Глава 12
Иоан Лественник
Служба у Славки шла своим чередом, а общение с хозяйкой своим. И она уже привыкла к тому, что у нее внутри существует некое разделение. То есть, для всех окружающих она парень, красноармеец несущий службу, занимающийся положенными тренировками, физической подготовкой, стрельбой и кроме того ухаживающий за свиньями. А для тети Нюры, она просто молодая глупая девчонка, приобщенная к чудесам, и делающая что-то такое, что и сама не понимает.
Но однажды, как-то вечером, она заглянула на минутку к ней на огонек, и увидела, что Тетя Нюра, собралась в город. При виде Славки, она открыла платяной шкаф и вынула оттуда еще одно платье, нижнее женское белье, туфли и что-то темное и волосатое. Бросив все это на лавку, коротко сказала: «Одевай».
- Ого, - удивилась Славка, - и даже трусы? Никогда еще не носила женских трусов. И это все мне?
- Ну, не деду же. Одевайся. Мне и самой интересно посмотреть, как ты выглядишь в женском образе, - нетерпеливо произнесла тетя Нюра.
Славка, быстро скинув армейскую форму, с помощью хозяйки облачилась в женскую одежду. Она прекрасно ей подошла. Легкое красивое светлое платье на ней хорошо сидело, туфли были удобны и не жали.
- Отлично, - заметила тетя Нюра, критически ее осмотрев, - еще несколько штрихов и ты готова.
Сначала она нанесла Славке макияж, а потом, взяла и поднесла к ней ту самую волосатую вещь. Славка с испугом отскочила.
- Что это? – подозрительно спросила она.
- Не будь такой пугливой, - рассмеялась хозяйка, - это парик. Ты никогда не видела париков? Почему то я не слишком этим удивлена. Это, такая штука, которая заменяет прическу, когда на голове нехватка волос, примерно как сейчас у тебя. Ну, или если надо быть менее узнаваемым, что тоже про тебя.
- А я не нахватаю с него вшей? – не унималась Славка.
- Успокойся, - все так же смеясь, сказала Нюрка, одевая ей парик и поворачивая лицом к зеркалу, - я лично проверяла его на наличие насекомых. Их там нет.
Взглянув на свое отражение, Славка очередной раз была поражена – из зеркала на нее смотрела модно одетая, с элегантной прической девушка.
- Ну, все, теперь мы готовы и выдвигаемся в путь, - с энтузиазмом заключила хозяйка.
- Теть Нюр, а куда мы идем? – поинтересовалась Славка.
- Куда, куда. На кудыкину гору сажать помидоры, колоду стругать, да леших гонять.
- Но ведь у меня нет увольнительной!
- И это говорит мне человек, незаконно проникнувший в Красную армию не достигнув положенного возраста и скрывший свой пол, - шутливо сказала Нюрка, закатывая глаза.
- Не волнуйся, командир полка в курсе того, что мы будем некоторое время отсутствовать в части, а остальным и знать не положено, - успокоила она Славку.
Они вышли в город, когда оранжевое солнце еще висело над горизонтом, окрашивая окружающий мир в красно-золотистые оттенки. Земля отдавала накопленное за день тепло, превращая данный промежуток дня в некое подобие библейского Эдема, когда тело не чувствует температуру окружающей среды из-за идеального баланса, между ними. А отсутствие докучливых насекомых усиливает это ощущение.
Молча пройдя весь путь по незнакомым Славке улочкам и переулкам, они подошли к старинному деревянному дому, на высоком беленом кирпичном подклете и с крашенными в кирпичный цвет деревянными воротами.
- Мир этому дому, - произнесла тетя Нюра, проходя во двор и аккуратно запирая калитку на задвижку, вслед за вошедшей Славкой.
На остекленной веранде дома послышался звук торопливых тяжелых шагов, входная дверь открылась, и на крылечке, заросшим по бокам вьющимся плющом появился поп. Да еще какой поп! Был он бос, стар, высок ростом, коренаст, несмотря на возраст физически хорошо сложен и с блестящим, прямо сверкающим взглядом лучистых глаз. Одет он был в рясу, подпоясанную чем - то вроде бечевы с металлическими конусообразными гирьками на концах. На его могучей шее висел огромный золотой крест, на толстенной, чуть ли не в Славкину руку, золотой цепи. И еще несколько таких же цепей висели, уже без крестов, частично скрываемые густой длинной седой бородой. Волосы на голове у него были так же седы. Они были схвачены и перевязаны собственным узлом. При этом, весь вид старца, внушал какое-то необыкновенное спокойствие и уверенность.
- Да это, пожалуй, и не поп, - подумала краем сознания донельзя удивленная Славка, - это скорее истинный священник.
- Благослови батюшка, - поклонилась ему в пояс тетя Нюра, приведя Славку в еще большее изумление.
Священник немного подумал, переводя строгий взгляд с Нюрки на Славку и обратно, расплылся в широкой улыбке, позвякивая цепями легко сбежал с крыльца и так же легко подхватил кланяющуюся Нюрку на руки и закружил.
- Ах ты, Птица- синица. Все такая же шутница, - проговорил он нежно, низким басом, ставя тетю Нюру на землю. Потом повернулся к Славке: «Будь по здорову отрочица. Прихожане меня кличут отец Симеон. От мира отрекшися, а потому, можешь величать меня как хочешь».
- Слава, - кивнув и присев, представилась Славка, не ожидавшая от себя такой элегантности.
- О, как! - многозначительно посмотрев на Нюрку, произнес бородач, знаковое имя.
- Ну что же, гости дорогие, милости прошу ко мне в дом на лапшу, - протянул он руку, указывая на входную дверь.
Они прошли веранду и, открыв дверь в дом, начали подниматься по длинной лестнице. На них сверху, со стены, на которую выходила лестница, скорбно смотрел, искусно вырезанный из дерева распятый Иисус, приколоченный к кресту в рост человека.
Дом состоял из четырех больших комнат. Комната, в которую выходила лестница, была прихожей и приемной одновременно. В ней был необычный, куполообразный потолок, справа и слева от лестницы в комнату выходили по одной двери, возле которых располагалось по платяному шкафу. Между стенками комнаты и боковыми перилами лестницы, был широкий проход на свободное пространство за лестничным проемом, также отгороженное лестничными перилами, на котором, возле окна, стояли два кожаных дивана, напротив друг друга.
Поднявшись по лестнице, священник перекрестился на распятие и повернул к левой двери, выведшей всех в коридорчик, в который, в свою очередь, выходила лестница черного хода и дверь в кухню-столовую. Приведя гостей в столовую, бородач усадил их за большой круглый стол, принес им несколько чашечек с сухофруктами и орешками, а сам пошел ставить самовар.
- Мы с отцом Симеоном знакомы еще с тех времен, когда я в «Монастыре» училась, - заметила тетя Нюра, - история моего знакомства с ним, потом еще долго учениками пересказывалась.
- А мне, ты ее расскажешь?- загорелась Славка.
- Ну, а для чего я, по-твоему, сейчас ее вспомнила? Слушай.
Я тогда еще совсем молоденькой девчонкой была, лет тринадцати, четырнадцати, не больше. Как то вечером, зимой, когда нас отправили спать, мы сели в дальнем уголке спальни, как часто это делали, и при свете маленькой свечки на полу, начали рассказывать друг другу всякие истории. За окном вьюга метет, ветер завывает, а мы сидим, закутавшись в теплые одеяла, и слушаем эмоциональный шепот очередной рассказчицы. И вот одна девочка и говорит: «Тут, не очень далеко, стоит скит какого-то молодого отшельника, и об этом отшельнике, в народе молва идет, мол, святой. Приходящих к нему страждущих, лечит молитвой и добрым словом. Питается тем, что люди иногда приносят, а уж святоша – спасу нет. А сам, говорят, собою видный такой, ладный и сила в нем недюжая. Намедни, мужики сноп сена на санях мимо скита того везли, да опрокинулись. Что делать не знают, хоть развязывай все и вновь сено перегружай. Так он подошел, помолился, и в одиночку, сани-то на салазки и поставил. Во, какой, отшельник-то. Жаль, не одну девку в жены не возьмет, она бы за ним как за каменной стеной была».
А мы молодые, озорные, кровь в жилах бурлит, да тут еще возраст, когда женственность просыпается да в голову ударяет. Даром, что воспитатели наши пытались всю эту силу в созидание пустить.
Ну, вот. И дернул же меня черт сказать, мол я, прямо сейчас пойду и этого святошу соблазню и окручу, так что и пикнуть не успеет. В кровать, конечно, с ним не пойду, а глаза любовным туманом - застю. А надо сказать, что я уже тогда телом вышла. Все при мне было. Ну и самонадеянная была – страсть, это уж потом меня дед к уму- разуму привел.
Сказано – сделано, не отступать же. Я и еще пяток девчонок, собрались, оделись потеплее, а с собой, мои лохмотья прихватили, в которых я кое-какие практики проходила. До скита того, верст двенадцать было, но нам, к большим пробежкам было не привыкать. Как добежали мы до скита, я тут же переоделась в свои тряпки и испачкала лицо и руки, чтоб значит сиротку изобразить. Девчонки говорят: « Ты иди, а мы посмотрим. Как только он тебя в келью пустит, так мы обратно побежим. А то вдруг не откроет, и замерзнешь здесь».
Подошла я к скиту, и только руку подняла, постучаться, как дверь сама открылась, а на пороге, здоровенный такой, мужик в рясе появился.
- По здорову будь, гостьюшка, проходи не мерзни,- говорит, - явление мне было, что кто к вечеру пожалует того и приютить надобно.
Ну, я перекрестилась, на жизнь ему поплакалась, сказала, что сирота и негде мне сиротинушке к ночи голову преклонить. Таким трюкам, как оптимальное взаимодействие с любым видом аборигенов, нас уже прекрасно обучили, а я была в этом одна из первых.
Покормил он меня простым жидким супчиком, из лука и картошки сваренным, только кусочек маслица для меня туда бросил. Помню, суп мне неожиданно так понравился, что я при следующих встречах специально просила сварить такой же, для меня.
Похлебала я супчику с черствой коркой, и легли мы спать.Комнатка в скиту одна всего лишь отапливаемая была, потому он мне на лавке, напротив и постелил свой тулуп. И вот, лежу я, пригрелась, при свете лампадки на него спящего смотрю и все думаю, как бы мне его разбудить половчее, чтоб он значит, красоту мою увидел. Полу тулупа приоткрыла, нижнюю рубаху на груди натянула, чтоб разглядел все как следует, и вроде как во сне раскрылась. А сама, раскрасневшаяся лежу, потому как волнуюсь, да и азарт опять же. Ну, думаю, будить пора. К тому времени, часа три прошло. Смотрю, а мой отшельник сам уже встает. Увидел меня раскрывшуюся, и заботливо так укрыл.
Хорошо, думаю, подойдем с другой стороны. Вижу, он на молитву встал. Подождала, пока он закончит молиться, и с томным вздохом, как бы во сне, повернулась на лавке на спину и ногу в колене согнула. Тулуп, вместе с рубахой, конечно, сполз с нее, прямо скажем, до неприличия. А отшельник ничего. Подошел, аккуратно меня к стенке повернул, опять тулупом прикрыл и вышел во двор, до ветру видно.
- Ну, ладно! - разозлилась я, посмотрю, что ты теперь делать будешь.
На этот раз, я рубаху до пояса задрала, зад выпятила и жду, когда придет этот злодей, слегка высунув из-под тулупа свои округлости.Тут, он видимо догадался, что к чему. Зашел, прут из веника выдрал, да как стеганет меня по тем самым округлостям, да так, что я аж на лавке подскочила. И меня такая ярость скрутила, - я мол, такая раскрасавица, ему прелести демонстрирую, а он хворостиной,- что я, с той лавки, прямо на него и прыгнула, колотя его руками и ногами. Этому нас тоже неплохо учили.
Пришла я немного в себя, вижу, он меня как поймал на лету, так и держит, крепко прижимая за талию, а у самого слезы по бороде текут. Я удивилась и спрашиваю: «Ты чего плачешь, божий человек?». А он мне отвечает: «По тебе плачу отрочица. О злости и ярости твоей, оттого, что считаешь ты, будто родители твои, тебя не доласкали, не долюбили. А они, нежно, со всей своей любовью, смотрят с небес на свое глупое чадо и переживают, что мало оно их любви и любви мира всего, чувствует сердцем. И ожесточается и душу свою на погубление ведет».
Ну, тут уж, как вспомнила я о родителях, у меня внутри все защемило, глаза защипало, обняла я его как родного и разревелась как последняя дура, какой впрочем, тогда и была. Потом вроде бы остановилась, отстранилась от него, внимательно посмотрела, а он весь избитый – под глазом синяк наливается, ухо опухло, подбородок стесан и губа разбита. Тут мне его так жалко стало, что я опять реветь принялась.
В общем, поплакали мы вместе, и предложил он на молитву полнощную встать, да помолиться за родителей наших. Встали мы с ним на колени перед иконами, да лампадами, я его за руку держу, для поддержки духовной, а он тихим басом молитву читает. Чувствую я, что от его голоса вибрирует у меня все внутри, уносят меня куда-то его слова, голова кругом идет и вдруг, прямо передо мной, в темноте, лучи света образовались, будто сверху солнышко засветило. Подняла я голову, а свет тот, ярче солнца, но глаз не слепит и вроде приближается. И такая у меня при виде его на душе легкость и радость случилась, что не передать. Разрыдалась я снова, но на этот раз от великого счастья и только сквозь слезы вижу, вроде родители мои стоят и что-то мне говорят, но тоже, такие светлые, даже прозрачные.
Не знаю, сколько времени это продолжалось, только смотрю, а этот волшебный свет все вокруг меня затопил и предо мною дева Мария стоит, сверкает вся, лучами этими волшебными переливается. И говорит она мне, что любит меня, что нет любви той больше, потому как и она, чувствует мою любовь к себе.
И стала я ей исступленно молится, потому как от ее слов, у меня просто ангелы в душе запели, а сердце так в груди затрепетало, будто вот - вот выпрыгнет от счастья. И казалось, ничто меня с ней не разлучит.
Но вдруг, чей-то ехидный дребезжащий голос, у меня за спиной, эдак протяжно, на манер дьячка, пропел: «Свидание окончено-о. Окончены дела-а. Просим заключенных пройти в свои тела-а». Я вздрогнула всем телом и обернулась, а там никого.
Голову повернула назад, а уже ни девы Марии, ни родителей нет. А есть какие-то золотистые облака вокруг и у меня под ногами, и вроде как на меня янтарное море накатывает. Побрела я по нему, а под ногами, тропинка образовалась. Посмотрела вокруг, вижу, рядом мой отшельник идет, да только у него своя тропинка и сойтись мы с ним никак не можем, а прямо передо мной пламя полыхает, вроде пожара на весь горизонт. Пригляделась, а это, всего-навсего, фитилек горит на лампадке, что перед иконами в ските.
В общем, пришли мы с ним в себя только к вечеру следующего дня, все так же стоя на коленях перед иконами. День уже догорал, а в ските, меня воспитатель личный ждал, пока я из странствия своего вернусь. Без лишних разговоров, одел он на меня валенки, пуховый платок и шубу, отнес в сани, так как сама я после этого стояния на коленях идти не могла, завернул в медвежий тулуп и повез обратно в «Монастырь». А там уже девчонки встречают. Волнуются, спрашивают: «Чем это вы там с отшельником занимались, да так, что даже рассвет проглядели»? Ну, я и отвечаю: «Он меня порол, а я его била. Так и познакомились». Так-то вот. Это тебе не в печи лежать.
- Ты, хочешь сказать, теть Нюр, что твои переживания во время молитвы и мои сны в печи – это одно и то же?
- Вот видишь, ты сама все понимаешь.
- А чей же голос ты за спиной слышала?
- А ты догадайся, с трех раз.
- Неужели это дед был, Засипатыч?
- Он, кому же еще, он за мной уже тогда приглядывал, потому, как ему на меня Славень указал. А если бы он тогда не вмешался, я бы ушла, насовсем.
- А куда бы ушла?
- Да кто же его знает?! - задумчиво ответила Нюрка и взглянув на Славку, ехидно добавила, - видимо в райские кущи.
- Ну, дела-а, - протянула Славка, - романтично-то как все вышло.
- Романтично…, - смеясь, передразнила ее тетя Нюра, - глупая ты еще.
- А здесь-то, что мы делать собираемся? - спросила Славка, переходя на другую тему разговора.
- Ну, что. В данный момент, мы рассматриваем категорию людей использующих христианскую религию для поиска и самого движения по пути, - пояснила тетя Нюра.
- А разве вера не является сама по себе путем? – спросила настороженно Славка, жуя сухофрукты.
- Конечно является, если у верующего есть в наличие трезвый ум и реальная вера, но это большая редкость и бывает только у женщин. Только женщина может безоговорочно верить во что-то, ты мне уж поверь пока на слово. А мужчинам, нужны веские доказательства и определенные шаги и правила.
Тем более, что людей постоянно бросает в крайности. Они или становиться фанатиками веры, что кроме сумасшествия ничего не приносит или просто говорят, что мол, верую, не понимая сути данной веры, не зная и не желая знать о ней практически ничего, просто повторяя действия и слова тех, кого они считают авторитетом в этом деле.
- Что-то здесь не правильно… - подавленно произнесла Славка, чувствуя, как божия кара, за богохульство, нависает над ней.
- Должна тебе сказать, - продолжала тетя Нюра, не обращая внимание на Славкины попытки защититься, - что в христианской религии, служители издавна делились на три категории:
- белые монахи - те, кто в основном несет службу в церквях и приходах, общается с верующими и со светскими властями, в народе, так называемые попы. Им разрешается жениться, заводить детей и жить в миру, неся слово божие в массы. Они в основном, живут по законам и уложениям, что им спускают сверху.
- серые монахи - те, кто в соответствии с обетом ведет аскетический образ жизни, несет службу в монастырях, обслуживает их и при необходимости защищает. Эти живут только в монастырях, пустынях, лаврах. За исключением тех моментов, когда они совершают паломничество или путешествуют по надобности, касающейся монастыря. Заводить семью или общаться с противоположным полом, им не разрешается. Именно из монастырей, по крайне мере тех, где проживает руководство, исходят, если говорить светским языком, законы и постановления, определяющие поведение и жизнь первых двух категорий священников.
- и наконец, черные монахи - это, как раз те, кто нам интересен. Живут они очень аскетично, затворниками, только в определенном месте, отдельно от всех остальных монахов и постоянно пребывают в посте и покаянии. Это практики, воины, ведущие битву, со своей зашореностью, глупостью и своими слабостями, то есть люди стоящие на пути и использующие религию для того, чтобы идти путем духа. Только у них свои инструменты постижения. Но таких людей, к сожалению, почти не осталось.
- Так, как тебе в жизни возможно уже не удастся встретиться с черным монахом, я взяла на себя труд, познакомить тебя с одним из них. Его ты только что видела, - пояснила она.
- А вот и Самовар Ерофеич пожаловали, - раздался бас хозяина дома, вносящего большой, еще кипящий, начищенный до блеска, пузатый самовар с многочисленными медалями на боку, - прошу любить и жаловать.
Заходящее солнце, проникающее своими длинными вечерними лучами в дом через окно, ярко вспыхнуло на боках самовара и ослепив Славку, перескочило на золотые цепи отца Симеона, мягко позвякивающие при каждом его движении.
Она прищурилась.
- А-а, тебя мои вериги ослепили? – заметил отец Симеон, - ты уж не серчай, не могу их снять, ибо обязаны они напоминать мне о тщетности суеты и тщетности обогащения. Такой обет, определил мне еще в молодости брат по духу, положивший душу свою, на подвиги радения к Господу, уличив меня в стяжательстве. Он мне их передал и наказал, не снимая по жизни тащить, яко тащим мы грехи свои, до полного очищения души и тела от скверны мира. И почиваю с ними, и омываюсь с ними. Снимаю по необходимости, только при свидании с немногочисленной паствой своей, да с властью, коли она сюда наведывается. А живу затворником, никуда не хожу.
- Да вы угощайтесь, чем бог послал, да заваривайте, что по вкусу, - приговаривал он, расставляя на столе металлические баночки из-под чая, наполненные сухим сбором разнотравья, большую чашку с медом и каравай белого душистого хлеба, - а я в посту пребываю, а потому буду ваш слух беседою тешить.
- А какой же сейчас пост?- удивленно спросила Славка, уронив каплю меда с куска хлеба, себе в чашку.
- У меня - все пост. Ибо «воздержанник тот, кто посреди искушений, сетей и молвы, всею силою ревнует подражать нравам свободного от всего такого», - так говорил преподобный отец мой в духе, игумен Синайской горы Иоан Лественник, во первой ступени лествицы.
- А что это за лествица? – заинтересовалась Славка.
- Лествица–то? А это – «богописанные скрижали, в которых наружно содержится руководство деятельное, а внутренне – созерцательное». А, учинил ее Иоан Лествинник, для таких как я, ревностных духом, и «гадательно изобразил ее состоящую из тридцати степеней духовного совершенства, по которой, достигши полноты возраста Господня, мы явимся поистине праведными и непреклоняемыми к падению».
- А для чего она нужна? – продолжила любопытствовать Славка, распираемая изнутри еще не заданными вопросами.
- «Лествица сия, непогрешительно руководит теми, кто следует ее указаниям, сохраняет их неуязвленными от всякого претыкания, и возводит от земного - во святая святых, на вершине которой утверждается Бог любви».
- То есть, она, является путем ведущим к цели? А целью, является та самая вершина?
- Истину глаголешь отрочица, - склонил голову в знак согласия отец Симеон, - «начало пути – отречение от всего земного, а конец – Бог любви».
- А что говориться в следующих ступенях лествицы?
- Следующие ступени, ты услышишь в следующий раз, - вступила в разговор тетя Нюра, взглянув на священника, - в каждый наш приход сюда, мы будем говорить об одной из ступеней, так что узнаешь обо всех. А сегодня, мы можем говорить только о первой. Зато о ней, ты можешь расспрашивать хозяина сколько угодно. Не так ли отец Симеон?
- Во истину, так, - согласился он, - первое слово игумена Синайской горы: «Об отречении от жития мирского».
- То есть, что бы встать на этот путь, необходимо полностью от всего отречься? Правильно я поняла? – уточнила Славка, чувствуя, как ее охватывает ощущение какого-то отчаяния.
- Авва Иоан Лественник изрек: «Приходящие к сему подвигу, должны всего отречься, все презирать, всему посмеяться, все отвергнуть, что бы положить им твердое основание. Благое же основание, трехсоставное или трехстолпное, составляют незлобие, пост и целомудрие».
- Хорошенькое дело, от всего отречься! – подумала Славка. Еще толком ничего не видела, а тут вдруг на тебе, отречься. Что же это, я ни чего в жизни и не увижу?
- Вижу, усомнилась ты, дщерь. Но сказано было Иоаном Лественником: «Как позванные Богом и Царем усердно устремимся в путь, дабы нам, маловременным на земле, в день смерти не явиться бесплодными и не погибнуть от голода».
- Человеку, вставшему на путь и постоянно помнящему о своей смерти, а в противном случае это будет не путь, нужна большая храбрость, уверенность в себе и постоянное усилие в преодолении своих прежних привычек, что бы к приходу смерти, которая несомненно и обязательно когда ни будь наступит, иметь кое-что в запасе, а именно - силу жизни и знание как ею воспользоваться, - пояснила тетя Нюра.
- О том же вел речь и игумен Синайской горы, - подтвердил священник, - «Монах есть тот, кто скорбя и болезнуя душею, всегда помятует и размышляет о смерти, и во сне и во бдении».
- Так как собственной смерти отсрочить нельзя,
Так как свыше указана смертным стезя,
Так как вечные вещи не слепишь из воска —
То и плакать об этом не стоит, друзья! – вставила четверостишие Амара Хаяма Славкина наставница, видя, что та загрустила.
- Благодарствую, за стихотворный вклад в объяснение, - прогудел, улыбаясь ей, отец Симеон, а она встала и сделала кникенс, как до этого во дворе Славка.
Все рассмеялись.
- Ну, хорошо, а как вы себя называете? Черными монахами? – решила Славка перевести разговор на что ни будь более ей понятное.
- Странниками - теми, кто вступает на путь странничества, постоянно и неотступно пребывая в рвении и усердии на пути к стяжанию Духа святого, - ответил тихо отец Симеон.
- Странник, то есть странный человек - человек находящийся в стороне от общества,не находящийся в мире, которым живет общество, живущий за гранью мира, то есть, абсолютно чуждый миру людей, - пояснила тетя Нюра, глядя на согласно кивающего, священника.
- А что такое странничество, по-вашему?- обратилась Славка к священнику.
- «Странничество, есть невозвратное оставление всего, что в отечестве сопротивляется нам в стремлении к благочестию». «Покусившимся с телом взойти на небо, поистинне потребны крайнее понуждение и непрестанные скорби, особенно в самом начале отречения, доколе сластолюбивый наш нрав и бесчувственное сердце истинным плачем не претворятся в боголюбие и чистоту». А более подробно, будет изложено тебе об этом отрочица в третьем слове лествицы. Первая же степень духовного совершенства от Иоана Лественника гласит: «Вступивший в нее не обращайся в спять».
- Вступив на путь, не малодушничай и не думай об отступлении, а принимай все как данное, - опять пояснила тетя Нюра.
- Да-а, - только и смогла на это сказать Славка, чувствуя какую-то внутреннюю тревогу и слегка ошарашенная полученной информацией.
- Видимо на сегодня пора заканчивать духовную тему, - насмешливо заметила тетя Нюра, - иначе нашему юному созданию грозит переполнение.
- В таком случае, окончу свою духовную беседу так же, изречением своего духовного отца, - согласно кивнул отец Симеон,- посвященным встающим на эту стезю: «Юные! Потрудимся ревностно, потечем трезвенно: ибо смерть неизвестна».
- Смерть, может застать в любую минуту, даже тогда, когда ты спустила штаны и присела справить нужду. Так что будь бдительна, в трезвом уме и ясной памяти, что бы не умереть захваченной врасплох и со спущенными штанами, – опять вклинилась Нюрка, поясняя слова священника. А потом взглянув на него, вместе с ним рассмеялась.
- Вижу, что ты, Птица–синица, вспомнила тех боевых хлопцев, - хитро прищурившись и посмеиваясь в бороду, заметил священник, глядя на тетю Нюру таким ласковым сияющим взглядом, что Славке даже стало завидно.
- Надо бы рассказать этот случай, отче, нашей юной страннице, не то она мне спать не даст своими расспросами, вон, уже глаза от любопытства заблестели.
- Ну что же поведай, а я поддержу, - согласился отец Симеон.
- Случилось это где-то в восемнадцатом году, - начала рассказ тетя Нюра, - в одном небольшом городишке. Время тогда было смутное. Городок, то красные займут, то белые, то какие-то зеленые, то махновцы, а то и просто шайка бандитов.
В тот дождливый день, отец Симеон в церкви городка вечерню служил, а я, пришла к нему по своим делам и ждала окончания службы. И вот, только предначинательный псалом петь начали, как за стенами, сквозь шум дождя, послышался топот копыт, крики и разбойничий свист. Это означало, что в городок ворвалась очередная банда. Видимо услышав пение, остановились у церкви и спешились. Входная дверь резко, с ударом распахнулась и ввалилась к нам, вся эта гоп компания, человек сорок, все мокрые, пьяные, возбужденные, вооружены до зубов и одеты – кто во что горазд.
Прихожане естественно, испугались, замолчали и по стенкам прижались, ждут, что дальше будет.
Тут, из толпы ввалившихся выходит их предводитель, эдакий Тарас Бульба в бурке и с деревянной кобурой маузера на боку. На голове белая папаха со стекающей водой, сам в красных юфтевых сапогах, синих шароварах, украинской рубахе с петухами, перепоясанной бардовым шарфом и пулеметными лентами крест – накрест, а уж сверху, бурка белая накинута.
- Ну, что? – говорит он пьяным голосом, - не ждали нас, сволочи? А мы туточки. Я, атаман Ковун и я вам здесь скажу речь за мировую революцию, о которой вы богоугодничиский сброд и слыхом не слышали, а с-счас услышите. А знаете ли вы, граждане попы и бабы, - спрашивает он, пошатываясь, доставая из кобуры маузер и направляя его на прихожан, - что в Россее, идет полным ходом революция за мировой пролетариат, а потому, все боги и религии в ней, отменяются, а есть только вожди и атаманы.
- И что с того выходит? – спросите вы меня. - А я вам отвечу – из того выходит, что данное помещеньице, вы занимаете не по праву и ваше песнопения тут, не имеют закона. А закон здесь я и потому, граждане и гражданочки богомольцы, па-апрошу освободить контору, которая конфискуется моей властью под нужды славных защитников Россеи и мирового пролетариата.
- И знаете что? - добавляет он, не выпуская маузера из рук, скидывая бурку, развязывая свой бардовый шарф и снимая штаны под пьяный гогот своих подчиненных, - нужда эта у меня уже возникла.
И представь себе, здесь же, сукин сын и усаживается, ни кого не смущаясь. Но тут, раздается голос отца Семиона, - взглянув на священника и взглядом, как бы давая ему слово, закончила тетя Нюра.
- Не ведал вначале, что делать. Вся банда пьяная, вся вооружена, только и думает, как бы стрельбу по прихожанам устроить, - сказал священник, - да Господь надоумил псалом прочитать.
- Как загремел его бас, - восхищенно глядя на бородача, продолжила тетя Нюра, - так все от неожиданности, аж подпрыгнули и замерли, а предводитель банды так и вовсе, сел голым задом на пол и стал озираться в поисках голоса.
- Воздайте Господу, сыны божии, воздайте Господу славу и честь, воздайте Господу славу имени Его; поклонитесь Господу в благолепном святилище его…, - раздался громовой, потрясающий душу голос под сводами храма, отражаясь эхом, колебля свечи и заставляя дребезжать стекла.
Даже у меня мурашки по телу побежали и голову повело, а разбойнички наши, те и вовсе, мигом протрезвели и на колени повалились. Видимо, дало о себе знать христианское воспитание. А голос, все продолжал и продолжал вещать, с каждым мигом усиливаясь и сотрясая души до самых глубин.
Ну и я, сразу поняв, что к чему, тоже подхватила. Заголосила, подвывая и причитая, как бывало, умели только известные, по преданиям, египетские плакальщицы. От такого плача, скажу тебе, волосы дыбом встают даже там, где их, казалось, и быть не должно.
Вижу, свечи начинают одна за другой гаснуть, свет в глазах меркнуть, а вокруг, плывет все. Все кто находился в церкви, уже уткнулись головой в пол, стоя на коленях и замерли так, даже главарь банды высвечивал задом, забыв надеть штаны.
Но вот, голос отца Симеона поднялся до предела, да так, что завибрировал всей своей мощью прямо в теле. Вокруг, заметались какие-то тени, все еще горевшие свечи разом потухли, будто задул кто, стекла начали лопаться и со звоном сыпаться на пол. Я тоже вошла в раж и голос, сам собой лился в пространство, независимо от моего тела, наводя жуть даже на меня саму.
Этого напора бандиты не выдержали, вскочили и, подвывая от страха, толкаясь, отпихивая друг друга локтями, кинулись всем скопом сквозь дверной проем, прочь из церкви. А на полу, все еще со спущенными штанами, остался лежать, уткнувшись головой в пол их атаман, сердце которого не выдержало такого испуга.
… Господь даст силу народу своему, Господь благословит народ свой миром…, - несся из церкви громоподобный голос вслед удаляющемуся топоту копыт и скорбный плач сопровождал его.
- Очуметь! – восхищенно сказала Славка, как только тетя Нюря закончила, ты так рассказываешь, что я как будто сама там побывала, аж мурашки по телу побежали.
- Ну, ты еще не слышала силу голоса отца Симеона, - возразила тетя Нюра и, посмеиваясь, переглянулась со священником, - мы, по правде говоря, еще до этого случая с ним, иногда бывало, подобные шутки откалывали.
- А что же разбойники те, не вернулись?- спросила Славка, священника.
- Эти нет. Приходили другие, да я, после того случая, долго молился, чтоб церковь все вороги обходили стороной, так они ее и перестали видеть, - ответил, добродушно улыбаясь, бородач.
- Как это перестали видеть? – поразилась Славка.
- Некоторые практикующие могут делать так, что для определенных людей, вещи или предметы, исчезают из этого мира, - пояснила тетя Нюра.
- Ну, это уж, по-моему, слишком, - не поверила Славка.
- Хорошо, - сказала тетя Нюра и кашлянула в кулак, - а где, по-твоему, сейчас находиться самовар?
Славка, посмотрела на стол – самовара не было. Она подумала, что пока разговаривала с тетей Нюрой, священник мог его убрать под стол. А потому встала, обошла стол, осмотрела все вокруг и даже поводила руками в том месте, где стоял самовар. Самовара не было.
- Наша Фома неверующая, по-моему, сейчас пойдет обыскивать весь дом, - насмешливо заметила тетя Нюра.
Покраснев, Славка вернулась и села на место.
- Коли ты не смогла его найти, придется тебе помочь, - продолжила тетя Нюра и опять кашлянула в кулак.
Славка посмотрела на стол – самовар стоял на месте, при этом, никто из них даже не пошевелился. Увидев реакцию Славки на появившийся самовар, отец Симеон и тетя Нюра опять рассмеялись.
- И что, ни кто вас не предал, не рассказал бандитам о церкви? – спросила Славка священника, пытаясь отвлечь внимание от своей персоны.
- Да был один горемыка, но у него и выхода не было. Бандиты схватили его молодую жену и стали над ней насильничать. Он слегка рассудком и повредился, рассказал им о церкви и обещался ее показать. А как привел бандитов на площадь, да стал в нее тыкать, да говорить, что она тут, так предводитель тех бандитов и не стерпел, снес ему голову саблей, - с сочувствием к потерпевшему, ответил отец Симеон.
- Ну что же, погостевали и хватит. Мы к тебе, отец Симеон, за наукой пришли, да еще хотелось бы твои залы использовать для тренировки сего чада, - сказала шутливым тоном тетя Нюра поднимаясь из-за стола, - пора ей учиться ратным делам.
- Коли надо, милости прошу, буду рад вам, - ответил по-простому священник, вставая и провожая их к выходу, - Засипатыч уже говорил мне об этом.
- Ко всему услышанному здесь тобой, должна еще добавить, что отец Симеон, является одним из самых умнейших людей нашего времени и пользуется большим авторитетом, как у церковных властей и паствы, так и у советских руководителей, - заявила тетя Нюра Славке серьезно, - а его знания о христианской религии, уникальны.
- Ну, уж, ты меня Птица – синица, при жизни святым пишешь, - поглаживая бороду, отшутился священник, провожая их до ворот.