». Прокурор  раз-берется.  А  то,  дурака  искали.      
    И  Сквалыга,  вышибив  хорошим  ударом  по  донышку  бутылки  пробку,  надолго  при-ложился  к  горлышку.  Стакана  на  хозяйстве  не  имелось.   


                ___________________   13   ___________________

    В  поселке  Павел  Филиппович  Шершнёв  по  очереди,  кратко  и  деловито,  предста-вился  начальнику  экспедиции, главному  инженеру,  секретарю  партийной  организации  и  председателю  профкома,  у  всех  заручился  поддержкой  и  попросил  обеспечить  тыл.
    - Мне  бы  местечко  в  общежитии,  Эмиль  Антонович. Нет,  комнаты  не  надо. Зачем  выселять  и  уплотнять  товарищей,  а  меня  ставить  в  неловкое  положение? Коечку,  мне  только  коечку!  В  любой  нешумной  комнате  притулить  голову  до  подушки,  и  чуток  отдохнуть  но-гам, -  просил  он  ненавязчиво  и  с  улыбкой  на  мясистых  губах,  и  тушуясь,  оглаживал  трой-ной  подбородок. – Я  привычен  к  спартанской  жизни  и  несколько  дней  перетерплю.    
    И  добился  своего,  был  поселён  среди  людей,  а  не  на  отшибе.    
    Начальника  экспедиции  Шершнёв  больше  не  тревожил,  а  вот  к  главному  инженеру  в  конце  рабочего  дня  интерес  проявил.    
    Прогибая  скрипучие  половицы  под  коричневым  линолеумом,  прошел  к  столу  Най-дёнова,  грузно  и  без  приглашения  опустился  на  стул,  предварительно  опробовав  его  кре-пость  рукой.  И  просительно  объявил:            
    - Я, Виктор  Михайлович, толечко  на  минуточку  с  вашего  позволения. Сами  понимае-те, мы  без  вас  не  обойдемся. И  времени  понапрасну  отнимать  у  вас  не  хочется. Потому  я  после  работы  припёрся. А  вы,  если  торопитесь  до  семьи,  так  одевайтесь,  а  я  сопровожу  вас. По  дороге  поговорим  о  нашем  деле. Не  возражаете?  Вот  и  славненько.      
    Но  вопросы  стал  сыпать  сразу.   
    - Вы  когда  отправились на  охоту,  Виктор  Михайлович? В  пятницу?  Загодя,  как  го-ворится,  чтобы  времени  на  заимке  не  терять.      
    - Да,  в  пятницу,  после  работы, -  глухо  ответил  Найдёнов,  по  слову  следователя  вле-зая  в  тулупчик  романовской  овцы,  обшитый  чертовой  кожей  и  греющий  бесподобно. Заня-тому  делом,  ему  не  пришлось  увиливать  глазами.    
    - Это,  выходит,  после  шести.  У  вас  до  шести  рабочий  день  тянется? -  вопросил  Шершнёв,  разглядывая  меж  тем  нехитрую  обстановку  кабинета. Полированные  столы, мягкие  стулья, портьеры  синего  бархата  на  двух  широких  окнах,  бронзовую  подвеску   люстры  чеш-ского  стекла  и  обязательный  портрет  доброго  папы  Леонида  Ильича  со  звездами  на  просто-рной  груди.         
    На  вид,  так  даже  скромно  обустроились  тутошние  руководители,  ничего  лишнего  в  кабинете,  и  телефона  только  три:  междугородный,  районный  и  местный,  чтоб  домой  позво-нить  да  на  штольню.       
    - Работаем  до  шести. Все,  кто  в  поселке.  Рабочие  и  контора.  А  мы,  - главный  ин-женер  пожал  плечами  и  обречено  обронил,  теперь  уже  глядя  на  следователя. - У  нас  день  ненормированный.      
    - Понимаю.  И  все  же,  Виктор  Михайлович. Да  вы  не  бойтесь  моих  вопросов  и  не  стесняйтесь.  Относитесь,  как  к  неизбежности. Конечно  же,  неприятно  невиновному  человеку  выслушивать  унизительные  для  достоинства  вопросы.  Но  что  делать?!  Формальность  соблю-дать  приходится.  Процессуальную  формальность! – Павел  Филиппович  посмотрел  на  инжене-ра  с  виноватой  улыбкой. – Вопрос  у  меня  уточняющий.  Выехали  вы  рано  или  наоборот? Сейчас  рано  темнеет. Зима  почти,  снег  выпал.  А  тогда  без  снега  еще  темно  было? 
    - С  фарами  ехали, -  сказал  Найдёнов,  спускаясь  по  ступеням  лестницы  со  второго  этажа  впереди  младшего  советника  юстиции. – А  когда  точно  выехали  я  затрудняюсь  отве-тить. Особо  не  отмечал  в  памяти. О  чем-то  думал.      
   - Да  это  и  не  особо   важно,  Виктор  Михайлович.  А  с  Петром  Иванычем  где  соеди-нились?       
    Следователь  опускался  осторожно,  придерживался  за  перила  и  отдувал-ся,  прихрю-кивая  на  ходу.      
    - Алёхин  подкатил  на  вездеходе ко  мне  к  дому. Я  погрузил  в  кузов  рюкзак  и  мы  поехали. 
    Они  вышли  на  улицу. Было  тихо  и  сумеречно.  Уже  горели  звезды,  рясные  и  низкие,  голубые,  желтые  и  зеленые,  но  луна  еще  не  вышла  на  небосвод.  Снег  сливался  в  сплошную  белую  пелену,  скрывал  дорожку,  но  хорошо -  не  глубокий  и  мягкий,  неоплавленный  оттепелью,  не  затруднял  их,  обутых  в  торбоса.      
    И  морозец  придавливал  на  вечер,  поскрипывал  под  ногами.         
    - Вы  вдвоём  поехали?  Алёхин  за  водителя?         
    Вопрос,  как  и  все  предыдущие,   задан  для  проверки  «на  вшивость». Даже  невзначай  солжет  инженер, - уже  следаку  галочку  ставить  в  деле,  а  если  намеренно…Найденов  приду-мывать  не  собирался  и  сказал  правду.      
    - Нет,  водитель  был.  Федоренко. Он  довез  нас  до  избушки  и  тут  же  уехал.  Обратно  мы  договорились  пешком  идти.  По  распадкам,  глухарей  пострелять  по  дороге.      
    Найдёнов  оглядывался  на  отставшего  дознавателя,  пытался  увидеть,  как  восприни-мает  пытошник  ответы. Может,  не  верит  ни  единому  слову.  Так  что  тогда  распинаться?      
    Шершнёв  был  в  сутеми  и  оттуда  донесся  его  осторожный,  вкрадчивый  голос.          
    - Вы  в  ссоре  с  Алёхиным  не  состояли?  Опять  простите  за  неделикатный  вопрос.      
    - Да  нет,  делить  нам  нечего  и  нельзя.  Мы  в  разных  весовых  категориях.       
    Найдёнов  даже  обиделся  и  слегка  завелся. Вопрос  показался  глупым. Ну, как  это  Алёхин  стал  бы  иметь  с  ним  дело  на  кулаках?!  Тот  почти  в  два  раза  меньше  объемом,  да  и  должность…Он  же  не  чокнутый,  Алёхин,  чтобы  переть  против  таких  доводов.   
    И  главный  инженер  усмехнулся,  поражаясь  наивности  работника  орга-нов.  Засиде-лись  по  кабинетам,  совсем  жизни  народной  не  знают.
    - И  еще  вопросик,  Виктор  Михайлович,  с  вашего  позволения  обязан  вам  задать. Прямо  в  лоб,  если  не  возражаете, - Шершнёв  прокашлялся  в  кулак,  остановился, обождал  реакции  инженера. И тот  обернулся,  посмотрел  вопрошающе  и  с  тревогой. Павел  Филиппович  спросил: - Вы  не  убивали  Алёхи-на? Случайно  или  намеренно.      
      Этот  вопрос  давно  и  со  страхом  ждал  Найдёнов  и  теперь  порадовался  зимнему  сумраку. На  свету,  наверное,  его  выдало  бы  лицо.   
    Откуда  он  знать  мог,  что младший  советник  щадит  его,  догадываясь  об  истине,  и  жалеет  себя:  он  всегда  стыдился  слушать  ложь.   
    Главного  инженера  выдал  голос. Он  дрогнул,  сломался,  хотя  Найдёнов  не  строил  обиженного  и  возмущенного,  а  просто  сказал:   
    - Не-ет.      
    - Ах,  Виктор  Михайлович!  Вы  так  долго  готовились  и  все  же  сплошали,- без  зло-радства  и,  скорее,  с  досадой,  проронил  следователь,  подходя  вплотную  к  Найдёнову  и  за-глядывая  тому  в  лицо. – Почему  отвечаете  нерешительно?  Почему  задрожал  голос?      
    Младший  советник  подозревал,  но  взглянув  в  глаза  инженера,  обрел  уверенность, что  попал  в  точку…Но  что  с  того?  В  этом  деле,  если  не  будет  трупа,  ничего  доказать  нельзя  без  признания  вины  самим  Найдёновым. Потому  и  радости  особой  нет,  даже  злой.      
    - Другой,  возможно,  отвечал  бы  поспешно. – Виктор  Михайлович  не  увел  печально-покорных  глаз,  но  опустил  их  тут  же,  как  только  следователь  уворотил  свои. – Но  тогда  вы  придрались  бы  к  торопливости. Да,  я  ждал  такого  вопроса  и  все  же  я  смешался.  Попробо-вали  бы  вы  ответить  на  такое  спокойно.    
    Он  то  ли  сопротивлялся,  то  ли  играл,  но  это  состояние  начинало  инженеру  нра-виться. Она,  эта  борьбы  с  работником  органа  власти,  уводила  от  душевных  терзаний. О  дальнейшем  Найдёнов  не  думал,  старался  не  думать.    
    - Согласен, -  покивал  Шершнёв, - вопрос  трудный, но  необходимый. Вы  на  моем  месте  тоже  его  задали  бы. И,  возможно,  сразу  при  встрече…Но  вот,  скажите. Алёхин  мог  встретиться  с  медведем  и…сплоховать…   
    Он  осекся,  намекая  на  печальный  исход  для  охотника.   
    -  С  мишкой  всякий  может  повстречаться…Но  лучше,  не  надо.      
    -  Он  ест  человечинку?    
    - Медведь  всё  ест, - подтвердил  инженер. -  Когда  голодный.    
    - Но  под  осень  он  сыт, -  заметил  следователь.       
    - Чаще  всего,  да, - пожал  плечами  допрашиваемый  и  почти  равнодушный  Найдёнов.   
    - Хорошо. А  вот  провалиться  сквозь  землю  мог  охотник? В  карстовую  щель,  скажем,  или  зыбун.      
    - В  жизни  всё  возможно. Особенно  неприятности. Кирпич  на  голову  свалится,  ме-теорит,  а  то  и  обломок  спутника. А  то,  упадет  человек  случайно  по  неосторожности,  и -  виском  на  камень…   
    - Хорошо,  Виктор  Михайлович,  я  удовлетворён  беседой. Позже  я  офор-млю  её  про-токолом  и  вам  придется  его  подписать. И  на  место  вашей  охоты  придется  нам  с  вами  съез-дить. Организуете? – подал  на  прощанье  руку  младший  советник  юстиции.   
    Пожал  широкую  и  жесткую  ладонь  инженера  и  почувствовал  её  теплоту  и  влаж-ность. И  уходя,  вспоминал: вытащил  её  Найдёнов  из  кармана  кожушка  или  держал  на  отши-бе?         

                _________________   14   ________________

    Встреча  бича  Сквалыги  и  боксера-любителя  Болдина  была  случайной  и  краткой. Сазонов  не  успел  прикинуть: бить  станет  главный  энергетик  или  одарит  трёшкой,  как  тот  приложил  кулак  и  сшиб  с  ног.    
    Болдин  и  в  свои  сорок  лет  любил  поразвлечься. Тем  более,  дело  вече-ром  и  позд-ним, а  делать  нечего,  и  безнаказанность  обеспечивалась  отсут-ствием  свидетелей.   
    - Ты,  бичара,  мне  больше  на  глаза  не  попадайся. Вырублю  и  оставлю  на  морозе,  чтобы  Топтыгин  сделал  по  весне  из  тебя  строганинку. За  что  в  харизму  получил,  ты  понял?    
    Василий  Петрович  находился  в  подпитии,  а  в  таком  состоянии  он  любил  поболтать.  Отточить  язык, так  сказать,  на  оселке  глумления. Но  для  вящей  убедительности,  с  улыбкой  мстителя  за  дело  правых, он  поддал  носком  сапога  под  ребра  распростертого  ханыги. 
    - Ты  поднимись  и  согрейся  в  пируэтах   минуэта,  попрыгай, блаженный,  мячиком.  Ты  любишь  футбол? Вон  чемпионами  будут  нынче  хохлы.  Заря  Луганска!   
    И  опять  сунул  сапог  куда-то  в  скрюченное.   
    За  потешным  делом  он  не  заметил  прохожего. Тот  остановился,  хрипло  проронил:      
    - Если  сильно  пьяный,  ногами  не  поднимешь.  За  шиворот  его!  Бросать  нельзя,  за-мёрзнет.      
    - Па-ашел  он! – Болдин  притворился  очень  пьяным. Завернул  что-то  матерное  и,  ша-таясь,  едва  удерживаясь  на  тропинке, подался  к  своему  коттеджу.    
    Держась  за  скулу  и  прикрывая  приобретенный  бланж,  Сазонов  приплелся  в  обще-житие.  В  первой  же  комнате,  где  предложили  выпивку  и  обогрев,  употребив  водочки  и  основательно  закусив,  разомлев  и  растрогавшись  от  заботы,  не  смогши  удержать  обиду,  распахнул  душу  и  отблагодарил  доброхотов  правдивым  рассказом.    
    Поведал  всё. Как  и  за  что  выгнал  его  Поляков  с  работы,  как  перешел  в  оседлые  бичи  и  как,  будучи  в  состоянии  изгоя,  находясь  у  схрона  порожней  тары,  увидел  на  веран-де  сборище  начальства,  а  обождав,  стырил  водки  и  заодно  карманный  маг.  И  что  забыл  про  диктофон  и  как  случайно  обнаружил  под  койкой  и  прослушал,  надеясь  отвести  душу  музыкой. А  там -  военная  тайна!  Угробили  инженера  Алёхина! Он  предложил  меняться:  ему -  работа,  а  им  обратно  диктофон  с  кассетой. Не  захотел  Поляков,  в  работе  отказал,  оставил  в  тунеядцах.   
    Бич  баял  вдохновенно,  но  в  одном  не  признался. Что  кассета  сожжена  другая,  а  настоящая  лежит  в  надежном  месте. И  в  эпилог  заявил,  нацедив  в  стакан  на  треть  водки  и  употребив,  ткнув  пальцем  себе  под  глаз.       
    - И  вот,  мужики,  картина!  Они  угробили  инженера,  устроили  показуху  поиска,  а  морду  бьют  мне,  как  будто  я  могу  оживить  Алёхина!       
    По  поселку  кругами  пошли  слухи  один  другого  сшибательнее,  ибо  всякий,  пере-дающий  новость  дальше,  воображал  новые  детали  и  красочно  дополнял.      
    Следователь  Шершнёв  тоже  услышал  историю  про  убийство. Деталями  пренебрег,  понимал, живописать  их  некому,  кроме  главного  инженера,  а  вот  самый  смысл  появления  скорбной  повести  зарубил  в  памяти. Он  даже  захотел  встретиться  с  бичем,  но  когда  свида-ние  состоялось,  потолковать  не  пришлось  по  уважительной  причине.  Сквалыга  оказался  пьян  до  паралика.  Нашедши  золотую  жилу  в  лице  слушателей  про  сенсацию,  он  носил  её  по  поселку  и  всюду  имел  халявную  выпивку.
     Младший  советник  навестил  участкового  лейтенанта  и  велел  над  бичем  взять  шеф-ство. То  ли  «холодную»  организовать,  дабы  пришел  в  нормальный  вид  на  предмет  душевной  беседы, то  ли  просто  приглядеть,  чтоб  за  воротник  много  не  наливал. Свободы  не  лишать,  закон  такого  не  позволяет. 
    А  пока,  не  теряя  зряшно  времени,  совершил  променад  в  радиорубку.      
    - Видите  ли,  Илья  Максимович, - обратился  он  к  гладкорозовому  мужичку,  с  сы-теньким  пузцом  и  прилизанной  русой  шевелюрой. – Мне  необходимо  ознакомиться  с  радио-граммой. Вы  же  давали  радио  в  Магадан  в  связи  с  чэпэ  на  охоте.    
    И,  для  убедительности  просьбы,  Шершнёв  показал  удостоверение  работ-ника  проку-ратуры.       
    Радист выпучил  круглые  рачьи,  но  светлые  глаза. Просьба  была  нахальная,  потому  как  шла  против  инструкции  про  секреты.  Он  хотел  было  заартачиться  и  послать  следовате-ля  к  начальнику  за  разрешением, но  был  пресечен  доводом.      
    - Разумеется,  Илья  Максимович, вы  можете  запросить  разрешение  товарища  Поляко-ва. Но  зачем? Разве  вы  не  знаете  ответ?  Эмиль  Антонович  уклониться  не  может, я  защищаю  интересы  государства. И  потом,  я  могу  умолчать  о  своём  любопытстве. Я  взгляну  только  одним  глазом.      
    Но  заглянул  двумя  и  даже  переписал  текст  радиограммы  в  записную  книжку. И  спросил:      
    - Сообщение  задержано  на  четыре  дня. У  вас  действительно  связь  убегала  в  пенёк? Только  не  вздумайте  изворачиваться. Я  могу  проверить  по  другим  каналам. Вы  же  общались  с  внешним  миром,  если  радиостанция  работала?      
    Морзянщик  от  волнения  напрягся  лицом  и  запрядал  бы  ушами,  если  бы  сумел, но  правду-матку  положил  на  стол:    
    - Всё  в  порядке  было  у  меня. А  радиограмму  отправил,  как  только  принесли.   
    - Кто  доставил?  Технический  работник? – живо  поинтересовался  следова-тель. – Рас-сыльный?    
    - Нет,  лично  Найдёнов.   
    - Он  говорил  что-либо? Объяснял  задержку?  Ведь  по  инструкции  полагается  сооб-щать  о  чэпэ  немедленно.    
    Шершнёв  задрал  голову,  разглядывая  потолок  и  стены  вагончика-балка  на  салазках, полки  со  всяческой  рухлядью  потребной  радисту. В  общем,  порядок  присутствовал  в  комна-тушке. 
    - Виктор  Михайлович  сожалел  за  задержку,  нахлобучки  боялся  из  Магадана. Думали, заблудился  охотник  и  скоро  заявится.  Уже  бывало  с  другими. Не  хотелось  напрасно  шуметь  и  обзаводить  начальство  заботами, -  поведал  радист.   
    - Логично, - согласился  младший  советник  юстиции. – И  великое  вам   спасибо, Илья  Максимович. Вы  напрасно  боялись. До  свидания.  Кстати,  копии  радиограмм  вы  храните?      
    - Да,  я  переписываю  их  в  журнал. Так  положено.   
    - Славненько. И  еще  раз  до  свидания,  если  оно  потребуется.      
    Через  денёк  Шершнёв  съездил  с  Найдёновым  в  распадок,  на  место  охоты. Походил  вокруг  избушки, почаёвничал  в  ней, разглядывая  темные  от  копоти  и  времени  стены  и  скуд-ную  мебель, полати-нары,  где  покатом  спали  зашлые  люди. Обозрел  и  удивился  печи  из  обычной  бочки, съедающей  нерубленные  чурки. И  цокал  языком,  размышляя  вслух  о  прелес-тях  вольной жизни  в  тайге, об  охоте  и  рыбалке,  сборе  грибов  и  непокое  от  тутошних  кома-ров.      
    Осмотрел  из  вездехода  прилегающие  распадки  и  безымянную  речушку,  впадающую  в  Меренгу – реку  районного  значения,  но  рыбой  знаменитую. Из  транспорта  выходил  редко,  по  малой  нужде  разве,  и  был  немногословен. Всё  указывало  на  то,  что  дело  выпало  глухое  и  останется  без  последствий. Человека  тут  искать,  что  иголку  в  стогу  сена.      
    Зато  в  тот  же  вечер  нашел  он  бича  Сквалыгу  довольно  вменяемого,  способного  из-лагать  вразумительно.   
    Разговаривали  не  приватно,  а  в  обществе  проходчиков  у  них  в  комнате,  где  рабо-тяги,  отдыхая  после  трудов  физических,  слегка  и  без  стеснения  употребляли  казенку.      
    Бич, по  просьбе  Шершнёва,  охотно  рассказал  уже  много  раз  изложенную  историю  про  посещение  веранды  Полякова,  про  стыренную  водку  и  приголубленный  диктофон.       
    - Ну  слямзил  я  его,  искусился  и  упёр! Со  скуки  хоть   в  петлю  лезь,  а  тут  судьба  сует  развлечение! – захлебывался  смехом  бывший  инженер  Сазонов,  польщенный  редким  вниманием  посельчан  вкупе  с  приезжим  боровом. – И  не  напрасно  вещь  присвоил! Поляков  денег  потом  дал.  Я  и  не  пропил  их  все,  часть  в  кармане  лежат,  а  часть  заныкал  на  черный  день. В  дупле  лежат,  завернутые  в  кальку.  А  вот  работы  Миля  не  даёт,  щука!  Из  бичей  хотел  вернуться  к  труду  на  благо  родины,  а  он  не  даёт!  А  деньги  вот,  на  жратву  и  вы-пивку  с  собой  таскаю.  Я  теперь  бережный!   
    Сквалыга  скалил  зубы  и  в  доказательство  правдивости  рассказа  показал  пару  чет-вертных  сиреневых  билетов.            
    Выслушав  повесть  зимних  дней  и  задав  уточняющие  вопросы,  следователь  составил  протокол  и  пригласил  подписать  Сазонова  и  туземцев.         
    - Так  он  пьяный  сказки  баял! – сказал  кто-то  в  сердцах,  не  желая  вле-зать  в  про-тивное  себе  дело. – Как  можно  из  пьяного  извлекать  правду?!
    - Вы  все  выпили. Но  мы  пометим  это  особым  замечанием,  если  вы  настаиваете, -  успокоил  и  пригрозил  Шершнёв  с  благодушной  улыбкой  и  искрой  в  глазках. – Будет  работа  профсоюзным  собраниям  и  партийным  бюро,  если  есть  коммунисты. -  Сазонов  рассказывает  байку  не  в  первый  раз,  как  я  понял?    
    - Да  надел  уже! -  откликнулся  кто-то.    
    - Вот  и  славненько.  Отметим  и  это. И  рассказывает  в  любом  состоянии. Трезвый  тоже?      
    - И  лежа  рассказывает!  А  трезвым  не  бывает!  Но  когда  выпивший,  у  него  красивше  получается  излагать. Как  эстрадный  артист! -  засмеялся  другой  доброхот.    
    - И  вы  эти  бредни  выучили  наизусть, - покивал,  подсказывая  ход  мыслей  следова-тель.      
    - А  то!  Концерты  дает  каждый день!      
    - Так,  может,  место  ему  в  больничке  в  желтыми  стенами?       
    - Да  ну-у!  Здоровый  он  мозгами! Вы  напраслину  не  валите, - защитил  еще  один  абориген  Сквалыгу  от  позора  слабоумия. 
    И  успокоились,  легко  подписали  протокол, видя,  что  младший  советник  юстиции  к  байкам  бича  относится   несерьезно   и  даже  скептически-ирони-чески,  а  бумагу  сочиняет  по  нужде,  отрабатывая  зарплату.    

                ________________   15   ________________

    На  другой  день,  тоже  после  работы,  Шершнёв  посетил  тракториста  и  водителя  вез-дехода  Федоренко.          
    Тот  в  одиночестве  проживал  в  балке,  как  тут  называли  вагончики  на  колесах  или  полозьях. В  маленьком  и  теплом,  разделённым  на  две  комнатки. В  большей жил  тракторист,  а  на  малой  площади  хранил  запчасти,  да  кое-что   ремонтировал  при  нужде, мастерскую  устроил.   
    Плотный,  обородевший  и  курчавый  как  цыган,  мужик  лет  под  пятьдесят  ужинал, большой деревянной  ложкой  носил  из  миски  ко  рту  макаронный  суп. Прямо  в  банке  на  вы-ключенной  электроплитке  стояла  уже  гретая  говядина, а  на  откидном  столике  перед  ним  красовалась  бутылка  со  сдернутой  фольговой  фуражкой-пробкой. И  луковица,  разрезанная  на  газетине,  завершала  натюрморт.      
    - Садись, - кивнул  Федоренко  на  другой  стул,  тоже  металлический  и  то  ли  умыкну-тый  из  столовой,  то  ли  выданный  на  хозяйство. Угрюмо  взглянул  на  Шершнёва  и  для  себя,  верно, определил: -  Следователь. Как  Чапай  в  кино  говорил:  я  чай  пью,  и  ты  пей. Ложку,  вон,  бери.      
    - Да,  он  самый. Пришел  познакомиться,  поговорить, - сказал  Павел  Филиппович,  по-казывая  для  верности  книжицу  следака. Раздевшись  и  сняв  пыжиковый  треух,  по  знаку  хо-зяина  кинул  всё  на  койку,  придвинул  стул  и  примостился  у  трапезного  места. – Я, пожалуй,  не  откажусь  перекусить.    
    Он  не  был  голоден,  но  знал:  чем  проще  обстановка,  тем  делу  лучше.      
    - Наливай, -  последовал  совет. – Я  только  что  принял,  а  за  тобой  повторю.   
    - С  устатку? – усмехнулся  младший  советник,  одной  рукой  оглаживая  свой  животи-ще,  а  другой  забирая  бутылку.      
    - А  что?  Работа  кончена. В  самый  раз  для  согрева  при  морозце  на  тридцать, -  басо-вито  прогудел  тракторист,  с  интересом  и  исподволь  разглядывая  очень  объемного  человека  от прокурора, и гадая, станет ли кушать и  пить  с  простым  мирянином  непростой  член партии. Или  подержит  да  и  отставит  бутылку.   
    - Рано  в  этом  году  зима  пришла, - огорченно  заметил  младший  советник  юстиции  и  придвинул  к  себе  стакан.  -  Или  в  самый  раз?      
    Для  него  в  этом  вопросе  подтекст  и  потому  Шершнёв  цедил  на  хозяина  взгляд  не  индифферентный – с  ожиданием. 
    - По  мне,  всегда  зима  рано  является, - прогудел  тракторист  и  залез  пальцами  в  бо-роду,  стал  шевелить  кудельки. – Зимой  маятно  с  техникой  заниматься. То  руки  грей,  то  гайки  верти  при  ремонте  на  холоде.  В  рукавицах  не  наработаешь,  перчатки  дороги,  а  бесплатных  завхоз  не  выдает. Да  ты  пей  и  вопросы  задавай.  А  то  так  и  пойдешь  не  солоно  хлебавши. Суп  вон,  мясо  выгребай  со  сковородки. Извини,  один  живу,  посуда  простая  и  мало.    
    - Чего  один?  Мужик  ты  в  соку, -  похвалил  следователь,  наливая  себе водки.      
    - Семья  есть,  под  Белгородом  живут. Трое  детей, школьники. Вот,  они  там -  я  тут… Деньгу  им  зашибаю, -  вздохнул  и  поморщился  водитель  вездехода. – Прилетает  раз  в  год  жена  на  случку  и  я  разок  на  сезон  туда  летаю…Завязывать  надо  с  такой  малиной.         
    - И  то  верно,  это  не  жизнь,  а  насмешка. Ну,  будь  здрав, Григорий  Иванович! – воз-гласил  Шершнёв  и  с  удовольствием, не торопясь,  выпил. Понюхал  корочку  черного  хлеба, кинул  в  рот,  куснул  еще  и  лучку, захрустел. Зацепил  на  вилку  длинные  волоконца  говядинки   и  жевал  долго  и  внимчиво,  на  хозяина  затем  взглянул  просветленно. – Хорошо  как!  Спасибо  вам,  Григорий  Иванович,  за  хлеб-соль  с  питием. Доставили  удовольствие. Принял -  и  с  радостью! Да-а.  А  поспрошать  вас  все  же  придется,  вы  уж  обиду  в  запас  оставьте. Вопрос  у  меня  появился. Вы  тогда  на  охоту  когда  выезжали? Час  помните,  Григорий  Иванович? Меня,  кстати,  Павлом  Филиппычем  кличут.            
    - А  мне  всё  одно  как  зовут  тебя,  человеком  был  бы, -  пробасил  тракторист,  щурясь  и  набирая  на  горбушку  хлеба  консервированной  говядинки,  сотворяя  закуску  для  повтора. – А  выехали  мы  тогда  довольно  рано. В  три  часа  отвалили  от  особняка  главного  инженера. На  заимку  хотелось  поспеть  им  засветло.
    - Ага. Плюс  минус  четверть  часа,  выходит,  если  очень  уж  уточнять? -  ввернул  младший  советник  юстиции.
    - Меньше  на  много. Подъехал  я  в  три,  на  часы  посмотрел. А  отъехали…Папироску  я  выкурить  не  успел,  как  инженер  вымахнул  из  коттеджика  и  мы  покатили.    
    - И  поехали  трое? Два  седока  и  вы  водителем.   
    - Да.  А  кто  еще? Они  не  любят  компанией  на  охоту  ездить. Алёхин  не  любил. Охота  у  них -  не  пьянка. Спирта  берут  по  потребности,  бутылку-другую. Так  что  пьянки  наверняка  не  могло  быть. Люди  они  степенные,  а  Алёхин  еще  и  местный. Он  только  за-ради  главного  инженера  и  вездеход  повелел  снарядить. Сам  он  пехом  всегда  шастал. А  уж  когда  медведя  завалит, тогда  меня  просит  привезти, - излагал  мнение  и  факты  Федоренко.    
    - Выходит,  четвертого  не  было. И  вы утверждаете  это  с  полной  ответственностью  за  слова, - подчеркнул  следователь. – Это  важно,  поймите.   
    - Я  в  кабину  всегда  трезвым  забираюсь, а  тот  день  вообще  крепко  запомнил. Еще  бы! На  обратном  пути  лопнул  палец  у  трака. Сколько  я  тогда  проваландался! Один,  в  снегу  и  в  темноте! 
    - И  в  том  придется  расписаться,  дорогой  Григорий  Иванович, -  сказал  Шершнёв,  со  скрытым  вожделением  скользя  взглядом  по  ополовиненной  поллитровке.    
    - А  куда  я  денусь?  С  властями  не  шутят, - отозвался  водитель,  и  перехватив  взгляд  работника  органа,  предложил: - Еще  по  разу?  Чтобы    внутрях  запекло?
    - Нет,  Григорий  Иванович. Большущее  спасибо.  Хочется,  но  перехочется. Когда  мно-го  выпьешь – работа  по  боку. А  мне  протокольчик  необходимо  составить. Без  него  нельзя.   
     Покуда  хозяин  застольничал, Павел  Филиппович  переложил  их  разговор  на  бумагу,  попросил  хозяина  домика  на  санях  подписаться  и,  поблагодарив  за  гостеприимство,  распро-щался.       
     - Будь  и  ты  здоров, Пал  Филиппыч. Заходи,  коли  что. А  то  и  просто. Выпьем  по-мужски. Одному  мне, знаешь,  как  скушно  её  потреблять. А  надо  для  аппетиту  с  полстакан-чика  пропускать. Ну  и  вечером…Иначе  тоска  волчья  за  ночь  задавливает, - гудел  водитель  Федоренко,  провожая  советника  до  двери.      
    И  потом  долго  стоял  в  проёме, растирал  волосатую  грудь  под  клетчатой  синей  ру-бахой  и  вглядывался  в  вечернюю  сутемь. И  слушал  скрип  морозного  снега  под  ногами   гос-тя.    
    А  когда  вернулся  в  тепло, вдруг  налил  полный  стакан  водки  и  залпом  выпил. Да  и  завалился  спать.    
    Разбередил  нечаянным  разговором  душу, зацепил  застарелую  рану  и  вот,…схватила  тоска  за  кадык.         

                ___________________   16   _________________

    Утром,  обождав  когда  к  начальнику  экспедиции  схлынул  поток  посети-телей, Шершнёв  прошел  к  нему  в  кабинет.   
    Эмиль  Антонович  тут  же  заказал  чай  и  приказал  не  беспокоить, пригласил  жестом  занять  место  о  бок  стола. Сам  утвердился  на  своём  стуле  и  воззрился  на  советника.   
    - Я  вас  слушаю,  Павел  Филиппович.       
    Поляков  воззрился  на  советника  юстиции  с  внутренним  превосходством  оповещен-ного,  однако  ни  взглядом,  ни  жестом  о  том  не  сообщил. Радист  доложил  о  визите  Шершнёва  с  изложением  нюансов,  да  и  иные  доброхоты  привнесли  по  крупице, передали  разговор  с бичём  Сквалыгой. Эмиль  Антонович  на  досуге  проанализировал  информацию  и  теперь даже чуточку  забавлялся.    
    - Вы  уж  извините, Эмиль  Антонович, за  беспокойство. Служба, -  проронил  работник  прокуратуры,  пристраивая  портфель  на  соседнем  стуле,  отдуваясь  и  укладывая  на  животе  в  обхват  руки. По  детски  заглянув  в  глаза  начальника  экспедиции,  он  заверил: - Не  мог  не  зайти  к  вам.         
   - Я  слушаю,  слушаю.  Поверьте,  я  весь  внимание.  Нужна  какая  помощь?   
   - Вопросик  у  меня  появился  к  вам,  Эмиль  Антонович.  Пожалуй,  только  вы  сможете  прояснить  некоторые  неточности,  нестыковку  времени  и  фактов. Федоренко  уверяет,  будто  на  охоту  поехали  они  втроём, а  в  радиограмме  вместо  Найдёнова  указывается  мифический  плотник Бедкевич.  Даже  не  миф,  а  мистика  получается.  Да  и  фамилия  плотника  предвещает  беду. Вы  уж  извините  за  аллегорию. И  вот  вопрошаю. Был  ли  четвертый  или  замена  фами-лий  и  только?  Бедкевич  вёл  вездеход? За  управлением  машины -  плотник?       
    Шершнёв  уворотил  взгляд  и  пошарил  им  по  кабинету,  невольно  сравнивая  здешнюю  обстановку  с  мебелью  в  хоромах  главного  инженера, и  большой  разницы  не  нашел. Цвет  портьер  разный  да  Брежнев  тутошний  помолодел. И  смотрел  на  них  снисходительно,  с  едва  уловимой  усмешкой, не  менее  загадочной,  чем  у  Моны  Лизы. Он,  пожалуй,  как  и  она,  понимал  людскую  суету  и  знал,  отчего  соврали  здешние  чины  в  радиограмме. Брежнев  в политике был докой.
   Младший  советник  вернул  взгляд  на  хозяина  кабинета. Шершнёв  явно  смеялся  над  их  ухищрениями  и  Полякову  то  не  понравилось. Он  постучал  костяшками  пальцев  по  столу  и, решаясь,  сообщил:      
   - Федоренко  не  солгал. Четвертого  не  было. – С  досадой  потер  широкий, высокий  и  чистый  лоб,  пожевал  мясистыми  губами,  понимая,  что  в  этой  мелочи  выглядит  идиотски,  и  с  грустью  вздохнул. – Радиограмма  предназначалась  не  для  органов  дознания,  а,  пожалуй,  в  статистический  отдел  нашего  управления. Там  из  чэпэ  делают  иные  выводы. Скорее, произ-водственные. Вот  под  этим  углом  и  пришлось  сочинять  донесение. И  потому  задержались  с  отчетом. Мы  рассчитывали  на  благополучный  исход.      
   «Да  уж,  рассчитали  вы  верно,  в  уме  не  откажешь», -  подумал  Шершнёв, и,  к  удив-лению  начальника  экспедиции,  поднялся  на  ноги.      
   - Благодарю  вас. Других  вопросов  не  имею,  а  этот  меня  удовлетворил. До  свидания. Наверняка  мне  еще  придется  вас  побеспокоить. Так  что,  заранее  прошу  прощения.       
   И  заторопился, прихватил  старенький  портфель  о  двух  замках,  не  пожав  на  проща-нье  руку,  подался  к  двери.    
   Он  еще  посетил  профком  и  партком,  поговорил  со  случайными  прохожими,  выясняя  для  себя  психологический  климат  в  поселке,  характер  Алёхина  и  Найдёнова. Встретился  и  с  вдовой  охотника  и  положил  себе  напоследок  побеседовать  с  главным  виновником,  потому  как  иного  не  видел.    
   Разве  что,  ошибается,  и  группа  поиска  привезёт  неожиданный  результат.    

                _____________   17   ______________

   Который  день  поисковики  обшаривала   близ  лежащие  и  дальние  распа-дки, а  толку  не  было.   
   Ходили  на  лыжах, растянувшись  в  цепочку  поперёк  долины, прощу-пывали  глазами  и  палками  подозрительные  места. По  ходу  стреляли  глухарей,  а  порой  и  рябчиков,  но  чаще  куропаток,  завалили  даже  клеймённого  оленя,  что  отбился  от  стада  якутских  пастухов. Клеймо,  правда,  углядели  потом,  когда  свежевали.    
   - Ничё,  заплатим,  если  предъявят  счет, - сказал  Семенихин, впервые  в  жизни  разгля-дывая  северного  зверя  не  на  картинке. – Скинемся,  а  нет – контора  заплатит. Консервы  уже  поднадоели.    
   Харчи  у  них,  верно,  консервированные. Борщи  и  супы,  овощи,  молоко  и  мясо,  сухой  картофель,  который  надо  отмачивать  сутки,  чтоб  употребить  в  пищу. Был  даже  сухой  спирт,  правда  для  иных  целей,  обогревательных. Потому  искатели  охотно  переключились  на  жар-кое, готовили  прямо  в  кострах,  воткнув  мясо  на  палку Припивали  чайком  и  на  жизнь  особо  не  сетовали. Средний  заработок  шел, а  здесь  распрекрасно. Охота  и  работа  вместе,  солнце  и  мороз,  днем  еще  сносный,  а  ночью  им  начихать  на  зиму  в  протопленной  жарко  избушке.    
   Народу  на  поиске  прибавлялось, в  распоряжение  Семенихина  начальник  прислал  вездеход. 
   Теперь  они  ехали  в  самый  дальний  распадок,  следуя  вдоль  русла  Меренги,  чтобы  подальше  выбросить  десант  лыжников  и  оттуда  прочесать    пойму  мелкой  реки. Охотника  ведь  ноги  кормят,  мог  забрести  и  в  далекую  даль.      
   Федоренко  угрюмо  глядел  на  простирающуюся  впереди  снежную  степу-шку,  жевал  папиросу  и  кивал  то  ли  мыслям,  то  ли  колдобинам.  Семенихин  бдел  на  правом  сидении, приказывал  остановиться  у  подозрительных  мест, -  нагромождений  старого  и  сухого  стлани-ка  или  зеленого  кедрача,  и  прощупать,  нет  ли  там  изнеможенного  охотника.      
   - Ты  что? – спросил  водитель,  когда  надоело  ему  смотреть  на  гимнастику  парней,  прыгающих  напрасно  из  железного  кузова  в  глубокий  снег,  а  потом  забирающихся  обратно. – Алёхина  тут  ищешь?   
   - Всё  может  быть,  всё  может  статься, - спокойно  отозвался  Семенихин. – Надо  обша-рить  местность. Нас  послали  для  этого, а  я  дал  слово  шефу  найти  охотника  живого  или  мертвого.    
   - Его  хорошо  запрятали, -  пробурчал  Федоренко.    
   - Конечно. Снег.   
   - При  чем  тут  снег!? Долдон! – отчужденно  вызверился  водитель. – Весь  поселок  бол-тает, будто  главный  инженер  случайно  убил  охотника  и  спрятал  в  старый  шурф. В  войну  здесь  вели  разведку.    
   - Да  ну?! И  откуда  точные  сведения? Бабское  радио? -  иронически  спро-сил  инженер  по  ТБ. – У  нас  всегда  больше  всех  знают  кухонные  стратеги.    
   - А  ты  пораскинь  клизмочкой  в  голове, умник. Алехин  охотник  или  про-фан? Он  же  здесь  родился!  Отец  его  и  сейчас  районный  лесник. В  больнице  лежит, болеет,  а  то  бы…   
   - Иди  ты?!  И  потому  сын  следопыт, на  нюх  медведей  берет, -  продолжал  трунить  начальник  поиска. И  достал  из  кармашка  темные  очки, нацепил  на  широкий  нос,  сдвинув  со  лба  вязаный  шерстяной  подшлемник – проглянуло  солнце,  сразу  ударило  по  глазам. – Сколь-ко  медведей  он  за  лапы  в  поселок  приволок?   
   - Смеяться  бы  не  надо, начальник. Говорят, пару  дюжин  за  стаж  молодо-го  охотника. Ну,  пускай  молва  приписала  в  четверо. Всё  равно,  штук  шесть,  а  уж  пяток  точно, - говорил  Федоренко, тоже  водружая  очки  и  оттого  становясь  вовсе  темным,  в  окладистой  бороде  и  баках  с  усами. – В  этом  году  только  на  помойке  в  самом  поселке  он  завалил  одного.  Это  ты  должен  знать.      
              - Ел  я  того  медведя, - покивал  Семенихин,  вдруг  вспоминая,  как  сидели  они  тогда  свойской  компанией  у  участкового  милиционера  на  именинах.  Лейтенант  не  напрасно  при-хваливал  деликатесную  зверятину. Вкусная  оказалась. – Сготовлен  хорошо  был,  с  лучком  и  приправами,  с  картошечкой,  и  хорошо  шел  под  водку.      
   - Другого  в  прошлом  году, когда  полевая  партия  еще  тут  была,  я  ему  на  этом  вез-деходе  привез  отсюда,  от  избушки  почти. Алёхин  мне  потом  лопатку  и  задок  с  одной  ногой  дал  окорок  посолить  и  закоптить. Коптили  мы  возле  балка  богульником,  ничего  получилось, -  рокотал  басом  сквозь  гул  двигателя  водитель,  серьезно  и  внимательно  глядя  перед  собой  на  снежную  целину.      
   - Ну  и  что? К  чему  клонишь? – спросил  инженер. – Допустим, верю,  что  он  медве-жатник.    
   - А  к  тому!   Не  трус  был  Алёхин  и  в  тайге  ориентировался  нормально. С  медведем  может  управиться  даже  без  ружья,  с  ножом  только. И  дорогу  не  только  по  звездам  найти  мог,  но  и  по  сопкам  определялся. Мы  ездили  с  ним  и  он  показывал.  А  я  до  сих  пор  попа-даю  впросак  на  незнакомом  месте. Да  и  тебе  они  на  взгляд  одинаковые. Так?   
   - Выходит,  ты  допускаешь  мысль,  что  Найдёнов  завалил  по  нечаянности  охотника,  - переварив  в  себе  информацию  и  понимая  многословие  водителя,  заключил  Семенихин. – А  потом  испугался  ответить  и  спрятал  в  подземь?   
   - Кому  охота  садиться  за  решетку,  если  можно  отвертеться? Свидетелей  нету, они  вдвоём  были. Не  признается  Витя, - кто  докажет? – наседал  Федоренко.      
   - А  совесть?! -  удивился  инженер  по  безопасности.      
   - Ишь  ты!  Да  ею  сейчас  и  задницу  не  утрешь!  Грязная  у  всех. – Мрачно  усмехнулся  водитель. – Или  найдешь  обратный  пример?  На  себя  укажешь? Начальничек!      
   - Договорился! -  едко  и  с  обидой  сказал  Семенихин. – Думаешь,  если  будка  широкая  и  грудь  колесом, так  и  в  морду  воздержусь  заехать? Всех  огулом  нельзя  хаять,  расчесывать  под  одну  гребёнку.
   Естественно,  он  понимал  досаду  тракториста: обижаясь  на  жизнь, Федоренко  имел  в  виду  не  только  обстоятельства  вокруг. Да  и  он,  Семенихин,  уже  хорошо  знает -  сволочей  много  на  свете,  на  собственной  шкуре  имел  возможность  почувствовать  в  старательской  артели.
   И  тут  вдруг  геолог подумал,  что  очень  теперь  жалеет,  что  не  пошел  там  на  второй  круг. Надо  было  рискнуть,  помыть  еще  золотишко, потерпеть  с  полгодика  с  гаком. Уже  уче-ный, не  пил  бы  отвальную,  все  же  не  алкаш,  а  побыв  отшельником  и  получив  долю,  поехал  бы  домой. Вот  через  месячишко  и  он  был  бы  среди  родни. А  тут  страдать  еще  годика  три,  чтоб  воротиться  без  позора.  Да  и  врать  в  письмах  весь  этот  срок.   
   И  взгрустнул  маленько,  оборотясь  памятью  к  дому  и  оценивая  здешнюю  свою,  си-рую  житуху.         
   - Вас  не  чесать  надо, а  пороть  ремнём, -  развивал  меж  тем  мысль  Федоренко. – На-чальнички!  Обнаглели  до  подлости!      
   - Например!? – сурово  потребовал  Семенихин,  подозревая,  что  на  этот  раз  водитель  имеет  в  виду  персонально  его.    
   - Да  пример  на  виду! -  кивнул  Федоренко  на  окно. – Знают,  что  человека  угробили, а  устроили  показуху  поиска.  Заботу  о  человеке  корчат! Как  же,  всегда  протянем  руку  помо-щи! Сколько  человек  оторвали  от  нужного  дела,  вертолеты  прислали,  следователя…Чего  он  в  снегу  своим  пузом  выпахает?! Кому  очки  втирают?!…Хозяева  жизни,  ум  и  честь! А  вместо  чести -  у  каждого  хрен!    
   - Ну  ты  даешь,  аж  слушать  страшно.  Все  грешники,  а  ты  праведник.  А  если  брехни  ты  наслушался?! Ну,  представь,  что  Алехин  живой  еще,  раненый  и  погибает  в  тайге. И  точ-но  знает,  искать  не  будут…Ну,  проклянет  же!…Эх! -  сморщился  Семенихин. – А  вообще,  Найдёнову  говори  всё  это. Если  он  убил -  засовестится  и  в  жилетку  поплачется. Прощения  попросит  у  планиды.   
   - Нашел  у  кого  совесть  в  карманах  искать! Да  он  меня  тут  же  с  работы  вытурит! Не  он,  так  начальник  перо  в  зад  вставит  и  так  дунет,  что  лететь  мне  и  кувыркаться. Они  же  в  одной  стае! -  вскинул  руку  Федоренко.    
   - Хорош! Только  что  замахивался  на  всех  бочонком, и  вдруг  поджал  хвост. Под  ко-торый  куст  полезешь  прятаться? – въедливо  попенял  Семенихин,  ощеряясь  усмешкой.      
   - Тут  полезешь…А  вообще,  пошли  вы  все  в  Америку  пешком!  Тут  недалёко, - закипел  чайником  Федоренко  и  почти  заученным  жестом  показал  куда. Хотя  Америка  осталась  за  спиной. – Долго  еще  кататься  будем?!   
   - Пока  Алёхина  не  сыщем  или  приказ  отменят. Но,  если  ты  уверен,  что  артель  наша – напрасный  труд, ставь  вопрос  на  голосование. Ты  такой  пра-ведный  и  совестливый,  что  хочется  съездить  по  морде, - сказал  инженер  по  ТБ,  распахивая  на  груди  тулупчик, выдан-ный  со  склада.       
   Тулупчик  пришелся  впору,  хорошо  грел  и  стоил  недорого,  хотя  выделен   как  спе-цовка  и  покуда  без  денег. Оплата  по  исходу  срока,  если  не  удастся  списать. И  Владислав  уже  прикидывал,  как  бы  половчее  его  приголубить,  поберегши  до  срока,  и  прихватить  до-мой. На  Кубани  он  долго  прослужит  и  вид  у  него  номенклатурно-важный.   
   Семенихин   пригладил  черный  мерлушковый  воротник  кожушка  и  вопросительно  глянул  на  водителя,  чуток  приунывшего  и  солово    глядевшего  на  долину.  Но  невольный  спор  тот  не  оставил  и  откликнулся,  правда,  без  всякой  патетики.    
   - Какой  я  там  праведный. Но  и  не  подлец.  И  лепить  чернуху  без  стыда  и  совести  не  стал  бы. 
   - Ну-ка,  останови! -  скомандовал  Семенихин,  и  высунувшись  из  кабины,  оборотился  к  поисковикам  в  кузове. – Вот,  братва! Возник  вопрос. Григорий  Иванович  слыхал  в  поселке, будто  Алёхина  пристрелили  случайно  на  охоте, а  мы  тут  снег  впустую  месим. Что  будем  делать? Какие  предложения  по  существу?
   Парни  из  кузова  глядели  на  начальника  с  хмурым  удивлением  и  даже  с  напряжени-ем,  а  иные  и  вовсе  воротили  взгляд. Они  давно  знали  эту  новость, но  ведь  решать  не  им…Начальству  с  колокольни  виднее,  куда  бросать  народные  средства,  на  то  и  начальство. А  тут  что?…Зарплата  идет  и  здесь  хорошо. Сыто,  спишь  порою  до  просыпу,  когда  велит  погода,  и  нету  других  забот…И  бросать уютную  халяву  в  такой  общественной  среде -  дура-ком  выглядеть!   
   Семенихин  понял  их  молчаливую  озабоченность  и  покивал. Естественно,  он  не  по-воротил  бы  вездеход  до  дома  до  хаты, но  знать  мнение  коллектива  ему  хотелось. Коллектив  был  за  то,  чтобы  пахать  им  эту  снежную  беспредельность  до  усталости  в  глазах  и  урчания  в  животах,  и  потому  на  душе  стало  мерзко  и  вдруг  отозвался  болью  затылок.   
   Голос  подал  лишь  один  слесарь  из  мехмастерских,  кинутый  на  прорыв  принуди-тельно.      
   - Вертай,  Владик! Хрен  им  на  сиськи! Они  коньяк  гоняют,  а  мы  тут  пупок  рви  от  возмущения  на  ихнюю  совесть!      
   Пупка  он  не  рвал  и  кричал,  шельмец,  театрально,  надрывая  голос   как  на  торжест-венном  митинге  в  знак  протеста  против  происков  агрессивных  сил  и  прочего  капитала. И  по  киношному  бросал  прямую  руку  и  воздевал  очи,  хорошо  понимая,  что  никто  не  воспримет  всерьёз  его  призыва,  не  махнет  потогонную  работу  в  штольне  на  их  нынешний,  почти  туристический  променад  при  средней  оплате  шахтера.    
   Начальник  поиска  ткнул  на  него  пальцем.      
   - Трибун  правильно  вещает! Хрен  им!  И  нам  тоже,  если  бросим  распа-хивать  снег.  Поляков  каждому  выпишет  пенделя,  кто  захочет  показать  ум.         
   - Правильно!  -  крикнул  кто-то,  тоже  ёрничая. -  Умные  сидят  в  конторе,  а  кто  по-проще -  развозят  патроны  и  на  допросах  молчат! И  мы  умрем  как  Зоя  или  Саша!   
   - Мы  с  энтим  парнем  в  разведку  не  пойдём! -  откликнулся  еще  кто-то,  потешаясь  обстановкой  и  с  удовольствием  подыгрывая,  разгоняя  лень  и  скуку  и  стараясь  подзабыть,  что  жизнь -  сплошная  игра. -  Я  заметил: он  мало  пьёт,  разложенный  морально  и  не  твердый  материально! И за  большую  зарплату  перебегит  к  другим!    
   - Хорош,  братва! Чего  решаем?! – перекричал  их  Семенихин,  скрывая  за  очками  и  смех  и  раздражение. – Куда  направим  лапти?  Вперед  на  запад,  или  драх  нах  хата  на  поселке?   
   - А  водки  не  можно,  начальник!? Для  полного  наполнения  романтикой  и  стойкостью  в  морали! Гляди:  как  сказал  поэт! Мороз  и  солнце,  день  прелестный,  налей-ка  кружечку  и  мне! Эх!  Развести  костерок,  да  половину  оленя  сунуть  на  вертело,  да  полстакана  спирти-ку!…Братва!  Да  к  нам тут  же  выбег  бы  Алёхин! Кто  бы  выпить  не  схотел?! -  проникновенно  спытал  молодой  и  дюжий  проходчик,  потому  что,  и  правда,  погода  настраивала,  да  и  каждому  захотелось  забить  поглубже  на  дно  души  подступающее  чувство  неловкости  и  стыда,  которое  обязательно  просыпается  в  человеке  хотя  бы  разок  в  жизни.   
   - Я  понял, -  сказал  начальник  поиска  и  инженер  по  ТБ. – Тогда  вперед,  куда  катили!    
   И,  опустившись  на  сидение,  захлопнул  дверцу.       
               
                ___________________   18   ___________________

   Эмиль  Антонович  спотыкался  на  ровном  месте,  цеплялся  за  стулья  и  чертыхался   под  аккуратненький  славянский  нос.   
   Взвинченный  до непотребства  и  понимая  своё  состояние,  успокоиться  он  не  мог. На-до  же, этот  брюхатый  младший  советник,  прощаясь,  не  подал  руки!  Указал  на  моральную  планку! Конечно,  он  не  осмелился  бы  на  такой  шаг,  не  получи  знака  от  вышних  в  районе. Все  знают,  что  сам  первый  секретарь  райкома  партии,  на  людях  раскланиваясь  и  даже  ло-бызаясь,  в  ближнем  кругу  величает    его  жидовской  мордой. Впрочем,  без  свидетелей,  Гусев  тоже  в  выражениях  не  стесняется,  выставляя   манеру  демократа. А  как-то,  напившись  до  душевного  откровения,  выдал:    
   - Миля! Ты  умный  мужик  бесподобного  обаяния,  но  есть  в  тебе  мерзостный  недос-таток. Ты  жид!  А  жиды  всегда  предают,  вспомни  Иуду.  Прости,  но  мне  трудно  на  тебя  по-ложиться.      
   Федор  Петрович  Гусев  хотел  подчинить  хозяина  золотой  горки  себе  полностью, а  вот  этого  Эмиль  Аронович  допустить  не  хотел.      
   «Подлый  человечишко! Пускается  во  все  тяжкие, лишь  бы  подставить  подножку,  унизить,  подмять  и  вызнать. Разве  нельзя  жить  просто? Пригласи  поговорить  спроси,  чего  нужно,  и  я  расскажу… почти  всё. Нельзя  же  возбуждать  общественность!»  -  думал  Поляков,  обуреваемый  приступом  угнетенного  тщеславия  и  обращаясь  более  к  некоему  третейскому  суду, нежели  к  себе  и  к  Гусеву.      
   Наперсники  что-то  задерживались  и  когда  первым  пришел  Болдин,  хозяин  дома  об-радовался  и  спустил  на  него  борзых.       
   - Что,  дорогой  Василий  Петрович,  нокаутировал  бича? И  доволен  до  глубины  души?         
   - А, - отмахнулся  энергетик,  уже  пропустивший  где-то  не  один  стопарик,  и  потому  уверенный  и  веселый. – Слабак! Я  и  ударил  его  так  себе,  для  острастки  больше. Зло  уже  выгорело. Боялся  сильно  навредить, зубы  выбить  или  челюсть  своротить. А   без  того  разве  отведешь  душу? Да  и  ты  намекал,  дабы  следов  воспитания  на  морде  не  оставил.
   Болдин  не  разгадал  сразу  настроения  шефа  и  потому  смело  направился  к  столику  для  питья,  где  одиноко  торчала  бутылка  с  хозяйским  любимым коньяком.  И  стал  наливать  себе  изыска.      
   - Уж  лучше  не  трогал  бы, - сварливо  сказал  Поляков,  неожиданно  обна-руживая  в  себе  исход  гнева  на  следователя  и  Гусева,  на  этого  здоровяка  Болдина.  И  прилив  озабочен-ности  банальным -  убывает  коньяк! Запасы  его  иссякают,  давний  товарищ  из  Эривани  за-держивается  с  новой  партией,  и  вот  он  смотрит,  оценивая,  сколько  льет  себе  прощелыга  и  любитель  бокса.  И  жалеет! А  остановить  или  убрать  бутылку  что-то  не  позволяет. Правила  приличия,  что  ли? Эмиль  Антонович  подавил  в  себе  неприятие  момента  и  добавил  к  ска-занному: - Результат  хоть  знаешь?    
   Только  теперь  Болдин  взглянул  на  начальника  повнимательней  и  увидел  гнев  и  до-саду. Красные  пятна  еще  не  сошли  со  щек  шефа  и  глаза  бегали.  И  всё  возвращались  к  ста-кану  в  его  руке.    
   - Так  что,  он  уши  отморозил? – спросил  спокойно  энергетик,  уверенный,  что  резуль-тат,  на  который  надеялся,  не  получен. Бич  живехонек,  в  противном  случае,  слух  добежал  бы  быстро.      
   - Да  нет,  алкашей  мороз  редко  берет. Просто,  обозлился  бич  на  твою  выходку  и  растрезвонил  про  кассету.    
   - Ну-у,  мало  ли  что  и  кто  болтает!  Да  еще  пьяный, -  опять  легко  отмахнулся  Болдин  и  по  примеру  хозяина  глянул  на  свой  стакан. – Где  ты  берешь  его? Ни  в  одном  магазине  области  нету,  кругом  азербайджанский  клоповник. Может,  у  тебя  мало  осталось,  а  я  лакаю?  Так  ты  скажи. Кто  тебе  возит? 
   - Секрет  фирмы, -  небрежно  уронил  Эмиль  Антонович, не  показывая,  что  польщен  завистью. Вот,  пожалуй, единственное,  что  все  при  себе  имели,  -  зависть. И  широко  пользо-вались. – А  относительно  кассеты  болтают  уже  и  трезвые. Смакуют  подробности, будто  тол-пой  стояли  рядом  с  нами  и  слушали  суждения,  о  совести  и  справедливости  толкуют. И  это  результат  твоей  работы  кулаком. Хорошо,  Сергею  удалось  изъять  у  бича  кассету  и  сжечь.       
   - Не  знаю,  с  чего  ты  на  меня  напустился. Раньше  ты  не  возражал  против  воспита-тельной  работы, - сначала  вроде  бы  стушевался  Болдин,  но  тут  же  перешел  в  наступление. – А  вообще,  касатик,  мне  не  нравятся  упреки  не  по  адресу. Я  к  этому  делу  ни  рылом  ни  боком…      
   - Ладно,  он  бич,  не  алкаш,  а  мы  этого  не  учли. При  нем  осталось  уважение  к  себе  и  немного  ума, - поспешно  перебил  энергетика  Поляков,  косвенно  возлагая  и  на  себя  толику  вины. – Теперь  надо  быстренько  вывезти  его  из  поселка.  Тихо  и  надежно  спровадить  и  спрятать  подальше  на  материк. Следователь  становится  агрессивным,  а  надавить  на  него  напрямую  нельзя. Да  и  первый,  чувствую,  катит  бочонок  на  наш  поселок.  Так  что,  возможен  суд. А  Сазонов – единственный  свидетель,  который  что-то  знает.       
   Тут  ввалились  сразу  два  друга: Юрьев  и  Найдёнов.  Потирая  руки  и  вожделенно  лы-бясь,  сразу  двинулись  к  водке,  которую  Поляков  теперь  уже  озаботился  выставить  из  холо-дильника.   
   - Ну  что,  какие  новости  сороки  носят? -  поинтересовался  Юрьев,  приняв  под  галстук  и  закусывая  сыром  со  слезой,  тогда  как  прочие  сотворяли  на  французской  булке  бутербро-ды  из  рдяной  икры  горбуши  и  сливочного  масла,  и  имели  на  ответ  время.      
   - Да  вот, шеф  велит  бича  Сквалыгу  снять  с  довольствия  поселка,  и  выдворить,  как  персону  нон-грата,  вон  и  дальше,  аж  на  самый  материк. Раззвонил,  касатик, по  всему  свету,  что  ты  поил  его  и  похмелял  до  полного  восторга  в  глубине  души,  а  он  по  дружбе  презен-товал,  то  бишь  подарил  тебе  большой  секрет  отечества. Молва  ходит,  ты  тем  секретом  не  схотел  воспользоваться, а  потому  просил  уничтожить  улику, -  повествовал  Болдин,  весело  оглядывая  подельников. – Так  или  не  так?  Кстати,  шеф!  Кому  задание  выполнять? Надеюсь,  не  мне  и  за  казенный  счет!   
   Он  прикидывал,  что  Поляков  поступит  от  противного. И  не  ошибся.   
   У  начальника   экспедиции  не  было  другого  варианта,  то  есть  иных  людей. И  он  по-чесал  свой  благородный  нос.      
   - Ай,  пройдоха!  Знаешь  ведь,  что  корме  тебя  некого  оторвать  от  творческой  работы. Ты  и  поедешь  исправлять  дефект. Отвезешь  и  усадишь  в  самолет, дашь  на  дорогу  денег  и  снабдишь  поллитровкой,  чтобы  не  вздумал  просохнуть, А  что  касается  финансового  обеспе-чения…      
   Тут  начальник  экспедиции   глянул  на  Найдёнова.    
   Главный  инженер  покорно  достал  из  внутреннего  кармана   пиджака  и  бросил  на  стол   три  пачки  полусотенных  купюр.      
    - Ого! – восхитился  Юрьев,  ту  же  догадываясь,  для  чего  назначены  деньги. – Состоя-ние!  Кому  это  столько?  Вдовице?
   - По  пачке  вам, тебе  и  Болдину. Плата за  страх  и  молчание. – Эмиль  Антонович  гля-нул  на  них  по  очереди  и  со  вниманием. – Остальные,  ты  правильно  отметил, вдове  на  про-корм   ребенка. Из  них  вы  возьмете  бичу  на  дорогу  и  антураж. Чтобы  не  выбросили  из  са-молета  за  непотребный  вид.      
   Болдин  зарделся  и  поймал  хмурый  взгляд  главного  инженера.
   - Витя! За  кого  ты  меня  держишь?! Ты  мне  суешь  эти  паршивые  пять  кусков…Я  столько  стою?!   
   Голос  его  опустился  до  шепота,  а  глаза  налились  гневом.      
   - Тебе  мало? – тут  же  влез  Поляков,  настороженно  и  с  иронией  следя  за  развитием  обстоятельства  и  понимая  причину  возбуждения  оппонента.  Не  сумма  денег  его  возмутила,  а  иные  причины.   
   И  тот  пояснил:      
   - Да,  мало!  Хочу  стать  миллионером.  Давай  пять  лимонов! Не  хрен  мелочиться,  если  уж  мерить  деньгами  дружбу!   
   Теперь  он  почти  кричал  и  беспомощно  метался  колючим  взглядом  по  лицам  на-персников  и  не  находил  глаз. Он  твердо  знал,  что  деньги  брать  нельзя.  Он  их  любил  и  втайне  боготворил,  но   сейчас  они  опасны  для  престижа.  Да  и  дружбе  тогда  конец,  если  их  отношения  можно  назвать  дружескими.    
   Эмиль  Антонович  все-таки  показал  хитренькие  карие  глазки  и  кивнул.   
   - С  тобой  всё  ясно,  ты  не  получишь  бакшиша. Больно  жаден. А  ты,  Сергей  Павло-вич? Тоже  отвергаешь  благодарность,  выраженную  в  рублях?      
   - Ежу  понятно! На  хрена  мне  столько  денег?  Каждый  день  считать,  насколько  руб-ликов  убавилось? – Он  тоже  понимал,  что  можно  сильно  замазаться,  приняв  пяток  кусков. И  с  ухмылкой  растерянности  ткнул  в  них  руку. – На  пропой  их! На  год  должно  хватить,  даже  кагалой  употребляя.
   - Тогда  вернём  их  Виктору,  -  констатировал  Поляков,  убирая  деньги  в  секретер. -  Примите  мои  комплименты.  Вы  верные  друзья. И  вернёмся  к  нашим  баранам. Итак,  Василий  Петрович, твоя  задача  спровадить  Сазонова  в  Магадан  и  дальше. Завтра  по  утру  раненько.         
   - Лучше  поздно  вечером, -  возразил  остывший  Болдин  и,  нарвавшись  на  недоумение  шефа, пояснил: - Одеть  прилично  надо? И  глянуть  бы  в  паспорт. На  розыск  подавать  едва  ли  станут, но  если  там  прописываться  станет, здесь  невыписанный, то  запросик  сделают  сюда. А  нам  это  надо? Не  нужен  лишний  интерес! Логично?   
   - Более  чем, - потер  подбородок  начальник,  расхаживающий  по  дома-шнему  кабинету. – Тогда  еще  вот  что. Глянь  в  кадрах,  нет  ли  кого  на  прописку  иль  выписку. Неплохо  бы  вкупе  Сазонова  в  паспортном  столе  оформить. Как  бы  случаем. Подобрать  на  складе  одежку. Костюм  геолога,  обувку,  меховой  реглан  пожертвуем,  потом  спишем. Шапку  надо  купить  или  кто  свою  старую,  но  приличную  отдаст. Денег  на  дорогу  рублей  триста-пятьсот. Бутылку – обязательно,  чтобы  бич  вспоминал  нас  не  лихим  словом. Проклятий  надо  остерегаться. Проводишь  до  самого  трапа,  а  еще  лучше,  в  самолет  сопроводишь  и  усадишь  в  кресло. И  чтоб,  как  лучшего  друга!… Облобызаешь  и  дождешься  взлета. Нам  нужна  полная  уверенность,  что  бич -  с  плеч  долой. 
   И  смахнул  с  плеча  то  ли  пылинку,  то  ли  былинку  и  облегченно  продыхнул.       
   Болдин  тоже  вздохнул  полной  грудью  и  приказал  жестом  главному  инженеру  рас-кошелиться  на  расходы. И  в  предвкушении  славной  командировки  в  Магадан,  где  имелась  у  него  зазноба,  налил  себе  выпить.  И  закусывая,  проронил,  имея  ввиду  бича.    
   - А  перышко  ему  в  тощий  зад!   
   На  том  и  порешили. 
   И через  день  ханыгу  колымского  напоили  и  накормили,  экипировали  в  новые  шмот-ки,  усадили  в  «уазик»  главного  инженера  и  увезли  в  аэропорт. И  Болдин  всё  исполнил  по  наказу  шефа.      
   Полупьяный  Сквалыга,  правда,  кричал  уже  с  трапа,  сообразив,  что  в  изгоне,  всякую  ерунду  и  грозил  карами,  молол  про  кассету,  но Болдин,  пребывающий  в  экзотической  эйфо-рии,  обнимающий  бича,  а  мысленно  и  пассию,  не  вникал. Он  проводил  ханыгу  до  кресла  и  привязал  ремнем  с  напутствием:       
   - Будь  паинькой,  Ваня!   
   И,  уходя,  не  забыл  снабдить  бутылкой  на  дорожку,  сунул  в  карман  новенького  рег-лана,  а  стюардессе  у  трапа  галантно  вручил  шоколадку.   
   - Адью,  киса!  Привет  Москве  от  Магадана!            

                ___________________   19   ____________________

   Рапортовать, докладывать  о  достижениях, не  мало  привирая, - любимая  работа  чинод-рала.  Итог: премия,  довольная  улыбка  вышнего начальства,  одобрение  с  пришлепкой  по  пле-чу,  и  повышение  по  службе. И  это,  как  самая  малость.  Еще, - на  душе  внутреннее  довольст-во  и  ухмылка  самодовольства  на  ряжке  мазурика.
   А  потому  секретные  данные,  по  содержанию  трёх  кило  серебра  и  двенадцати  грам-мов  червонного  золота  на  тонну  породы, ошеломили  Москву  и  даже  седой  Кремль.   
   Страну  потиху  разворовывали,  раздаривали  и  пропивали  с  таким  размахом  широкой  славянской  души,  что  никакого  белого,  черного  и  натурального  золота  не  хватало  на  по-крытие  крутых  расходов. И  потому  беспрерывно  тревожили  Колыму  и  всякий  народ,  за  ней  приглядывающий,  но  особенно  часто  беспокоили  прямых  добытчиков  вечного  металла,  и  в  их  числе  начальника  экспедиции  Полякова. Даже  лично  Косыгин  требовал  доложить  и  уско-рить.      
   И  на  этой  почве  Гусеву  и  Полякову,  типам  совершенно  разным  по  характеру  и  об-личью,  приходилось  друг  друга  терпеть  и  лелеять.   
   Большой  и  рыжий,  плешивый,  с  лошадиным  лицом,  сорокасемилетний  Гусев  Федор Петрович,  натуру  имел  хамскую. Естественно,  он  не  родился  душевным  уродом, таким  вос-питали  родители,  улица  и  комсомол, а  потом  и партия,  где  двойной  стандарт  мышления  был  стержнем, а  истина  именовалась  ложью. Подъем  по  лестнице  номенклатуры  довели  до  фили-гранности  понятия  о  службе  вертикали  власти  и  свели  на  нет  задатки  совести  в  генах. Сам  секретарь  райкома  никогда  не  задумывался  о  нюансах  жизни,  считал  себя  открытым  и  пря-мым,  даже  демократичным,  что среди   командиров  среднего  звена  хозяйства  почиталось  хо-рошим  знаком. Уже  после  знакомства  они  перешли  на  «ты»,  хотя  Эмиль  Антонович  попро-бовал  держать  дистанцию  в  общении. Но  Гусев  все  посягновения  отверг.   
   - Ты  мне  Ваньку  не  валяй, каналья! -  заявил  он,  отметая  потуги. Вечером  сидели  они  вдвоём  в  райкомовском  кабинете,  толковали  о  делах  и  пили  кофе  с  коньяком,  перейдя  по-степенно  к  коньяку  без  кофе. – Нам  работать  вместе  и  долго,  как  кухарке  и  министру.  По-тому  не  выпендривайся,  а  люби  меня  как  родную  партию,  если  не  телом,  так  душой. Ты  мне -  я  тебе!  На  том  стояла  и  стоять  будет  жизнь  управленческого  аппарата. Без  взаимопо-мощи  нам  невозможно отчитаться  в  достижениях  брехни. Ты  это  понимаешь?! Обязательно  найдется  подлец,  который  захочет  подсыпать  соли  тебе  или  мне  в  интимное  место. Я  лично,  вторых  секретарей  меняю  как  потные  носки. Пускай  едет  в   Магадан  на  повышение,  в  Москву  на  обучение,  забирается  в  политбюро  или  лезет  к  черту  за  пазуху,  но  не  путается  у  меня  под  ногами! Я  тут  хозяин! Район  маленький,  но  он  мой! Ты  тоже,  Миля,  пригляды-вайся  к  своим,  а  то  сожрут  без  соли!   
   -  Меня  не  съедят, - самоуверенно  возразил  Поляков. -  У  них  не  хватит  извили  в  че-репной  коробке  тащить  мою  работу.      
   - Ну  и  дурак,  когда  мнишь  себя  высоко!  Учиться  у  жизни  надо  всегда! Работу  твою  делать  ума  у  них  нет,  тут  ты  прав,  а  вот  в  карман  тебе  наложить  экскрементов,  тут  ты  уволь,  охотники  найдутся. Да  и  работу  потянут,  если  прикажет  партия, - раздухарился  пер-вый  секретарь,  лишь  отчасти  вникая  в  смысл  невольной  дискуссии. Ему  важно  было  дока-зать  своё.   
   - Лебедь  раком  щуку  тянет  в  реку,  а  что  толку? Он  любит  небо,  а  в  воде  щука  хо-зяйка!
   Опять  выступил  поперек  Эмиль  Антонович,  но  тут  же  был  оглушен  басом  Гусева. 
   - Вот  что,  Миля!  Выступать  в  роли  диссидента  ты  можешь  всегда,  но  в  другом  месте  и  не  при  мне! Точка! У  нас  в  районе  делают  то,  что  прикажу  я,  в  лице  партии,   или  она -  в  моём  лице!  И  даже  сверх  того,  чтоб  выслужиться,  каналья!  -  И  не  выдержал,  наце-пил  на  губы  усмешку.  Уж  больно  хороший  экспромт  получился.
   Но  начальник  золотой  горки  не  сник,  не  сдался,  не  утух. 
   - Уж  больно  ты  грозен, как  я  погляжу! Сравнил  себя  с отцом  народов! А  ты  всего-навсего, пастух  таёжных  комаров! - воскликнул пьяненький  Поляков  и  по  воробьиному  выпя-тил  грудь. Но  партийный  секретарь  сунул  под  нос  ему  огромный  и  волосатый,  рыжий  кулак - аргумент,  едва  ли  отразимый  характером  интеллигента.   
   - А вот, видел?! - вопросил Гусев, разглядывая  геолога  усмешливым  взгля-дом  и  под-бираясь  другой  рукой  к  его   галстуку. – Один  раз  врежу  по  морденции  или  возьму  в  лапу  мошонку,  и  ты  согласишься  с  любой  моей  установкой.  А  не  только  с  партийной  догмой. Пойми,  дурачок!  Сила  солому  ломит!  Ну?!      
   Эмиль  Антонович  вздохнул  с  горечью  и  сдался. Он  с  детства  не  терпел  побоев,  хотя  колотили  его  мальчишки  родного  и  соседского  двора,  а  не  мама  и  папа.    
   Счет  обид  стал  в  пользу  партии  и  Поляков  о  том  помнил  долго. Но  когда  их  вза-имные  связи  окрепли  и  они  стали  необходимы  друг  другу  без  всяких  условий,  начальнику  экспедиции  представился  случай  сквитаться.      
   Правда,  Федор  Петрович  сам  дал  повод  внушению,  зачем-то  повернул  разговор   на  щекотливую  и  даже  очень  неприятную  Полякову  тему. Они  сидели  теперь  в  домашнем  ка-бинете  Гусева,  под  сурдинку  выпивали,  и  хозяин,  от  великой  ли  наглости  или  нетрезвости  вопросил:    
   - Миля! Удивляюсь  я  на  тебя!  Почему  ты  не  едешь  в  Израиль?! Все  торопятся  и  жгут  бумаги  для  побега,  а  ты  сидишь,  как  годовалый  мальчик   на  горшке!      
   Федор  Петрович  Гусев  блажено  улыбался,  вытянувшись  в  кресле, меж  пальцев  дер-жал  бокал  с  домашней  настойкой  из  рябины,  жимолости  и  морошки,  какую  чудно  готовила  его  супруга,  щурясь, подымливал  сигаретой,  и  чувствовал  себя  представителем  высшей  расы. Так  расценивал  его  Поляков.    
   И  ответил  спокойно,  лишь  слегка  пожав  плечами  и  к  концу  тирады  немного  распа-лился.    
   - Ты  прав,  Федя,  мне  не  может  быть  хорошо  здесь, в  противном  случае,  ты  не  задал  бы  такой…романтический   вопрос. К  тому  же,  я  идиот. Я  не  знаю  языка  своего  народа, Фе-дя! Ты  хоть  говорить  на  своем  языке   чуточку  навострился  и  даже  полуграмотно  писать,  а  я  попал  впросак!  -  И  виновато  развел  руками. Он  тоже  восседал  в  кресле  в  полуоборот  к  хозяину, тоже  держал  в  руке  бокал  с  выпивкой  и  смотрел  перед  собой,  чуть  смежив  веки,  дабы  припрятать  смех  над  дураком. – Верно,  я  не  знаю  беззаботности, блаженства  бытия  и  относительной  свободы,  хотя  иногда  бываю  счастлив  в  работе. Но  только  в  работе,  Федя! Поверь,  такое  грустно  сознавать, но  куда  деваться  от  фактов?  Куда  мне  ехать  и  зачем? Ме-нять  эти  чувства  души  при  жизни  на  Севере,  на  те  же  чувства,  но  прожаренные  на  солнце  страны  обетованной?!  Нет,  Федя.  В  отличие  от  тебя,  мне  нравится  весь  громадный  Совет-ский  Союз,  от  Москвы  до  самых…этих  мест. -  Он  повел  рукой,  фигурально  представляя  страну, хлебнул  из  бокала  и  ухмыльнулся,  -  Ты  живешь, -  куда  пошлет  партия,  а  я  прикипел  сердцем  к  тутошним  местам. Парадокс?  Но  чтобы  больше  никогда  не  возвращаться  к  этой  теме  и  к  вопросу  о  взаимном  уважении, а  ты  меня  уважаешь,  как  я  понял,  запомни. Ты  работаешь  первым  секретарём  здесь  до  тех  пор, пока  я  это  терплю. Не  надо,  не  поднимай  бровей  и  не  нагружай  извилины  задачкой.  Всё  просто. Я  тут  продумал  на  досуге,  кое-что  прозондировал  и  вывел,  что  ты  -  букашка. Да, да,  Федя!  Простой  винтик  или  даже  перышко.  Тьфу - и  тебя  нету,  унесло  ветром  перемен. Ты  держишься,  покуда  не  попал  в  поле  зрения  серьезной  власти. Я  имею  в  виду  Москву. И  я  могу  помочь  им  обратить  внимание  на  твоё  существование. А  тогда… Ты  ведь  держишься  за  счет  показухи  в  докладах, а  связей  у  тебя  нет. Но  мне-то  приходиться  общаться  с  вышней  властью  почти  каждодневно. Первый  секретарь  обкома  звонит,  главк  из  Москвы  просит  сообщить  про  дела,  не  говоря  о  магадан-ском  управлении, разок  или  два  в  месяц  грозно  вопрошают  из  Кремля…А  ну,  намекну,  что  ты  мне  не  помогаешь,  а  даже  ставишь  палки…Представь,  Федя!      
   Гусев  к  той  минуте  уже  изрядно  употребил  настойки,  но  все  же  догадался  отде-латься  легкой  досадой  на  лице  и  имитацией  битья  себя  по  ланитам.   
   - Ты,  Федя,  совсем  раскис  от  наливки. Ну,  виноват  я,  пошутил  неудачно,  но  и  ты  вульгарную  подначку  от  серьезных  вещей  перестал  отличать. Я  ли  не  друг  тебе,  покуда  запряжены  в  одно  ярмо?!      
   В  тот  раз  они  будто  примирились  с  обстоятельствами  и  теперь  обща-лись  по  нака-танной  схеме. Потому  Эмиль  Антонович  запросто  позвонил  первому  секретарю  райкома  пар-тии  и  потребовал  убрать  из  поселка  следователя  Шершнёва. Он  невзлюбил  советника  на-прочь,  до  оскомины  и  боли  в  зубах. 
   - Вот  что, Фёдор  Петрович! -  сказал  он,  озабоченно  оглаживая  подглаз-ные  мешки  и  разглядывая  лицо  в  зеркале. Поляков  только  что  проснулся,  спал  плохо  и  настроение  пре-скверное. Потому  церемонию  не  соблюл. – Прикажи-ка  отозвать  от  меня  следователя  проку-ратуры,  поднатужься. Что  ему  здесь  делать? Человек  пропал,  а  снег  покрыл  останки. Что  можно  сыскать? А  советник  копает,  собирает  слухи. Кому  это  нужно? Тебе?  Меня  оно  каса-ется,  постольку,  поскольку  в  моем  хозяйстве  случилось.
   - А  что? – удивился  Гусев,  интересующийся  поиском  охотника  довольно  детально  именно  потому,  что  случилось  то  в  хозяйстве  супротивника  и  приятеля. – Возникли  побоч-ные  вопросы?    
   - Да  нет,  у  меня  личное.  На  почве  общения  заимел  зуб  на  него  с  дуплом  и  не  тер-плю  визуально, -  вздохнул  в  трубку  Поляков. – Тошнит  от  одного  вида  этого  толстопузика.   
   - Ну,  Миля,  ты  даешь  стране  породы! -  протянул  Гусев,  похохатывая  на  другом  конце  провода. – Мы  под  твои  вкусы  уже  должны  подбирать  кадры  района! Это  ты  уже  наглеешь  и  не  хочешь  потерпеть. Ты  знаешь,  как  в  Библии  сказано?  Вот-вот:  он  терпел  и  нам  велел. Это  я  тебе  так,  чтобы  матом  не  покрыть,  а  только  писанием. Темнишь  ты  что-то! Чего  это  там  твой  следователь  обнаружил такого непристойно-интересненького,  что  ты  в  муку  голым  задом  присел?  Ах,  ты  не  знаешь,  зачем  в  муку  садятся  в  анекдотах?!  Так  спроси  у  умных  людей…Вот,  вот,  отпечатки  причинного  места  потомкам  оставить!…Так  все  же,  что  стряслось?      
   - Да  чепуха! – побито продыхнул  в  трубку  начальник  экспедиции,  чем доставил  не  малое  удовольствие  наперснику. -  Мерзопакостный  слушок  пополз  по  поселку, а  на  веру  его  принять  нельзя. Будто  мой  главный  убил  Алёхина  в  ссоре. Но  раскинем  извилинами  и  что  получим?!   Допустим,  что  слухи  верны. А  как  доказать? Тела  не  нашли,  снег  до  весны  не  даст  искать. Конечно,  я  не  собираюсь  сворачивать  поиски,  пока  есть  хотя  бы  гран  надежды,  но…Версия  о  преднамеренном  убийстве  меня  забавляет. Сравни:  главный  инженер  под  два  метра  ростом,  сто  десять  кило  весом,  а  этот Алёхин  плюгавенький,  кругом  -  ниже  среднего. Ну  на  кой  черт  Найдёнову  стрелять  из  ружья,  когда  он  кулаком   способен  установить  лю-бой  консенсус?  Просто,  надежно  и  по-русски.      
   - А  кто  сказал,  что  стрелял  он? С  чего  слух  вышел? -  поинтересовался  Гусев,  вы-слушав  тираду  оппонента  и  раздумывая, уступать  или  нет  в  просьбе-требовании  хозяина  золотой  сопки.   
   Всякие  осложнения  в  жизни  наперсника  его  радовали. Но  не  будет  ли  и  ему,  Гусеву,  оттого  подвоха?    
   - Так  я  и  говорю. Он  бы  кулаком  приложился,  а  этим  предметом  убить  нельзя. Так  что,  сделай  ты  милость  и  забери  с  глаз  моих  это  пузо. Он  терроризирует  моих  людей. У  них  уже  глаза  залезают  на  лбы  как  у  быков  на  корриде,  когда  видят  его  пухлое  от  голода  тела. А  если  бузу  заварят  и  устроят  сидячий  бунт  у  входа  в  штольню? Тебе  такой  пирог  нужен?!   
   Пожалуй,  вовремя  выскочило  у  него  насчет  заварушки. Тут  не  грибы  собирать  и  кушать,  а  иметь  бледный  вид  на  широком  ковре  у  начальства!      
   Эмиль  Антонович  похвалили  себя  за  изобретательность  в  пикировке  фактами  и  ар-гументами,  в  то  время  как  Гусев  всё  еще  думал. Хотелось  помучить  злопакостника  неопре-деленностью, но  вот  намёк  насчет  катавасии  у  разведчиков  золота   его  смутил. Всякое  недо-вольство  трудящихся  масс,  в  конечном  итоге  направляется  в  нужное  русло  не  только  исто-рией,  но  и  номенклатурой. А  если  Поляков  сумеет  направить  недовольство  против  него  лично?      
   - Хорошо,  Миля,  я  подготовлю  почву. Потерпи  денек  или  два,  обходи  его  покуда  стороной. Ну,  пускай  шахтеры  его  напоят. Вот  тогда  у  меня  будет  хороший  повод  вставить фитиль  в  его  изумительный  зад,  -  нехотя  сдался  Гусев.       
   - Идейку  я,  конечно,  подкину  народу, но  водки  столько  мы  тут  не  найдем.  Так  что,  прикажи  подкинуть. Да  и  с  делом  не  тяни. Мне  надо  спокойно  работать  на  план. Конец  году  скоро,  и  я  не  собираюсь  ставить  под  сомнение  работу  вверенного  мне  коллектива! -  начав  с  игривой  ехидцей,  Поляков  закончил  жестким  резюме.   
   - Я  же  сказал, подержись  немного, -  посуровел  голосом  и  Гусев,  недово-льный  егоз-ливостью  собеседника. -  Вызову  прокурора,  обсудим  с  ним  ситуацию. Если  что,  заменим  тебе  следователя.  Пришлем  приятного   характером  и  рылом  и  ты  будешь  молиться  на  него,  каналья!         
          
                ___________________   20   ___________________

   Наталья  Сергеевна  Полякова,  супруга  начальника  экспедиции  и  директриса  местной  восьмилетки,  не  сторонилась  общественной  работы,  обожала  быть  центром  внимания  и  по-тому  нисколько  не  воспротивилась  миссии  собрать  для  Алёхиной  некоторую  сумму   вспо-моществования.   
   Поручая  ей  это,  муж  присовокупил  сверток.   
   - Тут  уже  кое-что  собрали  в  управлении,  как  видишь,  переслали  из  Магадана,  но  вручить  бы  вкупе  с  теми,  что  соберет  твоя  общественность  среди  поселковых  людей.   
   Супруга  развернула  газетину,  и,  увидев  прессик  полусотенных  купюр,  удивилась.
   - Но  тут  тысяч  пять?!   И  все  крупными! – И  с  нескрываемым  возму-щением  устави-лась  на  сильную  половину.  – Вы  что-то  темните,  мальчики. Шушукаетесь. Я  уже  давно  при-метила  за  вами  такой  грешок. Сначала  подумала,  вы  собираетесь  устроить  групповое  изна-силование,  но  скоро  поняла,  что  замышляете  что-то  другое. На  доброе  дело  вы  не  способ-ны. Так  что  случилось,  Миля?!         
   Эмиль  Антонович  заюлил  глазами, ткнулся  в  стеллажи,  стал  высма-тривать  какую-то  книгу. Извлекая  томик  Гиляровского,  нехотя  пояснил:   
   - Понимаешь, Наташа,  мне  пришлось  сообщить  о  пропаже  Алехина  в  район  и  в  об-ласть. А  так  как  прошло  уже  порядочно  времени,  то  многие  из  нас  решили,  что  охотник  затерялся  навсегда. Потому  и  собрали  товарищи  побольше,  чтоб  поддержать  вдову  не  только  словом. Положение,  сама  видишь, не  из  приятных. И  вам  надо  пройтись  по  поселку. Женщина  всегда  поймет  женщину,  а  мужику  перед  ею  труднее  отделаться  малой  суммой.    
   - Ах, мальчики,  мальчики,  плохие  вы  конспираторы! – возгласила  Наталья  Сергеевна, садясь  в  кресло, забрасывая  ногу  за  ногу, и  скрывая  тут  же  белизну  икр  от  алчных  глаз  мужа  полой  халата.  Миля  любил  интимные  утехи  и  мало  когда  пропускал  возможность  заняться  святым  делом. Он  и  теперь  с  трудом  погасил  желание  исполнить  гражданский  долг.  А  жена  продолжала: - Ладненько,  мне  сунул  ты  эти  злосчастные  деньги. А  отдай  кому  другому  или  прямо  Алёхиной!? Слухи  идут,  будто  Виктор  застрелил  инженера  и  бросил  в  шурф. Я  поражалась  людской  неразборчивой  молве,  но  теперь  верю  злому  шепотку.  Чьи  это  деньги?  Виктора?   
   - Ради  бога,  Наташа,  говори  тише.  А  деньги, можно  и  так  сказать,  уступая  твоей  настойчивости. Но  это  будет  означать,  что  я  признал,  сказанное  тобой. А  этого  признавать  нельзя, Наташа!  Даже  наедине  с  собой,  нельзя!  - Эмиль  Антонович  смотрел  на  жену  без  заискивания,  но  с  тем  особым  напряжением,  за  каким  кроется  надежда. Он  просил  понима-ния  и  поддержки.      
   Наталья  Сергеевна  посидела  немного  в  молчании,  обдумывая  и  сокру-шаясь  прав-дой,  по-бабьи  прижаливая  молодые  жизни  охотников. Но  ей  не  пришло  в  голову  осудить  мужиков  за  замысленное  и  уже  содеянное,  она  сразу  приняла  их  сторону,  понимая,  что  Алёхина  не  вернуть,  а  Найдёнову  можно  сломать  жизнь. Помочь  вдове – лучший  выход.      
   Закон  она  не  брала  в  расчет,  как  и  все  прочие  в  номенклатуре,  пропуская  его  сквозь  призму  своего  видения. Увы,  но  давно  минули  времена,  когда  только  один  стоял  над  Законом,  а  все  прочие,  без  исключения,  жили,  повинуясь,  Закону.   
   Теперь  же:  сначала  выгода,  а  потом  Закон.  Парадоксально,  но  когда  умер  тот,  кто  стоял  над  Законом,  его  нашли  почти  нищим.  Он  не  копил  ни  себе,  ни  внукам!  И  имя  его  затоптала  в  грязь  самодержавная  номенклатура,  не  желая  подобной,  почти  спартанской  жизни.   
   - Ладненько, -  наконец  проронила  Наталья  Сергеевна,  резко  поднимаясь  на  ноги  и  выписывая  круги  вокруг  столика  и  мужа,  торчащего  столбом  подле. Ходить  в  волнении  она  перехватила  у  супруга. – Я  помогу  вам. Эти  деньги  надо  разменять  на  мелкие.  Большую  часть. Чтобы  не  явно  бросалось  в  глаза,  что  они  из  одних  рук. И  вручить  Алёхиной  в  два  или  в  три  приёма. Но  вы  не  торопитесь?  Возможно,  я  не  права,  а  слухи – только  слухи  и  жертва  деньгами  не  нужна?      
   Она  указала  глазами  на  груду  купюр.      
   - Мы  не  торопимся. В  самый  раз  проявить  чуткость  и  она  должна  исходить  от  женщин. Иди  и  делай  своё  дело, -  сказал  Поляков,  не  замечая,  что  сквернословит.      
   - Хорошо, миленький. – Наталья  Сергеевна  потускнела  лицом, теряя  пос-леднюю  на-дежду  на  благополучный  исход  истории  с  охотой. – Я  пойду.  А  вот  Алёхина  всё  же  жалко.      
   - Не  говори  банальностей. Жалко  всех,  но  стенаниями  делу  не  поможешь. Не  дави  из  меня  слез  и  побереги  свои, -  пробурчал  Эмиль  Антонович,  кривясь  от  недовольства  и  по-нимая,  что  играет.      
   Он  хлопнул  себя  по  ляжке. «Позёр!  Привык  играть  и  не  стесняется  жены!»         
   Наталья  Сергеевна  шариком  выкатилась  из  коттеджа.      
   Много  раз  за  два  или  три  дня,   она  заходила  в  магазины  и  покупала  всякую  ме-лочь,  получая  сдачу  с  крупных  дензнаков,  разменивала  из  своих  и  занимала  у  подруг,  вы-прашивая  купюры  меньше  полусотенных,  посещала  семьи  геологов  и  просила  о  помощи  растерянной  душой  Алёхиной. Денег  Полякова  собрала  около  трех  тысяч  и,  приложив  из  выданных  мужем  почти  половину,  пошла  к  вдове.    
   Анна  Васильевна  жила  в  вагончике  о  двух  комнатах.  Алехин -  инженер  из  рядовых  и  отдельным  коттеджем  снабжен  покамест  не  был. В  маленькой  спала  сама  с  дочуркой,  а  в  большой,  на  восемь  квадратов  жилплощади,  распростерлась  гостиная  и  столовая,  и  еще  спальня  с  супружеским  ложем  на  широкой  кровати,  сверкающей  никелем,  с  пуховым  одея-лом  и  периной  из  пуха,  пирамидой  подушек,  из  семи  штук.  Кухонька  ютилась  в  тамбурке.      
   Жену  начальника  экспедиции  Алёхина  провела  в  залу,  усадила  на  стул  у  столика  с  белой  скатеркой,  поставила  на  стеклянное  блюдо  брусничный  морс  в  хрустальном  кувшине  и  хрустальный  стакан. Они  жили  здесь  хорошо  с  мужем,  в  достатке,  а  хрусталь  был  в  моде.
   Еще  хозяйка  принесла  из  другой  комнатки  спящую  дочь,  уложила  на  кровать,  а  са-ма  села  подле  гостьи  и  уставилась  с  вопрошением,  сдавив  горло  себе  рукой.
   В  своеобразном  фигваме  тесно,  но  чистенько,  беленько  от  покрывала  на  кровати  и  занавесок  на  окне.       
   - Вы  извините,  дорогая  Анна  Васильевна, за  вторжение, -  вкрадчиво  и  издалека  при-ступила  к  делу  общественница, расстегивая  на  груди  котиковую  дошку  и  летучим  движени-ем  пальцев  поправляя  у  виска  каштановый  локон. – Я  пришла  к  вам  как  женщина  к  жен-щине. – Прижала  руки  к  груди. -  Не  могла  не  прийти. Я  пришла  вас  убедить,  дорогая  Анна  Васильевна, верьте  сердцу! Верьте  и  надейтесь,  дорогая  вы  наша,  милая  женщина! Отбросьте  напрочь  слухи  и  домыслы  и  верьте  в  лучшее! Наша  общественность  поручила  мне  выразить  сочувствие  в  постигшей  беде. Выразить  сочувствие  и  приободрить. У  вас  такая  прелестная  крошка,  вы  кормите  её  грудью. Вам  нельзя  волноваться,  расстраиваться. Надо  беречь  себя. Поверьте  мне,  старшей  годами  и  опытом,  всё  образуется! Какое  прекрасное  слово  в  своё  время  нашел  Лев  Николаевич!  Образуется! Оно  дает  надежду  и  другое  дыхание! К  вам  вер-нется  Петр  Иванович,  и  непременно  вернётся  в  дом  покой  и  счастье!  Ходите!  Ходите  на  люди,  в  кино,  на  природу,  дышите!  Вам  необходимо  общение! Нельзя  замыкаться  в  себе,  держать  тяжесть  на  сердце.      
    Наталья  Сергеевна  вещала  неторопливо  и  плавно,  сама  успокоенная  журчащей  и  будто  от  сердца  сливаемой  речью,  глядела  на  Анну  Васильевну  со  слезой  жалости  и  уми-ления,  и  часто  трогала  кончик  своего  прямого  носика  кружевным  надушенным  платком,  заглушая  явственный  запах  присутствия  дитя. Она  не  давала  Алёхиной  вставить  слово  или  поперечить  жестом,  - против  убийственной  елейности  вдова  не  устояла  и  разрыдалась.      
   Ей  еще  пуще  стало  жаль  себя  и  дочь-сиротку,  пропавшего  мужа  и  всё  сгибшее,  что  утратилось  вместе  с  ним:  семья  и  счастье,  привычный  и  простой  круг  жизни.    
   Вдова  безутешно  плакала,  уронив  рыжую  голову  на  руки,  и  Полякова  поняла,  что  переборщила,  надавив  на  чувство. Всё  надо  делать  в  меру.
   Но  прежде  чем  исправлять  ошибку,  она  попила  морсу. Одета  в  шубу,  а  в  вагончике  жарко  натоплено.       
   - Да  полно  вам  убиваться,  голубушка! Не  надо  отчаиваться. Всё  будет  хорошо. В  нашей  бабьей  жизни  ведь  не  бывает  сплошной  ясности  и  счастья. А  пока  мы  собрали  вам  денег.  Примите  от  лица  общественности  скромную  помощь. Вам  трудно  сейчас,  а  кто  по-может,  если  не  сослуживцы,  соседи,  близкие  вам  люди?      
   Директриса  выложила  из  сумочки  сверток  из  газетины  с  деньгами,  сдвинула  к  окну,  накрыв  уголком  скатерки. Затем  уже  принялась  утешать  Алёхину,  не  касаясь  почти  пальца-ми,  гладить  мелкие  кудряшки  вдовицы  и  что-то  приговаривать,  и  смотреть  на  графин  с  морсом,  играющий  в  лучах  зимнего  солнца  цветом  зловещего  пурпура.      
   «Ах,  какая  корявая  и  нескладная! И  где  только  раскопал  её…охотник? Ни  капельки  вкуса  у  человека», - думала  Полякова  походя,  припоминая  черты  молоденького  инженер-механика,  забывая,  что  толково  украшенный  пенёк  тоже  смотрится  бесподобно,  и  холодея  при  мысли,  что  еще  не  раз  предстоит  посетить  эту  келью  отшельницы  поневоле.      
   С  большим  трудом  она  малость  успокоила  Алёхину  и  поторопилась  уйти.       
   «Нет, -  сказала  себе  решительно  Полякова,  осторожно  спускаясь  с  порожек, - в  дру-гой  раз  я  пошлю  сюда  Найдёнову. Пусть  отработает  грехи  муженька!»   
   Эмилю  Антоновичу  после  заявила:      
   - Всё,  Милёнок!  Свою  часть  работы  я  исполнила.  Я  женщина,  и  меня  нельзя  под-вергать  нервным  нагрузкам. Пойми,  это  трудно,  невозможно  играть  в  сочувствие,  зная,  что  лжешь. Жизнь  не  театр!      
   - Да  брось  ты, -  уронил  Поляков  с  грустью  и,  взяв  её  руку,  поцеловал. – Играют  все  и  постоянно,  и,  разве  что,  простому  люду  не  до  неё. Но  всё  равно  спасибо  тебе.  Я  не  за-буду  услуги.  Пойми,  я  не  мог  поступить  иначе. Нельзя  было  привлекать  посторонних  людей.      
   - Вы  всё  можете, -  заметила  холодно  слабая половина. – Когда  вам  выгодно. А  когда  трудно – трусите.      
   - Согласен,  Наташенька. Мы  под  самое  горло  наполнены  страхом. Представь,  недавно  Сазонов,  этот  недоносок  и  алкаш,  тупица  и  недоучка  презрительно  обозвал  меня  израильским  казаком,  а  я  не  посмел  поставить  его  на  место  словом,  не  говоря  о  физическом  воздействии. Я  думал  о  последствиях! Разве  это  жизнь?!      
   Алёхина  же, оставшись  одна  и  слегка  успокоившись,  выгребла  из  глаз  кулачком  слезы  и  заглянула  в  сверток.       
   Как  большинство  женщин,  она  любила  тряпки  и  красивую  жизнь,  и  пересчитав  принесенную  помощь,  поняла,  что  местные  жмоты, только  под  большим  нажимом  обстоя-тельств, могли  собрать  такую  внушительную  сумму. И  скорее  всего,  это  откуп  злодея,  кото-рый  сгубил  её  мужа.    
   И  уронив  деньги  на  пол,  рыжая  Анечка  бросилась  головой  в  подушки  и  завыла  в  голос,  не  жалея  слёз.  И  ревела  долго,  до  полного  изнеможения  и  утешения  сном.      

                ____________________   21   ___________________

   Федор  Петрович  Гусев  вызвал  к  себе  прокурора  и,  в  ожидании,  оста-новился  у  окна. В  ладном  костюме  темного  цвета,  с  галстуком  ему  в  колер,  наполненный  злобой  к  хозяину  золотой  сопки,  сжимая  челюсти  и  напрягая  лоб,  грозно  смотрел  он  сквозь  стекла  в  белое  крошево  вьюги.      
   «Что  же  ты,  каналья  нерусская,  прёшь рогами  на  буфет?! Мнишь  себя  настолько  сильным,  что  и  я  - нипочём? Врешь,  жидовская  морда! Партия  и  не  таким  субчикам  рога  ломала, -  мысленно  угрожал  Гусев  начальнику  экспедиции. – Тебе  тоже  поспиливаем.  Да  покороче  ухватим,  чтобы  от  боли  выл!»    
   И  на  вошедшего  прокурора  взгляд  вскинул  уже  не  отягощенный  доса-дой,  а  до-вольный  решенной  задачкой. Теперь  он  знал  что  делать  и  рассчи-тывал  на  помощь  от  охра-нителя  закона.    
   - Ну-ка,  садись, - скомандовал  Гусев, живо  возвращаясь  за  стол  и  указы-вая  работни-ку  юстиции  на  ближнее  место. – Доложи-ка  мне  обстановку  на  поиске  охотника  в  хозяйстве  Полякова!    
    Ефим  Семёнович  одернул  форменный  пиджак,  поправил  галстук,  вспушил  редеющий  чубчик,  сел  и,  положив  перед  собой  кожаную  папку,  почти  порожнюю,  но  взятую  для  де-лового  вида,  трусливым  взглядом  уставился  на  шефа.  И  лишь  под  понукающим  взглядом  Гусева,  обречено  вздохнул.      
   - Докладывать,  Федор Петрович,  фактически  нечего. Дело  темное  и  безнадежное. Глу-харь,  как  у  нас  говорят.       
   - Было  бы  светлое,  я  не  просил  бы  помощи  в  информации. Так  что  просвети,  будь  таким  добрым,  пожалуйста! Окажи  милость, -  сыронизировал  первый  секретарь  райкома  пар-тии,  извлекая  из  тумбы  стола  бутылку  и  пару  рюмок,  плитку  шоколада. – Коньяку  потянешь  с  товарищем  по  партии  для  бодрости  духа,  или  нос  уворотишь?         
   Коньяку  Голику  хотелось. Тем  более,  с  самим  выпить  в  приватной  об-становке. Ле-стно. Но  как?…Настроение  у  товарища  по  партии,  судя  по  всему,  ни  к  черту,  порадовать  его  нечем,  а  потому  можно  нарваться   на  невесомость  сердца,  как  после  пенделя  под  хвост  у  петуха.    
   Ефим  Семенович  от  бодрящего  отказался,  потупился  в  лак  столешницы,  где  отража-лись  две  налитые  рюмки. 
   - Рабочий  день…еще…, -  пролепетал  едва  слышно.         
   Федор Петрович  недовольно  глянул  на  прокурора.  Сравнил  с  виноватым  школяром  подле  стола  ментора,  усмехнулся  в  себе,  помягчел  и  сказал:    
   - Время  к  концу  дня  бежит, так  что  не  строй  святого. Не  будем  пьяны  на  службе.  Промочим  горло  для  разговора,  каналья!      
   - Так  я  всегда  готов  истину  поддержать!  Моя  задача! – хихикнул  Голик,  хорошо  по-нимая,  что  для  серьезного  разговора  ему  и  трех  таких  наперстков  мало  будет.  Допинг  ну-жен  для  раскованности,  для  свободы  от  страха  не  угодить,  а  такую  волю  давали  напитки  спиртосодержащие. Прокурор  проглотил  коньяк  и  стал  излагать  всё,  известное  по  делу,  при-берёгши,  впрочем,  кое-что  на  потом. – Поиски  идут,  но…снег. Вертолёты  только  зря  жгут  горючее. Люди  пашут  снег,  но  без  прилежности, без  веры  в  успех. Охотятся,  бьют  птичек,  поднятых  из  берлог  двух  медведей  уже  завалили  летчики.  Ждут  отзыва. Разуверены,  потому  как  пошел  по  посёлку  слушок.  Найдёнов  будто  случайно  убил  инженера  и  спрятал  в  шурф. И  нам  концов  не  сыскать.       
   - Так, так! Это  уже  интересно! А  ты  говоришь,  никакой  зацепки. Слух  из  ничего  не  возникает, -  заинтересованно  возглашал  Гусев,  прибирая  в  руку  бутылку. – Зацепка  должна  быть.      
   - Одна  есть, Федор  Петрович,  но…паутинка, - осторожно  и  нерешительно  проронил  Голик,  обречено  взваливая  на  себя  особый  груз.       
   - Ну  так  не  порви, аккуратненько  действуй, -  заволновался  первый  человек  в  районе  и  поманил  пальцем  посудину  Голика  для  повтора. – Старайся,  канальюшка!      
   Прокурор,  не  мешкая,  подвинул  рюмку  и, с  таинственным  видом  глядя  на  Гусева,  продолжал  излагать  приобретенную  по  телефону  новость.   
   - Есть  в  поселке  Нобль  бывший  инженер,  а  ныне  бич  и  почти  алкаш, по  кличке  Сквалыга. Поляков  заимел  на  него  зуб  с  дуплом  и,  найдя  повод,  уволил. Так  вот  этот  ха-ныжка  болтает,  будто  обладал  кассетой,  где  главный  инженер  лично  признавался,  что  убил  случайно  напарника  по  охоте.  Бич  кантовался  под  окнами  особняка  у  Полякова  в  надежде  добыть  выпивки,  а  стырил  диктофон. Зачем  и  кто  записал  разговор,  непонятно.  Тоже  загад-ка. Ведь  против  логики!    
   Прокурор  скорчил  на  физии  крайнее  удивление  и  развел  руками.   
   - Ну  это  ты  брось!  Объяснение  всем  таинствам  находят. – Гусев  осудил  взглядом  ус-лышанную  глупость,  опрокинул  в  пасть  себе  рюмку  с  коньяком  и  выгреб  из  пачки  сигарету  на  закуску. – И  куда  же  делась  та  загадочная  кассета,  выяснил?      
   - Пропала, - глубоко  вздохнул  Голик,  пряча  глаза  и  понимая,  что  вряд  ли  имеет смысл  принимать  вторую  дозу выпивки  после  столь  гнусного  приз-нания. – Выменяли  у  бича  кассету  на  водку  и  сожгли.    
   - Та-ак, - процедил  старший  в  районе  в  ярости  и, быстро  налив  себе  в  рюмку,  торо-пливо  выпил. – Значит,  играем  в  военные  тайны. Установлено,  кто  выманил?!  Лично  Поляков,  Найдёнов?  Кто?!    
   - Так  какая  разница  теперь? Бич  говорит,  не  помнит. Пьяный  был. Врет,  конечно.  Ес-ли  надо  будет,  он  вспомнит,  найдем  человека.  А  что  инкриминируем? -  в  растерянности  вещал  Голик,  покручивая  меж  пальцев  рюмку. И  докрутил,  забылся  и  вылил  в  себя.   
   - Что  же  ты,  каналья,  обладая  такими  данными, топчешься  в  следствии  на  месте?! Тебе  тихая  жизнь  надоела?! Так  я  пошлю  тебя…на  учебу! – пригрозил  Гусев,  механически  наполняя  рюмки,  выпивая  свою  и  жестом  пальцев  повелевая  прокурору  следовать  примеру. – В  психушку  его! В  порошок! Пусть  займется  им  кагэбэ!   
   - Раскрутить  можно. Если  тут  особый  интерес.  Куда  он  денется,  раско-лется,  - осто-рожно  обнадежил  Голик и,  стыдливо  потупясь,  выпил  свою  порцию.    
   - Так  в  чем  дело?! -  поднял  голос  Гусев.      
   - Придется  применять  особые  меры  воздействия,  а  это  чревато…    
   Прокурор  скользнул  взглядом  по  лицу  хозяина  кабинета  и  остановился  на  длинных  своих  пальцах,  нервно  вращающих  пустую  рюмку.      
   - Чревато  взять  алкаша  за  яйца?! Ты  меня  не  пугай,  а  то  в  обморок  лягу.  Законник  нашелся! А  ты  применяй  особые  меры. Мне  результат  нужен  и  тебе  он  нужен. А  за  послед-ствия  отвечать  стану  я. Возьму  билет  на  самолет  алкашику  до  родной  хатки  и  сплавлю  вон! – Пристукнул  по  столу  ладошкой  Гусев,  наливая  лицо  грозным  багрянцем. – Твое  дело -  истину  беречь!   
   Он  входил  в  состояние  эффектации,  партийный  геноссе,  он  всегда  туда  заходил,  ко-гда  встречал  противление  мелкой  сошки. Но  заметив  порожнюю  рюмку  у  прокурора,  тут  же  наполнил,  налил  и  себе. В  любом  деле  помнил  о  главном  товарищ  первый  секретарь  райко-ма  партии. Покричать  можно,  пригрозить  даже  надо,  но  тылы  беречь  крепко,  и  врагов  лиш-них  не  нажи-вать.    
   - Я  смогу  раскрутить  дело,  если  прикажете, - твердо  выговорил  Голик,  принимая  в  себя  содержимое  малой  посудины. Затем  посмотрел  в  глаза  шефу  и  тоже  вспомнил  о  тылах. – Но  сначала  прикинуть  бы  шансы.      
   - Чьи?  Что  ты  имеешь  в  виду?! – чуть  не  поперхнулся  Гусев  от  умного  совета.
   - А  вот  что.  Психушка  и  кагэбэ  отпадают, не  тот  уровень.  На  Полякова  выходят  Магадан  и  Москва  напрямую. А  геолог  не  дурак  и  догадается,  кто  косвенно,  но  катит  бо-чонок  на  его  епархию. И  найдет  способ  насолить.  И  если  он  сумеет  убрать  из  района  вас,  мне  тоже,…Федор  Петрович,  тут  оставаться, понимаете  сами, будет  нельзя… На  охоте  не  Поляков  был. Нельзя  чересчур  на  него  давить, -  возроптал  прокурор. - Даже  косвенно.  Выго-ды  нет.       
   Голик  рассуждал  верно,  не  даром  долго  сидит  в  своем  кресле,  но  и  Гусев  сидел  уже  на  любимой  лошади  и  очертя  голову,  несся  в  житейские  дебри,  погоняя  шлеей  себя   в  зад.      
   - При  чём  тут  Поляков?! Он – особая  статья! И  до  него  доберемся!  Послушай,  Ефим! Заруби  на  носу!  Поляков  - жид! Как  он  пробрался  в  партию,  но  он  в  партии. И  моя  задача  вышибить  его  из  неё, раз  он  не  хочет  жить  со  мной  в  мире  и  согласии. И  вышибу!…А  пока  мне  нужны  показания  бича.  Бывшего  инженера. За  что  уволен  Поляковым,  какие  у  них  дела?  Займись  этим! -  отрубил  руководитель  района.       
   - Я  занимаюсь…- Ефим  Семёнович  сделал  значительную  мину  и  потянул  паузу, пы-таясь  еще  раз  внушить  патрону  осторожность. Право  же:  нервы  нервами,  но  и  анализиро-вать  нужно,  просчитывать  варианты. Первый  секретарь  затевал  большую  драку,  а  это  может  выйти  боком  для  подчиненных. Этот  подзалетит,  в  кресло  другой  усядется,  а  новый  хозяин  всегда  свою  команду  имеет  или  создает.  – А  как  не  сумеем  предугадать  его  ход? Мы  его  почти  не  знаем, Поляков  новый  в  районе. Но  Магадан  его  знает  давно. Четверть  века  по  области  шастает  в  поисках  золота. И находит. А  это  уже - актив.      
   - Думаешь, легче  мне  станет,  если  оставлю  в  покое?.. Он  же  у  меня  вот  где  сидит! – Гусев пошлепал  себе  по  шее. Затем  стал  шарить  взглядом  по  столу,  избывая  досаду,  прихва-тил  в  пальцы  карандаш  и,  морщась,  сломал.   
   - Можно  сделать  вид,  что  смирились,  но  продолжать  копать. А  когда  накопим   фак-тиков,  докажем,  что  хоть  и  косвенно,  но  оставил  без  отца  дитя  природы,  а  убийцу  по-крыл…- Нажал  голосом  Голик  и  косо  взглянул  на  бутылку  и  сиротские  рюмки. – Время  по-мощник  нам.   
   - Вот  что, - послушав  прокурора  и  поморщив  лоб,  сказал  повелитель  района. – Напи-ши  докладную  записку  с  предварительными  выводами  дознания,  не  забудь  указать  про  кас-сету. Кстати,  отзывай  следователя.  Там  ему  до  весны  делать  уже  нечего. А  выводы  мы  об-судим  на  бюро. Ишь,  вывернулся  он  из-под  суда! Из-под  суда  партии  не  вывернешься!      
   - Дело  производством  прекращать? -  поинтересовался  Ефим  Семёнович Голик,  на  всякий  случай  уточняя  себе  диспозицию.      
   - Ты  мне  пока  готовь  к  работе  бича. А  уж  потом  определимся, стоит  ли  заниматься  всерьез  вопросом  охотников. О  всяких  неожиданностях  докладывать  немедля! Всё!      
   Прокурор  поднялся  из-за  стола,  пристроил  под  руку  папку  и,  с  сожалением  взглянув  на  недопитую  бутылку, нерешительно  спросил:    
   - Так  бича  брать  под  стражу?      
   - Возьми,  чтобы  не  сплавили  свидетеля  доброхоты. Его  надо  потрясти.  Чем  ты  рис-куешь? Бич,  он  и  есть  бич,  а  с  тунеядством  общество  всегда  борется.  Он  же  без  работы  шляется,  тунеядец! Так  что  и  основания  для  выяснения  личности  и  прочего  тут  налицо. Да  и  ему  выгода  прямая: в  тепле  и  накормлен,  а  курить  всегда  стрельнёт.  А  нет -  снабдишь  сам.  Поговори  с  ним  нормально,  прикажи  обращаться  соответственно,  чтоб  не  озлобить. Глядишь, помощник  нам  выйдет. Ну,  а  заартачится…В  общем,  видно  будет. – И  зевнул,  широко  разе-вая  пасть  и  разводя  руки,  с  хрустом  потягиваясь. – Да-а,  погода  что-то  затевает. Ко  сну  клонит. Иди,  Ефимушка. Я,  пожалуй,  тоже  сейчас  двину  домой.  Притомились  с  тобой  мы  за  трудами  отечества.    
   И  взглянул  на  настенные  часы,  где  стрелка  уже  подкралась  к  нужному  часу.  Без  трёх  минут  шесть  вечера  было.         

                _________________   22   ___________________

   Прокурор  вызвонил  младшего  советника  Шершнёва  и  повелел  свора-чивать  дела.      
   - Хватит, Пал  Филиппович, резину  там  тянуть. Под  снегом  найти  правду  трудно,  а  что  надо  ты  знаешь. Результат  обозначился,  так  что  езжай  домой. Твоя  благоверная  давно  теребит  меня,  требует  супруга  в  опочивальню. Или  не  боишься,  что  загуляет? – посмеялся  он  в  трубку,  с  удовольствием  прислушиваясь  к  похрюкиванию  дознавателя.  Соскучился  все  же  по  лучшему  работнику.   
   - Как  не  бояться  измены?! Боюсь  и  я, - отозвался  Шершнёв. – Как  бы  нас  не  преда-вали,  да  кабы  мы  не  продавали,  была  бы  не  жизнь,  а  райская  малина! Сегодня  или  завтра  встречусь  с  одним  человечком,  попробую  выпытать  про  совесть,  ум  и  честь  в  евонной  ду-ше,  и -  домой.  Кому  как  где,  а  мне  там  лучше.      
   Следователь  хотел  перехватить  главного  инженера  где-либо  по  пути  к  коттеджу  или  на  объект,  в  кабинете  не  хотелось  затевать  бодягу.  И  встретил-таки  Найдёнова  на  улице,  почти  случайно  и  днём. Как  на  заказ.      
   - Я  закончил  свою  работу  здесь,  Виктор  Михайлович,  -  сказал  Шершнёв,  пристраи-ваясь  рядом,  и  обхватив  лицо  широким  платком,  трубно  продул  нос. Сумел  отвертеться,  не  подать  руку. – Собирался  поговорить  с  вами  позже, но  раз  встретил,  то  даже  лучше. Разговор  у  меня  к  вам  сердечный. Не  возражаете?  Вот  и  славненько  Пройдемся.      
   И  кивнул  перед  собой  на  улицу,  широкую  и  разъезженную,  с  грязным  снегом  и  уз-кими  тропками  вдоль  домов  и  бараков. Машин  не  было  в  виду  и  они  пошли  серединой  дороги.      
   - Я  вас  слушаю,  - отрешенно  и  даже  с  горечью,  как  показалось  Шер-шнёву,  ото-звался  инженер. – У  вас  появилось  что-то  новенькое?   
   Вот  тут  он  сказал  не  то  и  не  так. Следователь  покосился  на  него  с  удивлением  и,  не  сдержась,  усмехнулся. И  качнул  пыжиковой  шапкой.       
   - Вы  совсем  обнаглели, Виктор  Михайлович,  от  благоволения  Фортуны. Все  всё  зна-ют,  как  знаете  и  вы,  что  лично  застрелили  Алёхина. Да,  да,  случайно,  но  забрали  чужую  жизнь. Я  тоже  знаю  это. Знают  и  ваши  друзья-товарищи. Поляков  и  прочие,  прикрывающие  вас.      
   - Вам  нужен  стрелочник,  -  глухо  проронил  Найдёнов,  уткнувшись  глазами  в  снеж-ную  толочь.       
   - Вы  много  и  мелко  врали.  Если  бы  вы  знали,  как  жалко  вы  смотритесь  со  стороны. Большой  и  красивый,  сильный  мужик, -  с  брезгливой  миной  проговорил  младший  советник  юстиции. – Во  время  охоты  вы  на  Сугой  ходили  или  бродили  у  Меренги?      
   - На  Сугой  идти  далеко,  -  отозвался  Найдёнов,  не  выказывая  удивления.
   - Пешком  далеко,  за  день  не  управишься. Значит,  ездили?      
   - Нет.      
   - А  тогда  почему  вертолёты  утюжат  тамошние  просторы,  расширили  район  поиска? Он  не  дурак,  Алёхин,  чтобы  переться  в  такую  даль. И  кто  подал  подлую  мысль:  искать  там,  где  охотника  не  может  быть? Ведь  убили  вы  его  недалеко  от  избушки.  В  воскресенье. Слу-чись  это  в  субботу,  вы  и  пришли  бы  тогда  же  в  Нобль.  Или  к  утру  выходного  дня. Пона-чалу  вы  не  собирались  укрываться  от  закона, у  вас  не  было  мысли  хитрить. Нашкодил -  отвечай! Вы  еще  вернулись  в  избушку  за  рюкзаком,  после  того  как  спрятали  охотника  в  расщелину  шурфа. Вы  спрятали  его  от  медведя. Вам  было  жалко  себя,  но  вы  еще  не  допус-кали  мысли  уходить  от  ответственности. Но  такую  мысль  подал  вам  Поляков. Ему  шум,  на  высоком  уровне,  как  тупым  серпом  по  причинному  месту. – Шершнёв  тоже  смотрел  под  ноги  и  выкладывал  инженеру  свои  размышления-выводы,  подкрепленные  детальным  пересказом  Сазоновым  содержания  разговора  на  кассете. Он  не  радовался  добытой  истине,  потому  как  давно  пережил  молодость  и  святую  наивность  и  подавил  в  себе  охотничий  раж. Теперь  же  даже  чувства  удовлетворения  младший  советник  юстиции  в  себе  не  услышал. Скорее,  почувствовал  досаду  на  легкое  дело,  немогущее  быть  когда-либо  законченным. – Вам  повезло, Виктор  Михайлович. В  этом  году  рано  упал  снег.  На  третий  день  осени. Он  скрыл  следы  преступления,  иначе  я  нашел  бы  труп. И  я  найду  его  весной.  Но  вы!…Как  вы  станете  жить? Совесть  позволит,  или  она  для  вас  химера?…Но  есть  Провидение,  возмездие  сил  небесных.  Вы  не  верите  в  мистику?       
   Последний  довод  поразил  Найдёнова. От  тучного  и  серьезного  мужика  он  никак  не  ожидал  услышать  намёка  на  чертовщину  и  откровенно  удивился.    
   - Вы  верите  в  подобную…чушь? Или  когда  нет  других  фактов,  то  сойдет  и  потусто-роннее,  то  бишь  нечистое?      
   - Чушь, – мои  выводы  или  возмездие?      
   - И  то  и  другое.  Но  верить  в  темные  силы…, - скривил  толстые  губы  Найдёнов.  И  едва  ли  не  игриво  хмыкнул: -  Удар  грома  и  возмездие  молнии!      
   - Придет  час  и  вы  поверите,  да  боюсь,  поздновато  станет  пытаться  локоть  укусить! -  отрезал  младший  советник,  может  быть,  впервые  возгораясь  и  потому  слегка  завышая  голос. – А  я  верю  во  все  разумное,  что  приемлемо  человеком. Он  сам  должен  виниться,  а  не  ждать,  покуда  схватят  за  чуб  да  ткнут  носом  в…испражненное  от  страха.      
   - Вольному  воля, - буркнул  Найдёнов,  угнетенно  морща  лоб  под  пыжиком  шапки. – Только  доказать  недоказуемое  невозможно.      
   - Ты  пацан,  инженер. Доказать  можно  всё. Твоё  счастье,  что  поздно  родился. Еще  двадцать  лет  назад  из  тебя  выжали  бы  признание,  как  воду  из…творога. Ах,  если  бы  вы  знали,  как  я  сдерживаюсь  от  соблазна  отдать  вас  в  руки  специалистов  по  дознанию. Вы  даже  вообразить  себе  не  можете,  что  это  за  умельцы… В  их  руках  вы  на  черное  скажете – белое  или  любой  им  угодный  цвет. Впрочем,  в  вашем  случае  им  не  придется  подличать  в  угоду  следствию. Вы  это  прекрасно  знаете. К  тому,  можно  набрать  кучу  косвенный  фактов. – Шершнёв  искоса  и  с  отеческой  жалостью  посмотрел  на  главного  инженера  у  геологов  и  вздохнул. – Вы  не  циник  еще,  Виктор  Михайлович,  но  все  же  рассчитываете  отмолить  свой  грех.  Но  хватит  ли  сил  и  усердия? Ведь  на  совести  вашей  сиротка,  и  её  растить  надо,  за  душу  её  отвечать  перед  богом.         
   - Я  атеист, -  почти  равнодушно  отозвался  Найдёнов.       
   - Опять  врёте,  Виктор. Атеистов  чистой  воды  не  бывает,  как  и  ничего  иного,  всё  смешано  в  природе. Лукавые  люди  пудрят  мозги,  будто  можно  не  верить  в  предраспределе-ния  судеб. Сами  же,  совершив  деяние  против  ближнего, не  спят  по  ночам  и  молят  все  мыс-лимые  силы  отвести  руку  мщения…Но  грех  убийства  не  прощается,  Виктор,  его  отмолить  нельзя. Напрасны  надежды, -  убежденно  заключил  Шершнёв.       
   И  опять  с  удивлением  взглянул  на   него  Найдёнов. То  ли  во  все  тяжкие  пускался  следователь  и  душу  тащил  в  запредельность,  понуждая  его  раскрыться, то  ли  и  в  самом  деле  мыслил  так  оригинально,  что  только  в  приватном  разговоре  мог  высказаться  столь  опасно  и  определенно.  Но  ведь  за  такое  можно  обвинить  и  указать  партийным  органам  на  еретика!   
   Чувствуя  себя  вне  опасности,  инженер  простодушно  сказал:   
   - Пал  Филиппыч. Не  надейтесь,  я  не  подпишу  не  единой  бумаги,  а  кроме предполо-жений,  других  улик  у  вас  нет. Да  и  кассета,  имейся  она  у  вас  в  распоряжении, насколько  я  знаю,  не  является  уликой. В  суде  она  не  признается  за  доказательство. Голоса  имитируются,  фальшивку  легко  изготовить. 
   - Да-а,  хоть  и  громадный  вы,  но  мальчишка, - с  большим  сожалением  вздохнул  сле-дователь  и  поморщился. – Я  повторяю:  тебе  повезло. Но  исключения  всегда  бывают. Так  что,  не  гневи  бога, Виктор  Михайлович,  рассердиться  может. И  наши  органы  работают  исправно.      
   - Что  они,  яйца  станут  зажимать  в  тиски?       
   - И это  тоже,  если  надобность  настанет.  Не  надо  иронии. Я  не  специалист,  но  ду-маю, у  тех  мастеров  дознания  найдется  много  иных  способов  заставить  тебя  подписать  ка-кую  угодно  бумагу, -  подбил  итог  Шершнёв.      
   - У  вас  есть  в  кармане  диктофон? – неожиданно  спросил  Найдёнов,  останавливаясь,  заглядывая  в  лицо  следователя,  а  затем  изучая  на  снегу  отпечатки  своих  торбосов. 
   - Хочешь  сделать  признание? – чуть  дрогнул  голосом  младший  советник  юстиции.  Он  ожидал  все  же  победы  разума.      
   - Нет,  признаний  для   протокола  я  делать  не  буду.  А  так  расскажу. В  любом  другом  месте  откажусь  от  этих  слов,  если  вздумаете  тащить  в  суд. – Найдёнов  смахнул  с  лица  пот  ли,  снежную  ли  крупицу. Было  солнечно  и  тихо, но  все  же  летал  снежок  в  воздухе,  сдувае-мый,  верно,  легким  дыхом  ветерка  с  крыш  домов  или  лиственниц,  оставленных  редко  на  улице.  Со  строгой  грустью  Найденов  взглянул  на  советника  и  расповедал: - Да,  я  случайно  выстрелил  в  Алёхина,  на  треск  сучка  под  его  ногой.  Я  плохой  охотник,  но  на  беду  не  промахнулся. В  жизни  часто  бывает:  планируешь  эдак,  а  получаешь…В  общем,  вы  знаете. Если  б  я  ранил  его,  я  притащил  бы  в  поселок,  но  попал  точно  в  лоб.  Жаканом,  назначен-ным  медведю. Я  долго  не  верил,  тряс  его, пытаясь  вернуть  к  жизни, не  понимая,  что  чудес  не  бывает.  Я  рыдал  над  ним,  но  слезы  не  живая  вода;  я  жалел  его  и  себя,  но  слезы  горю  не  помощник. Судьбу  себе  и  жизнь  ему  я  поломал  случайно. И  решил  идти  с  повинной,  понимая,  что  платить  надо  за  всякую  ошибку. Поверьте,  мне  больно. Я  виноват  перед  Алё-хиным  и  его  ребенком.  И  уже  тут,  когда  изнемог  от  горя  и  поостыл,  стал  думать  с  рас-судком,  решил,  что  искуплю  вину  большими  деньгами. Может,  кощунственно  так  думать, но …На  свободе  я  помогу  Алёхиной,  а  из  тюрьмы  чего  пошлешь?…Даже  если  и  сложится  что-то  как  надо,  то  все  равно – крохи. Подумал:  дам  сначала  Алехиной  сколько  есть  у  меня,  а  потом  по  мере  возможности,  но  не  меньше,  чем  необходимо  подрастающему  ребенку. А  с  повинной  я  не  пойду. Я  боюсь  нашей  зоны  и  тюрьмы.  Я  много  слышал  тутошних  бывших  зэков  и  врать  им  на  лагерную  жизнь   нету  повода.    
   Тоскливо  и  с  болью  Найдёнов  пошарил  вокруг  взглядом,  будто  здесь  где-то  таилась  ему  подмога,  но  ничего  не  нашел  и  пошел  дальше.       
   Шершнёв  ступил  следом  и  в  спину  ему  произнёс:      
   - Я  бы  на  твоём  месте  признался  по  протоколу. Как  жить  с  таким  грузом  станешь?      
   - Вам  легче,  Пал  Филиппович.  Вам,  если  что,  сидеть  в  своей  зоне.  А  куда  мне? Ни  вор,  ни  мужик, - затвердел  голосом  инженер  Найдёнов. – Я  на  Колыме  живу  и  наслышан  о  порядках  на  зонах.  Мне  больше  восьми  лет  не  дадут, и  я  бы  сел,  когда  знал,  что  отсижу  нормально.  Как  человек,  лишенный  воли  и…Но  у  нас  ненормально  всё. Уже  после  суда,  а  то  и  до  него,  я  получу  в  зад  сапогом  от  вохра. Я  виноват,  но  я  человек! А  кем  я  стану  в  лагере? Там  или  иди  в  мужики  или  стать  шестеркой,  а  то  и  петухом. И  кем  я  выйду  в  сорок  лет,  человек,  оступившийся  случайно  в  жизни?…Зверем  или  червем?…Нет,  Пал  Филиппович,  я  не  стану  менять  эту  тоже  позорную  жизнь  и  свободу  на  сволочной  лагерь. Лучше  смерть. Так  что  прощайте. Не  сговоримся  мы.      
   И  свернул  в  сторону  механических  мастерских,  мимо  которых  они  проходили.   
   Большой  и  грузный,  сутулясь,  удалился.               

                _________________   23   __________________

   Поиски  охотника  шли  ни  шатко,  ни  валко. Все  понимали  безысходность  и  потому  особо  не  старались  и  ждали  отбоя. Должно  же  кончится  у  начальства  терпение  и  «лимит»  ресурсов,  и  обязан  приступить  к  ним  здравый  смысл.      
   Устали  от  бестолочи  и  вертолетчики. Они  возвращались  после  облетов  в  порт,  док-ладывая  о  результатах,  чертыхались,  гнули  головы  и  воротили  глаза,  будто  сами  повинны  в  пропаже  охотника.  Роптать  же  открыто  остерегались:  за  критику  действий  начальства  можно  не  только  выговор  схлопотать  по  работе,  но  и  работу  потерять.      
   «Выгоню!» – было  любимой  угрозой  даже  самого  малого  соплидона. «Дон,  но  сопли-вый», -  как  в  здешней  среде  величали  командиров  малого  звена.   
   Лишь  один  пилот, Гвоздев  Иван  Данилович, уже  отмолотивший  свой  срок  и  в  воз-духе  и  на  земле, а  потому  собравшийся  съехать  на  «материк»,  выразил  недовольство  прямо.      
   - Какого  хрена  мы  болтаемся  над  поймой  реки,  как  говнецо  в  проруби?! Скоро  две  недели  барражируем  над  тайгой  и  распадками,  а  толку  искать  в  ведомости  на  зарплату?  Так  стыдно  деньги  получать! Горючку  только  жгем. 
   - Мы  человека   ищем!  -  вызверился  на  него  начальник  полётов  Гуркало. – Нам  с  то-бой  что?  Приказ  исполнять! Ты  понял?!      
   - На  понял  ты  кого  другого  бери,  а  меня  поздно  хватать. Отбарабанил  я  тут  своё  и  домой  собрался. Пенсионер  стопроцентный! Ты  понял?!  А  человека  этого  давно  грохнули  и  спрятали  в  шурф. И  поиски  ведут  для  отвода  глаз. Вот  это  я  понимаю. Мы  обшарили  все  распадки.  А  что  могли  увидеть  под  снегом?! Кабы  двигался,  так  заметили  бы! Медведей  вон  усекли!  Шкуры  у  вас  где-то.      
   И  привирал  проныра  и  нахал,  потому  как  одна  шкура  у  самого  дома  хранилась,  на  «материк»  собирался  увезти  северный  сувенир  ветеран  авиации.   
   - Ты  свою  демагогию  брось! Я  предупреждаю  тебя,  Данилыч! За  клевету  могу  при-влечь! – пригрозил  начальник,  которому  в  сущности  всё  равно  было -  искать,  или  сидеть  вертолетам  в  порту.
   Тут  даже  легче,  покойней.  Но  приказ  есть  приказ,  а  если  рассуждать  все  примут-ся…Умников  развелось  много,  а  с  ними  мороки  свыше  крыши. На  одного  из  них  Гуркало  и  сердился.   
   И  тот  будто  сбавил  тон,  пожал  плечами,  сокрушенный  равнодушием  начальства. 
   - Моё  дело -  совет  дать  соплидонам. Вы  тут  сидите,  чаишко  гоняете,  в  ноздре  ковы-ряетесь,  а  что  в  мире  делается,  вам  до  задних  мослов.  А  я  садился  в  поселке,  толковал  с  геологами. Они  на  начальство  бочонок  катят  не  малый,  грозятся  в  газету  написать. И  ты,  чтоб  проявить  шустрость  партийного  мудрилы,  доложи  начальству  про  кипеш  в  Нобле. Пора  и  честь  знать,  хватит  гонять  машины  на  дохлое  дело.  Сколько  горючки  сожгем!    
   Гвоздёв  внушал  и  смотрел  большими  карими  глазами  на  склоненную  лысину  на-чальника  полётов,  на  его  белые  руки,  приглаживающие  бумаги  перед  собой,  и  летуну  вдруг  захотелось  плюнуть  сначала  на  плешину,  а  потом  на  здешнюю  житуху.  Сдержала  мысль,  что  осталась  малость  и  скоро  можно  шмотки  загружать  в  контейнер. Надо  потерпеть. 
   Начальник  полетов  же  внушению  не  внял  и  огрызнулся:      
   - Ты  спасибо  сказал  бы  за  такую  работу! За  полёты  экспедиция  платит  какие  день-ги!  Премией, Данилыч,  большой  пахнет!    
   - Ага!  За  дурную  работу! А  экономика  должна  быть  экономной,  кто  сказал?! Не  до-рогой  Ильич?! Ну,  погоди,  соплидон! -  воскликнул  пилот,  отстраняясь  от  стойки  и  заворачи-вая  к  двери. – Мне  уже  всё  равно,  а  тебе  служить  еще  долго  партии  и  правительству! И  я  тебе  на  прощанье  на  партконференции  матку  выверну  за  нерадивость.   
   «Вот  псих!» – Отметил  себе  Гуркало,  не  обижаясь  на  суть  перебранки,  но  оставляя  на  душе  обиду  за  слова.  Он  все  же  подумал,  почесал  за  ухом, потянулся  к  телефону  и  по-звонил  начальнику  порта.    
   - Вениамин  Алексеич! Тут  среди  летунов  мнение  образовалось,  что  на  поиске  зря  горючку  сжигаем. Под  снегом  ничего  не  видно,  да  и  слухи  разные,  вплоть  до  вредных, пол-зут  по  поселку  геологов  Нобль…Да  нет,  слухами  мы  не  пользуемся,  но  об  экономии  надо  помнить. Как  бы  нам  коммунисты  на  собрании  не  намылили  загривки.  Уже  был  намёк! Да!  А  кому  охота  выговор  иметь? – пугнул  он  начальника  порта  тем  аргументом,  которым  и  его  стращали.            
   Начальник  порта  Сухих  позвонил  в  райком  партии. Он  мог  и  в  райис-полком  звяк-нуть, но  решать  все  равно  станет  партийный хозяин  района. К  тому  же,  Гусев  любит,  чтобы  к  нему  стекалась  всякая  информация,  а  мнение  народа - тоже  важно. Тем  более,  слухи.  Пар-тия  слухов  терпеть  не  могла,  на  корню  старалась  пресечь,  но…иногда  направляла  и  пользовала  ими  народ.      
   - Федор  Петрович! -  закричал  начальник  порта  в  трубку,  когда  соединили  его  с  на-стороженным  ухом  секретаря  райкома. – Аэропорт  беспокоит. Тут  такая  закваска  случается.  Десять  дней  полетов  ничего  не  дали. Толку  черт  ма. Горючку  жгем,  время  идет,  под  снегом  ничего  не  видно  и  коммунисты  грозятся  на  конференции  нам  фитилей  вставить,  чтобы  ле-тать  учились  как  ракеты. Идут  слухи,  что  Поляков,  шельмец,  знает,   что  охотника  невоз-можно  найти,  а  игру  в  прятки  затеял. Непорядок  это,  а?   
   Он  возглашал  доверительно  и  просто,  на  правах  старого  собутыльника,  верного  пса  и  напарника  по  утехам  и  всяким  проказам  в  отдаленных  местах.
   Гусев  послушал,  пожевал  губами,  и  воздев  глаза  к  потолку,  порешил:    
   - Снимай  эскадру. А  то  летом  не  на  каком  хрене  на  рыбалку  слетать  будет,  изно-сятся  икары. Давай  отбой.  Под  снегом  пешим  ходом  ничего  не  найдешь  на  трезвую,  а  уж  с  неба,…что  иголку без  магнита  искать  в  известном  месте.  А  люди  Полякова,  мне  доложили,  трезвые  шарят  в  распадках. Снимай  своих  людей  на  отдых!    
   И  тут  же  приказал  соединить  с  начальником  экспедиции  в  Нобле.      
   - Что  это  ты,  каналья,  запропал,  почему  голоса  твоего  не  слыхать?! Как  там  у  тебя  дела? Ах,  дела  у  прокурора!…Ну  и  шуточки  у  тебя!  Не  боишься  накаркать? Да  про  дела  с  планом,  я  знаю,  у  тебя  всегда  в  ажуре,  а  как  с  поиском  охотника? Так…Я  давно  догады-вался,  что  его  не  будет…Чего  я  намекаю? Что  мне  намекать,  когда  народ  о  том  открыто  говорит!  А  народ  обмануть  нельзя! Он  прикинется,  что  верит,  а  видит  насквозь  всякого  пройдоху. Дыма  без  огня  не  бывает,  Миля! – покрепчал  голосом  хозяин  районных  партийцев  и  всяких  хоздел,  набираясь  куражу  для  самоутверждения. – Вот  летчики  нашли,…- тут  он  сотворил  паузу,  чтобы  пугнуть  Полякова,  вызвать  вопрос, беспокойство,  а  то  и  растерян-ность,  панику,  но  тот   пропустил  мимо  уха  явную  провокацию.  И  Гусев  продолжил: - Они  нашли,  Эмиль  Антонович,…что  пора  кончать  комедию  с  поиском  и  ставить  машины  на  прикол. Ты  возражать  станешь?
   - Зачем  возражать? – уронил  Поляков,  хлебая  с  ложечки  горячий  чай  с  лимоном  у  себя  в  кабинете. -  Разумное  решение.   
   - Ага,  разумное.  А  как  быть  с  человеком? Пропал  на  веки? -  поддел  Гусев,  удивляясь  покладистости  хозяина  золотой  горки. -  Посыплем  головы  пеплом  и  покладем  на  стол  пар-тийные  билеты? Ведь  партия  и  с  меня  спросит!  За  район  я  отвечаю  головой.    
   «Уж  что-то  замыслил, каналья. Ну,  доберусь  до  тебя»! – пригрозил,  мечтая  в  себе,  управляющий  районом.      
   - Так  ищем  и  будем  искать,  -  убогим  голосом  отозвался  в  трубке  Эмиль  Антонович.         
   - Ну  вот  что!  Ты  мне  трагедию  не  строй.  Человека  надо  найти!  Живого  или  мерт-вого. Не  может  пропасть  у  нас  человек,  и  точка! Хватит  мне  кривотолков  в  районе.  Комму-нистов,  каналья,  дискредитировать! Оставляю  тебе  до  конца  недели  вертолёты,  подкину  ра-ботников  милиции,  и  чтоб  нашел!  Расшибись  в  отбивную  котлету, топчи  лично  распадки  сапогами,  а  результат  мне  подай!      
   Гусев  понимал,  что  понесло  его  туда,  куда  не  следует  посылать  даже  врагов  через  «пожалуйста»,  но  остановиться  не  мог. Привычка. Он  всегда  действовал  от  обратного, назло  иному  мнению. Впрочем,  наверное,  не  он  один.   
   Начальник  геологоразведочной  экспедиции,  выслушав  шефа  от  партии,  согласился  топтать  торбосами  снег.   
   - Воля  ваша,  Федор  Петрович.  Как  партия  прикажет,  так  и  будет  сделано. У  неё  опыт  в  руководстве.    
   И,  возмущаясь  некорректной  вспышкой  нервных  окончаний  Гусева,  постановил  себе,  что  если  сегодня  позвонят  ему  из  обкома  или  из  самой Москвы,  то  надо  посетовать  на  ма-лоэффективную  помощь  первого  секретаря. Кой-какие  тезисы  у  него  на  этот  счет  уже  нако-пились. Что  ни  просьба -  ответ: добывай  сам,  райком  тебе  не  база  снабжения  и  не  нянька  для  соплидонов. По  сути  Гусев  прав,  а  по  жизни -  валяет  дурака,  в  равнодушии  своем  к  нуждам  геологам   затеял  опасные  игры. Самоустранившись  от  руководства,  можно  сорвать  план  по  разведке  золотых   запасов. А  вот  второй  секретарь,  Владислав  Андреевич  Титов,  тот  деятелен,  старается  помочь,  полон  энергии,  молод  и  перспективен. Но  что  он  может,  когда  вся  власть  под  Первым?      
   Закончился  разговор  неожиданно.  Пока  Эмиль  Антонович  рисовал  себе  картину  мщения,  Гусев  раздумал  воплощать  план. Осмотрев  трещину  в  углу  потолка  кабинета  и  по-ложив  приказать  учинить  срочный  косметический  ремонт, он  сказал:      
   - Вот  что,  Миля. Давай-ка  бросим  всё  это  к  чертовой  свояченице.  Я  прикажу  снять  авиацию,  а  ты  отзываешь  своих  людей  с  поиска.  Отложим  его  до  нужных  времён.  Так  объясним  народу. А  весной,  глядишь, утухнет  всё  само  собой. Поищем,  конечно…Вдове  по-моги,  как  сможешь. Всё. Будь  здоров!      
   И  затушил  в  душе  пламень  злобы  и  скорбно  скукожился, понимая,  что  опять  проиг-рал  стычку.  Железных  фактов  нет,  а  косвенные  не  попляшут.   
   Эмиль  Антонович,  уложив  на  аппарат  трубку,  понежил  языком  нёбо,  довольно  и  сладенько  ухмыльнулся. Ему  подходил  и  этот  вариант. Указание  пришло  сверху,  а  сворачи-вать  работы  по  поиску  он  и  сам  собирался, -  уж  очень  накладны  расходы…А  вот  второго  секретаря  возводить  на  руководство  районом  будто  бы  рановато. Кажется,  и  этот  сойдет,  взбалмошный,  но  управляемый  от  обратного.  Взбрыкивается,  как  теленок,  но  таков  уж  ха-рактер.  Шалапутный. А  важен  результат.          
   Поляков  тут  же  связался  по  селектору  с  диспетчерской  и  наказал  на  сеансе  связи  с  поисковиками  отозвать  их  на  базу.      
   - Приказ  сверху, - пояснил  он. – Весной  возобновим  работу,  дабы  найти  останки  то-варища  и  по-человечески  предать  земле.      
   И  громко,  покорено  вздохнул  в  трубку. И  все  бурильщики  и  проходчики,  об  эту  пору  ждущие  вахтовку,  услыхали  те  душевные  расстройства  начальника  экспедиции.

                ___________________   24   __________________

   К  концу  зимы,  уже  на  другой,  семьдесят  третий  год,  прокурор  Голик  получил  с  «материка»  письмецо,  опущенное  где-то  в  почтовый  поезд.    
   «Вы  искали  всем  районом  Алёхина,  который  затерялся  на  охоте,  а  его  найти  нельзя. Он  случайно  убит  Найдёновым  и  запрятан  в  старый  шурф. Это  я  знаю  доподлинно  из  записи  на  кассету. Главный  инженер  сам  рассказывал  Полякову  и  его  дружкам  про  убийст-во,  а  кто-то  записал  на  плёнку. Так  что,  если  нужна  вам  та  кассета, возьмите. Лежит  она  в  новом  корпусе  мехмастерских  в  Нобле,  если  смотреть  с  фасада,  в  первом  окне  справа.  Ша-рить  надо  изнутри  здания  над  верхней  доской  коробки. Там  есть  ниша  в  шлакоблоке,  скры-тая  куском  толи. Зимой  стройка  заморожена  и  кассета  должна  сохраниться.  Так  что,  оста-юсь  к  вам  с  уважением,  известный  вам  бывший  бич».   
   И  всё:  ни  числа,  ни  подписи. Впрочем,  число  на  почтовом  штемпеле  имелось.  День  праздничный  был  в  феврале,  двадцать  третье.      
   Ефим  Семёнович  перечитал  лишний  раз  писульку  и,  вызвав  младшего  советника  Шершнёва,  ознакомил  с  содержанием.   
   - И  что  скажешь,  Пал  Филиппыч?      
   Полюбопытствовал  Голик,  когда  следователь  отложил  бумагу  и  закурил  крепкую  си-гарету  «Памир». Кто-то  сказал  ему,  что  никотином  можно  убрать  лишний  жир,  а  он  решил  проверить. В  беде  человек  многому  верит,  надеется.      
   Шершнёв  выпустил  через  ноздри  едучий  дым,  почесал  нисколько  не  убывающий  живот,  запустив  меж  пуговиц  вицмундира  два  пальца,  и  раздумчиво  уставился  на  портрет  генсека  над  головой  прокурора.  Леонид  Ильич  глядел  куда-то  в  за-даль,  где, верно, брезжил-ся  ему  вечный  почёт,  диковинная  награда  и  ликующий  народ.    
   - А  что, -  сказал  следователь,  хрюкнув  от  смешливой  мысли, -  похоже  на  правду. Ханыжка  так  и  рассказывал. Только  с  подробностями. Он-то  много  раз  крутил  плёнку,  за-помнил  крепко. Жаль,  не  пришлось  его  нам  тогда  допросить  толком  здесь. Сплавили  его  Полякова  люди. Болдин  отвёз  и  посадил  в  московский  самолёт…Но  что  нам  даст  кассета? Прижать  Найденова?.. Психологически  это  сыграет  сильно. Но  под протокол  всё  равно  не  признается. Он  прагматик  и  совести  не  признаёт. Потерял  или  отморозил. Так  что…А  что  он  шлепнул  случайно  Алёхина,  знают  все.  Остается  подтвердить  судом.    
   - Дабро.  Пока  будь  свободен.  А  я  доложусь  Гусеву. Чует  моя  печенка,  возрадуется  он  письмецу. Так  что  пусть  сам  решает, -  заключил  райпро-курор.   
   И  пошел  на  приём  к  партийному  начальству,  предварительно  сообщив  новость.    
   Гусев  был  чем-то  недоволен,  что  случалось  с  ним  часто, пил  чай,  глядел  перед  со-бой  в  бумаги  и  прокурору  кивнул  на  стул  небрежно,  не  отвлекаясь  от  интересного,  вероят-но,  чтения.    
   Впрочем,  показушный  вид  занятого  он  тут  же  отбросил,  бумаги  сгреб  в  сторону,  очистив  пространство  полированного  стола,  и  протянул  руку.    
   - Давай!  Что  там  за  анонимка? – Прочитав,  просветлел  лицом,  вольно откинулся  на  спинку  стула. – Хорошую  клизму  можно  поставить  еврейчику! Семиведёрную! Пленку  привез? 
   - Так  это,  я  как  письмо  получил,  так  сразу сюда, - растерялся  Голик,  запоздало  по-нимая,  что  дал  маху.    
   - А  надо  было – туда! -  немедленно  взревел  секретарь  райкома  партии,  едва  не  брызнув  слюной  и  прожигая  прокурора  злой  досадой. – Помощничков  мне  подобрали! На  кой  хрен  мне  твоя  бумага  без  кассеты?! Ей  и  задницу  не  подтереть. Бери,  может,  тебе  сго-дится!    
   И  махнул,  недовольно  кривясь,  по  глади  стола  письмо  от  себя.    
   - Завтра  пошлю  людей, Федор  Петрович! -  заегозил  Голик,  ловя  анонимку  на  краю  столешницы  и  укладывая  в  папку.    
   Но  шеф  района  уже  набирал  на  диске  телефона  номер  начальника  райгэбэ.   
   - Вот  что,  Николай  Николаевич! Сейчас  к  тебе  зайдет Голик.  Вы  обговорите  детали,  и  чтоб  скоренько  у  меня  на  столе  лежал  интересующий  нас  предмет. Ты  понял?  Всё!  И  чтоб  комар  носа  не  подточил!  Чтобы  никто  ничего  не  пронюхал  там,  на  месте!       
   Кагэбэшники,  люди  в  этом  районе  почти  безработные,  просьбу  испол-нили  в  крат-чайший  срок. 
   Начальник  районного  управления  строгого  органа  положил  на  стол  кассету  и,  отой-дя  задом  на  три  шага,  щелкнул  каблуками.  Он  был  в  цивильном,  но  службу  знал.  И  не  только  её,  подковерные  игры  тоже.   
   - Слушали? – ухмыльнулся  хозяин  района.    
   - Как  можно?  Да  и  некогда  было. Спешили  порадовать, - ответствовал  подполковник,  тоже  внутренне  усмехаясь.  Но  в  глаза  смотрел  честно,  как  пионер.   
   - Ну  да,  можно  поверить.  Но  ладно,  не  суть  важно.  Очень  важно,  что  на  плёнке  и  я  спешу  познакомиться  с  содержанием.  А  чайку  мы  с  тобой  в  другой  раз  погоняем, -  сказал  Гусев,  прибирая  кассету  в  руку  и  кивая  на  дверь. – Свободен.    
   «Ну  и  что? Тогда  на  хрен  сидит  он  там?  Ему  служба  велит  побольше  знать»,  -  По-думал  он  о  возможности  человека  из  «конторы»   задублировать  разговор  на  плёнке
   Конечно,  он  хотел  бы  только  сам  обладать  этой  маленькой  тайной, но…в  жизни  часто  случаются  ненужные  издержки.    
   Федор  Петрович  наказал  секретарше  никого  не  впускать,  ни  с  кем  не  соединять,  разве  что  сверху  позвонят, спустил  защелку  английского  замка,  вытащил  из  портфеля  порта-тивный  магнитофон  и  вставил  кассету.      
   Она  была  та  самая,  нужная,  за  какой  долго  охотились.   
   Хозяин  района  слушал  её  долго,  много  раз  прокручивал  разговор,  поставив  перед  собой  бутылку  коньяка, прихлебывая из  рюмки  и  подымливая  сигаретой. И  взгляд  его,  блуж-дающий  по  кабинету,  выражал   лукавость  и  легкую  тоску.   
   Затем  Гусев  удалил  магнитофон  с  глаз,  кассету  уложил  во  внутренний  карман  пид-жака,  навел  на  столе  порядок,  разблокировал  на  двери  замок  и  стал  набирать  номер  на-чальника  Нобльской  экспедиции.       
   - Вот  что,  Миля! -  продыхнул  он  проникновенно  в  подставленное  ухо. – Брось-ка  ты  свои  делишки  и  прикатывай  вечерком  в  пятницу  ко  мне. Посидим  ладком  с  женами,  побе-седуем  по  душам.  А  в  субботу  на  рыбалочку.  Погода  прекрасная  и  корюшка,  говорят,  прёт. Ну  и  мальма  попадется,  с  крючка  не  сорвется!  Ага?!         
   - С удовольствием, Федор  Петрович. Хотя  времени  лишнего  нет,  а  пятница  уже  завтра. Но  как  приказу  не  подчиниться?! – отозвался  и  будто  всхлипнул  от  радости  Поляков  где-то  в  глубинах  района. -  Буду  как  штык.   
   - Пятница  уже  завтра?  Ишь  ты,  как  времечко  скачет. Ну  так  завтра  и  приезжай! А  я,  вишь,  со  счета  сбился.  Работа,  текучка,  отчеты  и  конферен-ции.  Куда  их  денешь? Говорят,  счастливые  за  временем  не  наблюдают,  вот  и  выходит -  счастье  наше  в  трудах. Так  я  с  нетерпением  жду! И  не  забудь  питья  себе  захватить.  Наливочкой  моей  ты,  я  запомнил,  брезгаешь,  так  будешь  коньяк  свой  хлебать.  И  будь  здрав!       
   И  укладывая  трубку  на  ложе  аппарата,  хозяин  района  улыбнулся  себе  вожделенно  и  радостно.      
   Он  представил,  как  возьмёт  кассету  за  краешек  крепко  двумя  пальцами,  указатель-ным  и  большим,  и  станет  ею  хлестать  Полякова  по  ушам. Да  еще  приговаривать: «Не  ври,  скотина  нерусская!  Партии  врать  нельзя!  Знаешь  как  сам  Иосиф  Виссарионович  терпеть  не  умел  лжи?!  И  наказывал  крепко  за  то,  аж  в  эти  края  посылал  тяжким  трудом  избывать  грехи!»    
    Плёнкой -  и  по  ушам,  по  ушам!…Сколько  шума  из-за  этой  золотой  горки. Будто  она  уже  несет  свои  золотые  яички!  А  хозяин  золотой  сопки – говно!  И  из  партии  его  вышибет,  и  пенделя -  в  зад  коленом! Но  сначала  натешится.  В  глаза  его  егозливые  глянуть,  когда  голос  свой  лживый услышит.         
   Гусев  улыбался  и  морщился,  кореженный  мыслью,  и  с  нетерпением  подгонял  время.             

                _____________________   25   ___________________

   На  другой  день  Эмиль  Антонович  прикатил  со  своей  половинкой  в  утеплённом  «уа-зике»,  с  эскортом  грузовичка  «газ-шестьдесят  шесть».  Вдруг  чего,  /мороз  под  сорок/, - а  помощь  рядом. В обычных  поездках  Поляков  не  подстраховывался,  но  когда  брал  в  дорогу  жену,  на  условности  плевал.  Жену  беречь  надо,  от  бога  дана.      
   Их  ждали,  встретили  у  порога,  провели  в  дом  и  приняли  шубы.      
   Наталья  Сергеевна  облачена  в  панбархатное,  до  пят  платье, с  глубоким  декольте,  обнажая  несколько  больше  молочно-белую,  налитую  грудь. Тут  же,  в  прихожей,  сменили  валенки  на  туфли.  У  Поляковой  «лодочки»,  чтобы  чуток  подняться,  скрасть  шпильками  ма-ленький  рост.  Шли  к  вишнёвому  колеру  платья  коралловые  бусы  и  алый  рот,  в  ушах  и  на  пальчике  сверкали  бриллианты,  про  какие  всегда  можно  сказать,  что  поддельные,  и  недур-ственная  прическа  украшала  её  милую  головку.    
   И  улыбка  скромной  провинциалки  с  налётом  притомленности  тоже  красила  жену  хозяина  Нобля.         
   На  что  Гусев,  мужик  и  циник,  долдон  в  некотором  роде,  но  и  он,  галантно  еще  раз  у  стола  прикладываясь  к  ручке  Натальи  Сергеевны,  заметил  её  супругу.      
   - Ты,  Эмиль  Антонович,  особо  ушами  не  хлопай. Такую  красавицу  наши  районные  ловеласы  у  тебя  живо  из-под  носа  слямзят. Есть  тут  один  джигит  с  неотразимыми  усами  и  носом  горного  орла. Большой  охотник  до  слабого  пола  в  собственном  соку!       
   Поляков,  явно  польщенный,  уверенно  отмахнулся.      
   - Ей  не  на  что  меня  менять. Из  всех  недостатков  у  меня – кривые  ноги. Но  их  не  видно. -  И  глянул  на  свои  широкие  штаны.      
   - Духарик  ты, Миля!  Уверенность  нужна  в  постеле  и  при  ловле  данайцев  в  шкафах, -  сказал  ему  со  значением  хозяин  дома  и,  кинув  жестом  хлебосола  руку  вдоль  стола,  первым  уселся  во  главе.       
   Сервирован  стол  отменно:  серебро  и  мельхиор  с  позолотой,  саксонский  фарфор  и  хрусталь. И  под  стать  еда. Уха,  грибы,  рыба  красная  и  такая  же  икра, жареная  птица, пель-мени  и  всякая  зелень  из  собственной  теплички,  где  любила  копаться  хозяйка  дома,  пожух-лая  уже  Светлана  Андреевна. Впрочем,  работа  не  утомляла  её, а  в  помощь  ей  нашли  залет-ную  бичиху-старушку,  которая  приглядывала  за  тепличкой,  работала,  топила  и  жила  там. 
   Выпивки  и  запивки  тоже  изобилие,  но  Поляков  поставил  подле  себя  бутылку  ар-мянского  коньяка.  Пил  он  и  всякое  другое,  но  покуда  был  коньяк  от  друга,  он  оставался  верен  питью.    
   Сидели  долго  и  славно: пили,  ели,  говорили  о  пустяках,  женщины  даже  запели  без  музыки,  но  для  души,  то  раздольно-славянское  про  мороз   и  ухарское   что-то  старое,  не  забыли  романсы,  что  на  слуху  были  от  Сличенко.  Мужчины  подхватывали  в  меру  охоты  и  умения.  Хорошо  было  и  просто. А  потом  потянуло  мужикам  уединиться,  потолковать  о  ра-бочих  моментах  их  тутошнего  существования. 
   Перешли  в  кабинет  Гусева.
   В  белых  рубашках,  без  галстуков,  приморенные  едой  и  питьем,  тут  каждый  нашел  отраду  и  место. Гусев  задымил  сигаретой, Эмиль  Антонович  по  привычке  закружил  по  ком-нате,  разглядывая  безделушки,  книги  и  камни  на  стеллажах,  ружье  на  ковре  и  рог  в  сереб-ряной  оправе  и  на  серебряной  цепи.      
   Время  было  по-своему  беззаботное,  богатое  и  в  моде  в  их  среде  обре-талась  неко-торая  роскошь  и  анекдоты.  Напропалую  пили,  не  брал  лишнего  только  ленивый  или  тот,  кто  не  позволял  себе  лямзить  по  этически  соображениям. Такие  изредка  встречались. 
   Поляков  иногда  спрашивал  себя: «Что  станет  со  страной,  когда  всё  разворуют  и  пропьют,  а  у  последнего  обывателя  иссякнет  совесть? Всё  канет  в  бездну?…Без  тормоза -  только  туда».    
   Конечно,  он  не  исключал  себя  из  этой  категории  извращенцев  ума. Он  не  воровал  деньги  и  ценности,  взятки  давать  ему  не  за  что,  но  потакал  и  пил  едва  ли  не  наравне  со  всеми. И  знал,  что  подлец. Подлецы  ворую  совесть. У  себя  и  ближних.  И  швыряют  её  на  свалку.   
   Гусев,  стоя  вполуоборот  у  распахнутой  форточки, перехватив  мятущийся  взгляд  гос-тя,  кивнул  на  магнитофон  на  полке  секретера.      
   - Включи.  Я  стал  собирать  анекдоты.      
   Эмиль  Антонович  уже  сутки  напружен, тотчас  после  приглашения  обес-покоился  и  ждал  неприятности, но  до  сих  пор  не  мог  понять,  что  за опасность  его  подстерегает. Он  знал:  хозяин  держит  камень  за  пазухой.  Но  какой?!      
   Теперь  у  него  ёкнуло  сердце.    
   Внимательно  посмотрел  в  спокойные  глаза  Гусева,  отметил  глубокие  морщины  у  рта,  седину  на  висках,  некую  натянутость  позы,  блеск  люстры  на  влажном  лбу. И,  как  к  какой-то  мерзости,  дотронулся  до  клавиши  магнитофона,  ткнул.      
   «Неужели,  здесь  собака  живет?!»    
   Он  не  ошибся. Услышал  свой  голос  и  тут  же  убавил  звук,  а  немного  выждав,  по-зволив  хозяину  насладиться  эффектом, выключил. И  постоял  подле,  наклонив  голову  и  уперев  взгляд  в  источник  волнений.      
   Поляков  знал  своего  визави  и  готовился  к  худшему.  Но  это  выпадало  за  предел  допустимого,  это  был  крах. Загнав  страх  в  самый  угол  души, он  проронил:      
   - Значит,  обманул  бич. Сохранил  подлинник  и  передал.   
   - Вот  ты  даешь,  Миля! Да  если  бы  он  отдал  кассету  тогда,  под  горячую  руку!…Бич  тогда  подсунул  твоему  человеку  фуфло,  как  говорят  на  зонах, а  эту  спрятал,  приберег  до  времени. Вы  держали  его  за  дурака,  но  промахнулись.  Здорово  обмишурились. И  я  тебя  по-нимаю,  Миля. Это – как  тупым  серпом  по  мошонке!   
   И  всколыхнулся, мелко  и  с  удовольствием  заржал, -  он  давно  ждал  этой  минуты.      
   Но  Эмиль  Антонович  перебил  его  вопросом.    
   - И  что  теперь?   
   Он  впал  в  состояние  близкое  к  обмороку  и  потому  поторопился  и  не  дал  Гусеву  насладиться  куражом.  Понимал,  что  теперь  платить  ему.  Но  какой  монетой? И  разумной  ли  будет  цена?      
   Поляков  поторопил  события  и  ошибся. Руководитель  района  побагровел  лицом  и  блеснул  глазами. 
   - Под  суд  партии  пойдешь! Говно  и  ****ь,  и  курва  с  котелком!  Да,  да,  с  котелком!  Все  мы  торчим  у  партийного  котла  с  котелками  и  ждем  жирненькой  жратвы  и  всяких  благ.  И  получаем!  А  ты  о  том  забыл  и  попёр  против  партийных  норм!  Жидовская  морда! Довы-пендривался!  Знал,  что  от  партии  секретов  держать  нельзя,  а  положил  в  заначку! Думал,  на  том  заработать  лишний  капитал. А -  хрена, каналья!… Как  же,  хозяин  золотой  сопки,  при-кроют  кремлевские  москвичи.  Никто  не  прикроет от  партийного  спроса,  запомни!  Кто  ты  такой,  чтобы  строить  козни?  Трепло  и  зараза! И  теперь  тебе -  только  поджопника. Вон  из  партии! Вон!    
   Гусев  бросил  на  сторону  руку,  указывая  направление  изгою,  еще  что-то  кричал,  вы-пучив  глаза  и  брызгая  слюной,  но  Поляков  уже  не  слушал. Он  втолковывал  себе:   
   «Из  партии  нельзя,  чтоб  вышибли. Тогда  прощай  всё,  кандидатская  и  Москва  с  по-ложением…Да  нет,  он  станет  клонить  меня  к  покорности. Я  ему  нужен  в  союзниках. Он  не  пригласил  бы  в  гости  на  этот  разговор,  в  противном  случае. Кураж -  одно,  а  дело  надо  де-лать  вместе. Поступиться  теперь  стоит  амбицией,  принизиться,  сделать  вид.»   
   Когда  начальник  Нобля  вернулся  в  реальный  мир,  Гусев  вытирал  платком  потное  лицо.   
   - Разве  я  помешал  кому-нибудь,  противостоял?  Акцентировал  или  подсиживал? – спросил  Поляков  тихо,  покорно,  и  взывая  к  жалости.
   И  строил  на  лице  мину  не  только  удивления,  но  и  униженности,  понимая,  что  хо-зяин  дома  напомнит  и  об  акцентах,  и  о  вранье,  и  прочих  грехах  поведения  партийца.  Не  применёт.    
   Он  опять  ошибся.  Федор  Петрович  утратил  запал,  заговорил  тише,  с  прежним  пре-зрением,  но  без  запала. Он  вдруг  вспомнил,  что  в  доме  женщины,  они  могут  подслушать  у  двери,  а  правила  приличия  не  позволяли  громкой  грубости.   
   -Ты  говно,  Миля,  я  повторяю. Вонючий  экскремент. Это  ведь  ты  обещал  спустить  на  меня  собак,  с  намеком  угрожая  в  разговоре.  Забыл?  Напрасно.  На  кого  ты  замахнулся,  жи-довская  поросль?! У  меня  нет  связей,  друзей?  Да  если  бы  ты  был  даже  заяц-русак,  и  то  я  съел  бы  тебя  с  потрохами. А  тут…Смотреть  не  на  что. Жид  замахнулся  на  партийные  ус-тои. Да  мы  таких,  знаешь,  куда  прятали?…Знаешь.  В  лагеря  и  психушки.  А  там  из  них  делали  педерастов  и  дураков.  Вспомни  всяческих  интеллигентов…Там,  в  голосах,  они  нуж-ны,  пока  льют  воду  на  их  мельницу.  А  вдруг  они  достигнут  цели,  думаешь,  те  голоса  вспомнят  и  пожалеют  их  на  свалке  истории?… Хрена  ошкуренного!…Говно  жидкое, -  доба-вил    вовсе  тихо  выдохшийся  Гусев,  и  коротко  взглянув  на  пораженного  столбняком  гостя,  раздумчиво  продолжал: - Счастлив  твой  бог, Миля,  что  я  отходчив. И  не  знаю  теперь, как  с  тобой  поступить. Не  вышибать  из  партии?…Так  за  такой  обман  не  только  из  партии,  под  суд  угодить,  как  пара  пустяков.  Ты  сколько  средств  ухлопал  на  поиски  охотника?…Тысяч  на  несколько  потянет?…Вот  видишь,  уже - в  особо  крупных  размерах…Устроил  спектакль  он…Кто  тебе  простит   такое,  кроме  меня?  Ну  вот  представь,  что  всю  эту  игру   узнаёт  про-стой  партийный  народ…Эх,  Миля!…Кстати,  на  хрена  ты  влез  в  такое  дело?  Пожалел  инже-нера  Найдёнова  или  есть  и  личный  интерес?  Поделись.  Но  выкладывай  только  правду  и  ничего  кроме  правды-матки!      
   Поляков  пасмурно  покивал. Мало-помалу  он  приходил  в  себя,  осмысливал  рассужде-ния  Гусева  и  находил  в  них  зерно. И  потому  проронил  глухо  и  покаянно.   
   - Пожалел  на  свою  голову. Иных  забот  не  держал. Пойми,  не  вру.    
   - Н-да. На  правду  похоже,  но  что  прикажешь  делать  с  Найдёновым?    
   Гусев  показывал,  что  не  принял  решения  и  склонен  войти  в  положение. А  еще  он  будто  уводил  разговор  на  сторону,  не  нажимал  на  главное.   
   Эмиль  Антонович  суть  понял  и  несмело  предложил:   
   - Замять  бы  дело. Мужика  жалко.  Толковый  работник,  светлая  голова. Заменить,  пра-во,  некем.   
   - Ну  да,  славянская душа,  пожалел  ближнего,  -  будто  согласился,  но  и  вопросил  секретарь  райкома  партии. И  вдруг  вернулся  на  исходную. -  А  с  тобой  тогда  как  поступать? Строгий  выговор  в  личное  дело?…Не  мягко  при  таком  ракурсе  событий? А  если  -  из  пар-тии?  Кто  ты  тогда? Простой  жид. Всякий  тебя  ногой  лягнет…У  тебя  сколько  выговоров  в  году?  Я  запамятовал.      
   -  Осталось  два. Я  план  выполнил  и,… -  дрогнул  голосом  Поляков.      
   - А  ты  догадался,  почему  их  вешали  в  мое  отсутствие.  Двенадцать  штук,  по  каждо-му  на  месяц. Чтобы  ты  помнил,  что  даже  если  я  отсутствую  на  бюро,  партия  делает  своё  дело. Каналья!  Укрывал  от  партии  данные  по  экспедиции,  прибеднялся,  искажал  отчетность, придерживал  ресурсы  и  просил  помощи!  А  в  конце  года  выдавал  истинные  показатели,  хватал  первое  место!  Мол,  победителей  не  судят! Думаешь,  второй  секретарь  тебе  отпустит  выкрутасы? Даже,  если  заменит  меня? Ты  его  мало  знаешь,  а  я  уже  хлебнул  с  ним…Да  он  на  пьедестал  почета  попрётся  по  вашим  амбициям  и  душам  и  не  забудет  на  вас  сплю-нуть!…Но!… Все  мы  служим  партии. Мы  её  бойцы,  запомни! – снова  нахмурился  и  загоря-чился  Гусев,  но  вовремя  понял,  что  гость  присмирел  и  можно  кончать  воспитательный  час. -  А  ты  вор,  Миля! Ты  воровал  у  соседей  оборудование  и   средства, укрывая  свои  богатства  от  надзора. Прибеднялся. Ведь,  давая  тебе  лишнее, мы  отрывали  от  других, более  нуждающихся. И  ты  бессовестно  пользовался  особым  положением  золотой  горки,  на  какую  возлагают  большие  надежды. Я  слышал,  будто  ты  придумал  у  себя  систему  наказаний,  когда  штрафник  сам  выбирает  себе  штрафную  санкцию. Верно?  А  ты  проверяешь,  справедливое  ли  оно? Ну-ка,  приговори  себя  за  свой  синдром,  а  я  послушаю.    
   Эмиль  Антонович  вскинул  быстрый  взгляд  на  Гусева.  Тот  торжествовал,  в  нем  еще  много  куража  и  радости  победы,  но  уже  проклевывалась  и  милость  к  падшему. Мог  про-стить,…  но  мог  и  поиграть,  как  с  мышкой  цепкими  коготками.    
      «Миля! – сказал  он  себе. – Бойся!  Это  партия,  а  он  функционер. Партия  раскинула  свои  сети  и  ты  попался.  Сейчас  паук  высосет  из  тебя  соки,  а  оболочку  повесит  сушиться,  оставит  на  память. Тебе  может  быть-таки  хреново,  Миля!»
   И  придавливая  в  себе  возникающее  противление,  незаметно  для  себя  переходя  на  «вы»,  промямлил:   
   - Воля  ваша,  Федор  Петрович. Вы  напрасно  меня  под  жабры  держите. Против  партии  и  вас  лично  я  и  в  мыслях  ничего  не  держал. Прискорбно  мне,  Федор  Петрович,  что  вы  так  безжалостно  меня  давите. Я  повинуюсь  и  приму  любую  форму  наказания.      
   Ему  мнилось,  будто  они  беспредельно  пьяны, а  разговор  их  просто  шу-толомный  и  он  забудется  поутру. Но  Гусев  не  шутил,  он  прошипел  в  лицо.         
   - Вот  что,  Миля! Я  бы  тебя  живьем  скушал,  когда  бы  помнил  зло. Но  я  хочу  мира  в  своей  вотчине,  в  нашем  районе.  Понял? Мира! Вот  моя  мечта.  Пока  ты  сюда  не  заявился,  тут  было  покойно,  работали  люди,  выполняли  план,  строили  социализм. И  если  ты  будешь  жить  со  мной  в  согласии,  мы  и  дальше  заживем  спокойно,  без  дрязг  достроим  початое  дело. Так  вот  тебе  моя  рука,  а  нет…И  чтобы  каждый  раз,  когда  будут  звонить  из  Москвы  или  обкома  тебе  в  обход  меня,  ты  ставил  в  известность  райкома  поднимаемые  вопросы.  Дабы  я  был  в  курсе. Находи  способы  посоветоваться  со  мной, Миля!  Потому  что  сначала  спросят  с  меня,  а  уж  потом… Ведь  я  могу  в  ином  случае  и  прикрыть  тебя,  так  сказать,  вызвать  критику  на  райком  партии. – Он  ткнул  в  себя  пальцем. -  Понял?!   
   Секретарь  райкома  партии  Федор  Петрович  Гусев,  который  еще  вчера  жаждал  уви-деть  унижения  хозяина  золотой  горки  Нобля,  хотел  выгнать  Полякова  не  только  из  партии,  но  и  из  района,  теперь  вдруг  озарился  и  на  ходу  переиначил  концовку  игры. Он  приобретал  себе  раба,  а  что  еще  надо,  когда  веришь  в  силу  сложившихся  обстоятельств? 
   Потому  он  улыбался  с  видом  человека,  удерживающего  за  хвост  вожделенную  птичку  везения.    
   - Так  чего  не  понять? -  понуро,  но  с  тенью  улыбки  облегчения,  промолвил  Эмиль  Антонович. Подступающую  радость  надо  было  сдержать,  не  показать  противнику  в  неокон-ченной  партии. Еще  всё  могло  перемениться.    
   - А  если  понял,  то  не  вороти  морду,  а  скажи:  «так  точно»!  Как  солдат  партии. И  веселей  гляди! Мы  друзья  с  тобой.  Обращайся  со  мной  на  «ты»,  как  прежде,  без  всякого  лакейства. Пойдем  дальше  пить. И  домой  ты  не  поедешь. Корюшка,  говорили,  валом  валит. Слетаем. Я  уже  заказал  вертолёт. Ты,  разумеется,  оплатишь. Ты  богатый,  экспедиции  твоей  всё  спишут,  а  я  помогу. Ну?  Согласен  на  мир?  Так  давай  расцелуемся,  как  Леонид  Ильич  учит,  да  забудем  распри.      
   И  первым  облапил  маленького  Полякова,  обслюнявил  ему  рот,  прижи-мая  к  груди,  а  затем  потащил  из  кабинета. На  ходу  шептал  на  ухо:    
   - Я  уважаю  тебя, Миля!  Но  и  ты  меня…бойся. Плёночку  с  разговором  вашим  я  стану  держать  как  залог  твоей  верности  нашей  вечной  дружбы. На  неё  перед  партией  срока  дав-ности  нет.      
   К  женщинам  вышли  они  обнявшись,  просветленно-торжественные  и  будто  бы  трез-вые.  Сияя  улыбкой, Федор  Петрович  обнародовал  новость.      
   - Мы  теперь,  бабоньки наши,  с  Милей  как  кровные  братья.  Характеры  разные,  а  служим  одной  идее. И  знаете,  в  чем  её  суть? Верно,  мой  Светик!  Любить  верных  жен  наших  до  гробовой  доски  и  вместе  с  Милей  ломать  трудности  на  пути  к  вечно  далекому  горизон-ту! А  что  еще  надо  в  жизни?      

                _________________    *     _________________

   На  том  и  конец  бы  этой  нехитрой  истории,  да  вот  незадача   случилась -  вмешался  ход  Провидения.   
   Прошло  три  года. Не  выдержал,  уже  через  два  сезона  уехал  с  мест  дурных  воспо-минаний  Виктор  Михайлович  Найдёнов. Начальник  экспедиции  помог  ему  перебраться  в  Москву,  устроил  с  жильём  и  работой, определив  в  министерство. И  зажил  будто  заново  и  вольно,  отягощенный  только  грустными  мыслями  о  прошлом  инженер,  и  был  счастлив  лю-бовью  семьи  и  работой. Но  вдруг  простудился  и…умер.       
   Третьего  сентября,  день  в  день,  здоровый  с  виду  мужик  отдал  богу  душу,  а  всем  прочим  наказал  долго  жить  и  не  грешить.         
   Годом  позже  и  Эмиля  Антоновича  Полякова  бог  к  ответу  призвал. Разорвалось  сердце,  не  выдержав  раздвоения  и  удара,  когда  верная  жена  изменила  с  лучшим  другом  Болдиным,  а  когда  сам  прислонился  к  красивенькой  ягодке-секретарше,  та  ему  отдалась,  но  замуж  идти  отказалась. Понравился  он  ей  чем-то,  а  чтоб  полюбить…Без  неё  не  жизнь,  а  мука  будет. Сплошная  ложь.      
   Случилась оказия  и  с  главою  района   Гусевым..  «Ушли»  и  его  с  работы,   пришлось  собираться  в  отъезд. И  погружая  пожитки  в  контейнеры, не  забыл  снять  на  память  из  слу-жебного  кабинета  линолеум,  который  все  еще  пребывал  в  дефиците. Нет,  об  украшении  но-вого  места  работы  он  как-то  не  думал,  а  вот  о  жилплощади…Не  стыдно  бы  было  перед  гостями,  когда,  войдя,  станут  переобуваться  в  тапочки  и  оглядывать  и  восхищаться  хорома-ми. Как-никак,  а  он  олицетворял  нижний  этаж, так  сказать, подстилку  номенклатуры,  а  пото-му  и  соответствовать  должен  по  всем  статьям  общежития.
   Но  это  уже  другая история,  тоже  банальная  и  старая,  как  мир  нас  окружающий,  и  разгадка  ей  есть  и  нет,  потому  что  в  жизни  часто  сплетается  в  тугой  узел  всё:  случайность  и  рок,  преступление  и  за  него  ответ, кара  божия…и  возмездие  сил  душевных.   
   Многие  ратуют  за  справедливость  и  мало  кто  знает,  что  она  есть  и  была, -  равно-весие  существует. 
   Каждому  воздается. Лиходею  и  подлецу  непременно  пошлет  Провидение  реверс  Фарта,  возвратит  зло,  что  однажды  тот  запустил  по  кругу,  а  доброму  и  милосердному  со-благоволит  на  дороге  терний.      
               
                Ворошиловград – Магадан.   1972-75 г.г.