Давно это было. Лет десять назад, наверное, сказать сложно. Жил я себе, не тужил. Работал фотографом. Работа не пыльная, прибыль неплохая. Своя квартира была, двухкомнатная. Ни жены, ни детей. Разве что кот со мной еще жил, черный такой, лохматый, с пронзительно-синими глазами. Отзывался на "Идижрать", на "Кудаполезурод" и на "Ваську". В общем, гордость моя, вторая. Первой был хороший, дорогой фотоаппарат и набор объективов к нему. Третьей гордостью была квартира, купленная на свои честно заработанные деньги. Четвертой гордости не было, так как до студии своей я добирался на велосипеде, а не на машине, но меня и эти три вполне устраивали... Ну так к чему это я? Пожалуй, пора закончить лирическое отступление и перейти к основной части моего повествования.
Около десяти лет назад у меня обнаружили злокачественную опухоль. Не помню уже где, то ли в мозгу, то ли где-то в пищеварительной системе. Впрочем, разница небольшая - диплодок вот вообще в тазовой части имел второй мозг, который был даже больше головного. Ну а я чем хуже диплодока? В общем, сказали врачи, что жить мне осталось недолго, год-два. В момент объявления приговора у меня словно руки опустились. Всё тело онемело, стало так тошно и грустно, что словами не передать. Ну и чем я, честный парень почти тридцати лет, заслужил такое наказание? Верно, ничем. Но наказание пришло, красиво упакованное и с коробкой конфет в комплекте. Что делать я не знал. Да что там, даже представить не мог. Первой мыслью было продолжать работать до тех пор, пока не станет совсем плохо. По такому нехитрому плану я и пошел.
Честно признаться, до того, как я узнал диагноз, у меня было великое множество целей. Например, в кругосветку отправиться. Потом открыть приют для бездомных животных. Потом купить, в конце концов, машину, а то так и придется до старости на велосипеде кататься. Про семью не думал и думать не хотел. А после этих безрадостных вестей в голове осталась единственная идея: работать, пока не отойду в мир иной. Но вот, спустя столь продолжительное время, я жив и, более того, готов ко всяческим свершениям и победам. И только сейчас я задумался: а что же на меня повлияло?
Прошло примерно три месяца после того, как я узнал о своем заболевании. Пил таблетки в надежде излечиться, работал, играл с Васькой, в общем, жил, как мог. И в один прекрасный день я встретил её. Девушка сидела на скамейке в парке, по которому я по привычке прогуливался с Васькой. Выгуливать кота не менее весело, чем собаку. Одел зверюгу в шлейку и пошел. А окружающие смотрят на вас, счастливых, крутят пальцем у виска и недоумевают, как это так, ведь кот же не собака. Василий обычно на таких удивленных шипел и замахивался лапой, мол, иди отсюда, раз глупый такой, ничего в котах не понимаешь, а остальных людей игнорировал в принципе. Но тут свершилось то, чего я ни разу не видел прежде: единственный мой друг отчаянно рванул к этой девушке. Пришлось подойти, не расстраивать же кота. Пока девушка и Васька знакомились, мне удалось рассмотреть эту странную мадам поближе. У нее были темные волосы, собранные в хвост при помощи заколки в форме черепа. Одета она была в такую же темную одежду и... В ярко-желтые балетки. На лице, скрывая глаза, были надеты солнечные очки. Рядом с ней на скамейке лежала вроде бы катана. Сий облик меня немало удивил, но ненадолго: сам я был таким же чудаком, и в какой-то степени даже понимал подобное самовыражение девушки. Дальше всё помнится как-то смутно и сумбурно. Помню, мы с ней разговорились, и темой разговора стали, кончено же, коты. Потом я пригласил её на чай, ибо Васька очень уж не хотел с ней расставаться. Даже в помещении она не снимала очков и не расставалась со своей катаной.
А за чаем мы почему-то говорили... о смерти. Девушка с совершенно беззаботным видом наворачивала ложкой предложенное ей малиновое варенье, банок с которым у меня было не меньше пятнадцати (спасибо всё ещё живой и жутко бодрой бабушке), пила едва ли не вёдрами чай и говорила о смерти. Для меня это было, конечно же, больной темой, но запрещать я ей не стал - уж больно радостно и с совершенно детской непосредственностью говорила она о такой мрачной вещи.
- Вы знаете, - говорила она, допивая уже седьмую чашку. - На самом деле, смерть - это совершенно не страшно и не больно. Пожалуй, это грустно. Да, грустно, не более того. И еще в некоторой степени одиноко. А бояться здесь совершенно нечего.
- А еще, Вы знаете, умирать рано очень глупо, - продолжала она рассуждать, поглаживая сидящего у нее на коленях Ваську и доедая уже третью четверть банки варенья. - Там, высоко, куда так стремятся все смертные, никого и ничего нет. Там только облака. Белоснежные, серые, темные, грозовые облака, и у всех них одна только мечта - долететь до звезд, которые давным-давно погасли. Но ведь облакам неизвестно, что этих звезд нет и больше не будет, поэтому они стремятся туда, в высь. Выше, выше, еще выше, пока не распадутся на водяные капли. Красиво ведь, не находите?
И я кивал, соглашаясь с ней во всём. Мне совершенно нечего было возразить, так убедительно говорила эта странная девушка. Когда же она ушла, поблагодарив меня за чай с вареньем, а Ваську за приглашение в гости (ишь, Ваську! Будто он тут хозяин!), меня обуяла непреодолимая жажда жить. Очень скоро я вернулся к прежним мечтаниям, и за эти десять лет выполнил всё, что планировал, и даже больше, а теперь стремлюсь к новым свершениям. Болезнь в итоге ушла и больше о себе не напоминала, чему я до сих пор несказанно рад. Но, честно признаться, все эти годы я думал о том, кем же была эта девушка. Уж не ведьмой ли? Однако, недавно я догадался провести параллель с булгаковским Абадонной. И только тогда до меня дошло.
Летним солнечным днем, когда все стремились по своим делам, думая лишь о себе, мне, простому фотографу, вернула волю к жизни и саму жизнь никто иная, как сама Смерть.