Я безвременно утрачен для вечности. Когда Люцифер спускал курок там наверху, мы смеялись над космической шуткой. Ангел согнул указательный палец, сказал «Паф» и я упал спиной назад в небо – как водолаз в океан. И разве небо не похоже на воды океана? Стружка облаков нежно чесала мои крылья, и я смеялся всю дорогу вниз. Я и не заметил, как начался дождь. Могучий ливень обмочил мои крылья, и я устремился, как большой и тяжелый камень. Тяжелый земной воздух застывал на мне, слой за слоем формируя мой земной облик. Я на всей скорости упал в глубокую яму. Вынырнув с другой стороны, я забыл Ангела и небо, и только яркий луч слепил до боли.
Мне было трудно освоиться в этом неуклюжем земном скафандре. Сколько я не прыгал во дворе, я не мог взлететь, как прежде, к Ангелам. Мой обзор был очень узким, я уже не мог видеть, как раньше, во всех направлениях. Мне было тесно и неуютно, но я привыкал.
Поначалу для меня не существовало ни времени, ни пространства. Уже позже я узнал, что на дворе стоит какой-то год. Хотя, сколько я не выходил во двор, никакого года я там не встречал. Только деда, обрубающего коту Тишке на наковальне хвост «под добермана». Кот очень дергался и визжал, и я не мог нарадоваться – столько из него лилось брызжущей жизни. У наковальни валялись отрубленные куриные головы, а в сарае дергался безголовый теленок, рядом с которым, смеясь, обмывал тесак дядя Коля. Много чего видал, но никакого года во дворе не стояло – это я точно помню.
Бабушка мне что-то объясняла про время, что вот де мол еще один месяц ушел и остался позади. Звучало странно, так как, сколько я себя помнил, месяц всегда был наверху, и он не ходил, а летал или плыл. Я говорю «Месяц проплыл, бабушка. Я вчера ночью сам видел». Бабушка отчего-то смеялась.
Скоро я узнал, что живу в деревне Местечковое. Удивительно, оказывается, я живу не просто, а где-то, и этому где-то взрослые уделяли очень много внимания. Хотя я никакого места не замечал – были просто холмы и дороги, облака и горизонт. Но мне стало интересно, что там за Местечковым. Какое там место?
Помню, как я пытался добраться до солнца. Я так и сказал маме «Ма, я к солнцу», и побежал. Она смеялась. Вообще, я умел рассмешить, хотя и не старался. И я бежал и бежал, а мама бежала за мной. Мы вместе бежали к солнцу, но так и не догнали его.
«А кто-нибудь прикасался к солнцу?» - спросил я маму. «Кто-нибудь догнал солнце?» - спросил я маму. Она сказала, что был однажды такой человек, но он так и не вернулся и, что, если я не хочу потеряться, то к солнцу лучше не бежать. И вскоре я бросил бежать за солнцем. Но кто же был тот человек? И что с ним стало?
День за днем я забывал Ангела, хотя иногда во сне я видел его шелковой белизны крылья над небесным океаном. И от каждого взмаха этих крыльев океан изгибался волной – блестящей и бесконечной, омывающей солнце по ночам, отчего оно превращалось в луну. Что-то влекло меня после этих снов к небу, и вечерами я, бывало, долго и пристально всматривался в луну. Порой мне казалось, что на меня с нее смотрит ангел.
Шли годы. Мой скафандр так прирос ко мне, что я позабыл о своей настоящей сущности и стал считать скафандр собой. Пришло время, и я влюбился в красивую девушку. Мне захотелось примерить ее скафандр к своему и посмотреть, можно ли их соединить. Но было еще что-то большее, чего я не понимал. Порой мне казалось, что за ее скафандром есть нечто совершенно иное, и что именно это иное я и люблю. Но девушка исчезла. Годы спустя я уже не чувствовал ничего иного, но воспоминания об этом притяжении к неведомому и потустороннему все еще живы и иногда приходят ко мне во сне.
Окончив ходить в кирпичный сарай под названием школа, мне стало казаться, что я тоже стал немного кирпичным и что во мне осталось что-то от сарая. Не знаю что именно. Нечто вроде соломенной крыши над головой. Но учителя мной гордились, и я считал, что так и надо. Хотя соломенная крыша плохо пропускала солнечные лучи, и от этого я иногда грустил, ведь в тайне я все еще надеялся коснуться солнца.
Потом мне сказали, что нужно идти в сарай побольше, который стоит на более высоком холме, чем деревня Местечковое. Я радовался, ведь холм повыше приблизит меня к светилу. Во мне поселилось сладкое предчувствие чуда.
Я переехал из Местечкового в другое место. Люди называли его городом Холмистым. Город действительно был большой, все в нем гудело и шумело, как будто дядя Коля только что порезал целый коровник, и безголовые бычки, коровки и телята, дергаясь, с ревом ринулись наружу, сметая стены. И еще отчего-то вспомнился покойный кот Тишка. Я вот все думаю, куда он ушел?
Окончив новый сарай, я почувствовал, что соломенную крышу над моей головой залили густым бетоном. Теперь уже совсем не проникало никакого солнечного света. Но преподаватели гордились мной, и я тоже был доволен. Значит, так и надо.
Чуть позже я, как говорится, завел семью. Это значит, что у меня теперь был целый гардероб скафандров, о котором теперь надо было заботиться – чистить и заправлять.
Жизнь шла своим чередом. Я давно свыкся с местными обычаями – с годом, который стоит на дворе и разными названиями и указателями на земле, хотя я все еще не вполне понимаю зачем они.
Многие скафандры, которые были со мной с самого момент декомпрессии, уже давно сложены по кабинкам. Я всматривался в их шлемы и то и дело видел свое отражение, и мне казалось, что я укладываюсь в кабинку вслед за ними.
Странная идея эта – время. Я никогда не понимал, в чем его смысл, хотя мне нравилось разбирать дедовские часы. В них было много всяких мелких деталей, но я так и не отыскал в них времени. Помнится, дед сказал «Вот и время мое пришло», отчего-то я тогда подумал, что деду пришли по почте новые часы. Я втайне обрадовался, ведь теперь снова есть что разбирать на части. Я очень любил разбирать время. Дед же всегда поглядывал на часы с тревогой. Думаю, именно это его и погубило. Я так и не смог спасти деда от времени, хотя за месяц до износа своего скафандра дед действительно купил новые часы, и я скоро их разбил молотком на наковальне – там же, где дед воспитывал Тишку.
Моя жизнь прошла глупо и нелепо, как и у всех остальных, кого я встречал. Правда, мой скафандр оказался очень прочным, хоть в конце его погубила маленькая трещинка, которая, как выяснилось, появилась еще в самом начале, когда мой скафандр шила мама в своем маленьком ателье.
В день износа моего скафандра мне приснился ангел. Он вытянул передо мной вперед сжатый кулак, а когда разжал, из него посыпалось множество мелких деталей. Они сыпались и сыпались на меня и скоро засыпали почти до самого шлема. Оставалась только небольшая щель, через которую я видел улыбку ангела. Да, это были дедовы часы. Интересно, откуда они у него, ведь я спрятал их за сараем. Прежде, чем детальки часов засыпали мне глаза, Ангел разжал опустевшую ладонь, сжал указательный палец и сказал «Паф». Я улыбнулся, и мне захотелось пожать ему руку.
Когда мой скафандр опустел, в шлеме отразился луч взошедшего солнца. Я был рад, что в конце пути, я заберу за собой в кабинку то, о чем так мечтал всю жизнь – само солнце. Но мама была права. Я уже не вернусь.