МОСКВА
Решение поступать в геологоразведочный институт им. Серго Орджоникидзе (МГРИ) я принял ещё в Мукачево: привычка к кочевой жизни. А никакая другая специальность не гарантировала мне желанного разнообразия. И надо ещё представлять, куда нас, молодёжь, звала советская пропаганда:
…А путь твой далёк и долог,
И нельзя повернуть назад.
Держись, геолог.
Крепись, геолог:
Ты солнцу и ветру брат...
А кто же не хочет быть братом солнцу и ветру?
Отец поселился в «родовом гнезде». Дом был построен его отцом, а проживали там его мать и семья брата Леонида. Третий брат, Александр, погиб в первые же дни войны, а сестра Тоня жила в Москве. Естественно, серпуховичи были рады новому члену семьи: при выходе на пенсию полковнику полагалось выходное пособие – 10 000 руб. Деньги по тем временам немалые. Автомобиль «Москвич» стоил тогда 9 000 руб. Да и пенсия отставнику полагалась – 4 000 руб., при среднем заработке 800-1000 руб. рабочего высокой квалификации. Это же достаток всего серпуховского коллектива!
Как же его обобрали серпуховские родичи По всеобщему решению был затеян ремонт дома. Дом представлял собой деревянный сруб на высоком каменном фундаменте. Вот десять тысяч и пошли на замену прогнившего сруба. Кроме того, полковнику в отставке полагалась квартира в любом городе, включая Москву. Тётя Тоня умоляла брата получить квартиру в Москве и отдать её ей. Но отец был непреклонен: у него есть дом...., в котором до самой его смерти ему не принадлежало ничего. «Вот такая рокировочка». И ещё один штришок. До приезда отца Леонид побивал жену. Отец прекратил это: будешь бить – посажу. Бывшему сотруднику НКВД Леонид охотно поверил и Елизавета обрела покой.
Документы лежали в приёмной комиссии, а меня папаня пристроил к преподавателю. Где он его откопал? Фамилии его не помню: общались с ним мы недолго. Он имел высшее образование, полученное где-то в Швейцарии. В подтверждение на стене его квартиры в рамке висел торжественный диплом какого-то университета. Он рассказывал, как они там сдавали экзамены: не по одному, как сдают сейчас, а все сразу. По каждому предмету – свой экзаменатор. Сдавали всем по очереди. Если где-то пролетал, то приходил в следующий раз и всё начинал сначала.
Репетитор проверил мои знания, по математике, физике и сказал, что всё в порядке. А вот по русскому он оказал мне неоценимую услугу. Я очень любил витиеватые предложения и делал кучу ошибок по знакам препинания. Он предложил мне писать односложными предложениями: он пришёл, он ушёл. На экзаменах я писал сочинение именно так и получил четыре балла – помогло.
В вузе было четыре факультета. Первый – поисковики. Это они шастают по стране с молотком и рюкзаком за спиной. Каторжный труд. Второй – буровики. Те, которые везде и всё бурят. Это на любителя. Третий – гидрогеологи. Это для девочек. А вот четвёртый – геофизики. Это самый интеллигентный факультет для серьёзных мужчин. Гравиразведка, магниторазведка, электроразведка, сейсморазведка. Первые два вида анализируют естественные отклонения гравитационных и магнитных полей, а вторые – отражённые сигналы электро и сейсмовозмущений. Это делается либо для обнаружения залегания полезных ископаемых, либо для определения контуров залегания.
Когда я учился, на факультете было 3 группы по 25 человек. А по конкурсу приняли всего 25. Итого – 50 льготников, включая медалистов. Не знаю, была ли тогда коррупция во МГРИ, но удивительно, что медалисты дружно ломанули в геологию. Конкурс для сдающих экзамены был 8 человек на место. Как я уже сейчас прикидываю, реально ощущающих необходимость в получении данной профессии были единицы – человек 6-7. Это люди, уже работавшие в геофизике техниками или рабочими.
И вот она, студенческая жизнь. Группа РФ-54-2 (разведчики-физики, группа 2, год поступления – 1954-й). Институт помещался на ул. Моховой, 11, в здании старого московского университета. Для МГУ на Воробьёвых горах построили новое здание и часть факультетов перевели туда. Мы располагались напротив Александровского сквера, с выходом на Манеж. Рядом была гостиница «Националь», на углу Моховой и ул. Горького. Между институтом и гостиницей – книжный магазин. А на другой стороне через ул. Горького – Совет Министров СССР (в настоящее время Госдума), напротив, на другой стороне Моховой – гостиница «Москва» и проход мимо неё на Красную площадь. Самый центр Москвы.
На первом курсе, естественно, в то время мы штудировали историю марксизма-ленинизма. Преподавал её маленький подвижный еврей – Штейнбук. Его лекции проходили с успехом. Но не потому, что мы любили марксизм- ленинизм, а потому что Штейнбук был великолепным оратором и пользовался только карточками с цитатами классиков. Занятия всего первого курса всех факультетов проходили в «бутлеровской» аудитории, которая представляла собой классическую университетскую аудиторию с восходящими кверху кафедрами. Но в ней не было ни одного окна. Освещение – электрическое. И вдруг во время лекции погас свет. В кромешной тьме воцарилось секундное молчание. А откуда-то сверху, тоже вдруг, нахальный молодой голос:
– Темно, как у негра в жопе.
Мы, вчерашние десятиклассники, привыкшие к комсомольским и родительским собраниям, замерли. Ну, сейчас что-то будет... И – тоже вдруг, от преподавательской кафедры спокойный голос Штейнбука:
– Приятно поговорить с человеком, который везде побывал.
Следом – облегчённый взрыв хохота. Все почувствовали, что вступили во взрослую жизнь.
Мы знакомились с институтом, с преподавателями. Кое-кто кое-чем запомнился. Был у поисковиков преподаватель с фамилией Конский. По виду своей физиономии он вполне ей соответствовал. Притом, он был ещё и оригинален. В перерыве между лекциями мы курили в коридоре. Подходит Конский.
– Курите?
– Да, а что?
Конский показывает на голую стену:
– Здесь будет табличка «Не курить».
Сказал и ушёл. Взрыв жеребячьего смеха. Когда появилась мода – брюки-«дудочки» взамен клёша, Конский подходил к студенту, протягивал ему небольшие деньги, а когда тот спрашивал – зачем, отвечал:
– Купишь себе материалу и вставишь клинья.
Но делал он это всегда беззлобно. А остальные – люди, как люди, особых воспоминаний не оставили.
«…Знаю я, они прошли, как тени,
Не коснувшись твоего огня…»
Кстати, о Есенине. После смерти Сталина, после замалчивания, Есенин снова стал востребован. Начали издаваться сборники его стихов. Во МГРИ был литературный клуб. Я посещал его. Почему-то Вознесенского и Евтушенко там не чтили. Зачитывались стихами Солоухина:
«Из-за леса, где в темно-зелёном
Ярко-красным вспыхнули осины,
Вышел в небо к югу заострённый,
Вожаком ведомый клин гусиный.
По низинам плавали туманы,
Серебрясь под солнцем невесёлым.
Гуси шли в неведомые страны,
Пролетая северные сёла.
В их крови певучий и тревожный
Ветер странствий, вольного полёта,
Впереди закатные болота,
Тишина ночлегов осторожных.
Или в ночь, как только рассвело –
Полнапёрстка дроби под крыло.
И повиснут крылья, а пока
Лёгок взмах широкого крыла.
Гуси шли и голос вожака
Долетал до нашего села»
Ветер странствий – вот романтика этой профессии. Только очень она нелёгкая при соприкосновении с реальной жизнью. Повально стихов писать я не стал, но один с того времени сохранился:
Город заснул, обессилен и выжат.
Вечер глухой и немой.
Ветер сухими листьями лижет
Голый асфальт мостовой.
По-моему – складно, благозвучно и метафорично.
А Солоухиным я увлёкся, и когда служил в армии, читал со сцены многие его стихи. Это помогло мне освоиться на эстраде.
Москва того времени отличалась тем, что была доступна простому человеку:
«…Надежда мира, сердце всей России –
Москва-столица, моя Москва!..»
И это было достоверно. Люди ехали в Москву за знаниями, за опытом, за культурой. Простой человек мог попасть в любую гостиницу, в любой ресторан, в любой театр, концертный зал. Что такое элита, – я и слова такого не знал. К примеру, мы с приятелями часто из института заходили в кафе «Националь», благо оно находилось рядом. Заказывали чашку кофе с калорийной булочкой, была такая – пышная, круглая, с изюмом. Сейчас вас здоровенный швейцар выставит из фойе, ориентируясь только на внешний вид. Перефразирую Остапа Бендера: «Не та стала Москва, не та»!
Жил я на квартирах, углы в которых снимал мне отец. Стоимость «угла» колебалась в пределах 300-500 руб. в месяц, в зависимости от местоположения и аппетита хозяйки. Стипендия у нас была около 470 руб. Высокая, по сравнению с другими вузами – 275 руб. Кроме того нам доплачивало Министерство обороны СССР 100 руб. за разведку урановых месторождений, которую мы могли проводить впоследствии. Притом, стипендию, в отличие от других вузов, нам давали и с тройками, а на каждом последующем курсе она повышалась на 100 руб. Но форму, которой гордились прежние студенты горных и геологоразведочных факультетов, отменили.
В Москве жила сестра отца – тётя Тоня, с мужем Василием Ефремовичем Кондратюком. Он так же, как и отец, служил в погранвойсках и имел самое непосредственное отношение к контрразведке. Помню, как за два дня до обнародования о задержании Пеньковского, торговавшего нашими ракетными секретами, он сообщил нам, что скоро мы узнаем такое, что ахнем. Не могу знать, какое он имел отношение к сталинским репрессиям, но отец посмеивался над ним, когда после смерти Сталина начали возвращаться люди из лагерей и Вася запирал двери квартиры на несколько замков, боясь терактов. Видно, было чего опасаться.
Проживали они на Фрунзенской набережной. Дом стоял на правом берегу Москва-реки. С балкона их квартиры открывался вид на Парк культуры и отдыха им. Горького и на Крымский мост. С обратной стороны дома- метро в ста метрах. Квартира была коммунальной – на две семьи, на четвёртом этаже. К концу первого курса Кондратюка с Тоней послали в служебную командировку в Австрию. Так что, в течение года я имел очень приличное жильё, удобное по расположению к институту. Езды до него от метро Парк культуры до метро площадь Свердлова – 15-20 минут. А там – ходу 5 мин. Для Москвы преимущество неоценимое. Через год хозяева вернулись из командировки. Конечно – командировка, конечно – разведка, но из Австрии дядька и тётка приволокли такие неподъёмные чемоданищи и такое количество барахла, что им хватило его до конца их дней.
В группе с начала учёбы начали складываться компании по интересам. Особую группу составляли«производственники», старше нас, пришедшие в институт от геофизики: Слава Никифоров – староста нашей группы, Женя Савенко и Люся Филиппова. Эти – грызли гранит науки денно и нощно. Другая группа – Михаил Булатников по кличке Былдафон, а короче – Былд, и Феликс Туголуковский – бесшабашный розовощёкий здоровяк. Мне кажется, что в бутлеровской аудитории это он оповестил, где пришлось ему побывать. Третья группа – я, Юра Ячменёв и Ледик Крылов. Отец Юры был комендантом Бернбурга в Германии. Юра при первой возможности ездил туда. Он там долго жил и в совершенстве знал немецкий язык. Кроме того, он одевался там и привозил нам кое-что из импортных шмоток. За внешностью своей Юра следил и вполне подходил под определение«стиляга»…
Леонард Ерминенгельдович Крылов из Ашхабада – сын лауреата Государственной премии, присуждённой тому за вытканный ковёр – подарок Сталину. Было такое в те годы, существовал даже музей подарков Сталину. Судя по имени и отчеству, их семейка отличалась большой оригинальностью. Ледик рассказывал, как его отец поднимал детей в 12 часов ночи и заставлял их стоя слушать гимн.
В то время клички у студентов-москвичей котировались такие: Джон, Боб и т. п. Мы же в знак протеста называли себя – Иванами. К нам примкнул ещё один – Боря Пивоваров, наш отличник. Он, правда, был един с нами только в этом, а так – сам по себе. Четыре Ивана.
Учились у нас в группе и иностранцы. Китайцы – два парня: Сюй Ман Гуй и Джан Сюэ Джен, и девушка – Ван Ли Хуа. Албанец Калимай, и немка – фамилии не помню. Калимай не вылезал из московских ресторанов. Немка была тоненькой, тихой, скромной. В то время шариковые ручки только «обозначались». А у Туголуковского уже была такая, которую отец привёз ему из заграницы. После перерыва между двумя часами коллоквиума мы вернулись в аудиторию. Феликс подошёл к своему столу, повернулся к публике и громогласно спросил (читатель, я понимаю, но... из песни слова не выкинешь):
– Кто с****ил мою ручку?
И скромная гретхен ответила:
– Я с****ила.
Я не знаю, понимала ли она, что говорила, но в знании грамматики ей не откажешь: она правильно проспрягала неизвестный ей глагол. А каков Феликс? – Геолог. Солнцу и ветру брат...
Быт наш в учебное время был устроен очень просто. Обедали мы в университетской столовой, находившейся рядом с нами, где учились юристы и философы. В это же время там обедали и Миша Горбачёв с Раей. Они учились в МГУ с 1950 по 1956 г. Знать бы раньше, что это за гниды.
Тогда на столах лежал хлеб в хлебницах и стояла горчица. Это так называемый студенческий бутерброд. С голоду нам умирать не давали. Были и талоны на обед. Обед назывался комплексным, стоил 3 руб. и был довольно скромным: первое, второе и компот или кисель. Когда на первое был борщ, сообразительные студенты, проходя вдоль прилавка мимо второго, брали котлету и клали её в борщ. Так комплексный обед обретал необходимую студенту силу, а дополнительная котлетадоставалась бесплатно.
Беспечная юность. Получив стипендию, распределить бы её до следующей. Так нет же: после стипендии – разворот, а потом – как придётся, на комплексных обедах. Пока у меня водились деньги, я любил ходить в кафе на Пушкинской улице. Там подавали жаркое по-домашнему. Потрясающая вкуснятина в глиняных горшочках. Когда много позже я решил тряхнуть стариной, будучи в командировке зашёл в это кафе и взял жаркое. Есть его я не стал, чтобы не надругаться над памятью.
Была и ещё одна моя слабость: когда после пьянки на следующий день было муторно и болела голова, я шёл в кафе на Неглинной и приводил себя в порядок куриным бульоном в бульоннице и пирожками с капустой. Такого я больше никогда и нигде не ел, хотя хотелось не единожды.
То, что я имел в Москве тётку, было великим счастьем: когда кончались средства к существованию, я наведывался к ней, а она принимала меня по-царски, да ещё иногда и с рюмочкой водочки. Я отъедался после нескольких полуголодных дней. Но деньгами никогда не баловала, а я никогда и не просил. И ещё у меня был один выход. В пятницу вечером на электричке я уезжал в Серпухов. Там тоже отъедался, поправлял своё материальное положение и в воскресенье возвращался в Москву продолжать грызть гранит науки. А моя бабушка, ехидная баба Маня , называла меня – «наш геолух».
Учёба занимала много времени. Но студенческие годы тем и хороши, что ощущаешь потребность и находишь возможность погрузиться в окружающий тебя город. Мне повезло: этим городом оказалась Москва. Именно она помогала становлению моей личности. Спасибо отцу: он предоставил мне самостоятельность, оплачивал потребное и самоустранялся от остального. Я был свободен как ветер в поле.
В Москве проявилась заложенная матерью тяга к искусству. Её работа в опере не получила развития: любовь к мужу, перемена мест. А во мне эта тяга была жива. И я окунулся с головой, благо было куда. Прогулки по улицам Москвы не могли проходить бесследно. Красная площадь – сама история: Кремль, собор Василия Блаженного, лобное место, памятник Минину и Пожарскому. Целый пласт. Театральная площадь: Большой театр, Малый театр, ТЮЗ, гостиница Метрополь с панно Врубеля. Площадь Дзержинского (Лубянка) с Политехническим музеем – местом сражений великих российских поэтов. Манеж – место выездки кавалеристов российской армии.Улица Горького (ныне Тверская) – «Бродвей» того времени. Можно перечислять и перечислять. И всё это – русское и удивительно тёплое для восприятия россиянина. Столица, причём столица историческая. Во что тебя, Москва, превратили сейчас. Лужков изуродовал Манеж, закрыл проезд на Красную площадь с левого крыла. Во что превратили Арбат, воспетый Окуджавой. А гостиница Москва? Кому она помешала? А эта назойливая наглая реклама, писанная латиницей. Ходить по этим улицам сейчас не хочется. А тогда...
Был и ещё один фактор – двуликий, как двуликий Янус. Юра Ячменёв. Житель Тбилиси, он впитал в себя во всей полноте паскудное мировоззрение площадной молодёжи Грузии. С одной стороны – неплохо знал классическую симфоническую музыку, с другой – хамское, потребительское, выходящее за мыслимые рамки отношение к женщине. Я не ханжа, и сам, видит Бог, люблю женщин. Если б я писал о своих романах, это было бы не короче и не менее интересно, чем эта повесть. Но доводить их образ до скотского? К такому я не приучен. А как относиться к самодостаточным женщинам? Хватать и тащить их в пещеру? В том, что он помог мне познать азы классики, я ему безмерно благодарен. По его настоянию и вкусу мы приобретали пластинки для моего проигрывателя. Коллекция подобралась солидная, и мы использовали её, устраивая вечера музыки с соседями-филологами МГУ. А это были прекрасные девочки. И на музыку они соглашались. Юра был лидер, и в своей компании мы приняли это сразу.
Ещё до появления нашего коллектива я сам посещал театры, ходил на концерты. Например, концерт Райкина «Калиф на час» в клубе железнодорожников на «Площади трёх вокзалов». Любил посещать музеи. Третьяковку и музей им. Пушкина на Волхонке – в первую очередь. Залы этих музеев я знаю наизусть. В Третьяковке периодически устраивались выставки разных живописцев, выставка картин Пикассо, например. Кроме того, я хаживал на Кузнецкий мост – выставка работ Рериха, и по другим выставкам. Любил ходить в Нескучный сад и кататься на лодке в пруду, а в парке – на аттракционах: колесо обозрения, иммельман и мёртвая петля. В парке же слушал выступления поэта-сатирика политического розлива Илью Набатова:
«…Плывут ночами звёздными
Идут морями грозными
Способные на всё ученики…»
(«Школьный вальс»)
Часто посещал зоопарк. Там можно было душой отдохнуть от людей. Ходил в планетарий. В Москве автомобилей тогда было не так много. Но как они гудели! Только много позже в городе отменили автомобильные гудки и колокольный звон. А я любил переходить улицы в неположенном месте, лавируя между авто – уклоняясь, достигать противоположной стороны. Любил гулять по Арбату, покупать ватман и канцтовары в магазине, где сейчас стоит ресторан «Прага».
Моему музыкальному образованию способствовал мой проигрыватель с набором пластинок. В этом наборе были представлены популярные произведения великих композиторов: Чайковского, Бетховена, Моцарта, Грига, Баха, Рахманинова и многих других. Кроме этого мы посещали Консерваторию и Зал Чайковского. Ходил я в Большой театр – тогда это было просто и дёшево. Можно было прийти ко входу и опрашивать проходящих: у вас есть лишние билетики? Можно было взять билет куда-нибудь на верхотуру, а сидеть в партере, где почти всегда были свободные места. Позже я Большому предпочёл филиал, где сейчас находится театр оперетты. Только в филиале ставили «Царскую невесту» с исполнением партии Любаши великой Архиповой. Она тогда была на подъёме. Я не пропускал ни одного спектакля с её участием. А вот моя тётя прожила в Москве всю жизнь, а в Большом не была ни разу.
Юра коренным образом изменил наше отношение к миру. Во-первых, мы стали больше пить. Во-вторых, принятие пищи превращалось в ритуал. Целью посещения Парка культуры и отдыха им. Горького был летний ресторан «Кавказский». Там классически готовили чахохбили из кур. К блюду подавалась бутылка сухого грузинского вина.
Когда бывали деньги – стипендия, перевод от Юркиных родителей или пополнение моего бюджета в Серпухове, мы посещали рестораны. Вначале мы ходили втроём, потом – вдвоём, по понятным причинам. Любимым вначале был ресторан «Москва». Это был огромный зал с высокими потолками. Мы называли его – «вокзал». Часто посещали «Асторию», бывали в «Метрополе». Ходили в ресторан «Киев» на площади Маяковского есть котлеты по-киевски. Были на открытии ресторана «Прага». После открытия ресторана «Пекин», он стал любимым. Там непревзойдённо готовили бифштексы с кровью. В чести было кафе «Пекин». Оно располагалось на приличной высоте. Из его огромных окон Садовое кольцо просматривалось далеко.
Как то поздно вечером, ближе к полночи, шатались мы по ул. Горького при большом желании выпить и трагической недостаче денег. Желая её ликвидировать, Юрка предложил укрыться в выемке и прихватить подходящего лоха. Это было у магазина театрального реквизита, дверь которого находилась в глубине от фасада. И вдруг идёт он, желанный. Это был старый зачуханный, но, сразу видно – еврей. Юрка сгрёб его за грудки и затащил в нишу:
– Что, евреец, не желаешь ли помочь малоимущим?
– Ребята, что, есть проблемы?
– Есть. Денег нет, а выпить хочется.
– Только-то и того? Пошли…
Время было позднее. Все магазины уже не работали, а рестораны должны были скоро закрываться. Окрылённые надеждой, мы пошли. «Астория» была недалеко. Как всегда у входа толпился народ, надеявшийся перехватить хоть чтонибудь. Но, "как грозный Гавриил у врат святого рая", у двери стоял страж в ливрее. Раздвинув стоявших, наш еврей что-то сказал швейцару, и тот пропустил его и нас. Нашёлся свободный столик, быстро подлетел официант и, не тратя времени даром, мы сделали заказ, следуя указанию нашего благодетеля – не экономить. А он подозвал официанта и попросил его вызвать такси. Когда всё было выпито и съедено, вывел нас на улицу, усадил в такси и предварительно оплатил. С кем нас свела судьба, кто это был – ума не приложу.
После первого курса у нас была геодезическая практика. Под Загорском на полигоне мы должны были делать теодолитные ходы. Для несведущих: замкнутый теодолитный ход это замкнутая ломаная линия на местности, у которой измерены углы и расстояния межу точками. Углы по горизонталии вертикали замеряются теодолитом, расстояния – рулеткой. Практику проходили все факультеты первого курса вместе.
Это было здорово. Вечерами мы собирались у костров, пели песни. Тон задавали якобы переведённые к нам студенты из института востоковедения. Я думаю, это возвратившиеся репрессированные ранее студенты. Они держались дружно и весело.
Жили мы в дощатых бараках пофакультетно. Отдельным строением стояла душевая, разделённая дощатой стеной на женскую и мужскую. Прекрасная задумка администрации. Девочки, в основном, – гидрогеологи. А мы, суровые мужчины, проделали отверстие в стене, через которое ходили смотреть «кино». Я не знаю, догадывались ли девочки или считали, что происходящее в порядке вещей. Что там «купальщицы» Ренуара или Венера безрукая! Существа – смеющиеся, моющиеся мочалками, представленные во всей своей первозданности. Да, голенькая вымытая девушка – прелесть необыкновенная в своём естестве.
Предоставленные сами себе, мы не могли формировать свой бюджет – не было вариантов. Мы могли только блюсти его. А это оказалось делом безнадёжным. Уже к концу практики мы исчерпали свои возможности. А есть было надо. Один наш приятель родом с Волги предложил ловить рыбу в пруду недалеко от лагеря. Мы возражали: ходившие на озеро рыбаки жаловались, что рыбы нет. Но чем ещё заняться на досуге? Пошли. Посреди озера был остров, который вода окаймляла кольцом. Она была мелкая – чуть выше пояса. Наш специалист приказал нам, используя камыши и грунт, перегородить кольцо в одном месте с двух сторон, образуя загон. А потом мы начали мутить воду, бегая по загону. И тут началось: рыба всплывала, чтобы дыхнуть свежего воздуха. Это были щурята и маленькие золотистые карасики. Ловля заключалась в том, чтобы подвести ладони под рыбу и выкинуть её на берег. Оглушённая рыба не сопротивлялась. Щурята плавали как крокодилы – над водой только надбровные дуги. Двое работали в загоне, а один на берегу. Мы наловили по сотне тех и других и передали их на кухню. Последние два дня обедом мы были обеспечены.
В конце второго курса началась практика геологическая. Это было уже посерьёзнее, в Крыму. Год 1956. Погрузили нас в вагоны, повезли и выгрузили в Бахчисарае. Нас встретил пустой город: татары были выселены. Жили мы в школе. Дали нам один день осмотреться. Побывал я в ханском дворце, увидал бахчисарайский фонтан:
«…Фонтан любви, фонтан живой,
Принёс тебе я в дар две розы.
Люблю немолчный говор твой
И поэтические грёзы…»
И правда, очень лиричное место, где, удручённый смертью юной любимой жены, хан сидел и слушал печальный плач стекающих капель. Затем нас подняли и мы пешком пошли на базу – в село Партизанское. Идти нужно было через степной Крым с рюкзаками за плечами.
«Держись, геолог, крепись, геолог…»
Поход был интересный. Степной Крым это нечто. Мы проходили через плантацию чайных роз. Обалдеть. По приходе в Партизанское, нас поселили в деревенские дома. Что мне оттуда запомнилось больше всего, как в хлеву ночью вздыхает корова.
С преподавателем мы ходили по обнажениям, искали ископаемую фауну для определения возраста пород и наносили всё на карту. В свободное от работы время нас водили на экскурсии. Чуфут-Кале – пещерный город на скалах. Всего одна дорога наверх. Жилища, камеры пыток и просвет – чтобы сбросить пытаемого. Высота – метров 200. Иосафатова долина – святое место евреев. А климат! Сколько мы там ни находились, всё время была ясная погода. А природа! Земляники такое количество, что я садился на траву и, не сходя с места, наполнял шляпу.
Отлучаться с практики не только не разрешалось, но и преследовалось высшей мерой – отчислением из института. Контролировалось наличие студентов построением и перекличкой. Исключением было воскресенье, когда построения не проводилось. Запретный плод сладок, и мы втроём – три Ивана, двинули в Симферополь. Для этого надо было пройти километров пять до шоссе, а там, на попутках – до города. Туда мы шли налегке, бодрые и весёлые: впереди ждал ужин в ресторане. Ужин был отменным: шашлыки и Мускатель стоили копейки. Закончили мы трапезу около часа ночи. А что дальше? Куда приткнуться? Мы взяли такси и поехали в Алушту. Таксист вёз нас по «тёщиному языку» – длинной извилистой дороге, с одного края которой – пропасть. Хотя мы были выпивши, спать не могли. Подогревал таксист: рассказывал, кто, когда и где сваливался в пропасть. А мы были ещё впечатлительными. Примерно через час шеф выгрузил нас на автовокзале. Мы нашли открытое окно в одном из автобусов и устроились там на ночлег. Утром обратным манером выбрались на волю и пошли по курортному городу. Свои гульки окончили под вечер и на автобусе вернулись в Симферополь. Ещё посидели в ресторане и около часу решили, что пора возвращаться в Партизанское. Где в такое время найти попутку до поворота? Подвернулась единственная возможность – экскаватор с ковшом. Юрка и Ледик сели в ковш, а я прилепился сбоку. У поворота водитель остановил и мы выгрузились. Мы не спали почти две ночи, в подпитии, а дойти надо было до поверки. И мы шли. Но как? – На "автопилоте", закрыв глаза и засыпая на ходу. Когда дорога сворачивала, мы продолжали идти прямо, пока не натыкались на колдобины. И дошли тык в тык перед построением. Вопрос, а нафига это было нам надо?
В конце практики был проведён самостоятельный маршрут. В этот маршрут мы шли уже с готовой для отчёта картой, которую я умыкнул ещё до практики в институте – по предыдущему году. И мы вальяжно шатались по местности и даже немного заблудились. Жрать хотелось здорово. Вышли мы к домику, стоящему в саду. Хозяин откачивал свежий мёд. Мы попросили чего-нибудь поесть. Хозяйка вынесла из погреба крынку холодного молока, миску свежеоткачанного мёда и булку испечённого здесь же домашнего хлеба. Утолив голод, мы протянули хозяевам сто рублей – единственное, что у нас было. Они не взяли: на их взгляд это было очень много, а сдачи не нашлось. На всю жизнь мне запомнилась эта щедрость и вкус крымского мёда с молоком.
После получения зачётов состоялся традиционный праздник сожжения дневников, после которого организовывался балдёж. Почему-то организатором выбрали меня. Я подсчитал количество девочек и ребят и, в соответствии с этим, приобрёл спиртное: водку, вино и пиво. Но наши милые дамы сказали, что они будут пить только водку. Тогда я взял у хозяйки большой казан и слил туда всё. Вот это был ёрш! Девки наши одурели настолько, что начали плясать на крыше стоящего вблизи автомобиля.
В то время Севастополь был закрытым городом. Нам решили сделать презент и познакомить с городом-героем, для чего надо было оформить заявку, а это – время. Не знаю, почему и как, но мы решили с Раей Бойченко поехать раньше. При въезде в город работал пограничный контроль. Он работал так же, как контролёры на московских электричках – навалом: от первого вагона последовательно до последнего. Нам, тренированным в Подмосковье, это было плёвое дело. Мы дожидались, когда они заходили в соседний с нами вагон, и перебегали в уже проверенный. И вот мы в Севастополе. Сразу начали устраиваться. Центральная гостиница. Мест нет. Попросились в люкс на двоих – нельзя: не муж и жена. Отправили нас в «Дом колхозника». Устроились. Купались в море. Я прошёлся по городу. Стояла деревянная закусочная, расписанная под хохлому. Зашёл. Винные бочки в ряд. Попросил стаканчик кагора«Южнобережный». Выпил. Заплатил. Вышел. Прошёл с десяток метров, почувствовал такое послевкусие, что вернулся и выпил ещё пару. Такого кагора я не пил в жизни больше никогда. Прошёл к рынку. Такой же «привоз», как в Кишинёве. На следующий день встретились со своими. Прошли все экскурсии и отбыли в Москву.
Я учился неплохо. За первые пять сессий первого, второго и третьего курсов у меня была одна или две тройки. К концу шестой сессии я почувствовал такое отвращение к учёбе, что зачётную сессию завалил и к экзаменам допущен быть не мог. Что-то во мне накопилось и что-то против чего-то протестовало. При подготовке к зачётам мне было всё противно. То, что я должен был постигать, оказалось мне чуждо. Это было не моё, а что моё, не представлял. Я чувствовал, что пропадаю, а взять себя в руки не мог: куда грести – не понимал. Помню, в кинотеатре «Ударник» я смотрел «Карнавальную ночь». Праздник, песни. Люди радуются, а я – выброшенный из жизни, с неясным будущим. С отцом у меня взаимопонимания не было, и рассказать ему об этом я не мог. Позже психотерапевт пояснил мне, что такое бывает, что это недуг. А кому и что я мог рассказать, когда и сам не понимал – что со мной. Надо было выходить из положения, а как – я не знал.
Выход подсказал мне Саша Коляда – студент четвёртого курса, но почему-то отчисленный из института. Академический отпуск. Но как? Для этого нужны были железные документы. А где их взять? Можно и без документов – просвещал меня Саша. Иди к декану и повинись, что твоя девушка попала в положение и тебе в, качестве исполнения долга, нужно зарабатывать средства к жизни. Какие здесь могут быть справки. Главное – ты должен выполнить свой долг! Аферу я провернул классически. Без единого документа был издан приказ: считать Троицкого Б.С. в академическом отпуске. Основание – заявление студента. Уйдя в отпуск, я устроился коллектором в Министерство курортологии СССР, где уже работал Саша Коляда. Серпуховичам я сказал, что уезжаю в экспедицию по учёбе, и в мае 1957 г. мы с Сашей отбыли в командировку в Читу – с инспекцией санатория «Кука».
КУКА
Прибыли мы в Читу. Руководителем экспедиции был Саша Коляда. Местные «органы» встретили нас с подобающим уважением. Накрыли стол. Разносолы были сибирские. Но вместо водки подавалась наливка вишнёвая на спирту. Что было, когда мы вкусили от сих благ, а потом выпили по бокалу шампанского! Но на ночлег нас доставили в целости и сохранности.
В Чите мы пробыли 3-4 дня. За это время Саша собирал для отчёта материал в архиве. А я – не помню, чтобы я чем - нибудь был занят. Чита. Чи-та, чи не та? После Москвы она очень убедительно представляла собой провинциальное убожество. По истечении некоторого времени нас на автобусе отвезли в санаторий. Интересно, как выглядит он сейчас? Глянул в интернет. Как меняется жизнь. Тогда это был посёлок в дремучей тайге. Среди первозданного леса стояли в разброс избушки размером 4 х 4 м, и было их не больше десятка. Причём, одну занимала семья – жена гидрогеолог с грудной девочкой, муж – руководитель буровиков. В двух других селились буровики. Была одна столовая в избе с верандой, размером побольше. Скважины представляли собой укреплённые горизонтально трубы, из которых вольной волей текла минеральная вода, настолько насыщенная газом, что рвала графин, если он наполнялся с вечера и нечаянно закрывался притёртой пробкой. А сейчас Кука стала в ряд с лучшими курортами читинской области. Зайдите в интернет.
Через несколько дней нашу компанию пополнила врач – курортолог Кира Андреевна Буштуева, племянница композитора Дмитрия Кабалевского. Не знаю, для каких целей, но она привезла десятилитровый баллон медицинского спирта. А это было весьма кстати. Коляда попросил у директора санатория телегу с лошадью – для исследования истоков реки Кислый ключ, и мы втроём двинулись к истокам. Выбрав уютное местечко, расположились для исследований. Вот тут и пригодился привезённый Кирой Андреевной презент. Стоял конец мая, а в оврагах ещё лежал снег.
Время мы проводили интересно. Вечера при кострах, прогулки по тайге. Отец дал мне с собой двустволку, и мы с Колядой решили прогуляться и, может быть, поохотиться. У нас было такое представление, что звери вокруг так и шастают. Стреляй – не хочу. День стоял пасмурный. Ориентироваться было не по чему. И когда мы отошли от санатория прилично, меня взяли сомнения – как мы будем возвращаться. После некоторых раздумий я забрался на высокое дерево. Когда огляделся, меня охватил страх: море тайги. Море, без малейших признаков человека. И только разглядев дымок, я слез с дерева, и мы спешно двинулись на базу, ориентируясь по появляющемуся солнцу. Больше желания гулять у нас не появлялось.
Хочется рассказать и ещё одно воспоминание. Мне пришлось присутствовать на совещании в доме семьи, где собрались: жена – гидрогеолог, буровики и мы. В доме было тесно,жена держала на руках грудника, а буровики нещадно дымили самосадом. Вот тогда я понял, что я выбрал не свою профессию.Я расхотел быть братом солнцу и ветру.
В Москву нас отправляли не менее хлебосольно, чем при приёме. Восхищаются кавказским гостеприимством. А мне кажется, что сибирское – не хуже. Итак, снова Москва…
МОСКВА
В Москву мы прибыли заранее, чтобы попасть к открытию VI Всемирного фестиваля молодёжи и студентов, к 28 июля. За время командировки мне набежало 3000 руб. зарплаты. Так что я был при деньгах и сразу приобрёл себе проигрыватель для пластинок – весомый кожаный чемодан краснокоричневого цвета. Но тогда это был шик. Кое-что от зарплаты у меня осталось. Для того времени – времени сложных отношений с заграницей, фестиваль был приоткрытым окном в другой мир, о котором мы ничего не знали. Нам казалось, что мы увидим такое!.. И фестиваль начался шумно, весело. Разные делегации давали концерты в разных залах. Попасть туда было невозможно. Но Кира Андреевна дала мне репортёрскую книжечку, по которой я мог пройти в любой зал, прихватив с собой ещё одного человека. Вначале я ходил один и очень скоро «ущучил», что ничего особенного не увижу. И тогда я решил из ситуации извлечь выгоду. Вокруг залов всегда толпилось много народу. Я осматривался, находил девочку, которая очень хотела попасть внутрь, отзывал её и предлагал свои услуги. Так я познакомился с Люсей Головниной – правнучкой российского капитана, совершившего кругосветное путешествие на шлюпе «Диана». О наших дальнейших отношениях я распространяться не буду. Попозже я пригласил её в коктейль-бар в ресторане «Москва» и заказал бутылку коньяку, бутылку шампанского и фруктов. За всё про всё с меня взяли сто рублей. Икра чёрная и красная в магазинах продавалась из бочек. Грузинские сухие вина – практически задаром в таком немыслимом разнообразии: «Цинандали», «Саперави», «Мукузани»,«Киндзмараули», «Телави» и многие другие. Было же время. А «Боржоми»? Сейчас опохмеляются пивом. А раньше- только боржоми.
В ларьках на улицах появилась «Фанта». В магазинах – плавленые сырки. Но не «Дружба», а первосортные датские сырки. По городу ползли слухи, что иностранцы в метро на эскалаторах что-то вкалывают нам. Оказалось, что это разряжается нейлон, в который были одеты гости и которого у нас ещё не было. Город существенно почистили: всех проституток постригли и выслали на сто первый километр. Зато их с успехом заменили финки. Это была самая многочисленная делегация. Они сношались везде и со всеми. Обитая с Юрой Ячменёвым в районе Останкино, где были построены к фестивалю гостиницы, мы зашли в туалет. Вдруг туда зашёл иностранец, достал из внутреннего кармана пиджака бутылку водки и выпил. Пить в туалете из горлА? Такого от Европы мы не ожидали.
Конечно, это негативные моменты, на которых никто не заострял внимание. А атмосфера была праздничная, и я был счастлив, что мне пришлось присутствовать на этом празднике. Но я ещё не знал, что ожидает меня в будущем. Это угнетало.
Праздник отгремел, пришло время возвращаться в институт. Перед визитом, в парикмахерской Метрополя я сделал причёску. Мне помыли голову, сделали роскошный набриолиненный кок, и я таким красавцем пошёл в институт. Мне показалось, что меня там ждали с распростёртыми объятиями. Но не для того, чтобы по-отечески принять, а чтобы справедливо воздать мне должное. Прямо с порога мне заявили, что меня отчисляют из института без всяких объяснений. А я и не возражал. Конечно, это негативные моменты, Мне надоело болтаться как дерьмо в роруби, я пошёл в военкомат и заявил о готовности выполнить свой конституционный долг.
Если бы родители умели определять способности и потребности своих детей. Я ведь занял чьё-то место, а мог быть хорошим офицером. Моё призвание, как потом выяснилось – механика, и я стал в конце концов неплохим конструктором. Ведя подвижный образ жизни, я нашёл это своё место. Интересно: кем бы я ни работал, я всегда котировался.
В институт вызвали моего отца. Что они ему говорили, я не знаю. Но он мне после этого сказал:
– Всё-то ты врёшь. Иди-ка ты в армию.