Где-то был город - 2 часть

Наталья Юренкова
        Ах, какими же взрослыми мы себя считали — пятый класс, другая школа, другой класс, другие учителя.
 
        Школа, где я проучилась с пятого по восьмой класс, была построена одной из первых в городе, и была она совершено не похожа на стандартные школы, которые стали строить позже. Наша школа была очень добротная, двухэтажная, выстроенная в традиционном для города стиле сталинского ампира, с большим холлом, с актовым залом. Отдельно от основного корпуса стояло ещё одно здание, одноэтажное, где был кабинет физики-химии и  производственные кабинеты-мастерские — столярный и слесарный. Это здание так и называлось - «Мастерские». Наверное, эти мастерские были созданы во исполнение очередной хрущёвской реформы, на этот раз школьной.

        Это ведь был период, когда страной руководил Н.С.Хрущёв, период очень непростой для всей страны.

        Пожалуй, не было в истории СССР другого такого неуважаемого народом руководителя, как Хрущёв.
 
        За годы его руководства в стране было проведено такое количество реформ, что так или иначе они задели каждого человека.

        Школа и школьники не остались в стороне.

        Школьная реформа называлась «Об укреплении связи школы с жизнью». Главной задачей среднего  образования объявлялось преодоление отрыва школы от жизни, в связи с чем единая трудовая школа становилась политехнической.

        Предусматривалось даже, что по окончании школьного и производственного обучения школьники получали производственные разряды с правом работы на производстве,  в некоторых школах (где  изучали автодело), получали водительские права. Где-то изучали швейное дело, где-то готовили секретарей-машинисток.
В нашей школе осваивались столярное дело и слесарное.

        В столярном кабинете  мы строгали и пилили, даже что-то мастерили — полки, табуретки. Здесь мы узнали, чем фуганок отличается от рубанка, как гвозди заколачивать, как пилить, строгать. Не могу вспомнить, создал ли хоть кто-то из нас нормальную табуретку. Может быть, кто из мальчишек, но кое-какие навыки по части хозяйственного обустройства мы всё же получили.

        В слесарном кабинете стоял самый настоящий токарный станок, огромный такой. Правда, я ни разу не видела, чтобы на нём кто-то работал, даже преподаватель. Боялись, наверное, что школьники себе чего-нибудь отрежут ненароком, Нам доверяли только дырки сверлить на каком-то очень простом приспособлении и мастерить немудрящие поделки из тонких металлических листов. Почему-то эти поделки называли «тележки».
 
        Наверное, реального результата от реформы не получили, и уже в 1966 году её    отменили, так что просуществовала она всего 8 лет.

        Огромное количество реформ, по большей части неудачных, даже провальных, давали практически каждому человеку в стране повод ругнуть или высмеять этого весьма колоритного руководителя.

        Мы были детьми, а все эти проблемы существовали в мире взрослых, но мы многое замечали.

        Например, что мы, дети, могли знать о запрете на подсобное хозяйство для городских жителей?
 
        Но я помню, как много в нашем дворе было всяких сарайчиков, курятников, где жители держали всякую живность.

        Помню, кто-то держал цесарок — непривычных для нас птичек. Были они очень симпатичные, в крапинку, и мы часто бегали на задворки смотреть на них. Услышав наши «Цыпа-цыпа» глупые цесарки бежали к ограде всей толпой, и тут появлялся их командир — громадный индюк, чёрный, с растопыренными крыльями, красноносый а под носом такая большущая красная штука, мы называли её сопля. Вполне возможно, что индюк жил не в одном вольере с цесарками, но я запомнила их вместе.

        Индюк угрожающе булькал и мотал своей соплёй, наскакивая на нас, защищая цесарок. Мы понимали, что ничего он нам через забор не сделает, но на всякий случай повизгивали от страха.
 
        Так же, на всякий случай, мы повизгивали, когда кололи кабанчика у нас во дворе. Мы стояли и смотрели, как тушку опаливают. Смотрели, как вскрывали вену на шее и набирали кровь. Кровь эту владельцы здесь же и пили, потому что это считалось очень полезным. Предлагали и нам, но я так ни  разу и не решилась попробовать.

        Повизгивали мы просто так, никто из нас в обморок не падал, и о судьбе убиенного кабанчика не переживал. Кабанчика держали родители наших подружек. Семья у них была большая и кабанчик, наверное, был существенным подспорьем для них.

        Потом все сарайчики сломали, не стало ни курочек, ни кабанчиков. Оказывается, запретили. Наверное, в адрес лидера в той семье много чего было сказано, как и в других семьях, положение которых ухудшилось.
 
        Следующими подверглись гонению подсобные хозяйства колхозников. Положение крестьянства ухудшилось, народ стал массово покидать колхозы, не желая работать за копейки. Знаю это по своим родственникам, ведь они жили в деревне — бабушка, дедушка, младший папин брат.

        А освоение целинных земель! Вот уж провальный проект. Такие средства были брошены, столько людей заманили перспективами, столько совхозов выстроили в степи казахстанской. Поначалу всё было расчудесно — урожаи  пшеницы, процветание                и прочее. Пшеницу продавали — девать некуда.

       Тётушка моя анекдот рассказывала:«Едут поезда из СССР за границу, пыхтят: «Пш-ш-ш-ш-шеница, пш-ш-ш-шеница», а им навстречу мчатся поезда, приплясывают: «Пудр-мудр-одеколон, пудр-мудр-одеколон».

       Об освоении целинных земель писали и говорили так много, что я не удержалась и приняла посильное участие — нарисовала картинку с пафосным названием «Уборка урожая». Срисовала, конечно, из какой-то книги или журнала. Но старалась очень, все линии по линейке провела, чтобы ровненько, раскрасила карандашами, все правила перспективы учла, светотени и проч. Посмотрела на своё творение и так мне оно понравилось, что я, недолго думая, запечатала свой труд в конверт и послала в журнал «Пионер».

        Отправила и забыла. Но через некоторое время получила ответ от редакции, очень доброжелательный, с пожеланиями продолжать заниматься рисованием, присылать им свои рисунки, только лучше не использовать линейку, а чертить от руки.

        Ответ был напечатан на фирменном бланке, конверт тоже был фирменный. Со всеми надписями и титулами. Представляете лицо моего папы, когда он достал из нашего почтового ящика этот более чем солидный пакет!
 
        Ничего не зная про плагиат, я с чистой совестью гордилась полученным ответом, всем показывала, потом очень долго берегла конверт с письмом.

        Как муха из анекдота, которая, сидя на голове у быка, хвалилась: «Мы пахали», могу смело заявить, что приняла посильное участие в освоении целины, пусть и очень косвенное.
 
        Проект выглядел таким успешным, только недолго музыка играла.
 
        Раздуло мощными степными ветрами верхний слой почвы, разнесло по бескрайним степным просторам, остался неплодородный каменистый слой, закончились урожайные годы.
 
        Исчез из магазинов белый хлеб, да и чёрного стало не хватать. Создали сорт новый, «серый», но и его мало совсем было. В некоторых районах кукурузный хлеб только был, и тоже недостаточно.

        Город наш в силу своей стратегической важности, снабжался по более высокой категории, по сравнению с соседними городами. В те годы существовало четыре категории снабжения — высшая, первая, вторая и третья. Наверное, наш город относился к первой, что не могло не вызывать неоднозначного отношения жителей соседних городов. Но нас, жителей, это вполне устраивало, и казалось вполне справедливым.

        Благодаря этой особой категории снабжения у нас было полегче, но и нам досталось. В магазинах продавали только чёрный хлеб, изредка — серый, и не лежало это всё, раскупалось мгновенно.
 
        Белый хлеб продавали в одном только магазине «Гастроном», и, если я правильно помню, один лишь раз в неделю, в ограниченном количестве. Очередь занимали с раннего утра, хлеб привозили часа в 4 дня, и раскупали за час-полтора. Время рабочее, поэтому посылали в очередь детей.

        Я отвечала за покупку хлеба в нашей семье, но по причине занятости часто вместо себя ставила младшую сестрёнку.

        Да что там говорить — половина очереди — дети, бегают, теряются, забывают за кем занимали, взрослые  их путают, ругаются. Ох, как любили и хвалили «кукурузника Никиту» в этих очередях.

        Зато в этот самый период появилось у нас много всяких технических новинок, и нам, детям, это очень нравилось.

        В большом магазине «Гастроном» был небольшой отдел «Закусочная». В этом отделе имелось чудо техники, поражавшее моё детское воображение — бутербродный автомат.

        Длинная стеклянная труба с полочками, на каждой полочке — бутерброд с сыром, или с колбасой, или с чем-нибудь ещё, но я помню только с сыром и с разной колбасой. В специальную прорезь опускалась монетка, затем надо было нажать кнопку с названием бутерброда, нужная полочка опускалась вниз и  ты получал желаемый бутерброд.
 
        Автомат работал плохо, бутерброды выплывали часто не те — вместо с колбасой получали с сыром, бутерброды были часто не очень свежие, заветренные и подсохшие, но сам процесс получения завораживал и впечатлял.
 
        Продавцы в отделе  аппарат не любили -  покупатели требовали предоставить нужный бутерброд, заменить на свежий, продавцы ворчали — лишние хлопоты. С нами, детьми, конечно, не церемонились, ничего не заменяли, но мы всё равно экономили деньги от школьных завтраков и покупали бутерброды. Очень расстраивались, если автомат не работал и бутерброды выдавали на прилавок продавцы — ведь главное было — не результат, а ПРОЦЕСС.
 
        Или автомат с одеколоном, например.
 
        Недалеко от нашего дома, рядом с почтовым отделением, был магазин. Вначале это был магазин игрушек, место притяжения городской ребятни. Потом магазин перепрофилировали, в магазин мужской одежды. Кажется, назывался он «Маяк», но это не важно.

        В этом магазине, при входе, укрепили на стене автомат по опрыскиванию граждан одеколоном. Он был размером побольше телефона-автомата, весь серебристый, на самом верху там имелась такая воронка-форсунка, а рядом — прорезь для монет.
Любой желающий мог подойти, опустить монетку, нажать кнопочку и освежиться брызгами одеколона, фонтаном бьющего из форсунки.
 
        О, каким волшебным нам казался этот миг. Сами мы до аппарата достать не могли — слишком высоко, иначе благоухали бы все «Шипром» или «Тройным одеколоном». Желающих воспользоваться этой услугой было не так много, иногда аппарат был не заправлен, но волшебного момента мы могли ждать бесконечно долго.
 
        Представляю, как мы, дети, раздражали продавцов, но мы терпеливо ждали. Полюбовавшись на очередного освежённого гражданина, шли домой счастливые. Интересно, что многие граждане подставляли под фонтанчик не лицо, а раскрытый рот. Сейчас я думаю, что забивали запах перегара, а тогда думала, что вместо газировки пили.

        Говорят, все эти технические заморочки появились у нас после поездки Хрущёва в Америку. Якобы пришёл он от всего этого в полный восторг и перенял. Много чего он там увидел и перенял, кроме любви к кукурузе. Автоматы с газировкой, например, тоже.

        После его поездок появились у нас магазины самообслуживания. Современники даже и не поймут. Сейчас ведь такие супермаркеты, и товары все на стеллажах в открытом доступе — налетай, выбирай. А в наше время торговля шла через прилавок  - продавец подавал, взвешивал.
 
        Введение самообслуживания сопровождалось сокращением единиц продавцов и должно было облегчить торговлю, но, кроме всего, породило массу проблем.
Главная из которых — воровство.

         Наверное, в Европах и Америках как-то решали проблему с помощью видеокамер, сигналок скрытых, может, и воровали меньше, а у нас сделали так — зал, стеллажи с товаром, на выходе касса с кассиром. Ну, не захочешь, а украдёшь, тем более частной собственности в стране практически нет, всё вокруг народное, то есть и моё немножко. А украсть у государства зазорным не считалось никогда, хоть за это и наказывали строже, но зато совесть не роптала. Многим и в голову не приходило, что платить за украденное будут работники магазина. Мама наша работала в таком магазине — ох, и намучились они с этим воровством.

        Что удивительно — Хрущёва в стране не просто не любили — его не уважали, над ним смеялись. Даже те, кто, казалось бы, должен был его благодарить за амнистию, освобождение из лагерей. Но даже у них он вызывал абсолютно полное презрение и раздражение. В последние годы в стране уже избегали открытых митингов, потому что люди перестали бояться и власти опасались вспышек гнева народного.

        Уже случилось страшное — расстрел рабочего выступления в Новочеркасске. Об этом не писали и не говорили. Но это было, и повторения боялись.
Боялись даже в таких, в те времена достаточно спокойных, азиатских районах.
Однажды Хрущёв был с визитом в Узбекистане, должен был заехать и к нам, в Ленинабад, а, может быть, и в Чкаловск, на комбинат. Но никаких массовых митингов устраивать не стали.

        В тот день нас сняли с уроков и вывезли куда-то в степь. Высадили у просёлочной       дороги, под палящим солнцем и сказали, что мы будем встречать Хрущёва. То есть мы должны были изображать радостные массы, махать и приветствовать. То, что массы хотят пить-есть и ещё кое что, что они ещё дети и отдыхать им положено в тенёчке, не обсуждалось.

        Проторчали мы там довольно долго, измучились и пропылились, но лидера не дождались — не решился ехать. И послали нас обратно, пешком, по убитой сельской каменистой дороге. Шли мы долго, с каждым шагом любили нашего правителя всё больше и больше.

        Кажется, мне тогда было лет одиннадцать. Измученные и со стёртыми в кровь ногами мы добрались до своих квартир, где нас встретили обеспокоенные родители, которые тоже много чего говорили в адрес правительства. От всего сердца и от всей души, конечно.
 

        Всё, происходившее в стране, не могло не касаться и нас, детей, но нас это, честно говоря, не слишком волновало. Так, поговорили между собой, повторили слова взрослых, и опять забыли. Тут такая жизнь вокруг активная, что не до всяких Хрущёвых и кукуруз. Кукурузу, тем более, все мы любили. Отсутствие белого хлеба больше волновало наших родителей, чем нас, детей. Мы же, проголодавшись, отрезали себе ломоть  любого имеющегося в доме хлеба, обмакнув его в воду, посыпали сахаром, и  лучшего перекуса нам не требовалось. За отсутствием сахара можно было присолить — тоже вкусно.

        Мы были детьми, а проблемы существовали в мире взрослых, и в проблемы свои взрослые старались нас, по возможности, не втягивать. Мы многого не знали, не понимали, мы жили в своём мире, мире детства и были безмятежно счастливы, как и положено в детстве.
 
        Надо сказать, что в городе нашем для счастливого детства были созданы все условия. Например, построили замечательный Дом пионеров. Очень красивый, в традиционном стиле сталинского ампира, с колоннами, с просторными кабинетами для занятий, с большим залом, с большим холлом. В доме  пионеров работало множество кружков, самых разных — авиамодельный, театральный, художественный, хоровой, вокальный, даже кружок духовых инструментов. Я, например, занималась в танцевальном, и в кружок вышивания не один год ходила. Был кружок юных натуралистов с грядками и посадками.

         При Доме пионеров имелся очень неплохой бассейн, куда можно было ходить купаться всем детям города с наступлением тёплых дней. За санитарным состоянием бассейна следили — чистили, воду меняли.

         Занятия в Доме пионеров были абсолютно бесплатные, посещать мог любой  желающий. Мало того, в начале учебного года руководители кружков ходили по школам, рассказывали про свои кружки, приглашали, даже записывали желающих сразу.
 
        Имелась в городе и Юношеская спортивная школа. Здание в те годы было попроще, чем Дом пионеров, Дворец спорта отстроили немного позже. Но в спортшколе тоже было много всяких секций — лёгкая атлетика, гимнастика, велосипедная. И тоже бесплатно, разумеется. То, что всё было доступно и бесплатно, порождало, конечно, не очень серьёзное отношение — походил, бросил, опять записался, или ушёл в другую секцию. Но зато всё  было доступно для всех.

 
        Очень много строили в те годы. Новые микрорайоны росли буквально на глазах. Это были те самые хрущёвские панельные дома, которые сейчас так любят ругать — и неказистые они, и тесноватые, и тонкостенные. Но, что бы там ни говорили, а эти самые «хрущёбы» решили во многом проблему обеспечения людей жильём.
 
        Дешёвое жильё строилось быстро, строилось его много, сколько семей смогли перебраться из коммуналок, общежитий, а то и из бараков в квартиры. Пусть неказистые, почти без звукоизоляции, но отдельные квартиры со всеми удобствами. А про качество могу лишь сказать, что во время нашего землетрясения 1985 года, когда пришлось заново восстанавливать половину города, ни одна «хрущёвка» не разрушилась, все устояли. Так что панельные хрущёвки — это, пожалуй, один из удачных проектов нашего не слишком уважаемого руководителя.

        К сожалению, наш замечательный Дом пионеров не дожил до наших дней — его снесли после землетрясения 1985 года как аварийный объект, не подлежащий восстановлению. Говорят, не такой уж он был аварийный, просто не вписывался в план новой застройки. Теперь это уже неважно — на месте, где стоял наш дворец, построены дома повышенной комфортности, и нет уже нашего дворца, нет бассейна, который спасал всю городскую ребятню в летнюю жару.

        Не дожила до наших дней и школа, где я училась до 8 класса. Здание школы тоже снесли после землетрясения. На месте старого здания выстроили прекрасное новое здание. Более современное, в огромном холле нового здания на стенах расписаны картины. Ну, а мы вспоминаем свою старую школу, такую уютную и привычную. Родную.
       .
        Но тогда, в моём детстве, всё ещё было, и мы были счастливы, как и должны быть счастливы дети.

        Тем более все мы шагали широкой дорогой к светлому будущему — коммунизму, под лозунгом «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!»
 
        Но об этом в продолжении — детство ведь продолжалось.