Пойдём...
Я не могу вспомнить, во что он был одет. Я всякий раз думаю об этом, потому что мне кажется это важным, будто я что- то смогу понять...
- Дай закурить.
Я обернулся: парень лет двадцати, коротко стриженный, среднего роста. Странное обращение, но взгляд не наглый, взгляд, говорящий, что всему есть объяснение, даже этому «дай». Даю.
- А зажигалку.
Даю зажигалку, «спасибо» не жду- просто вдруг не интересно стало это «спасибо». Парень ведёт себя, как бомж, только не грязен, не зол и не понур. Он скорее даже весел… Что же на нём было одето?..
- Я тут часто бываю.
Молчу. Жду ясности. Поезд будет только через час. Мы возле монумента. На братской могиле- несколько сот имён. Станция Крюково, та самая, из песни. Когда мы переехали сюда, деревня ещё была цела, в ней жили. Линия домов уходила примерно на юго- запад от железнодорожного полотна. Город располагался с другой стороны от дороги, а здесь ещё только появлялись первые новостройки.
- Я не курю,- говорит, будто желая прихвастнуть.
Я смотрю на него сочувственно и одобрительно, как он затягивается моей и правда пустой и тонкой «единичкой».
- Очень хорошо,- говорю,- я тоже.
Я чего- то жду от него. Это странно. Мы знакомы какую- то минуту, а я будто привязался к нему. Смотрю и жду, чего он ещё скажет. Это не обременительно и не опасно. Он не больной и не жулик какой- нибудь. Таких людей вроде и не бывает. И это интересно…
- Я погиб здесь.
- Да- да,- говорю и понимаю, что это правда.
- Видишь написано: шестое декабря 1941? Но меня нет в списке, мы стояли там, - и он ткнул рукой куда- то вдоль дороги от Москвы.
Там, куда он указал, в начале девяностых были яблоневые сады. Для иной яблони пятьдесят лет- не возраст, в деревнях есть плодовые и постарше. Получается, я застал свидетелей тех событий.
- А где ты живёшь?- спрашиваю, подозревая, что вопрос несколько «прояснит» ситуацию. Но не тут- то было.
- На Солнце,- и он кивает на наше всем знакомое Солнце.
Последние дни августа. Никто не помнит такой погоды. Невозможно жарко, ни облачка, благо, хоть ветер в тени спасает.
Он не превратился в мираж. Всё и так вокруг подобно миражу. Люди сидят на тенистых скамьях сквера. Скамьи на солнечной стороне пусты. Такой досуг становится испытанием. За эти недели все привыкли прятаться от солнца.
- Ты что- нибудь успел?
Это я спросил. Не знаю зачем. Но он понял про что я.
- Нет. Нас привезли… Окопались… Обстрел… Всё.
Я понял, почему меня не раздражает его тон или манера. Он просто «старше» меня. Это я для него- подросток. Это он снисходителен, а не я. Это он, а не я- любезен.
Я помолчал- так было можно- и спросил:
- А как это- жить на Солнце?..
Собаки валялись на газонах в тени деревьев, вывалив на бок языки и часто дыша. С липовых крон сверху что- то капало на голову, словно сок или взвар. Прохожие на этой городской площади будто участвовали в едином общественном действе- терпении- многое из привычного переведя на второй, задний план…
- Там хорошо. Под водой почти всё состоит из воды. На Солнце всё состоит из «солнца»…
Был он в чём- то зеленоватом или цвета хаки, или это тень от лип создавала такой эффект.
Я подумал: «Зачем он здесь?» Но подумалось как- то иначе: «Зачем я здесь?» Вот это- самое «я- не я» как- то стёрлось, будто чувствуешь за двоих, едино, и думаешь сообща.
Нет, он не странен, не случаен, не напрасен… Почему он подошёл ко мне? И у бродяг, и у полицейских есть чутьё. Оно как продолжение существа.
Я не стал его ни о чём больше спрашивать. И я не просыпАлся, а он не исчезал. Да он и не мог исчезнуть. Исчезновение- это наш удел, наше «обременение»…
Это повествование- полный вымысел. Да и сам автор – тоже. В известной исторической перспективе его не было когда- то и когда- то не будет. Но он не только вымысел, он – измышляющий вымысел, вымысел, создающий другие вымыслы. Как и наш мир, которому предшествовала идея или замысел…
- Ты знаешь моего деда? – я то ли осмелел, то ли увлёкся.
- А кто ты ему?
Я растерялся, не найдя что ответить. И снова почувствовал, что чего- то не знаю, а он знает.
Мне захотелось его обнять. Но это было бы так же неучтиво, как его недавнее «дай закурить».
Я шёл к платформе. Я не искал его и не терял. Глупые вопросы как- то стесняются себя. Он всё делает правильно: появляется- или не появляется. Как Архангел Гавриил на иконе в Третьяковке, у которого две руки и ладони у обеих- правые.
Пойдём, солдат. Нас с тобой ничему не учили. Мы не успели выучиться. Нас учило наше сердце. Оно ведь не наше. Оно всегда кому- то принадлежит.
29.08.18