- Ой, не могу, да как же так?
- Что так?
- А так! Пропал родненький!
- Кто пропал?
- Ну как кто? Премьер наш Димитрий. Ой, беда-беда!..
- Почему беда? Может, так надо.
- Надо?! Кому надо? Кому потребовалось, чтобы наш премьер после стольких лет непрерывной работы взял и пропал без вести, исчез, нету его ни на сходках, ни на заседаниях, ни в телевизоре? Нигде нету, понимаешь? Ёкнулся родной! Всё, пшик!
- Ничего не ёкнулся. Говорят же тебе: повредился он. И от повреждения ощутил устойчивое физическое недомогание. Что ж тут такого?
- Знаю я эти ваши недомогания. Отговорки! Чует моё сердце, пострадал Анатолич телом, ох, крепко пострадал!
- Ну скажи, за что может господин Медведев пострадать?
- Так я и говорю: не за что! Вот беда-то-беда!
- Прекрати! Давай разберёмся спокойно. Как ты думаешь: имел он врагов?
- Да что-т ты, что-т ты, бог с тобой. Какие враги! Чтобы иметь врагов, надо кому-нибудь хоть чем-нибудь навредить. Или по крайней мере сделать что-нибудь. А он, ты же помнишь, всех успокаивал, мол, терпите, терпите, родные, сколько будет ваших на то сил». Как человек честный, он всегда говорил людям правду. А это дорогого стоит! Ты хоть раз видел по ящику, чтобы наш премьер не сдержался, слово дурное сказал или, как Жириновский, кого по башке ударил? А ведь перед ним на каждом совещании такие сидят кандидаты! Один Силуанов чего стоит. Не голова – плацдарм. Видел?
- Нет, не видел.
- То-то и оно! Потому и странно мне. Да что мне, всем нам, российским пенсионерам, странно – куда подевался премьер? Обещал провести пенсионную реформу. Люди понадеялись, по кухням шептаться стали. И тут в самый, так сказать, разгар предзагробного переустройства он возьми и ёкнись. Ох, опасаюсь я!
- Чего же ты опасаешься?
- Как чего? Народного волнения опасаюсь. Сам посуди, Девять дней нет премьера! Значит, и на десятый он точно не объявится. А на одиннадцатый его личный зам Силуанов в отставку уйдёт: «Не могу я, - объявит он на коллегии, - без Дмитрия Анатольевича либеральную политику проводить, голову свою, ёшкин корень, под гнев народа, как под холодный душ, подставлять. А коли пипл заколбасит, так по мне первому народная дубина гульнёт, так что ли? Кудрин хитрый, как припрёт, всё быстренько посчитает и скажет: виноват тот-то и тот-то. С него-то самого никакого спроса. Он счетовод, а значит, тот же пролетарий, только денежного труда. Вот и выходит: теряем Силуанова, через пару дней - оставшихся министров и-и!.. ВВП захочет опереться на правительство народного доверия, собранное из профессионалов Своего дела, а их, ёшкин корень, и след простыл. Рассыпались, как керенки, по дальнему антироссийскому зарубежью.
- Вот ты, Петрович, обо всём с вывертом сказать норовишь. Антироссийское зарубежье! Это почему же оно антироссийское?
- Как почему, а разве оно российское?
- Вульгарный ты человек! Предлог «не» не означает «против».
- Означает, Очень даже означает. Помнишь, кто не с нами, тот против нас.
- Это на войне.
- А сейчас разве не война? Ты, Геронтий, в столице живёшь и ничегошеньки не знаешь. Ты приедь к нам на Цимлянское море да поживи с годок, поймёшь тогда. Кушать надо? – Надо. Детишек одеть-обуть, в школу собрать надо? Много чего надо. И всё за деньги, ёшкин корень. А денег нет, нету в принципе. Иди покупай лицензию да рыбу лови-сдавай. Так? – Так. Тольки лицензия уймушки денег стоит. Ладно, купил, рыбу наловил, сдавать понёс, а принимают-то кто - барыги. Они тебе за рыбу отвалят пятак и тут же за сотню рублёв перепродадут торговцам. А не сдал за пятак – и вовсе без денег остался. Вона Гришка Маковец не купил лицензию (а на что он её купит?), пошёл ночью сети тралить – попался. Затеяли суд. На первый раз дали условно. Вышел он, а куда ему идти – жрать-то хочется? В первую же ночь пошёл с сыном опять по рыбу. Опять взяли. Суд. И ему, российскому государственному гражданину, которому жрать нечего и не на что, впаяли пять лет… строгого режима. Вдумайся, Геронтий, строгого режима! За две рыбы, на которые он хотел купить пять хлебов и накормить всего двух человек, себя и сына! Вот тебе и всё евангелие на русский лад. Какого?
Петрович замолчал и даже отвернулся от Геронтия. Ему показалось, что товарищ занялся своими мыслям и перестал его слушать. Да так оно и было на самом деле. "Вот она глубинка, - думал Геронтий, поглядывая на собеседника, - только что Петрович лил слёзы и переживал за ёкнувшегося премьера, а сейчас рассказал такую быль, что поневоле вспомнишь хрестоматию: «верхи не могут, низы не хотят». Впрочем, выходит-то наоборот: верхи не хотят, а низы уже не могут. Хотя, кажется, низы и не могут, и не хотят одновременно. Оказия, да и только…"