Григорий Подъяпольский
Придя в Институт после нескольких лет работы в полевых производственных сейсморазведочных партиях различных министерств, я, естественно, поступил сначала в отдел сейсмической разведки, один из самых больших в Институте, возглавляемый умной и властной маленькой дамой, Инной Соломоновной Берзон. Но через год перешел в только что образовавшийся маленький теоретический отдел, впоследствии неоднократно менявший название; последнее из них – отдел волновой динамики – я и буду в дальнейшем употреблять. В этом отделе я и проработал последующие шестнадцать лет, вплоть до увольнения, – первые две трети этого срока под непосредственным руководством настоящего, большого ученого и замечательного человека профессора Никиты Вячеславовича Зволинского.
Как ученого Никиту Вячеславовича отличала не только обширная и глубокая эрудиция, но и удивительная ясность научного мышления, умение в любой сложной проблеме увидеть и четко сформулировать основную суть (природный дар, плюс хорошая школа в молодости, плюс многолетний педагогический опыт). Из его человеческих качеств упомяну: щепетильную порядочность, кажущуюся в наш век даже несколько старомодной, мягкость и доброжелательность к людям и большую внутреннюю тактичность. При этих сдерживающих началах он был человеком глубоких противоречий и сильных страстей, а по мироощущению – скептиком, иррационалистом и пессимистом.
В Институте у него было много поклонников, что не требует комментариев, и много врагов, что вначале меня удивляло. Но потом я нашел объяснение этому феномену. При глубокой порядочности и тактичности его всегда довольно явно коробило отсутствие в других этих качеств, а на фоне обычной сдержанности Н.В. даже легкий оттенок неудовольствия в его устах не мог пройти незамеченным и бил по самолюбию тем весомей, что был облечен в корректную форму. Вдобавок в этом неудовольствии ощущались не столько личная неприязнь, сколько моральное превосходство – вещь, которую люди определенного и довольно распространенного сорта менее всего способны простить. По такой схеме, например, развилась вражда между Н.В. и талантливым, но хамоватым и не всегда чистоплотным В.И.Кейлис-Бороком – но, конечно, это только моя интерпретация, и Владимир Исаакиевич располагает, возможно, другим объяснением.
Если общий климат Института физики Земли при Гамбурцеве и даже позже был лучше, чем в большинстве научных учреждений, то микроклимат отдела волновой динамики при Зволинском был еще намного лучше, видимо, приближаясь к климату садов Эдема. Кроме Н.В. (заведующего отделом) отдел состоял из нескольких младших сотрудников, известных в Институте под общим собирательным наименованием «мальчиков Зволинского», и нескольких «девочек» – вычислителей (точные числа менялись). «Мальчики Зволинского» были все из культурных семей, большей частью талантливые и симпатичные, с ярко выраженными индивидуальностями. Кроме меня, все они пришли в отдел сразу после окончания высшего учебного заведения, дающего хорошую математическую подготовку (ранга математического факультета университета), или чуть позже и быстро выросли в компетентных специалистов, пользующихся авторитетом далеко за пределами отдела.
В отделе царил патриархальный дух взаимопонимания, доверия и товарищества. Была демократия и – никакой официальности. Случались разногласия и даже ссоры, но они были семейного порядка, то есть возникали на почве столкновения характеров, а не эгоистических интересов. Было много любви к науке и очень мало карьеризма. Словом, работать в таком отделе было большим и, как обычно, тогда недостаточно ценимым счастьем.
На первых порах я несколько выпадал из строя остальных «мальчиков». Я был старше – не столько своими тремя-четырьмя годами, сколько наполнившими эти годы поучительными столкновениями с жизнью, очень мало похожей на все же тепличную и рафинированную жизнь учебных и научных заведений. В частности, предыдущие слова о недостаточно ценимом счастье относятся к другим «мальчикам» гораздо больше, чем ко мне: чтобы оценить и такой коллектив, как отдел волновой динамики ИФЗ, и такого начальника, как Зволинский, я располагал гораздо более богатым запасом эталонов.
В научном отношении у меня был один крупный относительный минус: гораздо более слабая математическая подготовка. Не могу не вспомнить с благодарностью талантливого и оригинального могучего «хохла» на костылях Ивана Никитича Денисюка, на протяжении нескольких семестров художественно излагавшего основы высшей математики маленькой группе будущих геофизиков. Без заложенного им вряд ли вообще смог бы я когда-нибудь работать в области математической теории. Но все же курс математики в Московском нефтяном институте, хотя и расширенный для геофизиков, был несравним с университетским, вдобавок, упоминавшиеся выше три-четыре года столкновений с совсем иными проблемами более способствовали забвению начатков математических знаний, чем их пополнению. И только в условиях непрерывного общения со Зволинским и его «мальчиками» я смог за относительно короткий срок более или менее заштопать прорехи моего математического образования – хотя бы до такой степени, что они стали видными мне самому.
Но был у меня и большой плюс – сильная личная заинтересованность в решении некоторых теоретических вопросов, возникшая за годы работы в полевой сейсморазведке. Некоторое время я фигурировал в качестве уникума и монстра, «практика, освоившего теорию», чувствуя себя при этом чем-то вроде гуся, который, как известно, и ходит, и плавает, и летает, и всё – плохо. Естественная эволюция от этого неустойчивого положения уводила меня понемногу в сторону теории, и через несколько лет мое отличие от остальных «мальчиков» сгладилось.
И процветать бы мне на этой ниве («Наполеоном бы не был, но майором, хе-хе, был»), если бы не было – вне нас и внутри нас – другого мира, неизмеримо большего, чем мирок физики Земли.