В предыдущей главе: Последнее пристанище обвинённых в колдовстве - приют "Багровый холм". Здесь ожидают клеймения и дальнейшей судьбы волшебники. Принцесса почти обретает успокоение под опекой настоятельницы, матушки Тэл. Но последняя просит помочь в расследовании. Некто в приюте обучает волшебников колдовать. Учитель - величайший и самый разыскиваемый в обитаемых землях маг без имени.
«Дитя, дитя»! – громогласным эхо слово казалось заставило дрожать стены комнаты.
А затем всё застыло звенящей тишиной. Тело матушки Тэл до того натянутое струной обмякло и женщина опустилась на пол безвольной куклой. И только тогда змеёй к ней метнулась сестра Опра, подхватила, прижала к себе как малого ребёнка. Тиссария и сама заметила, что некая сила принуждала её стоять смирно, но едва минуло волшебство, в члены вновь стали подвластны, но чувствовалась слабость.
– Матушка, матушка, – непрерывно бормотала великанша. Обратив беспомощный взгляд на принцессу, в том же тоне зачастила: – Тиса, Тиса, Тиса.
Очнувшись, девушка потянулась было к груди настоятельницы, но вскрикнув, отшатнулась. Вспыхнула молния и как и подарок Дюрана Тану оберег настоятельницы сгорел, оставив багровый ожог на коже.
Боль привела матушку Тэл в сознание. Она непонимающе глядела перед собой, затем по-детски, навзрыд, заплакала. Следом заревела сестра Опра, больше от непонимания. Тиссария и сама была готова броситься к ним за компанию, но мысль, как зависшее лезвие клинка, не дающая вздохнуть и выдохнуть для всхлипа, замерла перед глазами. Мы уже встречались, встречались, видела, кричала девушка себе.
– Он… он принужда-ал, – с трудом, сквозь рыдания, выговаривала матушка Тэл. – Много лет. Я учила… он заби-ик-ирал. И сама училась, чтобы п-противиться. Но в-всё зря: письмо Трибуналу нас погубило.
На последней фразе она всмотрелась в Тиссарию невидящим взглядом и вдруг встрепенулась.
– Скорее, скорее! Мы все в опасности!
Сестра Опра помогла ей встать, Тиссария непонимающе развела руками. Так они и вышли гуськом. Настоятельница, простоволосая, с мятым после слёз лицом, сзывавшая сестёр, походила на сумасшедшую. Едва ли слово её будет стоить золота.
Во двор высыпали дети и юные девушки, с удивлением глазея на невиданное зрелище. Ни тени улыбки и потехи в их искренних взглядах, лишь забота и испуг.
– Сестра Опра, – властно окрикнули великаншу, – я велела смотреть за настоятельницей. Она не в себе. Сёстры, помогите мне.
Диллария, со значительным видом отдавала распоряжения. В холстяной хламиде, в жидкой дублёной телогрейке и куколе, она выглядела по-королевски. И ощущала себя точно так же, пока вместе с остальными женщинами не попадали на землю. Словно удар невидимого бича сбил их с ног. Сестра Диллария попыталась крикнуть, но клубок пыли забил ей глотку. Тиссария готова была поклясться, что от кожи матушки Тэл исходит едва заметное сияние, а вскинутые руки – что видели все – недвусмысленно тянулись к поверженным служительницам бога-Матери.
– Магия! – в бешенстве завопила сестра Диллария. – Грех! Остановите!
Последний вскрик, полный боли от очередного невидимого удара, относился к остальным служительницам, но ответом ей оставалась тишина, оторопь.
– Сёстры. – Настоятельница обвела взглядом женщин. – Ваша правда – грешна. Отрекаюсь и недостойна стоять меж вами и повинюсь пред слугами Трибунала и преклонюсь…
Матушка Тэл прервала покаяние, хватая ртом воздух. Вдруг сорвалась с места, растолкала девушек и дрожащей рукой указала на нескольких сестёр, возвращавшихся от колодца с полными вёдрами.
– Что… что вы делали сейчас?
Сёстры поставили вёдра и недоумённо оглядывали и сборище, и потрёпанную настоятельницу. Последняя внимательно вгляделась в вёдра, всерьёз схватила одну за лиф накидки и яростно вопросила: «Пили из колодца». Не на шутку перепуганные девушки согласно закивали.
– Она безумна! – Сестра Диллария ещё пыталась показать волю. – Ради блага настоятельницы мы…
Она с выпученными глазами осела, хватаясь за сердце. Тиссария, встревоженная поведением матушки Тэл, подошла к ней едва не вплотную и вновь увидела как задрожала жилка на виске, а некоторые волосинки на голове настоятельницы шевелил неощутимый ветер – творилось колдовство.
– Белая кайма, – обречённо пояснила волшебница. – По всему телу. Они скоро умрут. Вода отравлена.
Взволнованный шепоток пробежал по толпе, но приютские ещё находились под впечатлением проявления запретной силы. И магия матушки Тэл, и поверженная всегда такая важная сестра Диллария, и вот вдруг – отравленная вода, казались похожими на грёзу. События следовали с такой прытью, что Тиссария и сама была готова поверить в зачарованный сон.
– Сестра Мариан. – Вернула себе обычное своё спокойствие матушка Тэл. И это преображение разорвали ошейник боязни, немало нашлось тех, кто мысленно выдохнул от облегчения. – Сестра Марина ведите этих девушек и напоите… хм, вода. Осталась ещё вода после стирки, мыльная. Напоить силой, пусть их вывернет.
– Смальца бы им, – задумчиво предложила сестра Мариан, сведущая во врачебном деле. – Да знать бы какая потрава.
Девушек увели под руки в полуобморочном состоянии.
– И вы всё поверили? – не унималась сестра Диллария. – Кому вздумалось подсыпать яд в воду? Это – чушь! А вот что важно – колдовство в святом месте. Святотатство, срам!
– Громкими словами делу не поможешь, – неожиданно мягко сказала матушка Тэл. Она показала силу и остальные остерегись тянуть к ней руки. – Они могут приободрить. И на вас, сестра Диллария, ляжет подобная обязанность. Я грешна сёстры, не спорю и сама взойду на костёр, если таково решение Трибунала. Но лишь после того, как помилуют остальных обитателей приюта.
– Да за что?.. – взвилась было Стародуб, но осеклась под взглядом настоятельницы.
– Девушек отравили. Наверняка подсыпали яд в колодец. А не выйдет, так задумают иное. Пусть старшие сёстры соберутся в обеденной зале. Сестра Опра – за мной.
Матушка Тэл спешно вступила в галерею и сопровождаемая верной великаншей направилась в мужское крыло. Старшие сёстры не посмели ослушаться приказа настоятельницы и столпились у входа в залу. Тиссарию туда не пустили, кивнув на недоумевающую ребятню. Но едва принцесса приблизилась к ним, младшие девочки устроили весёлую возню, а старшие воспитанницы испытующе всмотрелись в великовозрастную подругу. Принцесса поняла, что не может сейчас хмуриться и чернеть от горя и потому захихикала с остальными. Она даже вынула флейту и исполняла нехитрые мелодии. Девчонки танцевали и очень скоро забыли трепет взрослых, они шептались о волшебстве, обижались и тут же мирились – мир детства так сладок и нежен.
Тиссария совсем запыхалась от игр, а потому играя в прятки, позволила найти себя первой и отдыхала, прислонившись к одной из колонн в галерее.
– Плохо, да? – шепелявя, с хрипотцой, спросили над ухом. Оглянулась – рядом с ней замерла дряблая, как квашня, девочка. Небрежно нахлобученный куколь скособочился, некрасивое, покрытое россыпью угрей, лицо выражало полнейшее безразличие. – А я говорила – ничё хорошего не выдадит. Но не слухают. Никто. А я колдовать наловчилась, вот.
И перемена в настроении, и мгновенная смена предмета разговора, детская непосредственность, как и беззубый, слюнявый рот, смутили принцессу, вынуждали смотреть на некрасивую девочку свысока.
– Не кичитесь грехом, – строго упрекнула её Тиссария, на что девчонка противно захихикала.
– А я не при чём, меня матушка научила. Я тебя напужала тогда, да?
И тут только принцесса сообразила, что девчонка – Мила Кособок. До того дня она ходила как в воду опущенная, мало с кем перекидывалась словечком. А тут такое преображение.
– И чего ты радуешься?
– Матушка грила, что мы учимся для войны. Вот она война и наступила. Я могу не только пугать. Я запутать могу, туману напустить. Вот тока исть потом в охотку, и башка гудит, ой-ой-ой.
– Для какой войны? – ошарашено переспросила Тиссария и, видя, что девчонка продолжает хихикать, не шутя, схватила её за плечи. – Какой войны?
Принцесса неожиданно почувствовала не то удар, не то набросили на плечи тяжеленный мешок – ноги подогнулись, сбилось дыхание, голову, казалось, набили тряпьём: она ничего не соображала.
Некто подхватил её под руки, невнятно забубнили. Перед глазами противная девчонка и хихиканье.
– Сестра Тиса, – вновь позвали её. Разомкнули губы и насильно влили жгучую, пряную жидкость. По глотке, по жилам пробежал живой огонь. – Да что с вами?
Тиссария закашлялась, но жестами показала – ещё глоток. Креплёное вино замечательно ободрило и привело в чувство. По словам подоспевшей сестры Мариан её нашли лежащую в галерее. Милу Кособок и её колдовство естественно никто и не заметил. Тиссария пробормотала первую попавшуюся ложь – дескать, смятение чувств и упадок сил. Врач недоверчиво покачала головой и сочла нужным показать девушку матушке Тэл. Та, в сопровождении верной сестры Опры, возвращалась с обхода. Похоже, Мариан не сомневалась в силе и истинности слов настоятельницы.
– Ну да, да, упадок сил, – скрывая смущение, подыграла матушка Тэл принцессе и скорее перевела разговор в иное русло. – У мужчин колодец не отравлен, но я не знаю о течении подземных вод и силе яда. Но отраву можно подбросить всюду и мы не знаем кто это.
– Родник, – задумчиво произнесла сестра Мариан. – В полумелье от приюта, в роще, бьёт ключ. Да и селяне используют горные речки. Придётся увеличить подводы водовозов, но это не беда.
– Беда в том, – с досадой возразила матушка Тэл, – что мы не знаем один ли отравитель и не явится за ним ещё кто-то, – вдруг сникла и сама себе ответила: – Наверняка явятся и я не смогу открыть им ворота, даже если они крикнут: «Именем Бога». – Она отрешённо помолчала, затем продолжила больным голосом: – Делайте, как считаете нужным, сестра Мариан. Пусть отправят водовозов цугом, да пошлите за кормовыми в деревни. Сделаете это немедленно. Прошу вас.
– Я врачую, – растеряно напомнила та.
– Я вам верю, да сестре Опре. Сделаете это, а мне нужно выдержать посрамление перед Дилларией.
– Не беспокойтесь, матушка, – прогудела сестра Опра. – Не дадим вас в обиду.
Настоятельница тепло улыбнулась, похлопала её по руке. Тиссария ждала, прислонившись к колонне галереи. Никто не обращал на девушку внимания, а уж как хотелось быть действующим лицом. А ведь ни слова благодарности за её усилия в возне с ребятнёй. Тиссария с укором всмотрелась в лицо матушки Тэл, но та осталась безучастной к досаде принцессы. Последняя шмыгнула, скрестила руки на груди и отвернулась. Потом всё-таки глянула одним глазком – настоятельницы и след простыл. Перед дверью в обеденную залу для служительниц бога-Матери топталась великанша Опра. Тут только принцесса заметила обломок колуна; увидела и не поверила – оружие горцев.
– Откуда? – Она одёрнула за рукав женщину. – Откуда это у вас?
– Ох, – с неудовольствием оторвалась от подслушивания та, – да я уж не помню. Вроде с севера был человек, даже королевской крови.
– Как? – опешила Тиссария. – Королевской? А как его звали?
– Про то лучше знает матушка.
Но та упражнялась в искусстве речи с сёстрами. Слаб человеческий дух. Годами строится твердыня веры в незыблемость устоев: что колдовство – худо, от Зверя и минует тебя чаша сия. Лишь молитва и истовая убеждённость уберегут. Но вот в одно мгновение близкий человек черпает силу и только силой этой предупреждает опасность. На одно только это могла рассчитывать матушка Тэл – на слабости человеческие.
Старшие сёстры говорили долго. Достаточно долго, чтобы истомлять не только принцессу, но и всегда спокойную великаншу. Та начала прохаживаться вдоль галереи, не шутя размахивая колуном. По особому случаю затопленную кухню потушили, на завтрак и обед раздали по куску хлеба и свежего, надоенного под присмотром сестры Мариан, козьего молока. И хотя трудно представить, что отравитель окажется настолько ушлым, что обсыплет ядом все припасы, но продукты из кладовой не трогали. Но весть об отраве у многих отбила аппетит. Впрочем, зная женское непостоянство можно предположить, что уже к вечеру следом за слезами младшеньких девочек, заворчат даже взрослые девушки. А настроение детей сменилось унынием, и даже игра принцессы не вызывала прежнего восторга.
Наконец, когда колокола отбили три часа – время третьей молитвы, которую в разгар дня произносят наспех – двери распахнулись, и во двор стремительно шагнула сестра Диллария. В иное время из-под платка стягивающего овал лица и куколя на мир глядели жгучие, чёрные глаза; её можно было назвать красивой, но жёсткий, надменный взгляд не позволял разводить языки даже льстецам. Ныне волоокая Диллария казалась очень бледной, словно окунулась в чан с молоком. Тиссария было внутренне успокоилась: матушка Тэл одержала победу, но последняя вышла неожиданно разбитой, не смея поднять глаз. Зато сестра Диллария принялась отдавать распоряжения и волшебница не пыталась остановить её, а младшие сёстры спешили выполнить приказы.
Запрягли пару гнедых – всю животную силу приюта – в большую коляску, используемую лишь, когда вывозили волшебников гуртом ставить клеймо. Несмотря на редкие вылазки, коляску, как и всё хозяйство, держали в исправности и в этом подавляющая заслуга сестры Дилларии. Врачеватель Марина воспротивилась было – она уже снарядила водовозов, – но её попросили замолчать и оттеснили в сторону.
Великанша Опра, недоумённо глядя то на матушку Тэл, то на суетящуюся сестру Дилларию, наконец, шагнула в сторону последней, недвусмысленно перехватывая топорище колуна.
– Сестра Опра! – окрикнула её настоятельница, пересеклась с ней взглядом, покачала головой.
Тиссария встала ближе к ней, хотя голос матери, всегда рассудительной и правой матери, требовал ехать рядом с Дилларией. Кроме неё в коляску набились почти все старшие сёстры, к ним просились девушки и девочки, но их прогоняли, уверяли, что вернуться с дознавателями Трибунала. Открыли ворота – ещё чуть-чуть и будет поздно. Но не голос матери помогал ей в подземельях Калин, в темнице или в схватке с чудовищем Бреоном и потому принцесса не шелохнулась. Упрямая, зряшная девка, трепетал в голове материнский упрёк.
– Мы можем выйти только с тачками. – Пожала плечами сестра Мариан. – Путь до родника неблизкий и воды хватить лишь для приготовления пищи.
– Делайте, что считаете нужным, – отрешённо прошептала настоятельница и неловко искала за спиной руками упор. Её подхватила сестра Опра и нежно прижала к себе.
Старушка более не казалась живой, бодрой, словно колдовской оберег не только принуждал, но и питал невиданной силой. А может так оно и было, подумалось Тиссарии, сколько раз она была на волосок от гибели, но пока оберег покоился на шее, беда обходила стороной и уж сколько сил понадобилось, чтобы вынести тяготы судьбы. Дюран Тану не принуждал – во всяком случае Тиссария не замечала ничего подобного, – но она оставалась чужой игрушкой. Пусть так – без покровителя совсем худо и девушка льнула ко всякому, кто обладал хоть толикой власти. Не прогадала ли она, выбрав тщедушную, усталую старуху-волшебницу?
Из подвалов вытащили кувшины, оставшиеся лишними после снятия урожая винограда, и сёстры и некоторые приютские попарно вышли за ворота. Вместо привычной похлёбки на ужин жарили овощи, да готовили кашу на молоке для самых маленьких – для них это праздничное угощение и те развеселились.
Между тем с мужской половины прибыла старшая сестра и Тиссария обомлела – уж очень та походила на сестру Дилларию. Когда она яростно заспорила с настоятельницей, принцессу позвала сестра Опра последить за малышами.
– Она тоже Стародуб, погодка нашей Дилларии, – мимоходом ответила великанша на недоумение Тиссарии. – Вишь как, семья-то их знатной слыла. Дворяне-родины, сродственники королям. Ну, тем, которых казнили, а земли сейчас называют Мёртвые короли. Глав семейства ещё при жизни подозревали в волшбе, уж больно удачлив род, но пока в силе, не трогали. А как лишились покровителей, так и власть сошла на нет. Народ местный их уважал, потому, наверное, не умертвили, а сослали всех отпрысков сюда. И уж правду говоря, Земелец – тоже Стародуб. За его-то колдовство стародубские-то и настрадались.
Нечасто великанша вела долгие речи и Тиссария возжаждала слухов. Сплетня – бабье лекарство от тоски, какова бы ни была баба: в чёрном теле или в холёном. Кто из благородных ещё в приюте, какую волшбу она видела, что происходит на мужской половине, почему письмо Трибуналу может быть опасным? – поток вопросов не иссякал. Сестра Опра отвечала нехотя, невпопад, выпучивала глаза, если предмет разговора был не про неё. Так пустопорожне – едва ли простодушные излияния великанши были хоть на толику горьки правдой – день перевалил к вечеру. Дети дождались каши, а прочий люд, оставив их счастливых под присмотром глухой, сонной старушки, вышел во двор.
На смену холодным колким ветрам намедни явились тяжёлые вихри, доносившие мягкий аромат перекопанного чернозёма, набухших почек и влажной листвы. Это было тем удивительнее, что гребни полей ещё наполняла снежная зернь, а кое-где кромку берегов покрывали сгибки наледи. В эти мгновения всё существо наполняла сладостная истома. Жаль только совсем ненадолго и ещё хуже, когда наслаждение прерывают самым бессовестным образом.
– Почему не звонят к вечерне? – Услышали все неприятный каркающий голос.
Говорила, кутающаяся в серую шерстяную разлетайку, сестра Мидвиэль Стародуб. В отличие от родственницы её выцветшие глаза терялись под чёрными кругами вокруг век – следы неизбывной усталости. К сестрицам можно было относиться как угодно, невзлюбив за взор или отёчность лица, но на Стародубах зиждился порядок и хозяйственность приюта «Багровый холм». И их слово всё ещё что-то значило – служительницы от мала до велика засуетились.
Стародуб вновь приблизилась к выглянувшей во двор настоятельнице, явно позволила себе резкость, но матушка Тэл, возможно впервые, – Мидвиэль остолбенела от удивления – с досадой отстранилась. Её волновало иное – люди.
– Сестра Мариан. Кто-нибудь видел, вернулись ли они? Пора бы уже.
– Это нес-с-слыхано! – рассерженной кошкой прошипела служительница с мужской половины. – Устав… устав.
– Мы не можем попасть в звонницу, сестра, – пугливо доложила одна из серых невзрачных, ничем не запомнившихся принцессе, служительниц бога-Матери. – Дверь заперта и, должно быть, подперта тяжёлым грузом – не шелохнётся.
Начальницы с тревогой переглянулись.
– Уж не они ли?! – крикнула от ворот сестра Опра, озаботившаяся страхами настоятельницы.
Тиссария знала, что боязнь передаётся подобно хвори от всех пор. И как же отлегло от сердца, когда матушка Тэл удовлетворённо кивнула и закинула голову назад, оглядывая злополучную колокольню.
– Матушка Тэл! – зычно позвала великанша, и голос её вновь вернул всем болезнь беспокойства.
Тиссария, как и многие, овечкой следуя за пастухом, подошла к створу ворот. Это были не амбарные ворота, в загородном доме богатого родина запирались на тяжеленные засовы; для стражи оставалась дверь в воротах. В зазор она разглядела кошенину, переложенную снежной бахромой, да – может показалось? – фигурки бегущие гуськом.
– От кого они прячутся? – растревожилась матушка Тэл и дёрнула за рукав великаншу. – Что ты видишь там?
– Да навродь… – Она вышла за ворота. – Гля, всадники!
Конных Тиссария уже не увидела – Мидвиэль зашикала и «закышкала» на девочек, прогоняя вон. Но всех немедля отвлекло иное – протяжный тяжёлый колокольный звон. Большую медь использовали на праздниках вкупе с малыми колоколами, а тут – протяжный звук, как на похоронах. И долгий. Все застыли в немых позах, глядя и слыша невероятное – неубывающий звон.
– Да что это, милосердные боги, – запричитывала сестра Мидвиэль. – Ведь не пожар… не знаю.
– Скорее, скорее! – перекрывая медь лужёной глоткой, кричала великанша и махала рукой.
Тиссария машинально последовала примеру многих девочек: прикрыла уши ладонями. Терпеть гул становилось невмоготу. Но принцесса несказанно обрадовалась, когда в дверь, поддерживаемую великаншей, ввалилась сестра Мариан и её товарки. Старшие сёстры кинулись с расспросами, но врачеватель, судорожно вдыхая, указала на башню. Тиссария прищурилась – и охнула: на укреплении полоскалось чёрное полотнище.
Когда первая оторопь миновала, принцессу разобрал смешок: уж не в пиратов ли играются. Но стоило взглянуть в лицо матушки Тэл, озорство начисто исчезло: более всего выражение напоминало гримасу сестры Дилларии перед бегством из приюта.
– Нужно сорвать его! – со страхом вскричала настоятельница и, семеня ножками, помчалась в башню. Следом гигантскими шагами направилась сестра Опра.
Мидвиэль Стародуб, съёжившись, вполголоса расспросила врачевателя, явно опасаясь её ответов. Вот что поведала сестра Мариан, не скрывая, наоборот, рассказывая во всеуслышание.
Багровый родник брал начало в скалах неведомо где, разливался каскадами и успокаивался в буковых зарослях. Люди выточили желоба из сосны, да справили купель, куда сходила вода. Издавна приписывали ей чудодейственную силу, и даже богатые риважане частенько приезжали сюда для омовений. Потому девушки из приюта не обеспокоились, увидев всадников – мало ли какому дворянину понадобилась лечебный источник. Те, заметив служительниц бога-Матери, ожесточённо заспорили. Сестра Мариан почуяла недоброе, когда следом за конными, подобно плащу с серым подбоем, над кронами стелился дым. Она приказала девушкам подняться выше по карстовым каскадам. Стоило это сделать, как сёстры разглядели чёрные вьюны гари от ближайшей деревни. Всадники явно торопились и лишь двое из них понукали товарищей преследовать девушек. Одна из сестёр, с зоркими глазами, сообщила о «белых вОротах». Тиссария наморщила лоб, припоминая, а многочисленные её товарки зашептались о Светоче – о духовных хранителях знаний и искусств, носивших как и врачеватели чёрные, с белым воротничком, камзолы. Между тем, сестра Мариан, переходя на шёпот, в совершенном изнеможении окончила рассказ.
Нутром понимая их дурные намерения, обходными путями, знакомыми ещё смолоду, она повела сестёр к храму. И лишь на подходе к приюту они – всадники и служительницы бога-Матери – вновь пересеклись. Охочей до подробностей принцессе приходилось склоняться едва не к губам женщины, чтобы слышать. Ей изрядно мешали глухие удары внутри башни – великанша Опра прорывалась на площадку. Тем не менее усилия оказались тщетными – вскоре она появилась, сопровождая сухонькую матушку Тэл. Она ничего не сказала. Прошла сквозь обступившую её толпу девчушек, словно не видя подле себя никого и удалилась в наверх, в комнатку. А на ветру продолжало полоскать чёрное полотнище и в такт ему трепетали неокрепшие умы и сердца.
Сестра Опра, поглаживая клочья кожи на сбитом кулаке, сообщила Тиссарии, что не смогла пробить крышку, очевидно подперли тяжёлым. А матушка, испуганно шепнула ей великанша, использовала греховную силу, да бестолку: дрогнуло дерево, но выдержало. И лишь бросив взгляд в одно из окон, матушка Тэл вмиг прекратила колдовские потуги и как есть убитая, скрылась с глаз.
Лишившись старших сестёр, всех наставниц, девушки совсем всполошились. Старшенькие бросился в комнатки собирать добро, маленькие в страхе забились в углы как тараканы, даже пожившие своё женщины замерли в ожидании чего-то неминуемого. Тиссария даже не пыталась вспомнить бытность свою полковника, обругать и успокоить бабье сборище; она отлично понимала, что они даже не сопливые мальчишки. Припомнился Рем Ёж и его мятежные намерения. А ведь на той половине и этой есть выученные волшебники, подумала Тиссария, могли бы они подсобить, если худо придётся. Подумала и ударила себя по губам – что она грешная болтает! И что ни говори, а она пропустила вечернюю молитву. Поминая себя последними словами, она прошла в молельню, но вынужденно остановилась на пороге – зала оказалась переполненной. Перед колонной Пятилика преклонила колени сестра Мидвиэль и неожиданно бархатным вкрадчивым голосом произносила молитву. Казалось, трудно поверить, что строгая ревнительница законов может творить богослужение так ласково и проникновенно. Тиссария уже совсем заслушалась, но вдруг сообразила, что перед Пятиликом коленнопреклонно должна застыть настоятельница.
Чувствуя себя отчаянной и непрощённой грешницей, которой уготована незавидная участь у Книгочея Судьбы, принцесса наскоро отчитала молитву и никем не замеченная поднялась в келью матушки Тэл. Ничего не изменилось в комнате: добротная кровать, табурет со сложенным вязанием, пучки и веники трав развешены по стенам. Лишь уловимое кислое зловоние от нетопленой с вечера печи застыло в воздухе вкупе с пыльной ледяной взвесью. И в её паутине застыла на ложе скрюченная старушка.
– Они всегда знали, – словно размышляя вслух, произнесла матушка Тэл, едва принцесса пересекла порог комнаты. – Знали, что он натаскивает волшебников.
Тиссария не перебивала: сейчас ей разжуют и в рот сунут.
– Черноградская ведьма и после клейма много чего могла, а умерла-таки не своей погибелью. Потравили. Они это могут эдак незаметно, бесследно. Вот и ныне: отраву их человек подсыпал да чёрное полотно на звонницу. А служители Трибунала тут как тут. Всё подстроено и решено.
– Чёрное полотно, – не без боязни вопросительно сказала Тиссария.
– Чума. У нас в приюте чума. Не разгляди я умысла, все бы скоро почернели от хвори. А раз приютские не при смерти, – она болезненно встрепенулась, но тут же угасла, – то погибель сама к ним придёт. Сюда явится Трибунал, и никто не спасётся. Тела сожгут, а там никто не разберётся: от лихорадки умер или от ножа.
– Нет, так нельзя! – холодея, вскричала Тиссария. Мысли путались. – Они пришлют докторов из города… мы сообщим… дознаватели. Я особа королевской крови, полковник. Мои люди узнают…
– Здесь служители Светоча – врачи, служители Трибунала – судьи и дознаватели. Кто ещё вам нужен?
Злая усмешка открыла новую черту в истинном характере настоятельницы. Похоже, образ доброй матушки Тэл, горько подумала принцесса, ещё одна ложь. Но вслух бессильно спросила: «Зачем, зачем?»
– Может быть он, – настоятельница сделала особый нажим на обозначение неизвестного, – достиг в обучении больших успехов. Может не здесь, в другом приюте волшебников.
Тиссария вдруг с удивлением узнала, что «Багровый холм» не единственное прибежище волшебников, их много больше на юге страны. До сегодняшнего дня некто – не пресловутый жаждущий знаний колдун – был заинтересован в магии. Находились богачи, кто желал владеть хоть толикой дикой и необузданной силы. Заклеймённые слуги, обращающие крохи оставшегося волшебства на увеселение таровитых горожан, домашние театрики, полные умельцев иллюзии и обрядов: гадалок, ясновидцев, ловкачей и заклинателей. Словом все те, кто не желал служить при храмах, искупая грехи, имел способ попасть в блистательный, полный страстей, Риваж – город-государство.
– И нет у нас покровителей? – Тиссария тянулась к любой спасительной ниточке. – Сильных и важных людей, не сующих голову в петлю при виде Трибунала?
– Если это угодно Надзору, то – нет, – пожала плечами матушка Тэл и, обхватив себя руками за плечи, пошаркала к окну. Помолчали. Затем старуха обернулась и полушутя, с толикой надежды, спросила: – А если бы у вас было войско, полковник, они пришли бы на помощь?
Тиссария хотела сказать дерзость, но мысль ушла много дальше: в греховные, непростительные помыслы.
– У нас уже есть войско. Есть волшебник, колеблющий землю, волшебник, заговаривающий зверя, колдунья, наводящая…
– Молчи! Молчи! – взвилась матушка Тэл, и шрамы истязаний проступили сквозь морщины. – Не ведаешь, что твердишь! Гордыня и страсть! – она недвусмысленно замахнулась на неё веретеном. – Не моги, будучи человеком, обращаться к Зверю.
– А я нелюдь! – зло прошипела Тиссария и демонстративно обнажила зубы.
Они недвижимо простояли друг против друга. Первой не выдержала настоятельница: поникла, задрожала от плача.
– Прости меня, дитя божье, – одними губами выдохнула матушка Тэл. – Я дала волю гневу – страсти звериной. Но и ты виновна, дитя. Повинись.
Тиссария и сама перепугалась неожиданной бури и выпалила страшное «нелюдь» в запальчивости, сама не своя. Тут бы и покаяться, пасть на колени и слёзно молить о прощении и… погибнуть. После жестоких испытаний, коим подверг её отец Аиран вкупе с Трибуналом, едва ли стоит сомневаться в злонамеренности служителей богов. По ту сторону страстей иная половина принцессы, выпестованная усилиями законоучителей и Писанием, успокаивала девушку, как бы говоря, что сие есть суд Господень и испытание веры. Подчас борьба сердца и разума заставляет встать нас на путь противоречий и творить страшные вещи, оправдание которым болезнь беспамятства. Иначе не объяснишь как благовоспитанная девушка, не смягчившись, испытующе глядела в покаянные глаза настоятельницы. Последняя вновь уступила, опустив очи и бессвязно бормоча.
– Пусть участь будет известна каждому, – в запальчивости воскликнула Тиссария. – Тогда каждый решит: подчиняться судьбе или идти вопреки. Тогда вы увидите, изменился ли цвет смерти.
Матушка Тэл беззвучно рассмеялась. Принцесса поняла, что совершила промах, и сила убеждения ей изменила.
– Смерть, – снисходительно растолковала матушка Тэл, – свойственна человеку. И несмотря на противоположности, каждая из величин – одно продолжение другого.
Сделав этот неожиданный вывод, настоятельница задумчиво промолчала. Смятение чувств и сознания одолела и её, но в отличие от мятежной молодой души рассудила она с холодностью.
– Магия – продолжение греха, а может и продолжение сущности человеческой. Пусть рассудит бог-Матерь!
Матушка Тэл вновь обрела прежний вид спокойной, уверенной в себе женщины. И пусть образ этот противоречив, но, возможно, продолжение её женской сущности.
Поманив девушку за собой, матушка Тэл вышла вон из комнаты и прошествовала в молельню – здесь остались все после вечерни. Здесь она подозвала иных лиц, и вновь в обеденной зале собрался совет. И несмотря на то, что врачеватель Мариан и сестра Опра были на стороне настоятельницы неожиданное заявление не на шутку растревожило обеих.
– В своём ли вы уме, матушка? – закипела сестра Мариан.
– Именно так, – спокойно кивнула старушка. – На мужской половине найдутся горячие головы, пытающие счастья. Мы постараемся дать вам время уйти. Ты знаешь горную тропу через горный массив. Она опасна и именно потому вряд ли кому-то толком известна. Ночью они за вами не пойдут, как ни расстарайся. А там никто не будет смотреть, кто просит о крове, одно слово – Пречистые дочери в утешение и помощь. Вы продолжите путь божественного служения.
– Но именно служение, – вкрадчиво возразила сестра Мидвиэль, – требует от нас воспрепятствовать греховным намерениям. Мы ваши служительницы, не бойтесь, это для вашего же блага.
Воркуя последнюю фразу, Стародуб недвусмысленно потянулась к настоятельнице. Едва ли ей двигали корыстные убеждения, потому настоятельница не поступила с ней подло. Полость рта старшей сестры словно наполнилось желчью, и та недоумённо замерла под действием неведомой силы.
– И именно потому, – мягко сообщила колдунья, – что ваше рвение известно и слова могут смутить остальных, думается, будет лучше вам промолчать.
Тугая на думы сестра Опра понимала матушку Тэл с полуслова и схватила верещащую женщину как малого ребёнка. Сестра Марина не могла вымолвить ни слова, и ошарашено смотрела на действия злоумышленников. В обеденной зале нашлись полотенца, и вскоре Мидвиэль Стародуб крепко связали, а рот заткнули платком.
– Это глупо, глупо. – Качала головой врачеватель. – Вы нас погубите.
– Сестра Мариан, – мягко воззвала её матушка Тэл, но женщина, отстранившись, продолжила:
– Я справлялась о здоровье тех девушек, и пришлось опустошить запасы дурмана – у них желудочные боли и лёгкая лихорадка. Могу поверить, что их отравили и могли отравить весь приют. Но то, что умышление это наших братьев по храму – нет! То, что вы колдунья и ваш грех доказан – да! То, что виной тому пресловутый всемогущий волшебник – нет! Всё это помрачение ума ваше и той несчастной, что заперлась в звоннице. И если слово сестры Мидвиэль помешает вам осуществить задуманное, то моё слово и подавно.
Преступившие закон женщины были смущены. Принцесса и вовсе теряла присутствие духа. Вспомнилась горячка перед боем у стен Весёлого Пляса. Она всей душой понимала, что посылает мальчишек на погибель, а соратник маршала Дин Пёрышко посулил им золото и богатую гулянку. Так и здесь – права настоятельница – найдутся горячие головы, мальчишки, не знающие, что есть на свете смерть.
Матушка Тэл была явно подавлена. Угнетённость в прорехе намерений окончательно выявили ещё одну черту настоятельницы – слабость. Старушка, застыв на некоторое время в нерешительности, тяжело вздохнула.
– Я не могу вас убедить или заставить. Никто, кроме вас, сестра Мариан, не отыщет тропу. – Матушка Тэл тяжело оперлась на стол и нехотя выдавила: – Они придут ночью или на рассвете. Единственное средство, что я могу им противопоставить – наши греховные силы.
– Если помыслы их будут во зло, – осторожно пошла на попятную сестра Мариан, – я буду полностью в вашей власти.
Настоятельница смотрелась с явным неудовольствием и пожала плечами. Если начнётся избиение, подвластные её устремлениям женщины будут лишь в тягость. Принцесса отчаянно струсила и потому, когда открыли ход на мужскую половину и разглядев среди людей знакомого мальчишку, отвела того тихонько в сторону. Рем, как и многие дети, уже забыл их ссору и выслушал своего полковника очень внимательно. Но опасения девушки на то, что найдутся вояки, подтвердились: юный маг раззадорился не на шутку.
– Пусть пояряться, – с горячностью воскликнул мальчишка. – Хлебнут горя.
– Они знают, куда идут, – терпеливо убеждала его принцесса. Она внутренне дрожала, приходя к неутешительным умозаключениям. – Знают про ваше учение и сами учёны бороться с вашим братом. Прошу тебя, будь со мной, когда придет пора бежать. Я твой полковник, меня нужно оберегать, – слышишь?
– Слышу, мой полковник, – буркнул Рем Ёж и кажется внял доводам принцессы. Тиссария с облегчением вздохнула: одной бедой меньше.
Мужчин, к слову, оказалось немного – несколько зрелых, не особенно ухоженных дикарей, вроде Земельца и десяток чумазых мальчишек. Разговора с ними настоятельницы Тиссария не слышала, но старушка вернулась от них сама не своя и бормотала под нос и проклятия и ругательства. Её намерениям защищать приют «Багровый холм» не суждено сбыться. Но как бы ни верили соображения матушки Тэл, в жилых галереях и молельнях повисло тягостное молчание. И то обстоятельство, что после захода солнца расположились для сна в одном крыле, говорило о многом. Заснули, впрочем, самые маленькие, остальные в тревоге ходили по двору, поднимались на стены. То тут, то там в руках появлялось невесть откуда взявшееся дреколье. Тиссария невольно переводила взгляд на тех, в чьих руках сосредоточилась греховная сила – те держались вместе и вкупе с настоятельницей ожесточённо спорили. Попытки оборотня вороном проникнуть в звонницу ни к чему не привели: купол окружал прочный трельяж.
Едва матушка Тэл вышла от них во двор, вновь вернувшись от заговорщиков, принцесса без стеснения настигла старушку и впилась в рукав одеяния.
– Они хотят бежать ночью, – волнуясь от досады, сообщила настоятельница. – Кто куда.
– Может это не худо, – соображала Тиссария. – Рассыпавшийся горох разом не собрать.
– У нас не горох. За приютом неустанно следят. И верхами загонять всех как кур. Спасутся очень немногие. На это и расчет. Одно слово – волшебники.
Впервые вместе с последним словом в голосе её сквозило презрение. Высказавшись, она поспешила в отхожее место, оставив девушку в тяжких раздумьях. Как не хотелось брать на себя бразды власти и остаться в простецких одеждах. Всё, чему научила её конт-майтра, затем маршал, а после отец Аиран – хитрость, ловкость, лицемерие – опротивело до смерти. Но именно последнее обстоятельство сейчас принуждало её обратиться к величинам «дворцовой науки». Едва ли заговорщики двинутся в путь немедленно, а потому девушка, взяв лампу, спустилась в подвал, отыскала нужный ларь. В переложенных мятой платьях отыскала наряд фехтовальщицы, зацепила серебряной фибулой плащ, подцепила к портупее ножны со шпагой и пистолет, купленный ещё в Горилесе. Для последнего не нашлось пороха и дроби, а сталь с трудом поддавалась руке и покрылась червоточинами. Но не это сейчас волновало принцессу. Зная по себе: чтобы собраться с духом, лучшее средство – мгновенное исполнение. Пока сердце празднует труса, разум – творит.
Появление в обеденной зале человека при шпаге необычайно взволновало присутствующих. Один из мужиков завопил басом «Трибунал!» и шмыгнул под стол, другие прыснули в стороны. Один из заговорщиков застыл истуканом, протягивая к принцессе руки с кривыми поломанными пальцами. Даже Рем, бранясь, не мог вызвать волшебство и оттого лишь беспомощно отступал. Девушка с широким, глупым лицом до того казалась оторопевшей, вдруг противно захохотала.
– Полковник! Мой полковник! – Рем Ёж с восторгом подскочил к ней.
– Повелительница гор и ледяных замков, майтр-гард Тиссария из рода Горецких. Полковник в войске маршала Валери Янтарной, – с ноткой презрения перечислила титулы девушка.
– Ба-ба! – облегчённо воскликнул басовитый трус и, распахнув ручищи, двинулся на принцессу. – А вот я вашу особу…
Он заткнулся, когда Тиссария не без труда вытянула шпагу, и острие клинка оцарапало его толстую губу и застыло в дёснах. Принцесса напустила на себя личину конт-майтры Бриэль Бешеной и приём подействовал: остальные остереглись. К тому же разделявший гнев принцессы Рем Ёж наконец сотворил огненный бутон в ладони. Колдовство одного из заговорщиков произвело большинство в благоговейный восторг, а на вооружённую девушку и её защитника смотрели со значительным уважением.
– Вы намерены бежать, – бесчувственно заметила Тиссария. – И воображаете, что вам удастся ускользнуть от служителей Трибунала.
– Хотя бы и так, – недовольно буркнул человек со сломанными пальцами. Глядеть дерзко он не посмел, устремив взор на толстяка, прижимавшего окровавленную пятерню к губам.
– Служители Трибунала – отставные офицеры и отлично знают как порубить вашего брата. Надеетесь на волшебников. Хорошо. Но что они смогли сделать против меня, нарушившую ваши посиделки?
– Мы будем готовы, – обескуражено пробормотал заговорщик.
– К чему, с какой стороны, как?
Ответом было молчание. Наверняка простодушная матушка Тэл просила защитить малых деток, взывала к совести человеческой, но добродетели – худое подспорье в достижении устремлений; устремлениям свойственна гордыня. Именно ею ослеплены собравшиеся.
– Здесь мы как в мышеловке, – озлобленно возразил принцессе, но и бровью не повела.
– Я Его королевское высочество, наследница горного королевства – здесь, в тюрьме волшебников. Славный род стародубских родинов, наследников земель от Весёлого Пляса до Стародуба – здесь. Мы все оболганы и без вины виноваты. И нуждаемся не в утешении, но отмщении.
Тиссария сделала ударение на «мы», помолчала, оглядывая собрание – многие согласно опустили глаза.
– Я знаю, что многих из вас обучали колдовству. Сильный волшебник, не чета риважским шарлатанам. Что он говорил вам о волшебстве? – Она вновь сделала паузу, вспоминая речи матушки Тэл и мальчишки. – Волшебство есть продолжение сущности человеческой. Так?
– Да, да! – восторженно проговорил Рем Ёж, благоговейно глядя на девушку, позабыв, как многие дети, что сам рассказал об этом.
Далее нужно было рискнуть. Судя по обрывистым сведениям, пресловутый волшебник брезглив, изощренно манипулирует людьми, коварен и наверняка обуян непомерной гордостью. Нужно рискнуть.
– Но разве не говорил он, что волшебник много сильнее обычного человека, что он – повелитель над народом. Что сущность и сила волшебника тем сильнее, чем более пугает она простаков.
Слова заканчивались, мысли путались – ну, ну! Наконец долговязый подросток, до того стоя со скрещенными руками, разомкнул их, расслабился и прохрипел:
– Да, он говорил подобное. Мне говорил, что могу повелевать зверьми и велеть растоптать города.
– А я могу запугать до смерти, – визгливо похвалилась Мила Колобок. – Он сказал мне, что я могу погрузить город в колдовской сон. А я ленюсь учиться, я глупая, вот.
Мальчик-оборотень и отродье черноградской ведьмы, соображала Тиссария, самые сильные, молодые, гордые и наивные.
– Трибунал боится вас, вас нескольких, кто использует неведомую силу. Им не нужна приютская детвора, служители бога-Матери или мужичьё. Только – вы. Не желаете ли показать, чему научились? Эти стены позволят вам выдержать урок, в чистом поле вас ждут ружья. А следующей ночью мы уйдём. Здешняя служительница знает хитрую тропу в горах.
– А вам-то какой прок? – зло осведомился человек со сломанными пальцами. Всем своим видом он выказывал недоверие. Главное – не дать слабину.
– Трибунал – не маршоны и родины, но люди подлого люда. Они попрали право королей, и я хочу отмщения.
Последние слова она выговорила нарочито с ненавистью; принцесса припомнила унижения в тюрьме и речь её пропиталась таким искренним ядом, что даже недоверчивый заговорщик проникся духом расплаты.
– Хотите мстить чужими руками, – попытался-таки выкинуть коленце упрямец.
– Мстить нашими руками. Или ты не с нами?
Тот совсем растерялся под испытующими взглядами, волшебники, коих тешило признание силы, глядели на него враждебно. Позднее Тиссария узнала, что человек со сломанными пальцами – бывший законоучитель, угодивший в «Багровый холм» за то, что пытался толковать Писание и грех колдовства по-своему. Кому как не ему вступить в спор с неопытной девушкой и разгромить её нехитрые умозаключения, но тот оказался слишком трус для этого.
– На нашей стороне неожиданность, – деловито сообщила Тиссария, подходя к столу. – Удар должен быть мощным, чтобы не дать им роздыха. Что вы можете сделать?
Матушке Тэл, явившейся некоторое время спустя, пришлось отойти в сторонку и не мешать, до того бурным оказалось обсуждение плана обороны. У люда не искушённого в военных делах суть тактики была проста – напасть скопом. Тиссария под влиянием деда листавшая книги о славных ратных подвигах, предложила иное, мудрёное для мятежников решение. Поместье богатого вельможи почти не имело укреплений внутри, зато стена в два человеческих роста и гребень со срубом и двускатной кровлей – свидетельство давних междоусобных склок знатных родов – некогда отлично защищало сторожей. Ныне они станут укрытием большинства обитателей приюта, пока волшебники будут куражиться.
Мальчишка-оборотень мог напустить воронья, Кособок – нагнать страху, Рем Ёж обжечь несколько человек, матушка Тэл – сбить с ног. Но всё это были мелочи по сравнению с волшебством Земельца. Настоятельница, видя исход коварства принцессы, всё-таки с опаской, но упомянула, что стародубскому родину по силам устроить землетрясение. Ещё совсем недавно он был не более чем полубезумный старик, но учение невесть как помогло пробудить дремавшую под действием клейма магию.
– Каков над нами цвет сейчас? – задала давно мучающий вопрос принцесса, когда они оставили заговорщиков наедине с одной мыслью – обороной «Багрового холма». – Что вы видите?
Матушка Тэл безрадостно хмыкнула, с сожалением вгляделась в Тиссарию, как смотрит терпеливый учитель на туповатого ученика.
– Я не вижу цвета, девочка. Я их ощущаю быть может, всё моё умение, как и у всех волшебников, по наитию. Кроме одного – ты знаешь. И цвет смерти я вижу над каждым человеком с рождения: у кого-то в избытке, у кого словно невесомая пыльца. У девушек, что пили отравленную воду, смерть ощущалась подобно надвигающейся грозы, у остальных – увядающими на ветру деревьями. И то и это – суть одной природы и способность почувствовать приходит и с возрастом и с опытом. Да и к тому же мне изрядно мешает клеймо. Это всё равно что ловить остатки сна, когда уже проснулась. Понимаешь?
– Понимаю, что нам нужен Земелец, – скрывая смущение за суровостью, проговорила Тиссария. – Вы знаете как уговорить его?
Настоятельница ответила далеко не сразу, не хотела быть пособницей битвы. До Тиссарии, как оказалось, она уговаривала отогнать служителей Трибунала волшебством.
– Он безумен. Быть может, любовь к родной сестре Дилларии пробудит в нём чувства. Что возможно ещё спасти её…
Принцесса не более не слушала. Подозвав двух дюжих мужиков, она повелела вынести из подвала старика. Рядом случился Рем и под таким давлением те не посмели ослушаться.
Очень скоро двор благопристойного приюта разразился самой грязной площадной руганью. Безобразный старик бесновался в паре крепких рук и продолжал пугать обитателей комнат. Земельца едва не бросили наземь до того он опротивел мужикам. Подволакивая босые ноги, он, ухая по-совинному и вздрагивая, словно от нестерпимой боли, подтянул немощное тело на каменные полы.
– Ваше высочество, – возвысив голос, обратилась к нему девушка, – Галлиар, прозванный Стародубом и Земельцем. Мы Его высочество Тиссария, прозванная Горной. Вы меня понимаете?
Старик мгновенно умолк, вспоминая оказавшиеся в забвении титулы. Бешено вращая белками незрячих глаз, затравленно повёл шеей, прислушался и лицо его, обезображенное множеством морщин, разгладилось.
– Я вас помню. Я просил оставить меня в покое. Я не виновен.
– Прошу, – заскулил он, – не бросайте меня в землю. Казните по-иному.
– Вы помните свою сестру Дилларию Стародуб? – продолжала пытать его Тиссария тоном дознавателя.
Старик вновь замер, прислушиваясь к себе самому, мелко закивал, пустил слезу.
– Лари, – ласково произнёс Земелец. В одном слове сосредоточилась неизбывная любовь. – Я виноват, нагрубил ей. Но она простит, простит меня. Она здесь? Лари!
– Слушая, старый… – охая, начала матушка Тэл, но её грубо прервала безжалостная принцесса:
– Ваша сестра мертва. Слышите?! Её казнил Трибунал без суда и дознания. Они придут и казнят вас и вашу сестру Мидвиэль Стародуб. Вы согласны с приговором?
Настоятельница скорбно оглядела принцессу с ног до головы: да как язык у неё повернулся. Земелец замер надолго, обхватив руками голову, вцепившись корявыми пальцами в сальные патлы. Собравшиеся недоумённо переглядывались. Бывший законоучитель собирался поднять на смех самонадеянную девушку, но жестко поплатился, упав навзничь и разбив лоб. Дрогнула земля, заставив всякого в страхе схватиться за что ни попадя. Ощутимо всколыхнулись строения в шторме суши, ещё немного и волны грязи накрыли бы каменные полы.
– Галлиар Стародуб! – обрадованная и перепуганная, девушка пала на колени рядом с безутешным стариком. – Вспомните меня. Мы принцесса Тиссария, прозванная Горной. Такой же узник, как и вы.
– Что? Что вы хотите? – простонал от немалого напряжения Земелец, до крови вдавливая пальцы в виски. – Прекратите это! Я не желаю!
– Повелевайте! – неистово взывала девушка, потрясённая неведомой силой. – Вы колеблете землю, так повелите ей успокоится.
Чтобы удержаться на ногах, обняла старика, как бы ни был тот нечист.
– Успокойся, успокойся, – одними губами твердила она, и старик на диво послушался, в такт ей повторяя: – Лари, Лари.
Оглянувшись, Тиссария в восторге оглядела перепуганных заговорщиков: колебания отдавались в их головах, а о землетрясении напоминали лишь вздыбленные комья земли да сорванная кровля снаружи и погром внутри помещений. Что и говорить об остальных обитателях приюта: даже старшие сёстры забились под кровати. И очень долго тем немногим, что сохранили отвагу и мудрость женщинам, приходилось посулами, а то и бранью и силой вытаскивать тех из щелей.
Земельца перенесли в одну из комнатку Дилларии, уложили в кровать, насильно влили в глотку крепкого вина. Отчего тот немного пришёл в себя, покрылся пятнами, да так и остался сидеть без сна, чувствуя, как горячая кровь струится по жилам. Тиссария не знала, когда служители Трибунала соизволят явиться, но в первую ночь всякий должен бодриться.
Землетрясение сыграло злую шутку со шпионом Трибунала: сорвались с петель ставни входа на звонницу. Кликнули сестру Опру, но великанша вернулась несолоно хлебавши: служительница приняла яд до того, как дала себя захватить. Об исступлённой верности Трибуналу решили умолчать, чтобы не наводить паники.
Принцесса вышла во двор, ожидая упрёков матушки Тэл, чтобы под слабым напором ещё более убедить и её и себя в верности намерений. Но первой к ней подошла сестра Мариан. Врачеватель в явном волнении, запинаясь, неистово укоряла:
– Вы готовите смертоубийство. И этот Земелец. Вы рады его греху и готовы выставить его силу против людей. Даже если они придут с дурными намерениями, вправе ли вы решать? Вы творите давно забытую войну. Да, это будет шёпот войны, но всё-таки – войны магов.
– Я майтр-гард, – мгновенно ощетинилась Тиссария. – Меня никто не спрашивал: хочу ли я защищать и радеть за горцев. Никто не спрашивал и не смел упрекнуть в грехе убийства моих предков, когда те с оружием в руках разили врага. Вы видели смерть, Мариан?
– Я врачеватель, – растерянная от грубости девчонки, напомнила женщина, – я вижу смерть своих…
– Не так. Другую смерть. Погибель. Я видела вырезанную деревню, собранные в груду тела и кровавые ручьи под ними. Они ждали помощи, но пришёл враг. А потому – молчите. Не могите обвинять. Я полковник, вы – мои люди, Трибунал – враги, да простят меня боги. То не чернилами по бумаге выписано, то кровью на мечах выстрадано.
И откуда только речи нашлись в голове, не иначе изречения героев из книг. Но ныне в справедливости слов придётся убедиться воочию.
Принцесса испытующе всмотрелась в лицо врачевателя, выражающее и скорбь и отчаяние. Тиссария тешила себя мыслью, что ей так ловко удаётся дёргать за верёвочки, как ещё недавно управляли ею.
– Так вы уведёте детей в горы?
– Да, да, будьте вы прокляты! – вспыхнула врачеватель и с неприязнью покосилась на принцессу. – Но вы же понимаете, что зимой в горах не выжить без огня, дров и припасов. Уйдёт по крайней мере день и ночь, чтобы собраться.
– Ну так приступайте, – спокойно кивнула Тиссария. – И дай-то боги, чтобы у нас были день, ночь и тропа в горах.
Принцесса уже не играла бездушную конт-майтру и не смутилась недовольству уважаемой ею служительницы бога-Матери. Сладость власти, как яд, подтачивала добродетели. Сказано в Писании: «Слаб и грешен человек и власть он принимает как роскошь, а не как бремя и о том помнить должно». Девушка вспомнила об этом, когда на излёте ночи к ней, стоящей на гребне стены и кутающейся в полушубок, подошла матушка Тэл.
– Жаль, что вы не видели глаз ваших при волшбе Галлиара. Этот безумный блеск, словно приручили одну из стихий. Тот был в глазах моего волшебника. Уж не вселился ли он вновь?
Настоятельница пробовала шутить, значит, поняла, что упрёки бесполезны. На иронию Тиссария, стуча зубами, сообщила, что сестра Мариан согласилась вывезти детей в горы следующей ночью. Оборотень, способный видеть глазами ворон, обещал разведать путь до подножия.
– Думаю, что вы всё делаете верно, – согласно кивнула матушка Тэл и как-то робко добавила: – Грехи мои тяжкие ведут на эшафот. Ну да я молюсь и за себя и за вашу особу. А вы-то, едва из мамкиных рук выбрались, а готовы вести людей на смерть, на смертный грех. Каково вам, дитя?
Тиссария одним чутьём уловила фальшивую нотку, учитывая проблески истинной натуры старухи. А потому на ханжество принцесса процитировала Писание: «Власть – не роскошь, но бремя», оставив матушку Тэл в недоумении. Последняя в замешательстве не проявила участия в добровольном дежурстве принцессы, а потому та отогревалась крепким вином и вяленой козлятиной, которую крал из кладовой верный Рем Ёж. Девушка так и не сомкнула глаз.
В снежной персти, сыпавшей с чернильных небес и клубящейся на ветру, она разглядывала лица и судьбы из прошлой жизни. Жизни чужой, подсмотренной со стены приюта «Багровый холм», жизни девочки, горюющей над мелочами и смехотворными трудностями, маленькой принцессы, мечтающей о приключениях и не знающей, что смерть обыденна. Чудился свет огарков, слышалась горечь заплесневевшей гостиной и благоухание маминых умащений, чувствовались на зубах цукаты с праздничного торта, на губах застыл вкус десертного вина. В мороке, вылепленном под сединой ночных светил, в двадцатый день стужневой едины Вельтиссарии из рода Горецких исполнилось пятнадцать лет.
Рассвет выдался серым, а утро – мглистым, пьяным. Те, кого сморил сон в ночном бдении, невольно просыпались от кусачего ветра и вместо заутрени проклинали на чём свет стоит местную зиму. Оно и к лучшему: нужно поторопиться, но сестра Мариан значительно умалила крайний срок сборов. День начался и продолжился в хлопотах: скотина наравне с детьми требовала ухода. А ещё нужно кашеварить и быть начеку. К четвёртой молитве – даринице – даже сестра Опра, неустанно коптящая окорока, не могла держать в руках боевой колун. Именно в это время с гребня свистнули. Оказалось, в поле порскнул всадник – может, нарочный, может, соглядатай, может, беглец. Но обитатели приюта обнаружили единодушное уныние: этот день последний в приюте. Заговорщики и те закручинились. Оборотень хотел вдогонку послать ворона, но птица, словно ослепнув, метнулась и разбилась об твердь стены. Пришлось дать роздых, и если сладкое вино осталось под запретом, то запаса яиц, сливок и засахаренных фруктов в кладовой повара вымели начисто. Зажгли огни, не скупясь на ольховые дрова. Все отогрелись, и нежданная нега подействовала лучше всяких лекарств, задержав сборы на несколько часов.
Принцесса Вельтиссария рассудила здраво: не явятся же мнимые врачи, на ночь глядя. Значит, в запасе время до утра. Оборотень, придя в себя, пустил-таки ворона на поиски тропы и разведки, но ночь застала его в дороге, и как ни старался мальчишка, не разглядел местность. Во всяком случае, по словам оборотня, указанный путь оставался безлюден. Горела невозбранно деревня дровосеков, да и окрест стелился чёрный дым. Сообщение необычайно взволновало сестру Мариан, но, обернувшись на ужинающих детей, она присмирела. По обрывкам разговоров стало понятно, что родные Мариан – уроженцы риважских деревень и беспокойство верной дочери трогали чувства и самых закостенелых мужиков. Но бросить на произвол судьбы подопечных не посмела.
К ночи худо-бедно изготовились к побегу. Невозможно представить, что процессию из шести десятков человек с огнём и пожитками не заметят, а потому решились разбить обитателей приюта на части и в три присеста переправить к подножию хребта. Нечего и говорить, но сестре Мариан предстояла незавидная участь: проводник, врачеватель, начальница и нарочный. А в загоне не стоял даже плохонький мул.
Но не так то просто оказалось собрать и вывести детей и подростков – те артачились или принимали хлопоты за игру: то одного недосчитаются, то другого. Волей-неволей выпустили из заточения Мидвиэль Стародуб. Та, хотя и сдерживала жар гнева, желая обрушить его с кулаками на злоумышленников, но вняла просьбам сестры Мариан и навела подобие порядка. Стародуб побаивались и озорники присмирели. Принцесса Вельтиссария не застала суматоху: забытье сморило её на кухне на полатях под горячей печью. Засалив и полушубок, и сукно наряда фехтовальщицы, лицо девушки казалось по-детски счастливым. Покой охранял верный Рем Ёж, напуская жути на обитателей приюта попытками обугливать проказы ради кухонный стол.
– Ваше высочество! – заорав благим матом, к печи подскочил толстяк. – Вашу ма… – он осёкся на хмурого Рема и продолжительно закашлял.
Девушка спросонья пробормотала обидное ругательство и прошлась недобрым словом по родне мужика. Последний снёс унижение безропотно и лишь смиренно сообщил, что по дороге к приюту появилась телега.
– Какого дьявола? – подскочила принцесса. – Да разве уже рассвело? Почему не разбудили?
Упрёками она осыпала подопечных на ходу – потом разберётся, если Книгочею Судьбы угодно. Во дворе по-прежнему многолюдно, многие дремлют на скарбе, жгут костры, в воздухе разливается кислый морозный воздух. На небе взошли ночные светила – едва ли далеко заполночь. На лестнице она столкнула со всполошенной служительницей, молодой, зоркой бабёнкой. Та, рассыпаясь в титулах, дрожащей рукой указала в темень равнины.
Северные Сёстры рассыпали серебряную зернь, а ветер перемолол и стряхнул мириады блестящих пылинок на кроны деревьев, травяные проплешины, на стёжки тракта, ведущего до пригорода Риважа, отчего верным глазом угадаешь во мраке зыбкие тени. Вельтиссария на зрение не жаловалась, но прошло время, пока разглядела маятник фонаря на повозке. Путь по тракту пролегал к ущелью, а кривая колея через молодой ельник изгибалась к приюту. Огонёк то исчезал, то выныривал, петляя по холмам – гости приближались к воротам.
Вельтиссарии передалась горячка молодой служительницы: девушка сбежала вниз и криками приказала собраться подле себя заговорщиков.
– Ночные гости – не к добру, – несколько отстранено – так варились в голове противоречивые думы – наставляла войско магов мнимый полководец. – Будем готовы. Орм, – кликнула оборотня, – можешь вызнать сколько их?
– Ваше высочество, – виновато потупился тот и пошёл на попятную, – очень устаю после вселения. Не знаю, смогу ли напустить птицу. Тяжело.
Волшебники согласно закивали, и даже верный Рем прятал глаза.
– Иначе – смерть, – сухо заметила принцесса и, растолкав оторопевших заговорщиков, шагнула к служительницам.
Сестра Мариан успела вывести часть людей задворками и те готовились двинуться в путь. Принцесса наказала врачевателю ждать сигнала, остальных повели на гребни стен подальше от ворот. Для отвода глаз на забралах выставили горящие факелы, чтобы смутить прибывших готовыми к обороне людьми. А будет штурм, соглядатаям на стенах велено кричать и запалить тюки с хворостом. Разбудили Земельца и вынесли в кресле. Рядом стояла Мидвиэль Стародуб всем своим видом показывая, что она не при чём в раздутом кавардаке.
Когда Вельтиссария вновь забралась на стену, гостей разглядели тщательно. К приюту приближалась открытая повозка с грузом тюков и возницами на козлах, рядом трое всадников трусили на понурых лошадёнках. Не добираясь до ворот, с козел тяжело сполз тучный и, судя по движениям непослушных членов, пожилой мужчина. Откинув капюшон назад, обнаружил грубо остриженный бобрик, широкое, с массивной челюстью, лицо.
– Эй, кто там на стене! – зычно крикнул он. – Здесь врачеватели из храма Светоча и их охранники! Намедни заметили чёрное полотнище на звоннице и сообщили нам!
– Здесь настоятельница приюта «Багровый холм», матушка Тэл Многорад, – ответили ему. – Мои служительницы поспешили со знаком. Хворые идут на поправку. Езжайте с миром, нам ничего не надо.
– Хвала богам, – просиял врачеватель. – Хоть здесь добрые вести. Вокруг ни души, все бегут в горы, всюду – разбойничья шваль повылезала.
Вельтиссария всё ждала знака от соглядатаев – не может быть, чтобы к стенам подобрался маленький отряд. Матушка Тэл не верила, что служители Трибунала возьмут приют штурмом. Найдись хоть один свидетель кровавой резни, по закону его слово, независимо от происхождения, проверят и по случаю ужасной погибели служительниц бога-Матери и их подопечных напустят дурману, именуемого «Забвение лжи». А поди-ка, найдись свидетель – вокруг ни души.
– Я старший врач Эван Скоморох, – продолжил незваный гость. – По уставу врачевателей нужно осмотреть больных. Мало ли, какая мелочь укрылась от незнающего человека.
Матушка Тэл покосилась на принцессу, та отрицательно покачала головой.
– Я не могу впустить вас, – возразила настоятельница. – Вы правы: вокруг разбойники и приходиться дежурить. Мы видели гарь из деревни дровосеков. Все ли там живы?
– Увы. – Эван Скоморох развёл руками. – Многие живьём сгнили от чумы. Пришлось жечь всё добро. Оставшимся селянам невдомёк, что мы спасаем, а не грабим. Приходиться нанимать охрану. Но вы верно опасаетесь.
Старший врач развернулся и приблизился к всадникам. Вельтиссария заметно напрягла члены, готовясь дать отмашку отряду магов. Но зря: перемолвившись с охранниками, Эван передал им пару фонарей и те удалились на значительное расстояние.
– Матушка Тэл, – добродушно выкрикнул старик, – теперь вы впустите нас с молодым помощником.
Последний, гибкий, ловкий, скрытый плащом, безмолвно выгружал с повозки тюки.
Настоятельница растеряно вгляделась в Вельтиссарию и тихо промолвила:
– Я не понимаю. Обелённые они. Вижу волшебством – хорошие люди, благородные, честные. Может, ошиблась я дура?
Гости без дальнейших препираний распутали тюки, развернули громоздкие одежды, вроде скверно выделанных шкур. Старик помог облачиться подручному и надолго завозился с диковинными повязками, наматывая их как жгуты. Времени с избытком хватило, чтобы пройтись по стенам и вызнать у соглядатаев, что на равнине пусто. Прибежала сестра от Мариан – люди готовы выходить. Заговорщики медлили. Матушка Тэл повелела приютскому врачевателю возвращаться.
Наконец, с одеванием покончили, и пришельцы стали похожи на огородных пугал, ни дать ни взять – мешки, набитые соломой. Двигались медленно, неуклюже. С непонятной охапкой в руках приблизились к воротам. Матушка Тэл пожала плечами: долг обязывал открыть ворота перед врачевателями. В конце концов, это не вооружённый отряд. Сестра Опра могучим рывком отворила ворота, едва не втолкнула пришельцев и столь же ловко затворила за ними вход.
Вельтиссария, грея пальцы на гарде шпаги, почти невидимой из-под полушубка, сошла вниз. Врачи, окружённые мужиками с дубинами, не высказывали беспокойства. Старик, увидев приближающуюся девушку, покачал головой. Сделать это оказалось нелегко: наряд состоял из плотной дублёной кожи, натёртой, судя по аромату, воском. Сочленения запястья и щиколоток обоих врачевателей сомкнулись тугими, словно мокрыми при свете факелов перевязями, пол лица скрывались под тряпками, от которых исходил резкий запах водорослей.
– Где больные? – невнятно прогундосил Эван Скоморох и извиняющимся тоном обращаясь к мужикам, объяснил: – Нам с помощником нужно надеть маски.
Охапки в их руках оказались диковинными накладками с приделанными очками, вроде тех, что носят подземельцы и длинным свиным рылом. Обмазав лица чем-то густым, влажным, врачеватели надели на головы маски, приладив к коже очень плотно. Кое-кто из мужиков, разглядев пришельцев, покатились со смеху. Вельтиссария, поманив за собой Рема Ежа, отправилась к сестре Мариан, чтобы пресечь её намерения размещать детей по комнатам – первые из сорванцов успели выбежать во двор.
– Пожалуйте сюда, мэтр, – робея, промямлила сестра Опра и указала рукой в сторону галереи, – уж простите нас, грешных.
– Се м-м гвешны, – невнятно произнёс старик в маске и открыл дверцу фонаря. – Да востят нас гвешных.
Принцесса краем глаза заметила взмах старшего врачевателя. По двору покатился сосуд. Вельтиссария, не придав этому значения, отвернулась, но страшное, громовое шипение захватило всех врасплох. Из выемки сосуда невероятным образом разрасталась густая молочная пелена, словно в костёр вылили ушат воды. Она мгновенно окутала двор, а клочья, долетевшие до принцессы, заставили тело её двигаться скорее разума. По векам словно полоснули бритвой, так было больно, а под дых двинули исполинским кулаком. Но до того как зажмурить глаза принцесса запомнила всё до мельчайших подробностей.
Вопли несчастных, оказавшихся в тумане, застыли в воздухе. Сестра Опра замахнулась колуном, но подручный врачевателя, выхватив кривые ножи, заставил её сначала замереть, затем повалиться ничком на землю. Матушка Тэл, вместо того, чтобы сбить с ног злодеев колдовской силой, истошно закричала сестре Мариан, чтобы та спасалась. Рем Ёж, испытав действие исторгнутого тумана, отчаянно и скорее бездумно зажёг воздух, как когда то в лесу Медвежьей пади повергнув оборотня-зверолюда. Принцесса успела заметить кряжистую фигурку лже-врачевателя, бегущего по двору и запаливающего второй сосуд.
И в тот самый миг дрогнула земля. Гигантский бурун прокатился по двору и покачнул стену; разверзлась твердь и сначала, словно невероятный оползень, а затем штормовая волна разворотила стену в нескольких шагах от принцессы. Последнее, что узрела оглохшая Вельтиссария – грубо вылепленный земляной колосс ростом с двадцать человек развернул щупальце. Принцесса ослепла. Вельтиссария ощутила себя подброшенной куклой, которую её маленький хозяин тянет куда-то в гудящую и грохочущую пропасть.
Раскаты становились невыносимы от жуткого треска молний, исходивших из протуберанцев в зеркальном полу. Человек в белом кожаном наряде, очень знакомый, стоял перед распластанной на столе нагой девушкой. Обернись он, Вельтиссария непременно узнала бы человека. Она силилась потянуться, но члены не слушались, придавленные неведомой силой. Принцесса вдруг со смесью ужаса и стыда поняла, что девушка на столе – она сама. Пугающий человек встал у изголовья, в кожаной перчатке блеснула острая, тонкая полоса стали. Пребольно резануло веки.
Вельтиссария замычала. Ей удалось отвернуться и открыть глаза. Кожа нагрелась от жаркого солнца, лившегося подобно морскому приливу из проёма окна. Несмотря на ясный день с улицы доносился то нарастающий то отступающий гул. Вскоре свет поблёк и сложился в очертания нехитрой утвари. Она лежала на в ящике, похожем на кровать, накрытая исстиранным лоскутным одеялом. Скамья из отфугованной доски плотно приставлена к дурно сколоченному столу, на столешнице она разглядела края глиняной плошки. В мутное стекло остервенело бились несколько мух, остальные роились над девушкой. Одеяло показалось неподъёмным, когда она попыталась натянуть покрывало на лицо. В тот самый момент она поняла, что обнажена. Нет, на живот и бёдра перетянуты тонким полотном, вымаранным мерзкими пожелтевшими пятнами. Она потянулась к повязкам и едва подавила стон – перевязка скрывала жгущие раны. Вдобавок захотелось пить – мочи нет. Вельтиссария поискала глазами кадку, с величайшим усилием подтянула тело к изголовью. Чтобы встать, нужно перенести ноги через край ящика кровати, но любое прикосновение израненных конечностей к чему-либо доставляло непереносимые страдания. На вскрики в комнату, вытирая руки о передник, вошла дородная, лицо в бородавках, баба. По-бабьи охая, осторожно уложила принцессу на кровать. Подняла с пола горшок, качнула перед лицом девушки, но та провела пальцами по высохшим губам. Женщина взяла со стола кружку и, помогая поднять голову принцессе, дала пить. Стало легче. И едва миновала нужда, на бабу посыпались вопросы.
Перед глазами застыл рукотворный туман, живой, жгущий дыхание, страшная смерть заговорщиков, мёртвая сестра Опра, лже-врачеватели и невероятный земляной колосс. Не всё из этого следовало знать простой бабе, но та могла сказать как принцесса оказалась здесь, какова судьба остальных спасшихся. Судя по пунцовым щекам, у бабы перехватило дыхание – так хотелось обо всём поведать, но она покосилась на распахнутую настежь дверь, всплеснула руками и была такова. В коридоре визгливым голосом рассыпалась в извинениях и лести. Вельтиссария заранее скорчила кислую мину: друг пришёл бы к ней первым.
В комнату мягкими неслышными шагами вошла молодая наставница шпиона Трибунала – Мана Замарашка. Вельтиссария до того никогда не всматривалась в лицо девчонки: и когда та прислуживала, и когда сторожила. А ныне хотелось поглядеть, рассмотреть каждую щербинку и запомнить как выглядит заклятый враг. Широкое лицо, нос пуговкой впоследствии обратят её в рыхлую бабу, что сейчас ухаживает за принцессой, но жгучие карие глаза смотрели зорко, хищно. Прибавить к внешности силу и ловкость, и представится опасный неприятель. Хотелось сказать колкость, но важным представлялось иное.
– Они живы? Живы? – Мана Замарашка разглядывала её как нечто, выставленное в цирке уродов: со смесью любопытства и жалости. И сомнений не осталось: – Убийцы! Вы все грязные убийцы! И первый из них – Аиран Блаженный.
Принцесса добилась своего – щека девчонки дрогнула. Но как ни возмутилась, не позволила себе досадовать.
– Моё почтение, ваше высочество, – сухо поприветствовала Мана и объяснилась: – Мне неизвестно, что произошло в приюте «Багровый холм». Вас поместили в известное заведение без злого умысла и, поверьте, было полной неожиданностью получить тревожные вести о восстании магов и гибели обитателей приюта. Потому, прошу сдерживаться от нелестных…
– Я требую суда! – пылко выкрикнула принцесса. – Я обвиняю служителей Трибунала в убийстве десятков невиновных: женщин и детей. Слышите?!
Усмешка – одна из немногих привычек юной служительницы Трибунала. Усмешка одобрения, любопытства, недоверия, презрения. Но в этот раз кривая губа девчонки, всё её существо выражало злорадство. Вельтиссария похолодела.
– Его величество Вилльямиль из рода Любомировых, новый правитель Побережий, узнав о вас, сам изъявил желание судить ваше дело. – Развернулась, но перед тем как выйти вон возвышенно издевательски добавила: – Да будет решение его справедливым, а участь виновных незавидна.
– Они живы? – бросила вслед принцесса, сожалея, что не вызнала главное. – Слышишь, они живы? – и в возбуждении чувств сама того не желая выругалась: – Слышишь, сука, ответь мне! Сука!
В тот самый миг её устами говорил враг человечества – Зверь. И всякий обитатель гостиного подворья, слыша хулу, хватался за оберег и с надеждой косились на служителей Трибунала – может, они заткнуть нечестивую девчонку. Ту, что вышла едва не нагишом из леса, неся на плече бездыханного мальчишку.
Вельтиссария наверху сыпала ругательствами и будь у неё сила Земельца, сравняла бы леса и горы, сотворив колосса, который и мокрого места не оставил от злыдни Маны. От гнева отступила боль, и девушке удалось выбраться из ящика и, шатаясь, вытянуться в полный рост. Нагота не смущала, и единственное желание возбуждало её разум – найти чего тяжелее и поквитаться с неприятелем.
И словно боги протянули ей руку помощи: внизу рассыпалась лязгом сталь.