Гроза была всю ночь. Я засыпал и вновь просыпался. Надо мной в низком небе то раскатывались тяжёлые шары, то громыхало кровельное железо, то с треском рвалось чёрное сукно небес.
Полыхали молнии, освещая нутро палатки, дождь барабанил по полотняной крыше, натужно шумели деревья, а я думал: как-то в такую погоду птицы, как невдалеке от палатки, прямо на мху - пеночка прикрыла, наверно, своим телом детёнышей. Ведь промокла и страшно. Где в такой ливень прячутся чайки, кабаны, жуки?
Утром всё было тихо, как после скандала. С ветвей капало и весь лес шуршал от этого. Мои наломанные сухие веточки, спрятанные под елью, промокли (после этого я стал их прятать под палатку). Долго не мог разжечь костёр. В сухую ночь до утра остаются в золе тлеющие угольки и можно раздуть пламя. Теперь зола глубоко промокла, раскисла. Отсырела бумага и спички. Но вот наконец зашипело, задымило, показался огонь. Я поставил чай.
Вскоре пришёл Серафим, в длинном плаще, в руке палка, в целлофановом мешочке с десяток белых грибов.
Он встаёт рано: пасмурно ли, ясно - в три часа просыпается без будильника.
- Ну, гроза, - сказал я, когда он, вытянув руки к слабому ещё огоньку, присел на корточки у костра.
- У Тютюхи стожок сгорел (так звали его соседку).
- Беда.
- А то как же. Меня-то "кривым чёртом" обозвала.
- Ты здесь при чём?
- Я метал. Говорит, не на месте поставил стожок-то.
- Глупая баба.
- Жаль её. Без мужика проживает...
Он не отказался от кружки крепкого чая. Потом проверил мерёжку, принёс двух крупных линей. Одного отдал мне. Знаю - другого тоже отдаст кому-нибудь. Может, той же Тютюхе.
После чая Серафим ушёл, а я отправился за грибами. Увидел ель, поваленную молнией и ветром. Печальное зрелище.
Молния была неправа: дерево ещё не старое, не самое высокое в округе, могло бы ещё жить и жить. Но вот ель рухнула, подмяв под себя сосняк, разметав муравейник, и иные муравьи побегут искать новый дом, начнутся драки, схватки...
У отца пропал перочинный ножик. Он обвинил в пропаже семилетнего сына. А сын не брал ножичка. От несправедливого обвинения, от обиды он вышел во двор и ни за что толкнул другого мальчугана. Тот нагрубил потом сестре. Та, в сердцах, вместо того, чтобы вывести погулять скулившую собаку, пнула её коленом. Собака напачкала на полу. Ругалась мать, пошла с плохим настроением в магазин, там с кем-то повздорила.
Нож нашёлся. Или не нашёлся. Но цепная реакция неправоты пошла по людям. Эстафетная палочка нервозности передавалась из рук в руки. Один заболел, и инфекция раздражения заражает остальных. Так случается часто и повсюду: в метро, в химчистке, в очереди у кассы. А что такое, скажем, учитель, идущий в нервозном настрое в школу - всякому ясно.
Но есть люди, на которых останавливается цепная реакция, они обладают иммунитетом, а эстафетную палочку никому не передают.
Таков Серафим, жалеющий оскорбившую его соседку, потому что она "без мужика проживает".