Светлый человек

               

   В Храме малолюдно и сумрачно. Несколько бабушек еще сидят на скамеечках в сосредоточенном молчании, отдыхают. Женщина в  черном тушит почти догоревшие свечи и складывает на поднос. Слабый дымок, рассеиваясь, всплывает под купол. Пахнет ладаном. Утренняя служба закончилась. И наступила умиротворенная тишина. Лишь неясные звуки скрипа ли, шарканья доносятся откуда-то сверху. Правый притвор Храма уставлен лесами в три яруса. И на самом верху копошится маленький человек. Что-то усердно размешав в ведерке, он поднимается, подходит вплотную к своду и долго приглядывается, усердно вытирая тряпицей руки. Это Владимир Чепров, реставратор. Мешать работе не хочется. И я продолжаю наблюдать: несколько быстрых мазков, несколько шагов назад...  Настеленные на лесах плахи тихонько постукивают. Снова несколько мазков и несколько шагов назад...
   Наконец он замечает, что кто-то наблюдает за ним. Я поднимаю в приветствии руку. Сверху не узнает, но кивает и начинает спускаться. Невысокий, ладно скроенный, со сверкающей лысиной и черной окладистой бородой. Настоящий сибирский мужик: пахарь, охотник ли, лесоруб... Крепкое и теплое рукопожатие.  И сияющая улыбка в открытых небесного цвета глазах.
   - Не темновато ли? – показываю я ему взглядом наверх, где он только что работал.
   - Да нет. Это из-за лесов. И солнышко спряталось. А вот выглянет – сам увидишь....
И действительно, как по волшебству, видимо из-за тучки начало проглядывать солнышко.
Просматриваемый участочек свода веселыми бликами заискрился снизу вверх, засветился, краски будто ожили – и все встало на свои места.
   - Видишь, стоит мне только попросить..., - он разулыбался. Мы вышли во двор, на скамеечку, обсудить пролетевшее так быстро и незаметно лето.

   А знакомство наше состоялось довольно необычно. Не зря, видимо, сводит Господь людей и живущих-то совсем не по соседству, и по возрасту разных, но близких по духу и, даже, по крови. Совсем не зря.
   Как-то Сергей Филатов, мой друг и поэт, водил меня по Храму святой великомученицы Екатерины, что в Сростках. Сам он тогда работал в музее В.М.Шукшина и как раз писал историю этого храма. Здание изумительное, глаз не оторвешь. И место самое подходящее,  немного на взгорке, выбранное отнюдь не строителями либо проектировщиками, а самим народом: здесь когда-то стояла деревянная церквушка, давным-давно сгоревшая и потом разрушенная до основания. На ее-то месте и был возведен храм. Внутри благостно и покойно. Поражают не размах или роскошь, не суммы, вложенные в строительство, а именно любовь и душевный порыв, благодаря которым и возвелось сие чудо. Правда, бросались в глаза белые пятна в росписи, на что Сергей ответил, что возникли какие-то неувязки, особо, естественно, денежные... Нехватка денег – извечная беда России, но переговоры ведутся и роспись будет закончена обязательно. Вот тут я впервые и услышал об иконописце Владимире Чепрове. Фамилия-то моя. Наша. Не так уж часто встречающаяся. И вспомнились бабушкины посиделки, когда за большим столом собирались старички да старушки, вспоминали ушедшие годы, пели песни...  И вот как-то раз Василий Федорович, старый партизан, захвативший еще гражданскую, поднимая стакан за родню, сказал, что в Бийске и во всех прилегающих деревнях Чепровы – родня. Все одного корня. Будучи еще парнишкой, я это запомнил накрепко. Потому и решил разыскать мастера. Городишко небольшой, найти адрес и телефон – нет проблем. Позвонил, представился, поудивлялись и договорились о встрече.

   Поселок Чуйский совсем недалеко от города по правую сторону тракта. Всего каких-то двадцать с лишком километров. В окружении карьеров, действующих и уже выработанных, заполненных зеленоватой катунской водой, стоит дробильно-сортировочная фабрика, давшая жизнь поселку и по сю пору обеспечивающая работой его жителей.
   Хозяин встретил меня еще на дороге, в камуфляже и резиновых сапогах, такой крепкий, ладный... Сбитень, как говорят у нас. Настоящий крестьянин. Круглое открытое лицо и удивительно светлая улыбка, притягивающая и завораживающая. Тогда-то изнутри и всплыло вдруг определение: светлый человек. Именно, светлый, сразу располагающий к доверительному общению. Подошли к дому. Обыкновенная изба в ряду таких же на зеленой улице. А вот изнутри поразила сразу же обилием икон и картин. Приветливо засуетилась хозяйка Галина, что-то рассказывая и показывая, и в то же время успевая накрывать стол: домашние пирожки, варенье, мед, чай на травках... Завязался разговор. Естественно, в первую голову попытались определиться с родством. Вспоминали, перебирали имена и отчества, дядюшек и дедушек, но... – увы! Слишком неглубоко знаем мы свои корни. Оборвались где-то ниточки родства, а восстановить их теперь ох как трудно. Вина наша это. Но и беда тоже. Ведь сколько в советское время по понятным причинам скрывалось и замалчивалось. О каком-то родстве и упоминать-то боялись, а потом и вовсе забывали. Так что к «общему знаменателю» в этот раз мы не пришли, отложив выяснения до лучших времен. Остались в роду Чепровых еще «мастодонты», помнящие и довоенные времена, вот у них-то и решили проконсультироваться. А пока разговор плавно перешел «на личности»: кто когда и где родился, как жил, чем занимается сейчас...

   Владимир оказался моложе меня.  Родился в 1958 году в городе Бийске. «Послужной список» как и у любого советского гражданина того времени: школа, техникум, армия, завод. На одном из предприятий оборонки где-то, видимо, лишку хватил «вредности». Забарахлили органы дыхания и пришлось перейти на «легкий труд». Рисовать любил с детства. И теперь, когда появилось больше свободного времени, решил теоретически закрепить это свое увлечение, поступив в художественную школу. Странновато, вроде бы, когда уже взрослый мужчина, семьянин, но... учиться никогда не поздно.
   А что такое по тем временам «легкий труд»? Это содержание территории в чистоте при помощи метлы да лопаты и ночное бдение на вверенном тебе объекте. Голова практически всегда свободна, думай о своем – не хочу, да и для творчества времени предостаточно. Недаром в той, еще доперестроечной системе, столько талантливых, творческих людей вышло именно из среды кочегаров да дворников, грузчиков да сторожей. Или же, наоборот, уходили они туда, прельщенные не только возможностью разгрузить мозги, но и в надежде обрести относительную независимость? Но было именно так.

   И вот в одну из долгих зимних ночей, - как рассказал Володя, - греясь у печурки в своей сторожке после очередного обхода и просматривая какие-то журналы, он наткнулся в одном из них на иллюстрацию иконы Божьей Матери с младенцем на руках. Мать с младенцем – это всегда прекрасно. Сюжет не нов. Но что-то остановило его на этой картине, чем-то теплым и светлым веяло от нее. Он все всматривался и всматривался, пока даже не как художник. И перед глазами все время вставала мать...  Рука, ласково прижимающая любимое чадо. Во взгляде – любовь.  И в то же время тревожное предчувствие чего-то трагического. Но все это как бы осветлялось мудрым пониманием и признанием этой неизбежности, даже насущной необходимости того, что когда-то должно будет случиться.
   «Я не мог тогда словами объяснить это чувство, да и сейчас, пожалуй, не смогу. Но в душе проснулось что-то. Новое. Необычное... С одной стороны, вроде бы, дающее покой, умиротворение, с другой же – подталкивающее беспокойство: вот ведь как надо писать! А смогу ли я? Хватит ли сил? И вот тогда-то я и решил написать эту икону. Не скопировать, а написать такую же, но – свою. Я уже знал, что в иконописи существуют строжайшие каноны, не позволяющие вольностей ни в сюжете, ни в композиции, ни в цвете...  Но это была лишь малая толика того, что предстояло постичь. Начав писать, углубился и в изучение данной темы. И тогда же я твердо знал еще одну вещь: если только икона получится – обязательно подарю ее самому дорогому человеку – маме.
  Икона, как я посчитал, удалась. Мама очень радовалась подарку. И повезла ее в Храм – освятить.
- Кто рисовал сие? – спросил отец Ермоген.
- Сын.
- Пусть придет ко мне. И пусть прихватит свои рисунки.
Вот так двадцать лет назад я и оказался в Успенском Храме. Видать, Бог привел.

   Володя задумался. Выпили уже не по одному стакану чая. За окнами темнело. Зажгли свет. Комнатка как-то по-особому преобразилась. И лики с икон уже глядели немного по-другому, добрее, что ли... И вот в тот миг мне пришло на ум удивительно красивое русское слово – светёлка. Не какое-то там помещение, квартира ли...  Тем боле, не квадратные метры или там пентхауз... А именно – светёлка. Где тепло, уютно, откуда просто не хочется уходить. И ведь никто кроме русского человека  не смог так душевно и нежно назвать свое жилище. Светёлка...

   Вообще-то, как я сразу понял, Володя – человек не особо разговорчивый. Позже он объяснил это характером своей работы. Церковная роспись – дело особое. Сперва нужно отрешиться от мирского, внутренне сосредоточиться, помолиться и испросить Божьего благословения. Без этого – не приступишь. И потом уже писать в тишине да одиночестве, погрузившись в этот особенный мир любви да святости. Здесь уже ни повседневной бытовой суетности, ни земных грешных мыслей... Здесь другая жизнь, чистая и покойная. Здесь – иное измерение. Привыкаешь молчать и не замечать бегущего где-то стороной времени, словно его нет вовсе. А к действительности возвращаешься вдруг, когда краска неожиданно кончится или кто-то окликнет... Хорошая привычка. Уводящая от пустых разговоров, на которые порой тратится уйма драгоценного времени, и позволяющая чаще заглядывать вовнутрь себя, как говорится, собраться с мыслями. А это – еще одна ступенька, ведущая к мудрости.
   Так он и остался при Храме. Конечно, работа не из легких. Но – по душе. Бывало, что из-за неподходящих условий (неотапливаемое помещение, проводимые здесь же одновременно ремонтные работы...) более маститые художники отказывались. А он, помолясь, брался. И делал. Многое им было восстановлено и расписано заново. И не только в Алтайском крае, но и далеко за его пределами. Бывали командировки и по нескольку месяцев. Благо, как-то при расчете вместо денег предложили «девятку». Правда, не новую, но и не совсем «убитую». Приложил руки, затратил месячишко – и теперь вот добирается до работы на своем транспорте.

   Пару раз пытался затронуть я материальную сторону бытия, но ответы всегда были однозначно уклончивы: «Да, Слава Богу, не бедствуем...» или «На все воля Божия...» И вовсе, наверное, не потому, что вопросы эти его не интересовали. Просто они не ставились во главу угла, а, значит, и говорить-то о них не обязательно. Несущественно. Проскальзывало, правда, иногда в разговоре, что «вот, мол, угля еще не завез да дровишек маловато запас нынче, а дело-то к зиме движется... Надо бы вот деньжонок подсобирать...» Но как-то мимоходом, без акцента. Да и так понятно было, что живет семья отнюдь не «на широкую ногу». Жена дома по хозяйству, две дочери... Одна только выучилась, а другая заканчивает. Работает он один...   Если про это и вспоминалось, то безо всякой обиды, без нотки горечи. С какой-то внутренней убежденностью: раз так сподобилось, значит, так и должно быть. Бог не выдаст – свинья не съест. И вновь разговор перетекал в уже привычное русло: «А вот в Храме Александра Невского, что в Одинцовском посаде, леса тогда непрочно выставили...»
   Долгою в тот день была наша беседа. Долгою и плодотворной. Знакомство состоялось, чему, как мне показалось, мы оба были рады.  При прощании и рукопожатие было крепче, и пожелания теплее, да и улыбка светлее.


   Где-то через неделю я снова поспешил в поселок Чуйский поделиться с Володей радостной вестью. После первой нашей встречи меня не оставляло чувство вины. Как так?  И живем совсем рядом, и жизнь почти прожита, а корней своих не знаем. Ну, отца, деда... А дальше? Не дело это, быть «иванами, родства не помнящими». И постоянно всплывали в памяти слова Василия Федоровича, старого партизана: «Здесь все Чепровы – родня. Все одного корня». И вот уселись мы со старшей сестрой Натальей и давай перебирать родственников: кто что сможет подсказать. Сошлись на тете Вале Чепровой. Старушка давно не выходит из дому, ноги отказывают и со зрением плоховато, но память отличная. Многих помнит: кто где родился, где крестился... Вообще-то женщины в этих вещах всегда более осведомлены. Наверное, в обязанности «хранительницы очага» входили и функции «хранительницы родовой памяти», так как мужской век больно короток: извечные опасности то на войне, то на охоте... Поехали к ней. Домик на берегу Бии в заречной части города. Как давно я здесь не был! Когда-то, лет пятьдесят назад, и мы жили недалеко, тоже на берегу, и из окон открывался вид прямо на речку. Теперь же у самой кромки воды выросла еще одна улица. Сплошь дворцы да замки в несколько этажей, высоченные непроницаемые заборы. Ни на берег ступить, ни ледоход поглядеть... Какая уж тут водоохранная зона... Застроено все напрочь, без просветов и без проходов.
   У тети Вали в домике все по старинке. И герань на подоконнике краснеет на фоне белоснежных занавесочек, и подушки на кровати горочкой, и большая рама под стеклом на стене с разнокалиберными фотографиями родственников. Только я начал рассказывать о своей незадаче, как она сразу же перебила: «А, бородоча-то, Володьку, как не знать. Конечно, знаю. Когда еще ноги носили, так мы с ним в церкви встречались... Кем, говоришь, приходится? Сейчас по сусекам-то поскребу да и вспомню поди. Как не вспомнить... Отец-то твой, Васька. Михалыч, значит. Отец отца, Михаил Федорович, дед твой. Так вот, брат его родной, Александр Федорович, и будет Володьке прадедом. Александров сын, Егор, дедом. Сын Егора, Александр Егорович – отец Володи. Значится, он тебе – племянник внучатый... Вот тебе все по полочкам, как на духу. А вот ихний-то отец, Александра и Михаила, Федор Митрофанович, прадед твой, значит, был человек совсем не маленький. В Старой Чемровке на берегу домину имел двухэтажную, скота да земли, говорят, немеряно было...». Об этом я уже слышал и даже как-то пытался отыскать ту «домину», да поздно уже. До войны там, говорили, школа была, потом брошенный стоял да весь по бревнышкам и растащили. Лес-то хороший был. Прадед знал, как и из чего строить, чтоб на века...
   Конечно, вести этой о нашем родстве Володя был рад. По прошествии стольких лет отыскались, познакомились и даже породнились заново. Пути Господни неисповедимы.


   И теперь вот сидим на верандочке во дворе Успенки, разговариваем. Снова начал накрапывать дождик. Посетовали, что картоху бы пора копать, да погода не дает. Не порадовало пока бабье лето. Не подошло ли еще? Не будет ли вовсе?...  А ведь никогда не подводило. В любой год, самый захудалый, придет вовремя и отгорит, как положено, радуя неповторимыми красками да прощальным теплом. А вот нынче как-то не выдалось...
   - Надо идти работать, - Володя поднялся, расправляя плечи и разминая руки. – Правый притвор уже заканчиваю. А там и за левый возьмусь. С ним тоже делов хватит, да и сроки поджимают. До холодов управиться бы...
   Мы вошли в церковь. Тихо и пусто. Как-то даже непривычно. Обычно бываешь там по праздникам, когда шумно и многолюдно, дымно да суетно. А нынче несколько старушек на скамеечке, толи дремлющих, толи молящихся с закрытыми глазами, да две женщины на лесах моют окна и о чем-то разговаривают в полголоса.
   «Ты гляди, опять солнышко как по заказу, - Володя разулыбался. – Это оно мне помогать будет. Ну, я полез. До встречи. С Богом. И привет семье». Я еще постоял, посмотрел, как он поднимается на леса, под самый свод, как улыбается сверху... И опять всплыло это, теперь уже закрепившееся за ним в моей памяти, - светлый человек. Действительно, светлый. И не зря, видать, Господь сподобил именно такого человека украшать места своего пребывания. Чтоб было в Храме светло и покойно. Было благостно.

    На фото: Владимир Чепров и Сергей Чепров.