Середина апреля радовала теплом и солнцем. На деревьях зазеленели листочки, газоны покрылись молодой изумрудной травой. Родители решили в воскресенье съездить на дачу, протопить дом, вымыть стёкла и посушить матрасы. Утром мама меня разбудила.
- Вставай, уже десятый час. Мы с папой уезжаем, а ты посмотри, что с Гусаром, он какой-то невесёлый.
Десятый час, вот это да! Почему же Гусарушка не разбудил меня? Обычно он в половине седьмого подходил к дивану и начинал пристально на меня смотреть, мысленно посылая просьбу: «Вставай, хозяюшка!». Если я не шевелилась и не раскрывала глаза, он тихонько, чтобы не разбудить остальных, произносил: «Боф – ара – рара – буф!». Если и это не помогало, он вставал на задние лапы, передними хлопал по мне и мокрым, холодным носом утыкался в шею или в ухо. Тут уж поневоле вскочишь.
Когда я подошла к щенку, он не встал, не кинулся навстречу, даже головы не поднял, только слабо пошевелил коротким хвостиком и часто – часто задышал. Нос у него был горячий, сухой, в уголках глаз скопилась зелёная слизь. Сердце сжалось от страшного предчувствия. В нашем районе разразилась эпидемия чумы, многие из знакомых собак болели, умерла Гусаркина подружка, восьмимесячная овчарочка Ирма.
- Ну, что с ним? – обеспокоенно спросила мама.
- Мне кажется, у Гусара чума. Все признаки. Что же теперь делать?
- Разыщи ветврача, я остаюсь дома. Сейчас дам Гусару тетрациклин, у меня есть в аптечке. На дачу папа пускай едет один.
Мама у меня врач, хотя сейчас уже не работает. От лекарства щенку стало легче. Температура понизилась, и дыхание стало ровнее. Достав телефонную книгу, я стала обзванивать ветлечебницы, но было воскресенье, и мне никто не отвечал. Я позвонила нашей заводчице, объяснила ситуацию. Она, посетовав, что не записала номер телефона, дала мне адрес ветеринара, Фёдоровой, которая подрабатывает, выезжая на частные вызовы. Дома я её не застала, оставила записку со своим адресом и номером телефона. Ветеринар приехала только на следующий день. Осмотрела Гусара, измерила температуру.
- Похоже на чуму, но надо сделать анализ крови, чтобы правильно поставить диагноз и начать лечение.
Бедный, маленький Гусарушка! Как терпеливо он переносил уколы, не скулил, не вырывался и только грустно смотрел на нас своими тёмными глазами – вишенками.
Анализ показал, что у Гусара лёгочная форма чумы. Чтобы его не раздражал яркий свет, мы перенесли матрасик в большую комнату, за ширму, где стоял мой диван. Каждый день мама делала Гусару уколы в мышцу и подкожно, она и меня научила. Раз в 4 – 5 дней приезжала Фёдорова. Она уверяла.
- Кризис миновал, лечение проходит хорошо. Не беспокойтесь, пёс сильный, выживет.
Казалось, Гусар выздоравливает, но как-то утром я заметила, что у него сильно опухли веки. Щенок прятался от света, забивался под стол или уходил в чулан. Я бросилась звонить Фёдоровой.
- Ничего страшного, это светобоязнь, обычное явление при чуме. Я же недавно осматривала вашего щенка. Он идёт на поправку, от пищи не отказывается, не стоит волноваться, - ответила она.
И мы все успокоились. Была суббота, родители утром уехали на дачу с ночёвкой, а мы с братом и Гусар остались дома. К середине дня нашему любимцу стало совсем плохо. Он не вставал со своего матрасика, лежал пластом, уткнув мордочку в лапы. От еды отказался, из вежливости взял из моей руки только два малюсеньких, с ноготь, кусочка мяса. Вечером его веки ещё сильнее опухли и превратились в узенькие щёлочки. Я раздвинула их, чтобы посмотреть, что творится с глазами и тут же набрала номер телефона Фёдоровой.
- Гусару стало хуже. Он не ест, не встаёт, а глаза затянуло розовой кожицей.
- Ну что вы паникуете! Розовая кожица это третье веко. Чумка часто сопровождается светобоязнью, собака так защищает глаза. День, два и всё пройдёт.
Следующий день, тёплое, солнечное воскресенье, навсегда остался в моей памяти страшным, чёрным днём. Рано проснувшись, я первым делом подошла к Гусару. Щенок спал. Тихо, чтобы не разбудить брата, позвала: «Гусар, Гусар!». Он встрепенулся, повернул ко мне голову – на меня смотрели белые, как пуговицы, пустые глаза. И тут я, наверное, закричала, потому что в комнату вбежал Володя.
- Что случилось? Что!?
- Он слепой.
- Кто слепой?
- Гусар. Наш Гусар ослеп! У него белые глаза!
Я вертела пальцами перед мордочкой щенка, махала руками – никакой реакции. Володя разыскал плюшевую обезьянку, протянул её Гусару.
- Возьми, Гусар! Обезьянка, обезьянка!
Услышав название любимой игрушки, щенок сел, насторожил свои ушки – лопушки. Он долго принюхивался, ловил знакомый запах и вдруг, упав на постилку, принялся яростно тереть лапами глаза. Потом отвернулся к стене и, тяжело вздохнув, затих. Казалось, он понял, какое несчастье сейчас на него обрушилось. Даже тогда, когда раньше времени с дачи вернулись папа и мама, Гусар не встал, не выбежал встречать их в коридор, как делал всегда. Увидев, в каком состоянии наш любимец, мама заплакала. Папа не плакал, но было заметно, что и ему очень жаль Гусарушку. Вот так печально закончилось короткое Гусаркино детство.
С Фёдоровой мы расстались. Возможно, она была хорошим ветеринаром, но в офтальмологии не разбиралась и, пытаясь восстановить зрение Гусару, только потеряла драгоценное время и запустила болезнь. Бельмо застарело, и ветврачи, к которым мы потом возили щенка, сокрушённо качали головами, разводили руками и говорили: «Поздно. Очень поздно. Вот если бы вы сразу к нам обратились… Может усыпить его, чтобы и пёс не страдал, и вы не мучились». Нет, ни за что! Ни за что я не соглашусь, чтобы убили мою мечту, мою собаку. Я научу его жить слепым, и семья меня поддержит.
Сердце сжимается, когда вспоминаю нашу первую прогулку. Чтобы яркое солнце не раздражало Гусаркины больные глаза, я сделала ему что-то вроде шор, какие надевают лошадям, чтобы те не видели, что вокруг творится. Он спокойно дал застегнуть на себе ошейник и «оголовье» с шорами. На пороге Гусар остановился и стал принюхиваться. Щёлкнул замок, я открыла входную дверь, и в следующий момент Гусар, выдернув у меня из рук поводок, бросился назад в квартиру, забился в свой уголок. Я подошла к нему, присела, обняла, развернула к себе. То, что я увидела, потрясло. Гусар плакал. Нет, не скулил. Собаки плачут настоящими слезами, теперь я это точно знаю. Ещё два раза я подводила его к двери и оба раза щенок, не хотел переступать через порог, рвался назад.
- Придётся тебе взять его на руки, - сказала мама, - иначе не пойдёт. Может Гусар думает, что раз он калека, то теперь нам не нужен, и мы его выбрасываем?
Пусть простят меня учёные зоологи. Собаки думают, делают выводы, чувствуют наши намерения, обижаются, тоскуют, страдают. Не только рефлексы, у них есть душа.
Я взяла Гусарушку на руки, он дрожал всем телом. На улице, едва я опустила его на землю, он сорвал с головы «очки». Безжалостное, солнце хлестнуло щенка по больным глазам. Гусар замотал головой, как будто хотел вытряхнуть впивающуюся в них боль.
- Пошли, Гусёк, пошли, маленький, - уговариваю его, легонько подёргивая за поводок. – Вон там тень и солнца нет. Ну же, рядом, Гусар!
Эта команда ему знакома. Он успокаивается, подходит и прижимается к моей левой ноге.
- Вперёд! Ша-а-гом.
Гусар идёт медленно, осторожно переставляет лапы, щупает землю. Я не тороплю его. Впереди маленькое брёвнышко.
-Гусар, барьер!
Он пропускает команду мимо ушей и, конечно, спотыкается. Ощупал брёвнышко, перешагнул, растянул губы, довольно «хакнул» - получилось, потянул вперёд. Я распускаю длинный поводок, сворачиваю влево, а Гусар в следующий момент натыкается на дерево. Зато дальше мой воспитанник идёт рядом очень правильно. Чтобы не потерять меня и не пропустить очередную преграду он держится так близко, чтобы ощущать боком движения моей ноги. На пути узенькая канавка. Я останавливаюсь и Гусар, не чувствуя больше моих движений, тоже останавливается.
- Гусар, барьер!
Он осторожно тянется вперёд, обнюхивает канавку, трогает лапой и, наконец, определив её ширину, перешагивает. Так, с предупреждающими командами и остановками, мы доходим до нашей любимой рощицы. Я отстёгиваю поводок, даю команду «Гуляй!» и отхожу на три метра в сторону.Гусар делает шаг, другой… Лапы его ступают неуверенно, заносят в сторону. Наткнулся на пенёк, сел. Белые глаза незряче смотрят вперёд, из них медленно текут большие прозрачные слёзы. О чём сейчас плачет, что думает мой любимый зверь? Что я ушла и бросила его одного? Тихо зову: «Гусар!» Он вскочил, прислушивается. Чёрный, широкий нос шевелится – Гусар ловит мой запах. Вот учуял, вильнул хвостом, осторожно идёт ко мне. Ткнулся в колени, короткий хвост ходит из стороны в сторону, рад, что нашёл. Я ликую.
- Ай да Гусар! Хорошо! Давай-ка ещё разок. Ищи! – и отхожу подальше.
На следующий день Гусар уже уверенно находил меня по запаху, а ещё через три дня научился ходить по следу.
Мы перестали ходить на бульвар. Досаждали прохожие, которые, увидев Гусаркины глаза, приставали с расспросами: «Что с вашей собакой, почему у него такие странные белые глаза без зрачков?», а получив ответ, тут же давали указания: « Усыпить!», «Пристрелить!», «Сдать в медицинский институт для опытов». Теперь я гуляла с Гусаром только на пустыре и в рощице, где не было назойливых советчиков. Туда можно было пройти только одной дорогой, между жилым домом и строящейся школой. С некоторого времени, едва мы оказывались в этом месте, кто-то из окна дома стал швырять в нашу сторону то огрызком яблока, то картофелиной, то пустой бутылкой. Я старалась поскорее проскочить эту опасную зону, но однажды зацепилась подолом юбки за колючую проволоку, ограждающую палисадник возле дома и пришлось задержаться. Из ближнего подъезда выскочил парень примерно моего возраста – писаный красавец, очень похожий на артиста Коренева в роли Ихтиандра, и ринулся ко мне.
- Ты, тварь, не смей тут ходить со своей мерзкой собакой! Мы кушаем, а она нам аппетит портит. В следующий раз возьму топор и пришибу твоего пса!
- Но другой дороги нет, - возразила я, наконец, освободив свою злосчастную юбку, - А когда едят, то смотрят в тарелку, к окошку не бегают. И не надо так орать на меня.
- Вы посмотрите, она ещё и разговаривать вздумала, - раздался визгливый голос сверху. На балконе третьего этажа стояли лысый, пузатый мужчина и пухлая блондинка, должно быть родители «Ихтиандра».
- Дай ей хорошего пинка, Игорёк! Врежь ей по роже как следует! – верещала мамаша.
- Дай ей, дай ей! – вторил папаша.
Игорёк двинулся на меня. Гусар зарычал. Это остановило парня, но тут с балкона снова зазвучали властные родительские приказы - «Фас». Лицо «Ихтиандра» исказилось, он замахнулся, я зажмурилась и выставила руки перед собой. Но удара не последовало. Когда я раскрыла глаза, мизансцена была такова: Игорёк скорчился, схваченный за руку мужчиной в рабочем комбинезоне, а его товарищ, присев на корточки, гладил Гусара.
- Девчонок обижать нехорошо, так ведь в школе учили? Кто она тебе, чем не угодила? А ну, вали отсюда, урод! Ещё раз увижу, что ты к ней пристаёшь, ноги повыдёргиваю!
Получив тычок в спину, «Ихтиандр» исчез в своём подъезде. Папаша с мамашей удалились с балкона ещё раньше.
- Что же твой пёс за тебя не заступился? Ой, а что у него с глазами?
- Он ещё щенок, полгода только. Чумился недавно, еле выжил, да вот ослеп, бельмо на обоих глазах.
- Щенок? Какой крупный, лапы толстые! Молодец, рычал на этого психа, не испугался. Не переживай, поправится обязательно твой щенок. А здесь ходи, как ходила, этот маменькин трус больше к тебе не подойдёт.
Шло время, с каждым днём Гусар совершенствовался в умении по запахам находить нас, свои игрушки, определять преграды на пути. На улице он уже не натыкался на прохожих, походка стала уверенной, а рядом ходил просто идеально, выполняя все повороты, перемены направления и менял темп движения, если я, то замедлялась, то шагала, то бежала. Уже никто из соседей не советовал усыпить незрячую собаку. А я, прижимая к себе свою мечту, твердила: «Мы справимся, ты проживёшь долгую жизнь, ты победишь. Не сдавайся, Гусар!».