— Горнолыжный курорт «Чегет», две путевки, — прочитал я на доске объявлений профкома Автомеханического завода. Я, конечно, знал: есть сверкающие ледниками горы, есть горные лыжи, есть красивое слово «слалом». Но это все, как бы, было не из нашей советской жизни. И вот, вдруг, — это возможно!!! Я не видел себя со стороны, но должно быть, мои глаза расширились, брови поднялись, как шерсть на холке зверя, и, будь я первобытным человеком, то непременно бы издал торжествующий рев и, потрясая кулаками, пустился бы в дикую пляску!
— Е-мое! Вот это да! — произнес я, и поспешил в комитет комсомола к своему другу Николаичу! Он недавно был избран секретарем комсомольской организации цеха №3. В этом же цехе, после провала на вступительных экзаменах в театрально-художественный институт, я трудился художником-оформителем. Да, была такая специальность: плакатными перьями писал объявления, кистями плакаты, транспаранты, рисовал стенгазеты…
— Николаич! — прямо из дверей, обрушил я свой восторг на друга, — представляешь: Кавказ, гора «Чегет», горные лыжи!
Николаич загорелся как спичка от огня. Через пятнадцать минут мы были в профкоме. Мы все ругаем советское время, но, должен сказать, нам сделали семидесяти процентную скидку на путевки! А? Каково?! Я стал готовиться к поездке.
Горнолыжный костюм, в то время, искать в наших магазинах было все равно, что искать банановые пальмы на северном полюсе! Я пошел другим путем. Купил, после долгих поисков, желтую болоньевую куртку с синими деталями, одними из них были лычки на плечах, вроде как на погонах старшего сержанта. Штаны я решил сшить сам, то есть, попросить маму. Купил синюю, как на куртке, болонь, какую-то ткань на подклад. Замочить предварительно ткань я не догадался, а мама не подсказала. Она сшила, застрочив ткань общим швом с болонью. Штаны получились хорошие! Я остался доволен.
Из аэропорта «Минводы» до гостиницы «Иткол», где предстояло проживать, домчал нас веселый частный извозчик — джигит! Всю дорогу в машине звучали песни. Я запомнил только одну:
…Но есть такое там, и этим путь хорош,
Чего в других краях не купишь, не найдешь.
С утра подъем, с утра и до вершины бой.
Отыщешь ты в горах победу над собой.
Обернувшись к Николаичу, я произнес: — Визбор!
Приезд
После озабоченных лиц в сером обрамлении неуклюжих зимних одежд, нас, в горах, окружили люди в ярких, разноцветных костюмах, здоровые, спортивные, жизнерадостные. Кстати, типажи там были замечательные. К примеру, один американец: манеры вызывающие, всегда, как сейчас говорят, крутой прикид. На нем я впервые увидел, покрытые снаружи длинной шерстью, «ботинки-болонки». Вместо серого неба, грязного снега, холода, от которого, порой, стынет все от кончика носа до «кишок», Баксанское ущелье сверкало ярким солнцем, чистым, как фата новобрачной, снегом на северных склонах и ярко-зеленой травой, пасущимися на ней овцами, на южных! На солнце было так тепло — хоть загорай, что мы с удовольствием и делали. Венчал все это праздничное великолепие двуглавый, как державный орел, Эльбрус.
В те времена, для многих уже «доисторические», на горнолыжных курортах на прокат давали, не поверите, деревянные лыжи. Такие широкие, похожие на охотничьи! По моему росту — 170 см, — лыж не было. Мне достались 210см. А ботинки, нет, не пластиковые, а простые кожаные, как для беговых лыж, такие же короткие, до косточек. Кто знаком с горными лыжами, тот знает, что в таком снаряжении кататься невозможно! Но я пытался и иногда, даже, что-то получалось! Николаич оказался везунчиком. Для него, удивительно, нашлись пластиковые лыжи, по его росту — 162см, и пластиковые высокие чешские ботинки «Botas», вишневого цвета. Это было очень круто! Я завидовал безмерно!
«Чайники»
Таких «чайников» как мы, разбили на группы. За каждой был закреплен инструктор. Наш — Марат, чем-то напоминал мне Печорина. Он был хорошо образован, воспитан, не болтлив. Закончив ВУЗ, некоторое время работал по специальности, затем это ему наскучило, плюс личные проблемы, бросил все и уехал, как Печорин, на Кавказ.
Инструкторы были и парни и девушки. Все в красивом, добротном обмундировании. Жили они не в гостинице, а в стоящих неподалеку, между сосен, маленьких домиках. Мне казалось, их поселение окутано каким-то романтическим флером, а они сами — избранники судьбы!
Для начала Марат стал учить нас, нет, не кататься, а падать!
— Не дожидаясь, когда ваш спуск станет неуправляемым, и вы переломаете ноги, руки, группируетесь и потихоньку, оседая на одну ногу, валитесь на бок! — говорил Марат. Мы, это знание, хорошо закрепили на пологом склоне. На следующий день наша группа отправилась на Чегет. В подвесных креслах мы поднялись до, так называемого, второго Чегета, на высоту 2719м. Выше остался еще и третий! Сразу отправились на исходные позиции, оставив за спиной известное кафе «Ай». А цветные огоньки в его окнах так манили… И вот мы стоим, касаясь головами синего, синего неба. Справа от нас, будто протекшие, а затем застывшие в лощинах на северной стене вершины Донгуз-Орун, небесные бирюзовые ручьи, превратившиеся в знаменитый ледник «Семерка». Прямо Эльбрус! А перед глазами, не утрамбованный «ратраками», ровный как доска склон, нет! совершенно дикий, бугристый с рыхлым снегом крутой склон горы, уходящий неведомо куда!
— Ну, Губертыч, одержим «победу над собой»?
— Ты может, и одержишь, а я в таком снаряжении?.. Живым бы до низа добраться.
Марат несколько раз продемонстрировал как, объезжая кочки, поворачивать, перенося вес тела на внешнюю ногу по отношению к радиусу поворота. Он прекрасно, в отличие от других инструкторов, катался на лыжах. Они у него были не стандартными, не более метра в длину. Его катание выглядело какими-то спортивными танцами! Он легко и пластично «облизывал» лыжами бесчисленное множество снежных кочек, на диком снежном склоне «Чегета»!
Вот настал и наш черед! И понесли нас, кого пластиковые, а кого деревянные лыжи-кони! Несли не долго. Мы как бойцы, идущие в атаку, под пулеметный огонь, посыпались в снег. В то время, крепления на лыжах не имели рожков, которые, при отстегивании лыжины с ноги, цепляются за склон, не давая ей скатиться вниз. Их просто привязывали к ногам веревками. Когда я падал, кувыркаясь в снегу, со мной вместе кувыркались и лыжи, лупя, не разбирая, по всем частям тела, порой и по голове. Мне, между падениями, удавалось объехать, максимум, три кочки. Снег был очень глубокий, огромные лыжещи загребали его и ехали совсем не в ту сторону, что ноги. Я непременно падал. Теперь, поделив расстояние от 2-го Чегета до 0 на три кочки, можно узнать, сколько раз я упал, прежде чем достиг основания склона! А достиг его я только к обеду, соединив воедино понятия пространства и времени.
Между тем, Марат спрашивал у Николаича:
— А, где тот в желтой куртке? Ну, сержант, который команду ложись здорово исполняет! — И они оба ржали!
Меня ждал еще один удар. Когда, весь мокрый от снега и пота, после первого дня катания, я вернулся в отель, высушил одежду, то к моему большому огорчению, обнаружил, что штаны стали короче ровно на треть. Вид был, словно я надел на ноги растянутые меха от гармошки! В последующие дни, намокнув во время катания, они снова становились нормальной длины. Но высохнув, опять садились…
Снегопад
Снегопад, который случился через пару дней, был для меня спасением! Я получил передышку для, измученного катанием, тела. Снег валил три дня. Закрыли для катания все склоны Чегета. Он все шел и шел. Если запрокинуть голову и смотреть вверх, то, кажется — это не снег падает на землю, а я сам поднимаюсь к небу, проникая в неведомую субстанцию. Засыпало все Баксанское ущелье. В снежном крошеве виднелись только черные стволы дальнобойных пушек-зениток, расставленных вдоль дороги по всему ущелью. Из них обстреливают горные склоны, вызывая искусственный сход лавин. Дорогу чистили постоянно, но не поспевали за снегопадом. Из гостиницы просили без необходимости не выходить. Лыжный люд скучал: сидели по номерам, кучковались в холлах, убивали время в баре. Он находился в подвальном помещении. Каменный пол, почему-то к нему сильно клеились подошвы, издавая при ходьбе шлепающие звуки. Длинные деревянные столы и такие же длинные скамейки. По стенам большие, круглые как блюда, чеканки с мотивами на тему «Витязя в тигровой шкуре», У меня было ощущение, что все в нем: пол, скамейки, столы обильно политы пивом. Так и хочется припомнить Пушкинское: — «И я там был, мед, пиво пил…»
Мы с Николаичем прошлепали по липкому полу к стойке бара, взяли по кружечке пива. В помещении было много отдыхающих. Ближе к входу расположилась, судя по разговору, группа немцев, тогда еще, из бывшей ГДР. Неожиданно, в своих «болонках» в дверях появился американец и, глядя на немцев, вдруг как гаркнет во все горло: — Гитлер капут!!! Мы даже вздрогнули. А растерянные немцы, все как один, устремили взгляды на вошедшего, будто вошел не американец, а сам фюрер! С другой стороны сидела шумная компания с гитарой. Едва мы успели сделать по глотку, как послышались аккорды и, под каменными сводами, зазвучало:
Непогода в горах, непогода.
В эту смену с погодой прокол.
Буд-то плачет по ком-то природа,
В нашем лагере «Узункол»…
Я обернулся к компании, пригляделся.
— О! Николаич, так это же Визбор!
— Какой такой Визбор? Тот самый?
— Ну, да! Тот самый, Юрий Визбор!
Мы, от удивления, чуть не забыли про пиво. Затем собрались и разом отхлебнули по трети. А в это время он продолжал:
Лыжи у печки стоят,
Гаснет закат за горой.
Месяц кончается март,
Скоро нам ехать домой!..
Мы расслабились и, вместе с Визбором, наши размякшие души полетели над «снежными флагами» Домбая, над «памирками» стоящими на Памире и даже над судном «Кострома», в сетях антенн которого, «качается звезда». Мы долго парили в пространстве лишенном и времени, и земного притяженья.
Из разговора соседей по столику услышали, что в нашем отеле проживает целая съемочная группа. Снимают эпизоды, связанные с горами для фильма «Центровой из поднебесья».
Актер
В эти снежные дни у нас была обширная культурная программа. Наш номер трехместный. Третий сосед — симпатичный парень, приехал отдыхать с девушкой, но без печати в паспорте в СССР вместе не селили, его подруга жила отдельно. Ее соседки были знакомы с кем-то из актерского состава, участвующего в съемках. Однажды они спросили нас:
— А, что если мы пригласим одного известного актера к вам в номер? Так сказать, на творческую встречу!
— Вай нот?! — ответили мы.
Компания собралась не малая: пять восторженных девиц, и нас трое. Актер оказался фигурой колоритной: высокий, худощаво-мосластый, лицо его создатель будто не вылепил, а вырубил! Он, было очевидно, получал большое удовольствие от внимания. Девицы с благодарностью ловили каждый жест, каждое слово, если, даже, оно было нецензурным. Ими он обильно сдабривал свои истории. Из его рассказов я вынес: он служит в театре на «Таганке», его актерское амплуа — насильник. Снимался в «Тихом Доне»: играл казака, насилующего кого-то на втором плане. Запомнилась мне одна из его историй. Изложу кратко. Где-то, на гастролях он познакомился с негретянкой. Дошло дело до постели.
— Ночь. В номере темно, — рассказывал актер. — Она разделась в другой комнате и когда вышла из нее, то я испуганно увидел, как ко мне навстречу движется не фигура, а в черноте ночи, плывут только белые плавки, слегка светясь фиолетовым неоном!
А, в это время, наш «Иткол» погружался все глубже в сверкающий неоном лебяжий пух снежных хлопьев, словно из небесной перины.
Пока он травил свои байки, я рисовал его портрет. Ко мне он обращался уважительно: — Мой Левитан! Почему не портретист, допустим, Крамской?
Опять на лыжи
У всего бывают свои пределы. Вот и снегу настал предел, закончился его запас небесный. Мы вновь вышли на трассу. Я по-прежнему падал, кувыркался в глубоком снегу, поднимался, отряхивался, выковыривал, застрявшие в белой трясине, лыжи. Цеплял их, замерзшими руками, на свои убогие ботинки. Собравшись с духом, объезжал еще пару кочек и снова зарывался в снег, словно корабль в набежавшую, крутую волну.
— Губертыч, — издевался надо мной Николаич, — тебе бы не художником, шахтером работать. Все норовишь вглубь земли зарыться!
Люди, имеющие нормальные лыжи и достаточную подготовку, успевали два-три раза подняться на подъемнике, спустится, прежде чем я, весь в снегу, будто снежный человек, «докувыркивался» до подножия. Затем я, получивший, почти, сотрясение мозга, и Николаич, взвалив на плечи лыжи-дрова, отправлялись в отель на обед, где, как простой смертный, за соседним столиком, хлебал свой суп-харчо Юрий Визбор.
Этюды
Время отпуска сокращалось как мои штаны после просушки. В оставшиеся дни я вспомнил об этюднике, который зачем-то всегда и везде таскал с собой. Отдохнув после обеда, я брал его и шел на этюды на южные слоны, где зеленела трава, бродили овцы. Было очень странно, сидя на разогретых солнцем камнях, взирать на, околевшие под снегом, казавшиеся уснувшими на веки, горы напротив. На заснеженное Баксанское ущелье, по краю которого, вся подо льдом и снегом, несет свои стылые воды река Баксан. А я одинокий здесь в горах, пребывал в неге и философском настроении. Рисовал углем все, что видел: задумчивые дали, немые горы, забытые богом, разбросанные камни, грустные жидкие горные кустарники, овечек, бредущих неведомо откуда и куда…
В баре
Вечер, общество, бар, пиво — все это гнало прочь всякую философию, опять веселило душу, вселяя в нее веру в себя, свои силы. Мы перемывали события дня, хохотали от души.
— Хотите, расскажу, как завалил экзамен по рисунку в институт? — неожиданно для себя брякнул я. — Начну с того, что обнаженную натуру никогда раньше не рисовал. Но наглости у меня с избытком. На экзамен, конечно, опоздал. Открываю дверь в аудиторию — народу, мольбертов — все пространство забито, а посередине, монументом, возвышается обнаженная натурщица. Да ни какая-нибудь костлявая, а вся как налитая, одни шары! Поначалу я чуть оробел, но потом отыскал местечко в самом дальнем углу. Видно плохо. Начал! Лист А2, а карандаши у меня, по глупости, все очень мягкие — 3Б. Закомпоновал в лист, рисую-рисую, вдруг мне стало казаться, что крупновата голова. Я подтер. Потом смотрю, вроде к такой голове тело большое. Я опять подтер. Ну, а дальше начался неуправляемый полет! Видимо это было нервное! Я подтирал до тех пор, пока вместо 50см высотой, она стала 30. И вся черная-черная и блестящая, как та негретянка у актера! Ну и, конечно, завалил! — закончил я. И, даже, сдержанно-таинственный Марат широко улыбался.
Напротив, какая-то длинноногая девица, хвасталась подругам:
— А, мы вчера, короче, меня пригласили, ездили на съемку в горы вместе с Визборном!
— Дурочка, — криво улыбаясь, процедил Николаич. Хотя бы фамилию выучила! А с магнитофонной кассеты, в это время неслось:
Когда мы уедем, уйдем, улетим,
когда оседлаем мы наши машины,
какими здесь будут пустыми пути,
как станут без нас одиноки вершины…
Домой
Вершины остались где-то далеко за весенним, влажным, серым горизонтом Минвод. День был пасмурный. Под ногами опять шлепало, как в баре отеля «Иткол», но теперь это была жижа раскисшего снега. Прогулка нам скоро наскучила, мы вернулись в аэропорт. Объявили посадку на наш рейс.
Ревели турбины, погасло табло: пристегните ремни. Самолет, набрав высоту, завалился на одно крыло и стал делать разворот.
— Губертыч, смотри, Эльбрус!!! — не сдерживая эмоции, прокричал мне в ухо Николаич. Я метнулся к иллюминатору. Закатное солнце слабеющими розовыми лучами освещало горное ожерелье, в котором крупным рубином, сверкала двуглавая вершина Эльбруса…
PS.
Прошло немало лет, прежде чем я снова встал на, уже хорошие, горные лыжи. К своему великому удивлению, оказалось, — я очень неплохо на них катаюсь!