Глава 6
Полина Андреевна еле доехала домой, вернее не домой: она теперь жила в Таниной квартире с Катюшей. Конечно, можно было спокойно взять Катю к себе, но она решила, что правильнее и лучше, чтобы девочка оставалась в привычной обстановке и жила в своём доме, в своей комнате, делала уроки за своим письменным столом и спала бы в своей кровати - всё должно быть по-прежнему.
Лето уже начинало набирать силу. Изнуряющей жары на улице пока ещё не чувствовалось, но в наземном транспорте и особенно в метро становилось до того душно и тесно, что дорога отнимала последние силы, которые казалось вот- вот будут на исходе. А надо во что бы то ни стало держаться и силы ох как нужны ей сейчас. К тому же, начинался летний сезон, когда через столицу потекут бурные потоки приезжающих, проезжающих, транзитных пассажиров и гостей столицы и Москва как обычно превратится в проходной двор. Но в это лето Москва готовилась встречать Олимпиаду и ходили слухи, что город на время проведения игр должны закрыть, поэтому уже с конца мая потоки и без того несметных приезжих ринулись в столицу, чтобы успеть закупить все имеющиеся недефицитные и дефицитные товары. Народу было столько, что не чувствовалось никакой особой разницы между часами пик и затишьем рабочего дня, буднями и выходными. Эта бесконечная суета утомляла, раздражала Полину Андреевну, казалось непонятно зачем людям столько тратить сил и энергии на всякую ерунду, когда всё так плохо и ужасно. Казалось мир должен остановиться, ведь абсолютно всё кончено, ничего уже не имеет никакого смысла. Ничего. Таня, её Таня может умереть...
* * *
Вчера утром внезапно позвонили из Института и попросили приехать. Полина Андреевна как-то сразу растерялась, ничего толком не поняла, но вдруг по- матерински безошибочно почувствовала- это беда. Позвонила Вике и попросила забрать к себе ненадолго Катю.
Таня лежала уже второй месяц в Институте. Когда она заболела, вернее, когда в конце марта у неё началось очередное обострение, Полина Андреевна расстроилась, но ничего страшного в этом не увидела. Страшно было намного раньше, когда в конце учёбы перед защитой диплома у дочери обнаружили такую редкую, трудно диагностируемую болезнь и сразу обрекли - хроника, не смертельно, но и неизлечимо: надо привыкнуть и с этим жить. Дочь была умницей, никогда не падала духом, всегда говорила, что болеть просто так ей стыдно и за время пребывания на больничном листе, то есть в течении дней положенных на лежание и лечение дома, приводила в порядок все бесконечные домашние дела, шила, вязала, занималась с Катюшей. Вылечивалась как-то попутно, никогда не жаловалась, не вдавалась в панику и казалось, что это хроническое заболевание совсем не опасное, а так вроде лёгкого недомогания. Так в семье и относились к этому. Спокойно.
Таня поступила в аспирантуру, окончила её , приступила к написанию диссертации. Но что-то пошло не так и пришлось на время свой труд отложить. Опять же вмешалось подорванное здоровье и ещё одно непредвиденное обстоятельство... ленинградская любовь.
И вот опять заболевание дало о себе знать. На этот раз выздоровление что-то затянулось. Таня оказывается долгое время ходила на работу уже больной, думала попьёт травки, в конце концов пройдёт, как бывало до этого. Посчитала, что к врачу идти не стоит, как-то неудобно, вроде бюллетенила всего полгода назад и опять. Часто.
Но однажды зашла к матери после работы за Катей и каким-то извиняющимся тоном сообщила:
---Мам, я наверное всё-таки лягу в больницу, вчера ездила на консультацию в Институт, они опять предложили лечь и я подумала, надо же наконец серьёзно подлечиться. Катя с тобой... думаю вы без меня какое-то время справитесь, это ненадолго. Каникулы весенние только кончились, начало четверти... А то я опять буду... ты же знаешь, я не умею болеть.
Таня будто оправдывалась перед матерью, хотя в этом не было никакой необходимости. Полина Андреевна до того любила дочь и понимала её, что попроси та о самом невозможном, она без сомнения исполнила бы всё.
Марина, младшая дочь, жила у мужа, растила сына, у неё всё было налажено и благополучно, главное, что она была здорова.
А вот Таня... Всем известно, что больных детей, неустроенных мать всегда больше и любит, и жалеет. И Полина Андреевна не была в этом смысле исключением. После того, как пять лет назад умер её дорогой Николай, весь смысл её жизни сосредоточился на Тане и Катюше, она понимала всю ответственность за них, все силы отдавала на то, чтобы ни дочь, ни внучка не чувствовали себя обойдёнными или обделёнными её вниманием, окутывала их своей заботой и безграничной любовью.
--- Ну что ты, Танюша, о чём ты говоришь? Давно надо было полечиться, но с тобой же бесполезно говорить на эту тему, ты же никогда никого не слушаешь: всё сама да сама...
В тот момент Полина Андреевна даже и десятым чувством не ощутила никакой опасности, не подсказало ей её материнское сердце, что Таню может ждать что-то серьёзное. Конечно, она подлечится. Всё -таки ведущий Институт страны, там специалисты, режим, уход. Всё будет безусловно нормально.
* * *
Накануне того дня, когда Таню назначили на госпитализацию, она забежала к матери. К Полине Андреевне приехала приятельница из Харькова Анна Степановна, и обе женщины хлопотали по хозяйству, пришла Катя из школы, пообедали. Анна Степановна подробно и интересно рассказывала о последних Харьковских новостях, больших и маленьких событиях в жизни общих знакомых, попутно женщины вспоминали молодость- это неотъемлемая часть разговора, когда людям уже далеко за шестьдесят. Таня посидела у матери недолго, хотя ей совсем не хотелось покидать их уютную компанию. Она любила такие разговоры, её интересовала жизнь этих уже совсем не молодых женщин, молодость которых тоже была очевидно и романтической, и необыкновенной, несмотря на то, что их молодости так больно коснулась война. Катюша, немного посидев со всеми, пошла в свою комнату делать уроки.
А Таня слушала и представляла маму с красивыми пепельными волосами, ясными большими глазами необыкновенно зелёного цвета, такую стройную и очень весёлую, точно такую, какой Полина Андреевна или Полюшка, как её называли все близкие, смотрела со всех многочисленных довоенных фотографий. Таня представляла, правда, гораздо расплывчатей и Анну Степановну. Та была очень маленького роста с почему-то неподходящей её фигуре крупной головой, черты лица выдавали прорезавшуюся сквозь время и неистребимую породу. Отец её был дворянином, профессором Харьковского Университета, репрессирован и вероятно расстрелян ещё до войны. Но это не обсуждалось никогда, тем более в присутствии детей. А Таня оставалась для неё ребёнком по сей день. Анна Степановна когда-то была необычайно красива и привычка гордо нести свою крупную голову, теперь уже совершенно седую, так и осталась на всю жизнь. Вид от этого был немного надменный, но это только со стороны.
Таня знала, что муж Анны Степановны был тоже преподаватель, как и она, он не вернулся с войны, погиб в последние дни. На памятной плите возле главного корпуса Политехнического Харьковского института, в котором они вместе учились, а потом работали, Таня видела выбитую его фамилию в числе погибших преподавателей и студентов. У них остались две дочери, которых Анна Степановна сама вырастила, обеим дала высшее образование. Старшая, как и мать, стала химиком, защитила недавно докторскую диссертацию, жила в Москве, а другая осталась в Харькове, была филологом. Обе удачно вышли замуж, у обеих были дети. Анна Степановна очень гордилась своими девочками и много с удовольствием, которое невозможно скрыть, рассказывала о них при встрече. В молодости она неплохо играла на фортепиано и даже сейчас, когда пальцы уже слушались плохо и совсем не бегали по клавишам, а как-то гордо и грациозно перемещались, иногда играла. Играла, а точнее помнила Анна Степановна всего три вещи «Молитву девы» , «Ноктюрн №2» Шопена и «Осеннюю песню» Мендельсона, но Таня этот набор произведений программы музыкальной школы каждый раз могла слушать бесконечно. Слушать именно её исполнение: весь вид этой старой женщины, её осанка, её взгляд вдруг преображался и перед окружающими уже представала не бабушка, не старушка, а просто немолодая женщина, благородная и прекрасная в эти минуты, и по-прежнему восхитительно красивая.
--- Таня, а ты что дома, я и не спросила?- Анна Степановна закрыла крышку пианино.
--- Я на больничном... так, решила погулять. Мам, ну я пойду, пожалуй, а то опоздаю, ещё кое- куда забежать надо.
Таня подошла к зеркалу, поправила причёску. Весна никак не могла справиться со всякими северными циклонами и хотя наступил уже апрель было ещё довольно холодно. Подумав, она всё же решила не надевать шапку: в поликлинике не замёрзнешь, а на улице солнышко такое яркое, уже весеннее и так хочется скорее сбросить с себя эти надоевшие тяжёлые вещи! Завязала по- модному длинный тёмно-розовый шарф и повернувшись весело и как-то озорно улыбнулась.
---Я вас покидаю, мои дорогие! Анна Степановна, привет всем в Харькове,- и оглядев себя ещё раз в зеркале, добавила,- ну как, ничего?
---Порядок, Танечка, ты всегда молодец. Так и надо, никогда не сдавайся! Полюшка, я только удивляюсь, что им надо? Куда они смотрят?- Анна Степановна покачивала своей крупной головой. И когда за Таней уже захлопнулась дверь, спросила,- ну что у неё с тем из Ленинграда всё нормально?
--- Да нет, Аня. Ничего не получилось. Что-то не везёт ей. Вот и заболела опять. Она так близко к сердцу всё принимает... Ты не смотри, что она весёлая. Это так ... она старается и для меня, и для Катюши, и для себя, наверное, в первую очередь. Её ведь завтра в больницу должны положить.
Глава 7
Первые недели Таня звонила каждый день по два раза, просила не беспокоиться. Она знала, что матери и без того нелегко. Катюша, как и любой ребёнок, хоть уже и не маленькая, требовала много забот: и покормить, и постирать, и проконтролировать уроки, да ещё позаниматься с ней дополнительно французским. В школе преподавали английский язык, но Полина Андреевна будучи превосходным переводчиком и зная в совершенстве несколько языков, решила обучать внучку дополнительно. У Кати всё получалось. Видимо, она по способности к языкам пошла в бабушку. Но всё это требовало времени, а его катастрофически не хватало: теперь с отсутствием Тани на Полине Андреевне был весь дом.
Когда Таня родила Катюшку, она ещё училась в институте и до диплома оставалось целых три года. Посоветовавшись с мужем, с Мариной, которая оканчивала 10-ый класс и жили они тогда ещё все вместе, решила, что Тане надо помочь всей семьёй. Сама она ушла с работы в редакции, благо ей тогда уже исполнилось 55 лет и пенсию она могла получать. Николай Алексеевич ещё работал и денег вполне хватало. С маленькой Катюшкой возились все. Дедушка и молоденькая тётя гуляли по очереди в свободное время, Таня посещала только семинары, а лекции переписывала у подруг и возилась с Катей, кормила, пеленала, стирала пелёнки, выкраивая время, сама не досыпала и часто проводила с плачущей Катюшей на руках всю ночь, давая семье поспать. И всё же больше всего, конечно, доставалось Полине Андреевне. Поэтому, пережив все трудности её воспитания, вложив во внучку всю любовь и тепло, она часто повторяла дочерям: «Не обижайтесь, девочки, но больше всего на свете я люблю Катюшку, в ней вся моя оставшаяся жизнь». И девочки не обижались, потому что Катюша была чудесным ребёнком. И вот теперь эта девочка, её внучка, её единственная радость может стать самым несчастным ребёнком на свете. Она уже потеряв деда, никогда не имея отца, может остаться и без матери. У Полины Андреевны больно сжалось сердце, спазм сдавил горло. Что же это? За что столько горя выпало на их семью? Господи, как вынести всё это, что делать? Умом она понимала всю банальность этих обычных вопросов, риторических вопросов, ответов на которые никогда ни у кого не было и быть не могло. Только всегда со стороны казалось всё гораздо проще и яснее, а выход всегда один -смирение и вера, а может всё-таки борьба?
Полина Андреевна подошла к раскрытому окну, вечерняя прохлада ещё не сменила дневной, изматывающей жары. Стояла совершенно безветренная погода и от этого в городе огромном, наполненном выхлопными газами, выбросами неимоверного числа больших и маленьких предприятий, заводов и фабрик, постоянно разлагающегося на солнце асфальта, было нестерпимо тяжело дышать.
Она в который уже раз, так же как и сейчас, перебирала в памяти все мельчайшие подробности, вспоминая тот день и не переставала удивляться своей беспечности! Как она, мать, тогда даже не предполагала, не почувствовала чем всё может обернуться?
На противоположной стороне узенькой улицы в доме напротив она заметила на подоконнике окна на четвёртом этаже маленькую чёрную кошку. Приглядевшись внимательнее, Полина Андреевна по неловким и угловатым движениям поняла, что это был котёнок, если можно так назвать, подросток. Он тщетно пытался подпрыгнуть и доскачить до раскрытой форточки, разбегался и снова подскакивал, в который раз пытаясь каким-либо образом дотянуться своей маленькой чёрной с белым носочком лапкой до неё. Но это ему никак не удавалось, он то ли пищал, то ли мяукал, он сердился, обижался, отходил в другой конец подоконника и, посидев там секунду, снова пытался приступом взять недосягаемую форточку. Подоконник был огорожен невысокой металлической оградкой, предназначенной для цветочных вазонов. Благодаря этой оградке и отсутствию самих вазонов бедный котёнок был защищён от падения вниз и его положение было хоть и плачевным, но не катастрофически опасным. Ему это не было известно, он не знал, что надо просто набраться терпения и подождать, когда беспечные хозяева вернутся домой и обнаружат несчастного бедолагу, неизвестно как оказавшегося там: то ли он сам каким-то образом выпал из этой злосчастной форточки, то ли перепрыгнул, что мало вероятно, с соседнего или упал с верхнего балкона. Трогательный и жалкий, он никак не мог понять почему эта такая, казалось, близкая спасительная форточка находится так высоко, так недосягаема -ведь она так желанна; котёнка было безмерно жаль, все его усилия кончались неудачей. И никто другой, кроме легкомысленных хозяев форточки помочь ему не мог. Устав от бесконечных попыток, котёнок обречённо свернулся в клубочек в дальнем от форточки (очевидно обидевшись на неё) уголке подоконника и затих редко издавая жалобные звуки. Спасение пришло неожиданно - одна половинка окна полностью раскрылась и протянутая женская рука забрала в охапку несчастного.
Полина Андреевна облегчённо вздохнула, мучения чёрного пушистого страдальца наконец -то закончились, закончились столь обычным способом: рука помощи подоспела вовремя. Вот бы так всегда...
Отвлёкшись ненадолго, мысли её потекли в прежнем русле: а вдруг не стоило Тане и вовсе ложиться в этот прославленный Институт, была бы дома, всё быть может и обошлось бы как и во все предыдущие разы? Да нет, не в этом дело. Тут видимо и судьба тоже...
Полина Андреевна глухо застонала, отойдя от окна, и подошла к портрету мужа - маленькой фотографии с открытку, которая в деревянной полированной рамочке стояла на висящей книжной полке там, где её поставила Таня пять лет назад после его смерти. Полина Андреевна тогда не хотела, не могла видеть фотографий мужа, было слишком тяжело. Но Таня настояла, она считала, что папа должен видеть всю их жизнь и поставила этот портрет у себя, в своей квартире. Только потом Полина Андреевна, бывая у дочери, постепенно привыкла к этому. Она уже не боялась смотреть в ту сторону, где взгляд мог невольно попасть на фотографию. А теперь была очень рада: так действительно будто Николай с ними, только смотрит своими строгими внимательными глазами. Хотя ничего не может посоветовать, ничем не может помочь. Полина Андреевна взяла рамочку с фотографией в руки, слёзы беззвучно стекали по её усталому, осунувшемуся лицу.
Умер он как-то неожиданно от инфаркта, который случился в переходе метро, когда он возвращался с работы домой. Приехавшая Скорая не успела. Это был настоящий гром среди ясного неба, никогда не жаловался на сердце, кроме радикулита у него и болезней-то никаких не было. Тогда у неё было чувство будто бы ей отрезали половину тела и зарасти эта рана никогда не сможет. Она и сами похороны, и поминки не помнила, всё прошло как в тумане. Ужасное осознание произошедшего пришло гораздо позже и с тех пор не покидало её. Выжить помогла только необходимость помогать Тане и Катюше. Они были её спасением. В заботах и усталости было легче . И вот теперь...
--- Коля, Коленька ты мой, что же это такое ? Знал бы ты как нам плохо без тебя! Как всё ужасно плохо...
***
Когда она приехала в Институт, её сразу провели в кабинет к заведующему отделением Бронштейну.
У Тани они с Катей были три дня назад, она всё время лежала и даже проводить их по коридору не вышла.
Полина Андреевна уезжала с каким-то тяжёлым чувством непонятости происходящего с дочерью. Но успокаивала себя тем, что Институт это не какая-то районная больница и всё здесь делают правильно, и уж её дочери ничего страшного даже и грозить не может. Но прошло только три дня..
--- Полина Андреевна, - перебил её мысли Бронштейн,- мы, врачи,- он запнулся, откашлялся,-... в данной ситуации я с полной ответственностью обязан Вам сказать всю правду. Сами понимаете, что пригласили Вас в связи с состоянием здоровья вашей дочери,- чувствовалось, что Михаил Хананович тоже волновался и подыскивал нужные слова, не страшные и убивающие, и не мягкие успокаивающие, а такие, которые отразили бы всю серьёзность положения и при этом не отняли бы надежду у этой пожилой женщины, у матери, в чьих глазах он видел пока настороженность, непонимание происходящего и уже проступающую животную тревогу за своего ребёнка.
--- Полина Андреевна, Танино состояние оказалось гораздо серьёзнее, чем мы предполагали. Поступила она с диагнозом болезни в лёгкой форме, но на то лечение, которое мы ей назначили, организм почему-то не реагирует, положительной динамики нет, а наоборот все результаты только отрицательные. Мы перепробовали все имеющиеся на сегодняшний день препараты. Организм Танин, хоть и молодой, но какой-то вялый, такое впечатление, что он совсем не сопротивляется болезни. Это бывает. Очевидно данному обострению болезни предшествовало какое-то стрессовое состояние. Именно эта болезнь, неспецифический язвенный колит, большей частью поражает молодых и безусловно все её казусы зависят от состояния нервной системы. Предугадать, к огромному сожалению, ничего невозможно.
Полина Андреевна слушала и у неё внутри что-то сжималось, сдавливало грудь, дышать становилось всё труднее, потом она наоборот почувствовала неимоверную слабость, беспомощность, тело как-то постепенно обмякло, она еле стояла на ногах. В какой-то момент заметив, как внимательно смотрят на неё собравшиеся в кабинете врачи, смотрят как- будто это от неё, именно от неё, от её собранности, воли, спокойствия, а не от их умения и опыта зависит жизнь её дочери, она стала впитывать каждую фразу, каждое слово, стараясь не пропустить ничего, что говорил ей, да и себе ещё раз, профессор Бронштейн.
---Пока безнадёжного положения нет. Вы меня понимаете, Полина Андреевна? Я говорю нет. И мы будем ещё дней пять продолжать терапевтическое лечение. Таня сейчас идёт на гормонах, это на сегодняшний день самое эффективное, чего достигла наука в этой области медицины. Мы попробуем ещё увеличить дозу, но к сожалению, если процесс и этим не удастся хотя бы замедлить, то организм сам дальше не справится. Поверьте, мы делаем всё от нас зависящее. И всё же... тогда операция. Это уже не моя компетенция. Я терапевт, а вот наш ведущий, талантливый хирург Сергей Анатольевич Звонцов,- Бронштейн кивком показал на стоящего у стены врача, тот так же ответил кивком,- он этих операций сделал немало. Операция очень трудная, очень опасная, но я уверен, что Таня выдержит. Пока есть ещё у неё силы. Правда, - Бронштейн как будто набрал воздуха в лёгкие и продолжил,- после такой операции, как правило, к большому сожалению, Полина Андреевна, человек остаётся на всю жизнь инвалидом. Но, - Бронштейн посмотрел на неё своим пристальным и долгим, словно гипнотизирующим взглядом, в эту минуту ярко синих, как два ультрафиолетовых луча, глаз , - но жизнь... жизнь Тане эта операция сохранит. А это самое главное, сейчас это самое главное, - нарочито медленно повторил Бронштейн.
* * *
Полина Андреевна всё держала фотографию мужа в руках, но слёз уже не было. И вдруг она каким-то чужим, твёрдым голосом, как будто обращаясь к кому-то, но этот кто-то не был Николаем, этот кто-то был тот, от кого действительно зависела дальнейшая судьба Тани, судьба Катюши и её судьба, сказала: «Этого не может быть, слышишь, никогда! Этого никогда не может быть,» -повторила она глядя в умные, такие родные глаза мужа.