Бальные залы Марса. Главы из романа. Осень 2
CELEBRATION DAY
My, my, my, I'm so happy,
I'm gonna join the band,
We are gonna dance and sing in celebration,
We are in the promised land.
J.P.Jones / J.Page / R.Plant (Led Zeppelin) ''Celebration Day".
Конечно, я не забыл, что за день сегодня на дворе. Лучший день года, если хотите знать. Сегодня праздник! Но праздник особенный. Тайный. Только для избранных. Совсем не похожий на Первое Мая или День Пионерии. Никто не слышал о нём за вспотевшими окнами, озарёнными холодным рассветом. Не полощутся по ветру разноцветные стяги на фонарных столбах. Не греются с утра спасительной водочкой стылые демонстранты по чужим дворам и подъездам, оставляя поздравления жильцам раздавленными окурками в чёрных пятнах табачной сажи и жёлтыми вонючими лужами. Нет, не будет сегодня топтать необъятную площадь Ильича построенная в колонны возбуждённая толпа с бумажными цветами, транспарантами и портретами членов Политбюро. Протяжные крики "Ур-р-р-а-а-а!" под гранитной трибуной не поднимут стаи голубей к высокому васильковому небу. Товарищ Брежнев не поздравит в программе "Время" советский народ с торжественной датой. И не листайте напрасно газет - на их страницах день нынешний абсолютно ничем не будет отличаться от вчерашнего.
Сегодня девятое октября. День рождения Джона Леннона. Джону сегодня исполняется тридцать восемь. Нет, правда - откуда об этом знать народу на улицах? Да что там народ! В прошлом году я сам был таким же профаном. И ни за что бы уже не вспомнил, чем занимался девятого числа год назад. Одно знаю точно - то был один из последних погожих дней октября, когда притихшая земля погружается в сон, растворяя накопленный летом зной в чёрном морозильнике космоса.
Сколько могу себя помнить, всегда с замиранием сердца ловил я эти сладкие мгновения тепла перед сумрачной стужей, мокрым ветром и липкой слякотью, быстро превращающей новые ботинки в уродливые говноступы. Сонное шуршание скрученных мёртвых листьев струится в прозрачном воздухе. Отгоревшие цветочные костры тлеют на взъерошенных клумбах. Мириады божьих коровок облепили прогретые сочным осенним солнцем стены домов и бугристый асфальт в затейливых трещинах. Всё идёт своим чередом. Жаркие косые лучи ещё ласкают выпуклые глянцевые спинки, а где-то там - за Рекой, за мглистыми лиловыми сопками скалится призрак близкой зимы. Долгой, холодной и снежной. Какой она всегда бывает в наших краях.
Минувшей зимой я и стал хранителем Знания. Как это вышло? Мне опять повезло. Повезло небывалым, просто фантастическим образом. За маленький чёрно-белый плакат тошнотворно блеющих Eagles я ухитрился выменять настоящую драгоценность - тонкую стопку страниц, вырезанных из прошлогодних номеров чешского журнала Melodije. Нет, вы только представьте - целый год подряд худой музыкальный журнальчик из братской Чехословакии на скверной серой бумаге печатал подробную биографию Битлз! С продолжением из номера в номер.
Невиданный журнал выписала на почте мамаша моего сокурсника Вадика Дрюкина. Как принято говорить, для повышения культурного уровня и расширения кругозора. С кругозором и его расширением, однако, сразу вышла незадача. Новости из увлекательного мира современной музыки так и остались тайной за семью печатями для Вадика и его любознательной мамаши. Ну, кто бы мог подумать, что издание выходит не на русском языке? А на других языках в семействе Дрюкиных не читали. Незадачливым меломанам оставалось разглядывать чёрно-белые расплывчатые картинки, на которых красовались звёзды зарубежной эстрады. По большей части из стран социалистического содружества. Картинки, правда, были столь скверного качества, что без необходимых пояснений немудрено было спутать Хелену Вондрачкову с Марылей Родович.
Ничего удивительного, что вырезки из бесполезных журналов Дрюкин попытался пристроить именно мне. На курсе я уже был известен, как совершенно чокнутый битломан. Сделка состоялась в институтской раздевалке. В её благополучном исходе я даже не сомневался. В прошлом году все колхозники сходили c ума по Eagles. У каждого креста из форточки мурлыкала приторная "Hotel California". Не тратя времени на раздумья, довольный Дрюкин выхватил из моих рук сложенный вдвое лист плотной бумаги с пятью туповатыми рожами. И, не выходя даже из раздевалки, откатил его за восемь рублей большой деревенской бабе из параллельной группы.
В одну минуту на меня свалилось сказочное богатство. Я ощутил себя Эдмоном Дантесом, заглянувшим под крышку сундука кардинала Спада. Чего только не было спрятано в тайнике невзрачных серых страниц! Даты, имена, пластинки, концерты, гастрольные туры. Родители, друзья, продюсеры, жёны, любовницы. Моды, рокеры, битники, хиппи, йиппи. "Black Panthers", "Hells Angels". Марихуана, гашиш, героин, кокаин, ЛСД. Костры из пластинок в городах Библейского пояса и лукавый гуру Махариши Махеш. Cavern Club, Hollywood Bowl и бейсбольный стадион Shea. Swinging London и Священный Ришикеш. NEMS Enterprises и Apple Corps. Вьетнам и Вудсток. Так вот оно, мать твою, какое - Время Битлз.
Не-ет, то не облачные парусники бороздили голубую чашу над Казачьей горой под перезвон серебристых колоколов. Пока я самозабвенно шелестел страницами детских книжек и без устали упражнялся в рисовании, пачкая альбомные листы динозаврами и пиратами, над моей пятиэтажной сторожевой башней, скрытые облачным камуфляжем, тихо скользили осколки чужих миров, вдребезги разбитых неумолимой Вечностью. Целая эпоха вот так проскользнула мимо. Целая долбаная вселенная! Целая хренова гора всего! Ну, и кто мне ответит теперь, почему?! Почему я родился не в Ливерпуле или, к примеру, в Лондоне? Тысячи людей рождаются каждый год в Нью-Йорке. В Чикаго и Сан-Франциско. В Париже. В Детройте. В Гамбурге, наконец. Но нет же, именно меня угораздило появиться на свет в пропахшем дезинфекцией старом роддоме на улице Куйбышева. В холодном таёжном городе на задворках обитаемого мира. Да ещё и с таким идиотским свинячьим названием..
Никто не знает доподлинно, какие чувства испытывал Джозеф Смит, обнаружив под слоем дёрна золотые пластины "Книги Мормона". Осмелюсь, тем не менее, предположить, что суть момента понимаю, как никто другой. И хотя журнал Melodije печатался на плохой газетной бумаге, мне чудилось, что страницы точно отливают червонным золотом. Дрюкин так никогда и не понял, что за сокровище побывало в его руках. Понятное дело, он ведь не знал чешского языка. Само собой, и я не знал тоже. Никто не знал. Часто ли вам вообще доводилось встречать людей, знающих чешский язык? Но я догадался сразу - журнальные страницы не случайно достались именно мне. За свою трепетную любовь к Битлз я избран был принести Огонь Знания в тёмные холодные пещеры троглодитов. Мистический речитатив из квиновской "Prophet Song" нежданно-негаданно наполнился новым смыслом :
- Now I know..
Now I know..
Now I know..
- Теперь я знаю!
Я убедил себя всерьёз, что призван для особого служения и заранее приготовился к любым испытаниям. Возможно, мне даже придётся чем-то жертвовать. Впрочем, на пути к насаждению Знания удалось пока обойтись без жертв. В иностранном отделе Публичной библиотеки я обнаружил средних размеров чешско-русский словарь. И взял его на дом по читательскому билету. Сроком на один месяц.
Ни в какую библиотеку словарь, естественно, не вернулся. Язык оказался до смешного простым. Текст читался легко и приятно. Учёба в институте потеряла последние остатки смысла. Мои однокурсники продолжали напряжённо корпеть над конспектами и учебниками. Я же, вооружившись словарём, штудировал историю великой группы, зазубривая цифры и факты наизусть, как стихи Священного писания. Перевод я записывал в специальную толстую тетрадь каллиграфическим почерком, стараясь, чтобы рука при этом не дрогнула. Даже дыхание задерживал, выводя аккуратные плавные линии. Словно и вправду переписывал начисто свитки древней Торы.. Обложка тетради была украшена яркими цветами, звёздами и довольно похожими портретами всех четверых, выполненными с помощью четырёхцветной японской авторучки.
Но я и на минуту не забывал о доверенной мне миссии. И потому безотлагательно начал щедро делиться со всеми, кто только желал меня слышать. Понятное дело, первыми были Хип и верный Костя. Только им одним разрешено было касаться руками самой Священной Тетради. Все остальные получали Знание уже из моих уст. Вдохновенно и подолгу вещал я в кругу волосатых институтских меломанов, каждый день собиравшихся у раздевалки обменяться дисками, пересказать друг другу музыкальные новости и просто почесать языки. Почти целиком историю Битлз выслушал староста нашей группы Юра Палченко, прерывая рассказ лишь затем, чтобы вставить своё любимое "хе-хе". И даже мерзопакостный Петя Пшукин - даже он по-честному получил свою порцию Знания. Даже Маша Кострицына не могла пожаловаться, что моя проповедь обошла её стороной. Я рассказывал о Битлз каждому встречному и поперечному. Говорил на практических занятиях, стоило только замолкнуть преподавателю. Говорил во время лекций, заглушая порой голос лектора. А в перерывах культпросвет продолжался в прокуренных до коричневой копоти мужских туалетах.
Если вдруг случалось мне познакомиться с интересной девушкой, я не торопился оказывать ей обычные в подобных случаях знаки внимания. Нет-нет, сначала новой знакомой предстояло пройти битловский ликбез. И если я заводил разговор о чувствах, то прежде всего это были чувства к бессмертной Четвёрке. Должно быть, поэтому успехом у девушек я не пользовался. Бывали, конечно, минуты, когда обстоятельства вынуждали меня молчать. Тогда я вынимал авторучку и переходил от устной проповеди к письменной, старательно выводя на крышках столов лекционных залов и аудиторий имена своих героев, названия битловских альбомов и полные списки песен с указанием авторов, основных вокалистов и точного времени звучания.
Не избежали этой участи стены институтских коридоров на всех пяти этажах. А у дверей деканата лечебного факультета посетителей встречала художественно выполненная надпись "The Beatles Forever!", где восклицательный знак вместо точки украшала звезда со множеством тонких лучей. Время от времени надпись оттирала специальной пастой старушка-уборщица. Но вскоре, будто по мановению волшебной палочки, загадочные буквы возникали снова на том же месте. Однажды я случайно услышал, как парень из четвёртой группы со смехом назвал меня "Пророком Битлз". И ощутил себя, что называется, на седьмом небе от счастья.
Нужно ли говорить, что дни рождения каждого из Волшебной Четвёрки стали теперь для меня настоящими праздниками? Нет, у нас не сложилось каких-то особых традиций. Фантазия, основанная на недолгом жизненном опыте, не могла подсказать ничего другого, как прикупить в ближайшем гастрономе три-четыре флакона проверенной бормотухи и осушить их до последней капли в компании Хипа и чудаковатого битломана-неофита с Шестой площадки Кости Собаченко, ставшего за полгода кем-то вроде моего ученика и адьютанта в одном лице. Чем полагалось закусывать? Да чем придётся. Это могла быть ливерная колбаса. Плавленый сырок. Или корка сухого хлеба. Не важно - можно не закусывать вовсе. Закуска в таком вопросе - далеко не главное. Главным было устроить подходящее случаю веселье. Вот тогда считалось, что праздник точно удался. И мы старались веселиться вовсю, как умели.
Двадцать пятое февраля.
Собрались в моей квартире. Шёл третий день, как мама уехала в командировку. Никто не мешал нам шуметь до позднего вечера, курить одну за одной и выкручивать до отказа ручку громкости на панели моего "Маяка". Едкий дым "Стюардессы" рекой струился по комнатам. Чайными стаканами, в которых плескался "Агдам", я чокался с Костей, Хипом и фотографией юного Джорджа, приклеенной к стене над столом куском голубой изоленты. Орали хором "The Beatles Forever!" и "Happy Birthday, George!", вырывали из рук друг у друга гитару и бегали по очереди к мафону, чтобы снова и снова перематывать ленты с записями "HELP!", "Rubber Soul" и "Let It Be" к началу песен, спетых и написанных именинником.
Заряженная гипнотическим электричеством "I Me Mine" и сладкими парами "Агдама", квартира тронулась с места и кружилась волшебной каруселью Мэри Поппинс, готовая сорваться с места, чтобы унести нас к звёздам. Большая хрустальная пепельница быстро наполнялась окурками. Пустые зелёные гранаты одна за другой улетали в открытую форточку. Звуков падения не было слышно - на улице с утра бушевала метель, и бутылки бесшумно ныряли в белые волны, не тревожа покой обитателей дома и редких прохожих. Наквасились так, что с трудом на ногах держались. Мне вздумалось пойти провожать пацанов на автобус. Дико смеясь, скатились мы по ступенькам с пятого этажа - что называется, кубарем. Пару пролётов я точно проехал на собственной заднице. Глотая снежную пыль, под бесстрастным взором Луны пересекли наш большой квадратный двор, не вставая с колен. И долго ползали с хохотом друг за другом по голубым хрустящим сугробам вокруг занесённой по самую крышу автобусной остановки. В этих сугробах Костя Собаченко ухитрился потерять новую кроличью шапку.
Битый час рылись мы потом в снежных заносах и вырыли втроём таким образом небольшую пещеру. В результате раскопок в снегу были найдены двухкопеечная монета, сломанная чернильная авторучка, фантик от шоколадной конфеты "Ну-ка, отними!" и застывший в ледышку взъерошенный мёртвый воробей. Отыскать утраченный головной убор, однако, так и не удалось. Шапка пропала бесследно, словно сквозь землю провалилась. На Шестую платформу парню пришлось добираться через весь город с намотанным на голову шерстяным шарфом. Благо, погода в тот вечер была удивительно тёплой - несмотря на пургу, чувак даже уши не отморозил. Ну, посудите сами - разве это не весело?
Восемнадцатое июня.
Бухали в сквере у Речного вокзала. Мы не могли принести на бульвар мафон, зато прихватили с собой гитару. Под быстрыми пальцами Хипа дребезжащий звон дубовых струн инструмента фабрики Луначарского складывался в знакомые мелодичные аккорды "Yesterday", "Michelle" и "All My Loving". Слов песен мы толком не знали, а потому нестройным хором тянули что-то весьма отдалённо созвучное оригиналу, зато, как нам казалось, с настоящим английским акцентом. После того, как второй пузырь улетел под соседнюю лавку, Хип решительно разделся до трусов, неверной походкой проследовал к берегу, вскарабкался по трапу на дебаркадер, куда приставали прогулочные катера, и сиганул с горячей палубы ласточкой в мутные волны Реки. Классическим баттерфляем прошёл он за полосатыми буйками вдоль городского пляжа и под аплодисменты случайных отдыхающих обогнул в опасной близости бурые скалы Кабановского утёса, окружённые белой пеной водоворотов. Причём, назад вернулся тем же путём. Против течения. Даже взрослые и абсолютно трезвые спортсмены редко осмеливались на такое.
Седьмое июля.
На сей раз у нас не было даже гитары, поэтому Octopus's Garden пришлось исполнять, отбивая ритм на досках скамейки палками от разломанного ящика. Ну, да ладно - в конце концов, Ринго был барабанщиком. С ближайшей стройки мы скоммуниздили полведра половой краски и на стене своей бывшей школы намалевали двухметровый силуэт мультяшной подводной лодки. Хотя украденная краска по оттенку ближе всего была к тёмной охре, на борту нарисованного судна я вывел большими буквами YELLOW SUBMARINE. Лодка, к слову сказать, красовалась на стене до самой осени. Забелили её только к началу учебного года. Белить поверх масляной краски - дело кропотное и неблагодарное. Подлодка по сей день продолжает следовать заданным курсом под тройным слоем извести - нужно только хорошо присмотреться.
Но с особенным нетерпением ждал я Девятое Октября - ведь это был ЕГО день. Конечно, я обожал Пола, Джорджа и Ринго. Как же иначе? Но Джон.. С того самого дня, когда сакральные звуки Come Together сломали стену в моём сознании, я чувствовал незримую связь и неизъяснимую близость с человеком, открывшим мне самую короткую дорогу к Свету. По накалу трепетного ожидания День рождения Джона отодвинул далеко на задний план даже Новый год. И если заветное число попадалось вдруг на глаза в каком-нибудь календаре, я совершенно явственно видел магические цифры окрашенными в ярко-красный цвет. Да что там цвет! Мне казалось, что цифры светятся. И даже слышал, как они звучат.
*****
Преступно сегодня торчать на занятиях, кто бы спорил. Будь моя воля, праздновать я бы начал ровно в одиннадцать - как только откроется нужный отдел в магазинах. Но пропустить биохимию не было никакой возможности. С этой мудрёной наукой у меня не заладилось с начала учебного года. Массивный фолиант в твёрдом зелёном переплёте одними своими размерами приводил мой разум в состояние, близкое к ступору - исполинский том весом с хороший кирпич едва залазил в портфель. А бредовые трёхэтажные формулы, рассыпанные по страницам учебника, наотрез отказывались помещаться в моей голове. Любые попытки втиснуть их туда насильно оканчивались неудачей, лишая меня последних остатков воли и даже физических сил.
На личном уровне сложилось не лучше. Занятия в нашей группе вела Наталья Павловна Сикуненко - опрятного вида молодая дама с короткой стрижкой "под мальчика", острым птичьим носом и абсолютно несоразмерной с остальными частями тела гигантской слоновьей задницей. Большую часть времени, отведённого для учебного процесса, её манеры и речь были до того флегматичными, а весь облик столь отрешённый, что впору было подумать, не страдает ли дамочка лунатизмом, проводя занятие в медленной фазе сна.
Пока у доски отвечали отличники учёбы или просто старательные недотёпы вроде Пшукина, Сикуненко тихонько посапывала своим острым клювиком, полуприкрыв глаза, и молча кивала в ритме рассказа коротко остриженной головой. Но если ей случалось вывести на чистую воду настоящего раздолбая, не открывавшего дома учебник, вся наружность Нателлы преображалась мгновенно - острый нос живо подлетал кверху, на распахнутых веках трепетали ресницы, глаза сияли, а рот растягивался в жизнерадостной улыбке, обнажая ровные белые зубы.
Самое занятное, однако, происходило после. Начертив в журнале жирный минус против фамилии очередного лодыря, Сикуненко отворачивалась в угол и начинала заливисто хохотать. Заметно было, что сдержаться она просто не в силах. Лопатки судорожно подпрыгивали под белым халатом. Локти постукивали о крышку стола. А задница колыхалась аэростатом воздушного заграждения во время немецкой бомбёжки.
Приступ смеха продолжался обычно ровно минуту и шесть секунд. Я сам засекал по часам. И всё это время среди студентов царило гробовое молчание. Конечно, все понимали - преподаватель, мягко говоря, не в себе. Но каждый почитал за лучшее не обращать на это внимания. Кроме тех, кому в любой ситуации не терпится найти приключений на свою задницу. Поставив мне на первом же занятии вполне заслуженный "неуд", Сикуненко уткнулась в угол и предалась навязчивому хохоту. Банан меня нисколько не расстроил - чего там, дело привычное. Но происходящее в углу показалось заслуживающим внимания, и чтобы превратить эту сцену в откровенно гротескную, я сам принялся негромко хихикать в обтянутую белым халатом согнутую спину :
- Хи-хи-хи-хи! Хо-хо-хо! И даже вот так - Ху-ху-ху-ху!
Заметно было, что моя эскапада причиняла ненормальному ассистенту серьёзные неудобства. Наталья, не оборачиваясь, сильно сгорбилась за столом, чуть не клюнув носом раскрытый журнал. Она возила напряжённо по столу руками и даже топала каблуками в пол. Но смех, продолжавшийся положенное время, прервать так и не смогла. До сих пор не знаю, зачем я это сделал. Если взять в расчёт, что Сикуненко назначили в этом году куратором нашей группы, последствия могли быть, что называется, непредсказуемые.
Способ мести, однако, ассистент кафедры биохимии выбрала самый простой из возможных. Каждое занятие начиналось теперь с того, что меня торжественно вызывали к доске, где я обнаруживал, как и ожидалось, крайне низкий уровень знаний, а точнее - их полное отсутствие, и получал свежий банан. Довольная Сикуненко отворачивалась в угол и хохотала в своё удовольствие. Вторить её заливистому смеху больше я не решался.
Само собой, к занятиям я перестал готовиться вовсе. Ведь на кафедре биохимии меня всё равно не ждало ничего, кроме очередного банана. Но если я пропущу само занятие, то впридачу отправлюсь в деканат, где моя рожа успела примелькаться ещё с первого курса. Ну, и ладно. Занятие можно отсидеть - ничего особенного. Свалим из института перед лекцией, в рот бы ей печенье. Времени ещё останется не мерено. Обычное дело - на лекции мы не ходили даже в отсутствие веских причин.
*****
MAGIC BUS
Every day I get in the queue (too much, Magic Bus)
To get on the bus that takes me to you (too much, Magic Bus)
I'm so nervous, I just sit and smile (too much, Magic Bus)
You house is only another mile (too much, Magic Bus)
Pete Townshend (The Who) "Magic Bus"
Пока я спал, вся вода с неба, похоже, успела вылиться через те самые загадочные окна, о которых говорилось в Библии, и дождь наконец прекратился, усыпав к рассвету город холодными лужами. После ночного потопа в сыром утреннем воздухе клубился плотный туман, беспокойно перемещавшийся по улицам под первыми лучами солнца, совершенно как живой. Стоило солнцу подняться чуть выше и пригреть посильнее, как туман проворно рассеялся и вознёсся в голубизну небес, не оставив и следа на побитых дождём улицах. Воздух наполнился восторженным чивиканьем воробьёв и стал наконец удивительно тих и прозрачен.
О библейском ливне напоминали теперь только дрожащие в неровностях асфальта большие лужи, блестевшие, как фигурно вырезанные и аккуратно уложенные на землю зеркала, в которых отражалось чистое синее небо и одинокие, невероятно одинокие в этой бескрайней пронзительной синеве белые клочья высоко пролетающих рваных облаков. Желтыми лодочками кружились по небу в дрожащих лужах сброшенные на землю твёрдыми струями дождя и резкими порывами ветра горько пахнущие листья тополей, и созерцание этих навсегда оторванных от родного дома странников, уже не живых, но ещё не вполне мёртвых, поднимало внутри живота волну невыразимой печали, одновременно горькой и приятной. Печаль растекалась по груди холодными волнами, мягко щекотала в горле и наполняла сознание клубящимся туманом. Наверное, тем самым, что изгнан был солнечными лучами с мокрых улиц и площадей.
На автобусной остановке возле нашего двора топталась маленькая, но злая толпа. Озабоченного вида хмурые граждане и гражданки с портфелями, сумками и свёртками в руках. Всем своим видом они словно старались друг другу показать, что шутки шутить никто из них не намерен - люди опаздывают на работу, а поэтому в случае необходимости способны проявить грубость, агрессию и даже жестокость к себе подобным. Забавно было наблюдать, как все они по очереди опускали глаза к разнокалиберным наручным часам на запястьях, покачивая при этом недовольно головами, а потом сверлили напряжёнными взглядами видневшийся вдалеке склон Казачьей горы в дрожащем золоте вязов и тополей, по которому спускалась ползущая с севера "Восьмёрка".
С твёрдых губ охочих до работы трудящихся срывались то и дело ругательства - по большей части из тех, что называют матерными. Ругательства отсылались руководству и всему коллективу автобусного парка, лично в адрес безымянного водителя автобуса номер восемь и просто в воздух - для поддержания нормальной утренней атмосферы. По всему было видно, что посадка в автобус не будет сегодня лёгкой, и, едва завидев разрезающую склон горы охристую полоску двойного Икаруса, я внутренне собрался и непроизвольно выставил вперёд левую стопу, приподняв для толчка правую пятку.
Чивиканье воробьёв, редкое и робкое в утреннем тумане, а теперь многоголосое и оглушительное под яркой синевой небес, на миг потухло, заглушённое резким шипением. - П-Ш-Ш-Ш! - раскрылись задние двери в подошедшей наконец к остановке "Восьмёрке". По кристально чистому утреннему воздуху растеклись чёрные клубы ядовитого дизельного выхлопа. Как я предвидел, выходить из автобуса никто и не думал - все пассажиры ехали в центр. Через двадцать минут у многих начинался рабочий день, а у меня - занятия в институте. В проёме открывшихся дверей торчали две огромные задницы - одна, квадратная, была обтянута лоснящимся мужским плащом цвета картофельного мешка, а другая, формы неопределённой - красным драповым пальто над поросячьими капроновыми ножками, воткнутыми в туфли-копытца. На каждой булке отпечатался чёткий след от плотно прижатой дверцы. Нельзя было терять ни мгновения. Второго шанса в подобных случаях не давалось.
- Граждане, проходим, проходим по салону, не задерживаем в дверях! - завопил я истошно и метнулся в кошачьем прыжке, оттолкнувшись левой ногой от земли. Вытянутая свободная рука прочно ухватилась за металлическую вертикальную трубу в салоне автобуса, сбоку от красной жопы. Одновременно мой правый ботинок мёртво впечатался в единственный свободный пятачок на нижней ступеньке, а левое колено со всей силы вломилось в необъятный батон, обтянутый красным драпом. При этом я завывал осипшим басом, нарочно искажая голос, чтобы он звучал как можно противнее :
- На одного человека подвигаемся! На одну ступенечку подымемся, граждане! Проявим уже, в рот компот, социалистическую сознательность!
Невероятного размера батон всколыхнулся и пошёл крупными волнами, словно я воткнул колено прямиком в матёрого морского льва, нагулявшего жира на просторах Атлантики. С той стороны, где у красного ластоногого предполагалась голова, раздался визг :
- Да что же это делается?! Хулиган!
В ответ на это, не задумываясь ни секунды, я заорал ещё громче и ещё противнее :
- Хулиган! ХУЛИГА-АН!!! Насилуют! Милиция!
Цель была достигнута. Заряженная знатным пинком в ягодицу и моими идиотскими криками в самое ухо, толстуха машинально дёрнулась вперёд и в этот момент ухитрилась подскочить на ступеньку выше, двинув мощным телом кого-то перед собой и освободив таким образом необходимое для меня пространство, теперь уже вполне достаточное, чтобы за моей спиной смогла закрыться раздвижная дверь. Впереди толстухи крикнули страшным сиплым голосом : "Б****!", но я успел занять место на нижней ступеньке, втискиваясь в человеческое месиво извивающимся тонким телом и погружаясь лицом в мягкий красный драп, пропитанный удушливым сладким ароматом духов. Одна моя рука продолжала сжимать блестящую трубу, другая - ручку портфеля, в котором болтались тяжёлые институтские учебники, пара тетрадей и белый халат, сложенный.. точнее, скомканный, как попало. Меня беспорядочно толкали в поясницу и лопатки менее проворные товарищи из числа ожидавших автобуса, но я был к этому готов. Напрягая мышцы так, чтобы не сдвинуться нечаянно с места, я орал теперь совсем другое, отворачивая рот от мягкой красной ягодицы, окружённой едким облаком духов "Красный мак" :
- Не напирай! Не напирай, гнида! Да куда ж ты, сука, давишь?! Автобус же, б****, не резиновый!
Водитель посчитал, что теперь, пожалуй, самое время вмешаться в трудный процесс посадки, и над моей головой гнусаво рявкнул овальный чёрный динамик :
- Осторожнее в дверях! Заднюю дверь освобождаем! Освобождаем заднюю дверь, кому говорю! Следом пустая "Восьмёрка" идёт!
Одновременно с этим бесстыжим враньём про якобы идущую следом пустую "Восьмёрку", слегка ослабившим внимание пассажиров, автобус резко рванул с места, не закрывая дверей. Но буквально через секунду так же резко затормозил. Этим нехитрым приёмом водитель ухитрился слегка продвинуть по салону человеческую массу и тем самым освободил на мгновение дверной проём. Из глубины автобусного чрева донеслось сдавленное :
- Да что он, падла, дрова везёт?!
Чем бы ни считал водитель свой привередливый груз - дровами, углём или просто строительным мусором, но задуманное ему удалось. Я почувствовал, как с моей куртки соскользнули чьи-то цепкие руки, и хозяин рук, словно принимая эстафету, сдавленно выкрикнул короткое отчаянное "Б****!"
- ПШ-Ш-Ш-Ш-!!! - больно сдавили спину железные створки, портфель в моей руке под напором закрывшейся двери жалобно хрюкнул, и автобус поехал уже по-настоящему. Длинный и гибкий, как гусеница, двойной Икарус, выкрашенный в такой приятный для глаз, мягкий природный цвет золотистой охры, колыхаясь на неровностях асфальта, усеянного ямами, буграми и трещинами, и поскрипывая чёрной гармошкой, скреплявшей обе половинки, суетливо вскарабкался на улицу Куйбышева.
- П-Ш-Ш-Ш-Ш!!!! - вывалился я из открывшейся двери на улицу, навстречу злобным багровым лицам и быстрым рукам с напряжёнными растопыренными пальцами. Едва я успел отскочить в сторону, как позади меня, в дверях, тут же началась свирепая борьба за освободившуюся территорию.
Поездка длиной в одну короткую остановку заняла от силы секунд пятнадцать, и мне, без сомнения, намного проще и даже быстрее было подняться до Куйбышева пешком, не создавая ненужных помех и не занимая единственное свободное место в автобусе. Но я обожал любую давку и суету, где легко находился повод кривляться, материться, толкаться, орать лишённые смысла глупости - одним словом, вызывать у окружающих вполне обоснованные раздражение и ненависть. Не говоря уже о том, что в набитом битком автобусе казалась дикой даже сама мысль о каких-то там билетах.
*****
В полусотне метров от перекрёстка находилась остановка другого автобуса - "Двойки", на котором можно было доехать уже до самого института. "Двойка" ходила часто, огибая центр по маленькому кругу, и успевала по утрам развезти всех пассажиров на маршруте без особой давки, суеты и паники. Остановка и сейчас была почти свободна от публики. Под крышей железного павильона с большой буквой "А", вписанной в круг, на усыпанной жёлтыми и бурыми листьями скамейке сидела согнутая дугой старуха в погрызенном молью бархатном зелёном берете, украшенном разноцветной эмалевой брошкой в виде весёлого попугая. Старуха тихо бормотала себе под нос и перебирала в воздухе костлявыми пальцами. Похоже, она никуда и не собиралась ехать. Чуть поодаль стояли две совсем юные девушки скромного вида, должно быть, студентки - обе в коротких драповых пальто, с яркими косынками, повязанными вокруг шеи. В руках девчонки держали модные целлофановые пакеты, с которых безучастно смотрели одинаковые круглые задницы, обтянутые синими джинсами Wrangler.
В таких или похожих пакетах, гордо именуемых фирменными, в нашем институте кресты носили на занятия учебники и халаты. Эти упаковочные кульки с нарисованной жопой, купленные у мелких институтских фарцовщиков, стоили, мягко говоря, недёшево. Да ладно, чего там - они стоили безумно дорого. Пятнадцать рублей за сложенный вдвое кусок целлофана с картинкой! Цена совершенно дикая. Просто издевательская. Не влезающая ни в какие ворота. Необъяснимая на первый взгляд с позиций здравого смысла. И, тем не менее, разумное объяснение всё же имелось - пятнадцать рублей были платой отнюдь не за хлипкую сумку для переноски халатов, учебников и тетрадок. Пакет с синей жопой относился к предметам магическим и обладал сверхъестественной способностью переносить своего счастливого обладателя в заоблачные миры, далеко за грань повседневной обыденности.
Вместе с раскрашенным куском целлофана хозяева пакетов получали сладкую иллюзию восхождения на первую ступень золотой лестницы, ведущей на заветный Олимп, где обитают блаженные, вкусившие терпкий нектар бессмертия. Там носят джинсы Montana из небесно-голубого вельвета, шузы с круглыми носами на невероятной платформе - такие гладкие и блестящие, в цветных переливах; яркие до рези в глазах японские нейлоновые куртки, пёстрые приталенные батники и жакеты из искусственной кожи. А чтоб не спалить ненароком огненным взглядом обитателей серых равнин, олимпийцы прикрывают глаза зеркальными очками-каплями с фигурной лэйбочкой на стекле.
В заоблачных сферах не ведают низменных вкусов "Агдама" и кислого болгарского табака. Сложив особенным образом пальцы, на небесах смакуют Suntory Whiskey, разлитый в хрустальные стопки и потягивают сладковатое пиво Asahi из маленьких жестяных баночек, украшенных цветами и птицами. Курят беззаботные сибариты только Marlboro, Kent и Salem. А накурившись до полного изнеможения, небрежно закидывают в томные резиновые рты, раскрашенные польской помадой с перламутровым блеском, сразу по целой пачке Doublemint и Juicy Fruit. И жуют, жуют, жуют.. Мне даже доводилось однажды слышать, что среди небожителей в ходу такая диковинка, как заграничный презерватив с усами, способный превратить любую женщину в необузданного дикого зверя. Сам я, впрочем, хитроумного изделия и в глаза не видал. А потому до сих пор не уверен, можно ли принимать за чистую монету всякие досужие вымыслы.
Студентки на остановке, похоже, успели обзавестись пока одними пакетами. Остальные детали их гардероба выглядели удручающе. Ну, ничего, ничего. Всё у них впереди. Купят потом и джинсы, для начала японские - с базы леспромхозовского ОРСа, купят польскую помаду и тушь для ресниц в красивом голубом тюбике с удивительным названием Брасматик. Накрасят себе рты. Нарисуют ресницы. И станут как все. А пока, я уверен, кроме пакетов у них есть ещё зелёная пачка сигарет c ментолом. Одна на двоих. Но они её с собой не носят, чтобы никто не увидел и, не дай Бог, не попросил закурить. Девушки сами торжественно курят дома по вечерам, приглушив освещение и включив магнитофон с шестой перезаписью супергруппы АББА. Картинно выпускают дым в потолок, потягивают Ризлинг из чайных чашек и мечтают о парнях, одетых по фирме. Первокурсницы, сразу видно.
Что находилось в пакетах у девушек, знать я, конечно, не мог. Но по очертаниям на халаты не очень-то похоже. Наверно, всё же это студентки не нашего института. Ведь на маршруте Двойки располагались ещё Физкультурный и Педагогический. Если девушки были физкультурницами, то в пакетах вполне могли оказаться кеды с тренировочными штанами или купальники с резиновыми шапочками. Может быть, даже какой-нибудь небольшой спортивный снаряд. Например, ядро. Или метательный диск. А вот что такого особенного могли положить в пакеты будущие педагоги, придумать так и не удалось.
У самого края проезжей части болтался забавный тип по виду лет тридцати, известный в нашем районе под прозвищем "Регулировщик". Ни на какие прозвища, правда, сам тип не откликался и вообще в разговоры с людьми не вступал. Беседовал он только с автобусами. Начиная с раннего утра и до наступления ночи таинственный персонаж перемещался с одной автобусной остановки в центре города на другую по понятной только ему траектории, выполняя довольно странную на взгляд прохожих, но, видимо, очень важную в его собственных глазах, работу.
Расположившись у края дороги лицом к движению, Регулировщик поднимал к уху согнутую лодочкой пустую ладонь и внимательно всматривался в идущие навстречу машины. Едва впереди появлялся автобус, он сразу оживлялся, подтягивался, расправляя плечи, сворачивал ладонь трубкой, подносил ко рту и начинал озабоченно диктовать указания в невидимую рацию. При этом обращался он не к водителю, но непосредственно к самому автобусу, принимая транспортное средство за существо одушевлённое и даже разумное. Его быстрая и сосредоточенная речь почти целиком состояла из цифр, указателей направления вроде "лево-право", "север-юг" и ещё каких-то, понятных только ему и автобусам, терминов и координат. Мне думается, свою задачу Регулировщик видел в том, чтобы помогать этим неповоротливым, шумно пыхтящим созданиям, тяжело вращающим огромные колёса, швартоваться к остановкам, как опытный лоцман помогает на море кораблям швартоваться к причалу. Конечно, это была всего лишь догадка. Ведь сам асфальтовый лоцман ничего о себе не рассказывал.
Когда с ним пытались заговорить, дразнили, показывали пальцем или просто смеялись, тот не обращал ни малейшего внимания. Лицо Регулировщика было цвета красного кирпича, обветрившееся за годы дежурств без выходных, отпусков и праздников. Ведь он заступал на свой пост в любое время года, не считаясь с погодными условиями. Последние несколько лет я узнавал его издалека по ногам, обутым в смешные ботинки на шнурках, с торчащим наружу густым искусственным мехом. Мех был окрашен под цвет натуральной звериной шкуры в белое с рыжими пятнами, отчего со стороны казалось, будто парень натянул однажды на ноги двух зазевавшихся кошек. Нигде и ни на ком подобной обуви я больше не видел. Ботинки эти так ему нравились, что снимал их чувак лишь к середине лета, когда к этому вынуждали страшная жара и высокая влажность воздуха, и переобувался в древние китайские кеды с круглыми нашлёпками в виде мячиков по бокам, которые давным-давно исчезли из магазинов, как исчезли давным-давно с наших улиц и сами загадочные китайцы. К слову сказать, сам он предпочитал ходить пешком и на автобусах никогда не ездил.
Вот, вдалеке из-за поворота показалась квадратная жёлтая морда "Двойки", и Регулировщик незамедлительно приступил к исполнению своих обязанностей. Я стоял почти что у него за спиной, и переговоры с автобусом были мне хорошо слышны.
- Номер второй! Номер второй! Шестнадцать градусов слева на северо-запад! Тринадцать-тридцать! Сто через двести в предусмотренную зону. Заходим на остановку по траектории апогея. Гелиоцентрический параллакс в норме. Упреждение ноль!
Следуя полученным вовремя указаниям, "Двойка" без происшествий вырулила к остановке, двери распахнулись, и я заскочил в салон, помахав Регулировщику на прощание рукой. Он, конечно, и бровью не повёл. Впрочем, я и не ждал ничего другого.
В автобусах с недавних пор ввели самообслуживание. Это было похоже на цирковой трюк. Фокус-покус! В один прекрасный день кондукторы исчезли. Словно корова языком слизала. Да-да! Все эти неопрятного и неприветливого вида кособокие тётки, похожие больше на дядек - худые, жилистые, мускулистые, мясистые, толстые и просто жирные, но, независимо от комплекции, все почему-то одинаково страшные, как атомная война. С чёрными от монет пальцами и чёрными от злости глазами, словно испускающими невидимые Икс-лучи. Все они испарились вместе со своими потёртыми сумками на брезентовых ремнях, в которых, бренча, пересыпались груды мелочи, и с прикреплёнными на специальных держателях толстыми рулонами билетов. Пропали. Провалились сквозь землю. Улетели в тёплые края! В автобусах, что и говорить, стало куда как спокойнее. Не резали больше ухо ядовитые замечания в адрес недобросовестных пассажиров и торжествующие крики в сторону кабины водителя :
- Вася, Вася, ну-ка, тормозни! Заднюю дверь открой! Щас, я только вот безбилетника высажу! Выходим, гражданин! Выходи, рожа бесстыжая, кому говорю!
Заменившие кондукторов железные кассы самообслуживания, к счастью, не умели разговаривать. Новшество я встретил с большим воодушевлением, расценив его как один из признаков скорого прихода Коммунизма, когда необходимость в билетах как таковых отпадёт совершенно, поскольку поездки на всех видах транспорта, включая такси, пассажирские самолёты "Ил-62" и теплоходы "Метеор", будут абсолютно бесплатными. А потому, опережая своё время, билеты в автобусах я пока ещё брал, однако денег уже не платил.
Касса была установлена почти напротив дверей. С серьёзным и даже слегка озабоченным выражением на лице я неторопливо подошёл к железному ящику, прикреплённому прямо под выведенной на стене по трафарету красной надписью "СОВЕСТЬ ПАССАЖИРА - ЛУЧШИЙ КОНТРОЛЁР", и демонстративно встряхнул в кулаке две монеты по три копейки, делая вид, что собираюсь бросить их в прорезь выпуклой прозрачной крышки, под которой передвигалась, подобно конвейеру, широкая резиновая лента с делениями. Между делениями лежали в произвольном порядке жёлтые и белые кружочки, аккуратно насыпанные ранее в щель более сознательными пассажирами с чистой совестью.
Конечно, в автобусе я был не один, но меня это нисколько не смущало. Опыт подсказывал, что чем уверенней себя в таких случаях держишь, тем меньше повода даёшь окружающим для подозрений. Подле кассы стояла полная гражданка в бежевом пальто, со скрученной на манер улитки шляпкой того же оттенка на взбитой причёске. Возраст почтенной дамы определить не представлялось возможным под намазанной густо на лицо крем-пудрой. Вызывающе уставившись прямо в подведённые тушью глаза, я деловито отмотал билет, уверенно вертя пластмассовую круглую ручку, и вместе со сбережёнными монетами сунул его в карман, убедившись прежде, что сочетание цифр на билете не сделало его счастливым. Впрочем, в глубине души я понимал, что если за билет не заплачены настоящие деньги, то даже при самом благоприятной последовательности цифр навряд ли он может считаться счастливым по-настоящему.
Вот досада! Вопреки ожиданию, мой нехитрый трюк с билетом не остался незамеченным. Везёт же мне сегодня на жирных тёток. В очерченных угольной тушью глазах загорелся торжествующий огонь. Бежевое пальто приоткрыло липкий малиновый рот, показав слева начищенный золотой резец, и успело уже затянуть омерзительным ехидным голосом :
- Мо-о-л-лодой человек!
Реакция была мгновенной. В одну секунду лицо моё скорчилось в безобразную, омерзительнейшую рожу. Скосив к носу глаза, я искривил рот так ужасно, что мышцы шеи натянулись в напряжении тугими верёвками, и высунул на всю длину язык, которым стал крутить из стороны в сторону, вращая одновременно глазами и дёргая судорожно шеей. Это не такая была рожа, какими пугают детей. Такой рожей легко напугать и взрослого. И что вы думаете? Получилось! Нарисованные глаза распахнулись в изумлении, а из накрашенного рта вместо заготовленной обличительной речи громко вырвалось неожиданное для самой блюстительницы порядка :
- Фу ты, б****!
Поскольку лицо моё было повёрнуто таким образом, что исказившей его гримасы, кроме бежевого пальто, видеть никто не мог, по салону прокатился лёгкий шумок, пассажиры возмущённо зацокали языками, тут и там раздались характерные покашливания, за которыми следуют обычно уже более разборчивые замечания вслух. Но этой чести мне не хотелось отдавать никому, и, сбросив мигом с лица маску Квазимодо, самым серьёзным голосом, на какой только был способен, я произнёс внушительно и гневно :
- Женщина, как вам не стыдно материться?! Ведь здесь же, как-никак, дети!
Хотя детей в автобусе не было и в помине. Заметно было, что дама растерялась. Не дав открыть ей рот, я тут же вытянул голову вперёд, нахмурил брови и шумно засосал раздутыми ноздрями воздух :
- О-о-о, так вот, где собака зарыта! Да вы же пьяны!
Даже под толстым слоем грима видно было, как на щеках бдительной дамы вспыхнул румянец.
- Я?! Мне.. Что за чушь?! Кто?! Да как ты смеешь, наглец?! Товарищи, это я про него хотела! - и маленькая пухлая ручка, обтянутая матерчатой перчаткой, вытянулась в мою сторону. Голова же обернулась поискать поддержки у пассажиров. Да напрасно. На суровых лицах попутчиков, услышавших горькую правду о моральном облике дамы в бежевом пальто, не найти было даже и тени сочувствия.
- Гражданка, если вы с утра выпили, то держите себя, пожалуйста, в руках. Эй-эй, близко только подходить не нужно. Нечего на меня дышать! Ф-ф-у-у, как винищем-то разит! Выходит, раз автобус без кондуктора, так уже можно и билеты не брать, и в пьяном виде кататься?! Товарищи, товарищи, тут женщина совсем пьяная! Надралась, товарищи, просто в стельку. Да ей плохо, как я погляжу. Ой, какая гадость - её тошнит! Водитель, высадите, пожалуйста, пьяную, пока она здесь не наблевала! - я говорил быстро и громко, не давая жертве опомниться. Девушки с синими ягодицами на пакетах, вошедшие в автобус за мною следом, понимающе покачивали головами, давая понять, что они всецело на моей стороне и тоже осуждают как само пьянство, так и дебош в общественном транспорте в утренние часы.
- Что-о-о?! Ах ты, подонок! - гримаса ненависти полыхнула на малиновом уже от бешенства лице, - Граждане, так это ведь он без билета! Он! Заяц!
Немедленно в моей руке появился билет, который я поднял повыше так, чтобы видно было всем издалека. Благо, я не успел даже сложить его в карман. Мне ничего не стоило изобразить негодование. Я и сам уже искренне верил, что стал случайной жертвой разнузданной пьяной выходки.
Бабуля с круглым блестящим лицом, похожим на аккуратно закрученный румяный калач, откинулась на спинку сиденья, чтобы не пропустить ничего из происходящего, и довольным, я бы даже сказал, радостным голосом произнесла :
- Смотрите, люди добрые, вота же и билет у парнишки.. А ента точно наклюкалась с утра пораньше, бесстыжая. Тьфу, глаза бы мои не глядели! А ещё в шляпе..
И добавила для усиления момента :
- Культурная, сразу видать..
Напудренное лицо, помимо злобы, отражало теперь изрядную растерянность, а язык и вправду начал запинаться, как у пьяной :
- Вы что, с ум.. с ума тут все посходили?! Да я же, в смысле, что я.. тьфу, то есть, что он! Он с билетом, но без денег! Он знаете, чего сде.. Ай! Ай! А-а-п-п!
Как нарочно, именно в эту самую минуту автобус вырулил на улицу Комсомольскую, совершив довольно резкий поворот и накренившись при этом вперёд на спуске. Сразу за поворотом была следующая остановка, где автобус тут же затормозил.
Результат этого манёвра превзошёл мои самые смелые ожидания. Если бы даже мне пришлось самому придумывать сценарий дальнейших событий, навряд ли сюжет бы вышел за рамки обычной перебранки. Но вот, поди ж ты - действительность превосходит порой любые сценарии. Незаслуженно оскорблённая и сбитая с толку нелепым обвинением в утреннем пьянстве, толстая дама в бежевом пальто напрочь забыла о естественной необходимости держаться за поручни во время движения автобуса. В отчаянной попытке привлечь внимание общественности к истинному нарушителю спокойствия, она всё тянула в мою сторону обтянутую перчаткой руку. Но именно эта рука очень пригодилась бы сейчас на повороте - ведь вторая была занята чёрной лакированной сумкой с позолоченными застёжками.
Обязательное в подобных случаях равновесие было утрачено. Центр тяжести переместился вправо, и каблук левой туфли оторвался от пола. Судорожная попытка быстрым движением ухватиться за поручень запоздала ровно на секунду. Рука в перчатке поймала воздух в сантиметре от заветной трубы, отполированной тысячами более точных захватов. Грузное тело ещё какой-то миг балансировало на правой ноге, но тут же завалилось на сидящего рядом пожилого работника умственного труда в плаще, мягком широком галстуке и велюровой шляпе, сплюснув последнюю в настоящий блин добрым центнером сала с прослойками и ловко сбив с мясистого пористого носа очки с толстыми выпуклыми стёклами в массивной оправе, украшенной коричневыми разводами.
- Как вы смеете?! - испуганно вскричал придавленный, да ещё и лишённый теперь очков, гражданин, и с нескрываемым отвращением инстинктивно отпихнул от себя увесистую тушу, которая тут же и навернулась с грохотом в проход, выронив при этом лакированную сумку и проехавшись бежевой спиной по рыжим глинистым следам десятков чужих башмаков. Сумка, стукнувшись о пол, раскрыла с лёгким щелчком позолоченные губы и выплюнула на грязный резиновый коврик ту самую, заветную иностранную тушь для ресниц, упакованную в красивый голубой цилиндр, розовую пластмассовую пудреницу, гнутый гребешок с рельефными завитушками на ручке и сложенный вчетверо беленький платочек с трогательными кружевными крылышками.
Просыпав напоследок изрядное количество жёлтой мелочи, большая часть которой закатилась глубоко под пассажирские сиденья, сумка затаилась между самых ног обиженного интеллигента, словно нашкодившая собачонка. На неё осуждающе глядели в упор сбитые перед этим с пористого носа очки. Впереди сумки и очков шлёпнулась папка из кожзаменителя с потёртым хвостиком, застёгнутая на молнию, которую не удержал в руках гражданин, мужественно отбивавший атаку агрессивной алкоголички. В поисках очков и папки, не отрываясь от сиденья, он согнулся до самого пола и, не разобравшись сослепу, что за зверь попался в его ладони, потянул к себе сумку с золочёным раскрытым ртом, откуда, словно из бездонной шляпы фокусника, вывалился вдруг ещё и присыпанный маком бублик.
В это самое время упавшая на спину толстуха, издав звук, похожий на "Уап!", быстро перевернулась на живот, подтянула под себя колени и локти, оказавшись таким образом на четвереньках, и, не вставая с колен, ринулась добывать утраченную сумку. Увидев милый сердцу каждой женщины предмет осквернённым прикосновениями чужих рук, да ещё и открытым, а содержимое его рассыпанным вокруг по испачканному землёй полу, несчастная жертва роковых обстоятельств и собственной беспечности на какие-то мгновения утратила способность изъясняться по-человечески и, оскалив устрашающе зубы, с хриплым рычанием звучно боднула лбом наклонённый затылок мужчины в раздавленной ею же шляпе, усмотрев в его действиях цинично брошенный вызов. Блям-м! - гулко ответил шишковатый череп с намазанными на лысину жидкими прядями.
- Ах, вот ты как! - вскрикнул ударенный в голову, откинувшись назад и с отвращением отбросив от себя сомнительной ценности трофей, тут же на лету перехваченный дамой, так и не вставшей с колен.
Происходящее, похоже, обрело в её сознании вид некоего заговора, в организации которого виновен, конечно, был я, но вовлечены в него теперь оказались все пассажиры автобуса. Загребая руками с пола свои пожитки вместе с кусками грязи, она толкала их в сумку как попало, издавая при этом ритмичные звуки, средние между всхлипываниями и рычанием. И в этом рычании было различимо одно только повторяемое ритмично слово :
- Твари! Твари! Твари! Твари! Твари!
Мужчина, нашаривший под сиденьем очки, водрузил их на законное место, и мял теперь в руках кусок оливкового велюра, пытаясь без особого успеха вернуть ему форму шляпы, и со страхом поглядывая в сторону бузотёрши.. При этом он бормотал себе под нос :
- Нет, ну это ж надо! Это ж надо, а?
Почувствовав, что сейчас самое время подлить масла в огонь, я заметил с саркастическим смехом :
- Посмотрите, товарищи : нализалась так, что аж на ногах не стоит, зато буянить у таких сил всегда хватает! Одно слово - пьянчуга!
Тут со всех сторон, словно по команде, понеслись громкие негодующие крики :
- Да что же это такое?! Прямо на людей уже кидается!
- Это ж надо - с утра и чтобы так надраться!
- И она же ещё и матерится!
- Высадите её немедленно, пока она, правда что, на нас не нарыгала! Стыдоба!
- Водитель, остановите же, наконец, автобус! Пьяную нужно высадить! Люди на работу опаздывают, а она вот что здесь творит!
- Ми-ли-ци-я!
Раскачиваясь на коленях в той же позе, не вполне располагающей к переговорам, оклеветанная глухо скандировала :
- От-стань-те от ме-ня, сво-ло-чи! Б****! Сво-ло-чи! Я не пья-на-я! Б****! Сука, б****! Я на р-раб-бот-ту ед-ду!
И возвысив голос с интонацией почти ликующей, словно вспомнила нечто безусловно важное, вдруг вскричала :
- Я в поликлинику! Я педиатр! Вот! - в доказательство последнего утверждения она неожиданно выдернула из отвоёванной сумки скрученный кольцом фонендоскоп из чёрной резины. Возле головки прибора была прикреплена пластмассовая воронка для выслушивания младенцев, что косвенно подтверждало рассказ попавшей в переплёт поборницы правды. Досадно только, что при этом снова вывалилась злополучная пудреница, на этот раз изрыгнувшая на резиновый коврик и саму пудру. За нею шлёпнулась монета достоинством в две копейки.
Так вот оно что! Ты ехала на работу, чтобы мучить детей! Вот какая у тебя работа. Понятно теперь, кто ты есть. Педиатр. Ха! Выходит, своё наказание ты заслужила. Да я ненавижу всех педиатров на свете, если хочешь знать. Только тебе этого знать не нужно.
В открывшуюся на следующей остановке дверь забрался, пыхтя и отдуваясь, неопрятно одетый мужичок со слезящимися глазами и фиолетовым носом картошкой. За собою он тяжело затащил по ступенькам большую и не очень чистую хозяйственную сумку с раздутыми пошарканными боками, в которой брякала стеклотара. Не особо вникая в историю конфликта, он уловил только сходу, что в автобусе, судя по всему, какой-то пьяница учинил скандал, и вот, что удивительно и приятно - этот скандалист сегодня кто-то другой, а не он сам. Приняв без колебаний сторону общественности, фиолетовый нос, задвинул сумку в угол ногой, пригладил корявой ладонью давно не мытые серые волосы с масляным отливом и сипло пробубнил сквозь облако густого перегара :
- Вот оне, кто наших детей лечуть! Детский пидиатор называется...
На что бабуля с лицом-кренделем радостно отозвалась :
- Вышше образование, как же. Культура, вишь, так и прёт. А ещё в шляпе..
Со шляпой, впрочем, вышло ничуть не лучше, чем с лакированной сумкой. Соскочив при падении с аккуратно уложенного и заколотого шпильками пучка волос, она улетела в дальний конец салона, закатилась глубоко под сиденье, да так уже и оставалась лежать в полумраке, укрытая от любопытных глаз.
По всему было видно - сегодня у детей праздник. Приём в поликлинике отменяется. Бежевое пальто измазано в грязи. Верхняя пуговица оторвана. Тушь и помада в равных пропорциях размазаны по лицу. Волосы всклокочены. Прозрачная зелёная косынка торчит вверх из-под ворота, как павлинье перо. На левой коленке в капроне зияет большая дыра, откуда светится молочно-белая кожа со свежей косой царапиной, на которой быстро собираются алые капли. Ну и ну.
На какой-то миг мне даже стало немного жаль незадачливую детскую врачиху. Но так уж сложились звёзды. Что вышло, то вышло. Не извиняться же теперь, в самом деле. Я вообще никогда не извинялся. Ни перед кем. Впрочем, подоспевший на помощь сердитый шофёр рассеял остатки моих сомнения. Грубо ухватив испачканное глиной бежевое плечо мозолистой рукой с серьёзного вида окаймлёнными чёрной полосой ногтями, без лишних слов он стал выволакивать детскую докторшу из салона. Та крепко упиралась каблуками в пол, прижимая сумку к пышной груди, страшно вращала глазами, шумно пыхтела, пыталась ухватиться свободной рукой за поручни и повторяла себе под нос как заклинание :
- Я педиатр! Я педиатр! Я педиатр!
- Да по мне хотя бы и главврач. А, ну-ка, хватит уже на маршруте безобразить! Или я щас прямо в милицию, - раздражённо бросил водитель, резким отработанным движением сдвинул неповоротливого бегемота с места и вмиг спустил со ступенек на улицу под одобрительные возгласы окружающих.
Хозяин набитой бутылками сумки напутствовал возмутительницу спокойствия добродушным басом :
- Давай уже, чеши, пока при памяти!
- Нет, б****, это я в милицию! Я сама сейчас в милицию! Я вас прижучу, сволочей! Я! Вас! Твари! Какие же вы все твари! С-су-у-уки!!! - визжала бежевая туша на тротуаре, да никто уж не слушал.
Дверь закрылась.
- Избавилися, слава тебе, Господи! - пробормотала румяная ватрушка.
- Не Господи, а Советская власть, - поправил степенно фиолетовый нос.
Приблизив лицо к самому стеклу и подождав, пока истерзанная жертва подняла глаза на автобусную дверь, вмиг я скорчил снова ту самую личину Квазимодо, с которой и начались злоключения детской врачихи.
В лице её не оставалось уже ничего человеческого. Мгновенно побледнев и перекосив страшно рот, дама рванула назад к автобусу, не глядя под ноги, зацепилась каблуком за край тротуарного бордюра, покачнулась, всплеснула руками в попытке удержать равновесие, и грохнулась, что есть силы, на асфальт.
Из размазанной помады в прозрачное утреннее небо вырвался жуткий крик :
- Сука! Падла! Убью!
Но автобус уже тронулся, накрыв эту горестную картину несостоявшегося убийства чёрным дизельным облаком. Вопль растворился в рычании мотора.
- Надо было в вытрезвитель сдать. Для ейной же пользы. Ишшо покалечится, не приведи Господь, - протянула бабуля, мелко перекрестившись. Народ тихо, но радостно судачил на местах, обсуждая нежданный подарок судьбы по дороге на работу.
*****
Облокотившись на прозрачный колпак билетной кассы, через окно я следил за перемещением одиноких облаков по светлеющему с каждой минутой небу.
- Простите, будьте так добры.. Оторвите, пожалуйста, два билетика.
Я обернулся, вздрогнув :
- А?! Что вы сказали?
Из-за разыгравшейся потасовки студентки с пакетами, оказывается, не успели взять билеты, и теперь одна из них - с причёской, как у Мирей Матье, только с волосами цвета соломы, улыбаясь по-доброму, протягивала мне зажатые в пальцах монеты. Ух, ты - да она красивая. Тёплые янтарные глаза, как у моего добермана Маши, и длинные ресницы, которым не нужен был никакой Брасматик. Я улыбнулся в ответ :
- Извините, задумался.
- Да вы не расстраивайтесь. Вы правильно поступили. Таких нужно на место ставить.
- Что? А-а-а, вы про эту.. Да ерунда. На больных, как говорится, не обижаются. Главное, в институт бы не опоздать. Занятия начинаются через десять минут.
Произнося эти слова, я незаметно сунул деньги в карман и торжественно отмотал два билета, заработав, таким образом, ещё двенадцать копеек.
- Спасибо. И мы тоже в институт.
- Мы, случайно, не в одном институте учимся?
- А вы в каком?
- Я-то? В медицинском.
- Нет! Что вы! Мы в педагогическом, - девушки прыснули обе, как по команде. И отчего-то покраснели. Тоже вдвоём. Должно быть, учиться в мединституте в их кругу считалось немного смешным и не вполне приличным.
- А правда, что вас там заставляют мертвецов трогать руками? - высунулось из-за синего плеча доброе круглое лицо под вязаной шапкой.
- Что значит "заставляют"? Обычное дело. Анатомию по картинкам выучить невозможно. Трупы у нас в институте повсюду. Только заходишь в двери - вот тебе и пожалуйста.
- Ой! А я не верила, когда мне рассказывали. Я бы ни за что не согласилась в одной комнате с мёртвыми находиться! А они прямо, что ли, вот так вот и лежат?! Бр-р-р! Жутко, наверно, да?
- Да я бы не сказал. Случается, конечно, первокурсники падают в обморок с непривычки. Но я этим никогда не страдал. Да и вообще для меня это пройденный этап. Я-то уже на четвёртом курсе. На живых давно практикуюсь.
- Ого! Это как? Прямо уже сами лечите, что ли?
- Оперирую. Я ведь в хирурги готовлюсь. Врать не буду, обычно студентам не разрешают. Но мне дают. В виде исключения. Профессор говорят, у меня призвание. Я ведь ещё в детском саду куклам операции делал.
- А мы в этом году на первый курс только поступили. Меня Вера зовут. А это Зоя, моя подруга, - повела головой Вера в сторону вязаной шапки. Мы вместе из Солнечного приехали.
Зоя кивнула.
- А меня зовут Валентин, - брякнул я, даже глазом не моргнув.
- Красивое имя. Вам идёт.
- Это отец меня так назвал. Специально звучное имя выбирал, для сцены. Думал, что я по его стопам пойду. Он у меня, знаете ли, музыкант. Довольно известный в нашем городе. В филармонии играет. На виолончели. Лауреат, между прочим. А мама вместе с ним в оркестре. На арфе.
- Так и вы, наверно, тоже играете?
- Понятное дело - с самого детства, сколько себя помню. Сначала фортепиано освоил. В пять лет на скрипке начал учиться. Как же иначе? Музыкальная семья, что поделаешь! Немалых успехов добился, между прочим. В медицинский я ведь тайком готовился. Ночами заниматься приходилось. У родителей просто шок случился, когда узнали, куда я собрался поступать. Мама рыдала. Отец даже на колени становился, умолял в консерваторию поехать. Говорил, что я талант загубил.
- Ой, как интересно! А вы знаете, я ведь люблю классическую музыку. Честно. Надо мной девчонки смеются даже. Они все заграничное слушают или Пугачёву. А я вот со стипендии хочу пластинку Чайковского купить. "Лебединое озеро". В магазине "Прогресс" продаётся.
Вера замолчала на минуту и посмотрела мне в глаза :
- А знаете, что? Хотите, приходите к нам в гости. Мы комнату снимаем у бабушки. Совсем недалеко от остановки. В новом доме, на Малинина, сто десять. Вы же тоже рядом живёте? Мы видели, как вы в автобус садились. Она не против будет. Давление ей померяете, она сразу добрая станет. Вы же умеете давление мерять? Ой, что я спрашиваю глупости? Конечно, умеете. Мы ведь никого тут пока не знаем. Две недели всего, как из колхоза приехали.
- Конечно. Сегодня же вечером и приду. Хотите, я скрипку с собой возьму?
- Ой, правда?! Как здорово! Конечно! Приходите в семь часов. Хорошо? Квартира тридцать четыре, - Вера засияла, вспыхнув краской, и сделала даже движение захлопать в ладоши, да только в одной её руке висел пакет с синей жопой, а другой она держалась, чтобы не упасть. Подруга Зоя в беседе вообще не участвовала. Словно сразу ощутив себя лишней, она давно отвернулась от нас и хмуро смотрела в окно.
Собственно, весь этот диалог происходил между мной и Верой. И пока из меня изливался собачий бред про скрипку, хирургию и отца-лауреата, я не забывал улыбаться Вере многозначительно, вроде как с подтекстом. Слегка так загадочно, и вместе с тем немного печально. Глядя прямо в её тёплые глаза. Я уже представил себе, что встретил сейчас в автобусе свою судьбу. В мой взгляд, бродивший по её покрасневшему лицу и маленькой груди под синим драповым пальто, я вложил всю мечтательность и нежность, которые только смог выдумать.
Вера чуть наклонила голову и улыбалась мне в ответ, раскачивая пакет. Наверно, ей тоже пришла в голову мысль, что это наша судьба. И она уже фантазировала, как лет через десять мы будем рассказывать нашим детям про эту случайную встречу в автобусе маршрута номер два по дороге в наши институты. Я знаю, что будет дальше. Вот, сегодня вечером я приду к Вере в гости. Мы закроемся у неё в комнате. Непременно будем говорить о классической музыке, умных книгах и далёких странах. Я достану из футляра скрипку..
Тьфу, б****! Какую ещё скрипку?! Нет, не так. Скрипку, пожалуй, придётся забыть дома. Гораздо лучше будет выпить вина. Так сказать, для пользы дела. Да-да! Непременно нужно принести с собой вино. Потом, погасив огни, будем курить священный Salem в полной темноте, выдувая дым в открытую форточку и нарочно подставляя разгорячённые лица прохладному октябрьскому ветру. Потом будем целоваться долго и нежно, слегка прикусывая губы, и осторожно гладить тела друг друга, подбираясь к самому интересному.
Стоп. Но куда же мы денем Зою?! Про неё-то я совсем забыл. А Зоя, видать, и сама уже поняла, что ей придётся вечером куда-то деваться, чтобы не мешать чужому счастью. Уперевшись лбом в запотевшее стекло, она сосредоточенно разглядывала через окно площадь Ильича, куда медленно заезжал автобус. Похоже, обдумывала, как после занятий успеть взять билет на последний сеанс в Большой зал кинотеатра "Гигант".
Ох, тоска, тоска. Да не ссы ты, Зоя. Никуда я сегодня не приду. Будете курить свой драгоценный Salem вдвоём. А вот, кстати, и моя остановка.
- Эй, девчушки! - внезапно крикнул я сиплым гнусавым басом, составившим невероятной силы контраст с тем бархатным нежным тембром, в котором я до этого поддерживал беседу, и вмиг переменил выражение лица на откровенно похабное. Девчушки встрепенулись. В глазах недоумение и тревога. Вера открыла было рот, да только сказать уже ничего не успела. Я подгадал чётко. - П-Ш-Ш-Ш! - двери автобуса раскрылись.
- Возьмите мой х** в игрушки! - заорал я тем же омерзительным басом, с диким смехом выпрыгнул из автобуса, и, не оглядываясь больше назад, размашистым шагом вприпрыжку направился к институту, болтая портфелем и продолжая хохотать на ходу. Лучшее начало Дня Рождения Джона придумать было просто невозможно.
Продолжение следует..