- Мама! Мама!- вдруг неожиданно заплакала душа, которую разум держит в узде, но иногда она таким вот детским криком прорывается. И горечь, горе горькое наружу рвутся. Безудержно. Дать что ли волю себе выплакаться, сколь душе моей угодно, коли сегодня она не внемлет разуменьям никаким.
Плачь, плачь, бедная моя душа. Ну что с тобой поделать? Ну да, да! Нет того, к чему, к кому, мы так стремились. Ну что поделать, милая моя? Поплачем да и утешимся с тобою тем, что есть. Оно ведь тоже очень-очень хрупко. Бабах - и нет уж ничего. Но ты поплачь, поплачь, не стану нынче тебе препятствовать. Устала ты без откровения, устала, понимаю. Да и ведь и поговорить-то не с кем. Но думаешь, что ты одна такая, разнесчастная? Нет, увы, таких полным полно, но... держат марку. И спасаются, как могут. Одни - за суетой сует, вторые - в изощреннейшем самообмане, а третьи... Ну не стану всех перечислять. По-разному спасаются. И горе, горечь, отступают, места не находя себе в пространстве, старательно наполненном постыдной мелочью и ерундой. Но тоска-то никуда не девается. Никуда. Не исчезает. Просто прячется, скрывается, но, похоже, только и ждет часу своего, чтобы вот так - вдруг, исподтишка, застать тебя врасплох и захлестнуть собою целый мир.
Как же из себя её изгнать-то, эту тоску-печаль, да так, чтобы она никогда не возвращалась?