Als Adam grub und Eva spann
Kyrieleis!
Wo war denn da der Edelmann?
Kyrieleis!*
13.
Ну что же, та кого Полина обозначила этим велеречивым старомодным обращением, матушка-барыня, вышла из комнаты, а сама девушка, которая только что дала обещание поведать ей, при случае, о неких своих мистических озарениях, осталась стоять перед образами Вышних, в готовности к молитве. Как жертва грядущего истязания, которой дали последний шанс вымолить у Высших сил себе хоть какое-то... прощение неких грехов.
Жертва...
Слово это отчего-то снова проявилось-всплыло в ее мыслях. Однако, мысли эти вовсе не вызвали у девушки какого-то приступа паники, страха и ужаса перед неизбежным. Впрочем, не было у нее на душе и этого яркого пафоса – некого действительно высокого стремления принести себя в жертву «за подруги своя».
Полина даже чуточку улыбнулась. То ли тому факту, что мысленно уже записала свою хозяйку в подруги (вот наглость – так наглость!), то ли самой своей готовности и способности – каламбурить, стоя на коленях, по столь специфическому поводу.
Да, похоже, нет в ней на сегодня этого высокого чувства, своего рода жертвенного экстаза. При всем при этом, само ее желание отдать себя «на обладание» этой зеленоглазой колдунье никуда не делось. Оно, скорее, стало чуточку более осмысленным. Странно, что Полина по-прежнему не считала это самое... обладание чем-то дурным и пугающим. Сейчас ей искренне хотелось доставить своей хозяйке то самое удовольствие, которое было ей так необходимо. И боль, которую недвусмысленно пообещала ей госпожа-американка, вовсе не казалась ей поводом для отказа.
В прежней ее жизни, в годы детства, проведенного в доме графа Прилуцкого, розги были ей вполне знакомы. Да, тогда и в тех случаях ее секли, хотя и нечасто - когда за реальные провинности, а когда и «ни за что». Просто, пару раз она получала сечение из рук мамзель Луизы, гувернантки юной графини Ирины Прилуцкой только для того, чтобы защитить от неприятностей свою юную хозяйку. Полина получала свою порцию боли, а также ощущения стыда и неловкости, когда мамзель Луиза раскладывала ее на скамейке и заголяла ей «si;ge»**. Это всегда делалось «в классах», то есть, в комнатах для учебных занятий. Именно там графине Ирине и ее прислужнице устраивали «la fess;e»***. Боль от тех ударов была вполне терпимой. Больше неудобств Полине доставляла необходимость потом самой поправлять свою одежду. Подтягивать панталоны, придерживая задранные юбки, ей, отчего-то было всегда как-то неловко, поскольку делать это приходилось на глазах у двух свидетелей – самой графини Ирины и ее гувернантки. Надо отметить, что юная графиня Прилуцкая всегда наблюдала за сечением своей холопки с большим интересом, хотя и смущаясь – ну, так, для виду. И, когда они выходили «из «классов», провожаемые неодобрительным выражением лица мамзель Луизы – которая, между прочим, никогда не меняла «гнев на милость» сразу же после наказания, считая это важным моментом в действиях воспитательного плана! - барышня просто говорила «Спасибо!» той девочке, которую только что отхлестали вместо нее. Произнося это слово коротко и небрежно, обращаясь даже не к ней, а как-то в сторону, причем весьма и весьма иронически, в насмешливом тоне. Без благодарности, как нечто само собою разумеющееся. И это тогда было обиднее самого сечения...
Полине всегда хотелось, чтобы к ней относились чуточку с большим вниманием, а не так, как к некой «одушевленной вещи». Иногда ей казалось, что за одно только искреннее дружеское слово со стороны своей барышни, она, Полина Савельева, охотно легла бы под розги, даже раз десять на дню! Но этого ждать, увы, не приходилось.
Полина всегда вела себя с нею как преданная и верная служанка, хранила секреты своей юной хозяйки – даже то, что юная графиня иногда играла в своей постели со своей... «киской», лаская себя, почти так же, как это она увидела... Ну, некоторое время тому назад, при особых, так сказать, обстоятельствах!**** Так вот, когда-то там, в доме Прилуцких, Полина не позволила себе рассказать о рукоблудии своей юной госпожи – ни мамзель Луизе, ни родителям своей барышни! Она не только словом не обмолвилась о том, что все видела и слышала там, в их спальне, но даже и просто взглядом не показала того, что ей о юной графине Прилуцкой известно нечто... не слишком-то приличное. Просто ей противно было наушничать. А уж требовать от барышни знаков внимания за свое молчание об этих ее забавных «играх», казалось Полине совершенно унизительным, едва ли не противоестественным!
И вот теперь, когда ей оказали такое доверие, когда столько для нее сделали...
Ну как же так... Неужели она посмеет отказать той, кто, кажется, искренне любит именно ее, Полину? Той, кого она тоже, кажется... готова любить.
Любить... в том числе и вот так – доверив ей себя, полностью и без остатка, открыв свое тело для тех особых ласк со стороны ее Старшей. И... для воздействий иного, особого рода, как говорится, в-хлест-да-с-присвистом!
Но ведь... это будет больно?
Ха-ха! По-настоящему больно ей было тогда и там, в доме графа Прилуцкого!
Больно было, когда очередное сечение «за-вместо» ее барышни каждый раз завершалось короткой благодарностью, высказанной едва ли не презрительным тоном. Больно было, когда ее потом предали и продали. Больно было, когда она шла по улицам весенней Москвы, ни жива, ни мертва, в поисках дома, куда ей следовало обратиться для продолжения службы крепостной, проданной, как некая «живая вещь», новой владелице. Больно было ждать, как ее госпожа отреагирует на те самые рекомендательные письма, в которых ее, крепостную крестьянку Полину Савельеву, рекомендовалось подвергнуть сечению на съезжей! Как преступницу, как воровку! Или же, как проштрафившуюся девку с желтым билетом!*****
Боль от любящих рук... Это вовсе другое. Особенно, если ты хочешь, чтобы та, кого ты желаешь одарить собою, была с тобою... счастлива.
Полина снова улыбнулась. Ее позабавили собственные мысли. И еще... Она порадовалась тому, что сейчас ее хозяйка, наверняка, не имеет желания их прочесть, хотя, конечно же, имеет возможность узнать их примерное содержание. Просто... Полина все это время чувствовала, как ее госпожа взволнована предстоящим. И здраво рассудила, что в таком состоянии миссис Фэйрфакс куда как больше озабочена своими собственными личными сумбурными размышлениями, чем тем, что сейчас творится в мыслях ее рабыни. Наверняка, услышав-поняв, как Полина сравнивает два дома, где ей довелось служить, миссис Фэйрфакс возмутилась бы и снова бы затянула эту свою песню, про то, что она, мол, не хочет получать ее, Полины, согласие на каждое действие-проявление их особых отношений только лишь из благодарности за все сделанное для нее госпожой-американкой. И оказалась бы совершенно неправа.
Прежде всего, желание Полины отблагодарить ее никуда не денется. Впрочем... Благодарность благодарности рознь...
Ведь как это обычно бывает? Чаще всего, облагодетельствованные лица стремятся поскорее вернуть этот свой «долг чести», почитая своего благодетеля, сродни заимодавцу. Хотя, если уж совсем-и-честно, то, нельзя не признать, что многие и многие из разнообразных «благотворителей-по-жизни» всерьез рассчитывают именно на такое подобострастное отношение к себе любимым, со стороны тех, кого они «одарили» этим своим «благом». Вот взять, к примеру, того же самого господина Сергеева, «законника» и стряпчего госпожи-американки. Он же всегда говорит об этом, утверждая, что Полина Савельева по гроб жизни своей обязана перед госпожой Элеонорой Фэйрфакс. Что она, Полина, должна относиться к бывшей своей хозяйке так, как если бы этот «дар» свободы был вручен ей незаслуженно, и мог бы быть в любую секунду отобран у нее обратно. В точности так, и никак иначе! Счастье еще, что сама миссис Фэйрфакс придерживается по этому вопросу коренным образом иного мнения! И всегда настаивала на том, что Полина ей ничем не обязана. И говорила это вполне искренне! Так что...
Да, у них с нею все иначе... Госпожа-американка вовсе не требует от Полины подтверждений преданности и выражения благодарности к деяниям ее. Но не может же она их и вовсе запретить! Ведь благодарность, предложенная искренне и от чистого сердца... Что в этом деянии такого... принципиально дурного?
Впрочем, ее госпожа заявила, почти что с самого начала их знакомства, что ей будет мало любой такой-и-подобной благодарности. Что ей нужна от Полины именно любовь. Ни больше, ни меньше...
А разве чувства самой Полины к этой странной зеленоглазой колдунье – бесконечно сильной и безмерно уязвимой, в одно и то же время! – разве эти чувства не есть... любовь?
За всеми этими сумбурными размышлениями Полина совершенно упустила из виду, зачем, собственно, она здесь стоит на коленях. И вспомнила она об этом только тогда, когда за дверью послышались шаги ее Старшей.
Девушка тут же приняла смиренный вид, сложила руки в молитвенном жесте – Ай-яй-яй! Какое ханжество! – и прошептала скороговоркой единственную фразу, условно молитвенного назначения, которая в этот самый миг пришла ей в голову.
- Матерь Божия! Пресвятая Богородица! Подай рабе Божией Элеоноре здоровья, всяческого благополучия и доброго настроения!
Вышло как-то совершенно не канонично. И вообще, нескладно и даже смешно. Ну, учитывая, с каким напряженно-отрешенным видом ханжеского благочестия, Полина устремила внезапно свой взор в сторону маленького иконостаса, что был устроен традиционно, в красном углу. Естественно, госпожа-американка ей не поверила.
- Ты так и не помолилась, - произнеся эти слова, миссис Фэйрфакс не осуждала и даже не укоряла ее. Просто констатировала факт. – Ты думала о чем угодно, только не о формулировках молитвенных обращений. И ты так и не попросила Господа о даровании тебе... спасения от меня.
- Милосердный Боже, дай нам знак, ежели Ты против того, что мы... собираемся сделать!
Этой фразой, обращенной к Образам Вышних, Полина откликнулась на замечание своей Старшей. Прозвучало ее изречение неожиданно звонко. И та, кто совсем недавно сама же попросила ее о подобном обращении к Вышним Адресам, почему-то напряглась и замерла. Как будто и впрямь ожидала чего-то... неприятного. Персонально для себя любимой.
Но ничего такого не случилось. Вот ничегошеньки! Гром за окном не прогремел. Земля под домом не разверзлась. Потолок сверху не просел, грозя обрушением. И даже на руках у госпожи-американки не выступили красные пятна экзем, пузыри ожогов, язвы, ну, или же иные проявления нездоровья, исключающие возможность взять в руки прут и причинить страдания одной отважной девочке. Той самой, которая, кажется, всерьез испугалась собственной дерзости.
- Ну, знаешь... Вот так вот обращаться к Всевышнему, здесь... Ты что же, совсем ничего... не понимаешь?
Так обратилась к своей подвластной миссис Элеонора Фэйрфакс, ошарашенно качая головою. Высказав это, она перекрестилась - в этой своей непривычной манере, ладонью - после чего снова неодобрительно покачала головою, глядя на коленопреклоненную девушку.
- Я... совершила святотатство? – голос Полины дрогнул. Она вовсе не думала задеть ее чувства этой своей внезапно-импровизированной эскападой. И уж тем более, не было у нее никакого намерения потешаться над теми Силами, которые много Выше и самой хозяйки, и подвластной ей девушки.
- Да, в общем-то... нет, - снова тяжело вздохнула ее госпожа. И пояснила как-то неопределенно:
- Просто, твои слова, в нашей ситуации, имеют особую силу. Пожалуйста, помни об этом, и... не сори излишним и необдуманным глаголанием. Sorry.
Трудно сказать, специально ли госпожа-американка высказалась в столь... каламбурном стиле. Может быть, нет... а может быть, и да. С нее ведь станется! Впрочем, познания Полины в аглицком позволили ей оценить этот странный юмор ее Старшей. Она даже улыбнулась ей в ответ. Ну... так, чуть-чуть, очень аккуратно. Чтобы не задеть чувства той, кто относится к нравственным и этическим составляющим их совместного бытия столь щепетильно.
Миссис Фэйрфакс посмотрела на нее как-то странно. Пристально, как будто пытаясь понять нечто тайное. Вернее, то, что она, Полина Савельева, может сейчас от нее скрывать. Чем немало смутила свою подвластную, которая потупила очи долу и нервно прикусила губу, в растерянности, не ведая, чем же ее хозяйка оказалась недовольна на этот раз. Впрочем, госпожа-американка быстро сменила настроение, причем, не только на своем лице, но и в целом – Полина это сразу же почувствовала. Молодая женщина шагнула к своей подвластной. Потом она опустилась на колени рядом с нею, и обняла ее, прижала к себе.
- Полюшка, милая моя... – шепнула она ей на ушко. – Пожалуйста, не обижайся. Просто впредь постарайся обойтись без таких высоких просьб и утверждений. Между нами... в смысле, о нас с тобою, ты можешь говорить все, что ты хочешь, и так, как тебе заблагорассудится. Но в обращениях ко Всевышнему и Богородице... будь крайне аккуратна. В обычных обстоятельствах шутки такого... разного рода, по поводу Вышних Сил, прощаются, ибо Господь всемилостив, а Матерь его всемерно снисходительна ко глупостям нашим. Но... Только не здесь, и не сейчас. Я... потом тебе все объясню. Хорошо?
- Хорошо, - шепнула ей в ответ Полина. И спросила. Тихо-тихо, чуть слышно:
- Мы... уже идем? Там, все готово?
Она выразительно выделила голосом указательное местоимение, обозначив им место, откуда только что пришла ее госпожа. Место, где должно было произойти все то, о чем они договорились.
- Д-да... – вздохнула прерывисто миссис Фэйрфакс. – Там я... все уже приготовила, вот только...
Она отстранила девушку от себя и внимательно посмотрела на нее, как бы ища на лице ее некие признаки страха и растерянности. И не найдя ничего подобного, смущенно опустила долу свои зеленые глаза.
Странно, но сейчас Полина и впрямь не чувствовала никакого страха. Она ощущала в себе странную легкость, как будто бы она птица, летящая в потоке летнего ветра, купающаяся в его теплых волнах, невидимых, но ощутимых. Которые несут на себе сами, туда, куда нужно. Правда, несут на себе эти волны только того, кто крылат. А может быть, того-всякого кто умеет летать... Или же просто... знает это о себе, и уверен в этом.
Наконец, госпожа Фэйрфакс подняла на нее глаза и высказала ожидаемое, прервав эту томительную паузу.
- Я знаю, ты решилась. Да и я уже не струшу. Но все же... Я хочу, чтобы ты все-таки помолилась, перед тем, что мы сделаем. Помолилась вместе со мною, - многозначительно добавила она. И сразу же уточнила:
- Пожалуйста, прочитай три раза «Богородица Дево, радуйся!». Ты, конечно же, вовсе не обязана этого делать, но... считай это моей... личной просьбой.
- Хорошо, матушка... Элеонора, - поправилась по ходу Полина.
Она внезапно смутилась, почувствовала себя как-то неловко, неуверенно. Просто поняла, что эта случайно высказанная фраза сейчас прозвучала как совершенно неуместная шутка, откровенная насмешка, в общем-то, вышедшая далеко за грань условной дерзости – той что, в принципе, могла считаться допустимой в этом их странном... общении.
Впрочем, госпожа ее то ли попросту не заметила сей неловкости речевого плана – некую условную видимость обращения к ней так, будто она является представительницей духовного, «священнического» сословия! – то ли вовсе не придала этой реплике никакого значения. Миссис Фэйрфакс кивнула ей. Потом отпустила девушку и тоже повернулась к образам.
Они молились вслух, двуязычно. Полина произносила молитвенные слова по-русски, а ее госпожа – по-латыни. Но сами слова-обращения к Вышним были едины - и в содержании своем, и в той своей искренней тональности звучания этих самых молитв. Крестились же они - каждая по-своему. Одна трехперстным знамением, от правого плеча к левому в горизонтальном жесте, другая – ладонью и движением по плечам в направлении, обратном тому, как это делала ее подвластная. Забавно, что делали они все это столь одновременно, что казалось, будто госпожа-американка и ее московская... то ли раба, то ли компаньонка, долгое время репетировали это странное действо, условно религиозного вида. Весьма условно, ибо сама госпожа-американка считала все то, что она задумала, делом не вполне богоугодным и совсем-таки не безупречным - в нравственном смысле.
Просили ли они тогда у Небесной Канцелярии своеобразного прощения грехов, как бы, «дальше и наперед»? Вряд ли.
Просто ли ставили Власти Небесные в известность о своем... э-э-э... не вполне благовидном поведении? И это тоже не факт.
Факт состоит в том, что синхронно исполнив крайний земной поклон, в этом «священнодействии», и госпожа, и ее подвластная почувствовали явное облегчение. Миссис Фэйрфакс первая встала с колен и, протянув руки своей компаньонке, и тоже подняла ее на ноги. Она троекратно поцеловала девушку – жертву грядущего истязания! – в правую щеку, в левую, и в губы. Каждый раз коротко, без ласк языком, и даже как-то властно. Потом коротко обняла эту самую жертву, и тут же, отстранив ее от себя, возложила свои руки ей на плечи, обозначив господство над нею очередным своим властным жестом.
- Ты моя! – провозгласила госпожа-американка. И сделала после этого паузу, намекнув тем самым, что теперь слово предоставлено ее подвластной.
- Я твоя! – подтвердила Полина.
- Ты отдаешь себя в мою личную власть, с правом делать с тобою все, что я пожелаю, по моему желанию и выбору, - продолжила госпожа череду своих утверждений.
- Конечно! – Полина отчего-то улыбнулась, делая это весьма и весьма значимое подтверждение весьма серьезных полномочий своей Старшей. И тут же, с той же улыбкой сделала значимую оговорку:
- С полным доверием к твоему добросердечию и милосердию!
Миссис Фэйрфакс, в ответ на это как-то удовлетворенно кивнула девушке. Кажется, это неожиданное дополнение ее даже обрадовало. Она искренне улыбнулась ей, потом еще раз кивнула, в знак полного принятия этой самой оговорки, и продолжила.
- Ты готова подчиняться мне, не высказывая возражений и не оказывая сопротивления, - сказала она. И, внезапно, тоже оговорила нечто особенное:
- Если то, что я пожелаю получить от тебя, не будет выходить за рамки добросердечия и милосердия.
- А кто же... и как это оценит? Выходит ли оно за указанные рамки или же нет? – Полина попыталась смущенной улыбкой обозначить свое возражение против такой... э-э-э... амбивалентной интерпретации исходной вербальной формулировки Однако, похоже, что госпожа-американка, вовсе не была настроена ей уступать.
- Степень моего личного беззакония сможешь определить только ты, - заявила она. – По внутреннему своему ощущению, собственному пониманию тобою меры праведности и нечестия, злобы и милосердия. Той меры, которая находится внутри тебя и дает тебе право судить и обо мне, и о прочих людях и нелюдях, что окажутся когда-либо с тобою рядом. В каждом конкретном случае. С ощущением понимания настоящих причин и подлинных мотивов какого-то деяния, – многозначительно заметила она. И, сделав короткую паузу, добавила значимое:
- И если ты посчитаешь, что кто-нибудь – даже я! – посягает на твою честь, ты вправе прибегнуть для защиты к любым мерам.
Слово, обозначающее условную неопределенность подразумеваемых мер, миссис Фэйрфакс выделила в своей выспренней речи очень четко. И не только его. Полина даже поежилась от тех воистину ледяных интонаций, которые зазвучали в ее голосе в этот самый миг...
- Любые, это... – в ее вопросительном тоне прозвучало нечто среднее между выражением несогласия и желанием уточнить заявленное ее госпожой.
- Любые – это значит любые, - холодная улыбка госпожи-американки подчеркнула явный и жесткий смысл всего высказанного ею и подразумеваемого в умолчании. – Ты вправе даже убить того, кого ты сочтешь посягнувшим на твою честь. Даже меня. Если сочтешь это деяние достойным именно такого наказания.
- Я... не хочу такого! – ее подвластная смешалась и отупила взор.
- И это правильно, - поддержала ее госпожа-американка. – Просто ты по натуре вовсе не убийца, да и вообще, не склонна к насилию. И именно по этой самой причине, я вынуждена напоминать тебе о твоих природных правах. Запомни, моя дорогая Полина! Всякое чувственное и разумное существо вправе защищать себя, не выбирая средств - любыми из тех, что окажутся у него в доступности. Причем, защищать не только жизнь, но и, прежде всего, свою честь. Тот, кто стремится тебя оскорбить, издевается над тобой, делая тебя жертвой своей низости, тот не имеет права на жизнь. Ты можешь, в принципе, пощадить это существо. Но ты вовсе не обязана проявлять к нему подобное милосердие.
- Хорошо, Элеонора. Я приму это к сведению. Как и то, что я вовсе не обязана мстить.
Странно, что в этот раз у Полины получилось сказать ровно, не спотыкаясь на непривычном звучании иностранного имени ее госпожи. Она коротко поклонилась в знак принятия всего словесно обозначенного и замерла, склонив голову, на крайней части этого своего движения. В ожидании приглашения к... продолжению. К тому, ради чего ее госпожа приехала сюда и приняла, так сказать, бразды правления этим домом.
Миссис Фэйрфакс прекрасно поняла этот ее жест. Госпожа-американка отпустила ее плечи и шагнула назад. Потом она коротко кивнула своей подвластной, обозначив тем самым, что чисто словесная прелюдия закончилась, и время перейти к действиям.
- Ты готова.
Она не спрашивала. Она констатировала факт. И, не дожидаясь вербального или жестового ответа своей подвластной, протянула ей руку.
- Пойдем, - сказала она. И Полина отозвалась на этот жест, протянув свою руку ей в ответ.
* Когда Адам пахал, и Ева пряла,
Господи помилуй!
Где тогда был дворянин?
Господи помилуй!
Из одной... э-э-э... песни немецких «реконструкторов» начала XX века. Песня сия стала известна... э-э-э... несколько позже. Как маршевая одной дивизии с Р-Р-Романтичным названием «Florian Geyer».
Это случилось... Ну, когда этим самым «реконструкторам» :-) позволили поиграццо... и они несколько «заигрались». Реальным оружием, с настоящими бодрыми-бравыми солдатиками и... живыми мишенями для стрельбы.
Солдатики, правда, быстро становились грязными, вонючими и вшивыми – A la guerre comme a la guerre, типа того! Ну, а мишени... постепенно превращались в окоченелое человеческое мясо... почти одновременно со значительной частью тех самых солдатиков, которые в них стреляли. Ибо то, что становилось мясом - до момента, когда оно переставало быть живым! – тоже частенько умело... стрелять.
«Реконструкторы», знаете ли, частенько... заигрываюццо. И иногда имеет смысл отобрать у них ружья-пушечки заранее. Тэк-скэть, во избежание неприятностей. Для всех и во всех смыслах.
Жаль, что пример одного «ев’гопейского» государства в свое время никого не впечатлил... Особенно тех, кто, по недоразумению, лично себя считают «победителями», даже спустя семьдесят три года, когда большинство настоящих победителей уже таки ушли в мир иной...
Кстати, помнит ли кто еще в «этой стране», что у настоящих победителей, одержавших верх над теми самыми «веселых реконструкторами», тоже таки развлекавшимися «возрождением отечества», в итоге попросту отняли денежное содержание за ордена, полученные ими, победителями, на полях сражений? И еще сказали, что они, победители – те самые, которые без кавычек! – сами о том попросили. О выплате им денег за годы, проведенные в окопах и на маршах – законных денег, ё......ь! – те, кто «рулил» 1/6 частью суши, тоже предпочли умолчать...
**Буквально «место» - фр.
***Обычно это слово переводят на русский язык как порка – фр. Однако, во французском языке слово это ассоциируется скорее уж со шлепками, чем с сечением. Вероятно, мамзель Луиза со своими воспитанницами обращалась достаточно мягко - что с самой юной графиней Ириной Прилуцкой, что с ее крепостной. Просто предположил!
****См. текст Первого Слова, а именно, главу о той самой первой ночи, которую Полина провела в доме миссис Элеоноры Фэйрфакс :-)
*****Желтый билет выдавался... э-э-э... «профессионалкам» из пресловутого «квартала красных фонарей». Аналогом которого в Москве тех лет была улица Грачевка, что располагалась на Сретенской горе. Так понятно?