С моим двоюродным братом мы разбежались по рождению почти годом. Мама моя опередила своего родного старшего брата, и первым внуком бабушки Тани оказался я. Брат – мой тёзка, кстати, сколько ни старался, догонял меня по равенству лет только на неполный месяц в году, остальные оставался младше. Он рождён в начале апреля, я майский одиннадцатью месяцами ранее. Не секрет, что со временем младшие братья и сёстры, да и дети с внуками должны бы не только догонять старших по количеству прожитых лет, но и перегонять. У брата не получилось – он навсегда остался младше меня, и теперь с неумолимым течением лет разница в возрасте только растёт. Юрке навсегда осталось тридцать семь…
Недружными двоюродные братья быть не могли. Наши родители прекрасно ладили семьями, жили в большом городе, всевозможные сходы, празднества и семейные торжества отмечали большой компанией. У одних дома, других, либо могли нагрянуть в Останкино к бабушке. Свои каникулы я проводил в деревне у нашей общей бабушки Тани, которая мне по материнской линии, брату по отцу. Юрка тратил каникулы у другой своей бабушки, по материнской линии – Шуры, жившей в деревне Пионерское, расположенной в паре километров по соседству от Останкино. Для имеющих велосипеды мальчишек это, конечно же, не расстояние. То есть и на каникулах мы виделись довольно часто, времени провели немало, хотя по большей части приходилось ездить к нему в деревню мне. Купались, рыбу удили на речушке, на велосипедах гоняли по округе.
Мимо Пионерского в овраге протекает речка Степаниха. На одном участке бровкой, укреплённой деревами, сделана запруда, образовавшая озерцо. В конце деревни насыпали добавочную плотинку, какое-то время державшую второй водоём с достаточной для купания и забора воды для бань глубиной. После плотинки речку Степаниху именуют уже речка Юрлевка, Бог весть почему, ибо подоплёка забыта и поросла быльём.
Относительно первого водоёма в памяти всплывают катания на лодках плоскодонках, различные догонялки и самодельная вышка для прыжков в воду, сделанная из обычной прикрученной к стволам длинной доски. С упоминанием второго водоёма на задворках крицкого конца, также называемого сукинским майданом (деревня Пионерское до переименования звалась Малое Сукино), приходят на память торжества на день молодёжи и сопутствующие народные гулянья, случавшиеся ежегодно в последнее воскресенье июня.
Главный молодёжный праздник в Пионерском народу собирал всегда немало. Помимо жителей самой деревни, съезжались родственники, друзья и простые зеваки, возжелавшие провести время с интересом. Гулянья начинались обычно с выуживания рыбы на уху, проходили по всей длине озёр, участвовали в этом празднестве все от мала до велика. Хранители бредня занимались приведением его, после года лёжки на чердаке, в рабочее состояние: строгали волокуши, распутывали подборы, укрепляли грузила, поплавки, проверяли на прочность мотню, на наличие дыр куток, подыскивали камень для гайтана. Бредить рыбу разрешалось официально только на день молодёжи. Вернее сказать, ответственные просто закрывали на это глаза – все свои.
По готовности невода мужички покрепче и парни посноровистее начинали волочения. Заходили с одного берега, переплывали к противоположному до глубин своего роста и насколько можно быстрым броском выводили бредень на берег. На месте выводки уже стояли помощники, общими усилиями с которыми дотягивали кошель. С какими-то водорослями, грязью, илом и всем что удалось забрести. Даже лопнутую камеру заднего колеса от трактора Беларусь однажды с большим трудом, но выперли. Старичок один, помню, посмеялся в тот момент: «Ох, нелёгкая это работа – из болота тащить бегемота!» Выворачивая кошель, всё подобранное со дна валили в кучу, после чего приходило время нетерпеливых младших. Малые набрасывались на грязевую кучу как саранча на злаковые культуры и начинали растаскивать грязи, выбирать карася, карпа и гольяна потолще. Подросткам и юнцам была отведена особая роль – в их обязанности входила выборка и ловля во все стороны расползавшегося вьюна. Некоторые особи этого донного вида рыб достигали длины локтя, были необычайно вертлявы, растопыривали усы и устрашающе пищали. С пацанов требовалось их шустро отловить и быстро погрузить в ведро с водой.
На краю деревни была отведена бабская поляна, где свою долю отрабатывала женская половина деревни. Одни потрошили рыбу и скребли чешую, другие чистили овощи, вымачивали пшено и крупы, третьи сервировали скатерти, разложенные прямо на траве. Столы приносить не считали нужным. На ораву с сукинского майдана хватало от двух до четырёх больших вёдер ухи, не считая, конечно, развалов другой снеди и пропечённых на костре овощах. Рыбу бродили только для застолья, большего не брали и лишний раз в воду не лезли. Зато пальнуть под ушицу самогоночки и под гармошку погорланить песни за общим столом не чурался никто…
Дневная часть празднества завершалась с последними плошками юшки, недоеденное собиралось для последующей утилизации домашней скотине, которой видимо тоже выпадал праздник, скатерти сворачивались со скарбом, и народ разбредался догуливать кто-куда, почти всегда делясь на родственные компании. Параллельная родовая линия моего двоюродного брата насчитывала родственников полдеревни.
В памятном восемьдесят втором году мне было четырнадцать. В том году на дне молодёжи один ушлый сукинский юнец стащил с общего стола неучтённую банку ноль-семь литра самогона, которая была припрятана на вечер, а вечером распита за баней небольшой компанией из пятерых сверстников. Я отнекивался поначалу, пить не хотел, да и отца побаивался, но меня взяли на слабо. Из закуски только пучок лука с огорода, соль да половинка ржанухи, отложенной для кормления телушки. Деревенские мужики часто так день заканчивали – мы внимали. Алкоголь менделеевской крепости и в таком количестве я испробовал первый раз, как и мой брательник, наверное, потому развезло нас прилично, кого до тошноты, меня так до сильнейшего головокружения. В голову полезла необъяснимая дурь, но я, побоявшись неладного – мозги сработали, не поддался, оставил дружков и подался до дому в Останкино. Как смог оседлать велосипед, доехать, завести велосипед на задворки и своими ногами добраться до кровати – всплывало в памяти с провалами.
Полдень следующего дня – я всё ещё сплю. Сквозь сон слышу в сенях негромкий разговор, из которого достаточно чётко отличаю начало: «Юрий дома?» Сон одолевает мною снова, проваливаюсь. Пробуждаюсь, оттого что чую, как некая сильная рука толкает меня в бочину, и мужской голос призывает проснуться и встать. Полусонный сажусь на краю кровати, продираю глаза, а супротив на табурете сидит милиционер. Как положено в форме, фуражке и с планшетом на коленях. За его спиной маячит моя младшая двоюродная сестра Ленка. Я встрепенулся – сон мгновенно пропал, как и не было.
– Твоё имя Юрий, фамилия Травин?
– Зовут Юра, но моя фамилия Назаров.
– Его фамилия Назаров? – милиционер переспросил у моей бабушки, стоявшей у изножья кровати.
– Он Юра Назаров, чай не обманывает. Так вы скажете что случилось?
Милиционер, словно не слыша бабушкиного вопроса, снова обернулся ко мне:
– Ты знаешь Травина Юру?
В моих мозгах лихорадочно проскакивали вопросы, но ответить дельно на многие не получалось. «Как не знать брата? Не далее как вчера виделись. Выпивали. Стоп – пили, налопались, идиоты. Вдруг они там что-то натворили, после того как я уехал? И на меня отсылаются, вину переваливают? Да не... я-то точно ничего сделать не мог? А может, обратной дорогой кого-нибудь сшиб? Или велосипед чужой прихватил? Нет, не мог – запомнил бы. Где тогда мой? Хотя, кто его знает? Ничего не скажу, притворюсь, что спать хочу».
– Моя фамилия Назаров, – повторился я, прикрыл глаза и стал заваливаться набок.
– Где ты был сегодня ночью? – милиционер вернул меня в вертикаль.
– Как где – спал!
– Он всю ночь спал дома? – снова спросил у бабушки милиционер.
– Всю ночь, поди. Вчёрась как пришёл около девяти вечера, даже на двор не вставал.
– Пятнадцать часов проспал... Где ты был вчера до того как домой пришёл, – вопрос уже ко мне.
– В Пионерском был, к Юрке ездил.
– Какому Юрке? – насторожился милиционер.
– Травину! – не подумав, выдал я и, скрепя сердце, прочувствовал весь гнёт предательства. К лицу прилила кровь.
– Ну... давай рассказывай теперича всё как было. Много выпил вчера? – милиционер достал из планшета чистый лист бумаги и взялся за карандаш. Помимо слов, мой перегар оказался красноречивее, и кое-что дал милиции понять.
Милиционер пытал меня битый час. Вопрошал, переспрашивал, отвлекал и повторялся. Вроде разными вопросами допытывался, хитрый какой, но ответы получал одни и те же. Я отвечал честно, ибо страшнее вины за пьянку ничего большее меня не страшило. Бабушка слушала молча, отходила и возвращалась, снова слушала. Наконец, на очередном заходе на вопросный круг, прервала милиционера и спросила с недовольством:
– Чай скажите что случилось?
– Всё узнаете по окончании дознания! Проводи меня до крыльца, тётя Тань.
Лист бумаги, на котором так и не было начёркано ни буквы, милиционер сунул обратно в планшет, поднялся, и вслед за бабушкой вышел из избы. По сути, вообще ничего не понимая, я снова завалился на боковую.
Сна уже не было. Слышал, как в сенях с милицией разговаривают домашние, порывался подняться и выйти к ним, но раньше времени нарываться на скандал желания не возникло.
Ближайшие часы ясностей в основаниях допроса тоже не принесли. Бабушка на эту тему разговор не поднимала, сказала лишь, что завтра в девять утра вместе пойдём в кабинет участкового. Заставила краской что-то подновить на крыльце. Закончив часам к семи вечера, я отчитался о завершении дела и сказал, что хочу «слётать» в Пионерское, расспросить Юрку и тамошних пацанов. Запрета не получил.
Прилетев в Пионерское, застал брата за починкой велосипеда. Не связанным, без кандалов и наручников, а спокойно натягивающим цепную передачу. Сверили позиции, что да как – точь-в-точь как со мною. Приходил участковый, долго расспрашивал его, бабу Шуру, других соседских пареньков из нашей вчерашней компании приводил, устраивал всем очный перекрёстный допрос, также ничего не писал и, в конце концов, подался восвояси с полчаса назад. Юрке с бабой Шурой надлежало прийти к нему на следующий день всё повторить и подписать какие-то бумаги.
В застенках милицейского кабинета в одиночестве сидел участковый милиционер. Мы собрались вчетвером, вошли в кабинет. Участковый предложил взять стулья и подсесть ближе к столу.
– Видимо зря я вас собрал: дознание может обойтись без ваших письменных показаний. Но раз уж пришли, вскрою некоторые материалы дела, из-за которых пришлось вас вчера беспокоить. Особой тайны в этом деле нет.
Рассказ обстоятельств дела и хода дознания был недолог. Оказалось, в понедельник вышел на работу наш местный фельдшер, открыл дверь приёмной комнаты медпункта и сразу понял, что случилось проникновение посторонних лиц, нахулиганивших и кое-что похитивших. Микроскопа не было обнаружено, разбиты стёкла медицинского шкафа, откуда пропали шприцы, какие-то нехитрые инструменты и, главное, литровая склянка медицинского спирта. Прибыл участковый – мужик дотошный, надо признаться, и путём основательного осмотра и недолгих умозаключений пришёл к выводу, что проникновение получилось через форточку. Следы со стороны улицы дали понять, что топтались, скорее всего, подростки, которых было двое. Один с чуть большим размером ноги подсаживал, другой помладше – отжимал форточку и шуровал внутри один. Вылез, выходило, также через форточку. Значит, старший или с большим размером ноги сообщник его ждал, через форточку принимал ворованное и помогал вылезти.
Участковый был при должности не первый год. Если с кого и надо начинать поиски – это с Мишки Тарасова, между деревенскими сорванцами носившего кличку Балеля. Семья Мишкина – многодетная, каждый из детей пробивался к благополучию своею дорогой, Мишка не чурался подворовывать. И не просто «не чурался» – всё, что плохо лежало, было наспех прикрыто или нечаянно забыто, Балелей замечалось и, выбрав подходящий момент, присваивалось. Из сельских вороватых «клиентов» участкового Мишка ходил в первой шеренге, а зачастую держал флаг и, отвлекая от содеянного, пел гимн во славу органов правопорядка. Об его склонностях к воровству знали братья, знали друзья, участковый, вся деревня, а может и вся Красная Рамень.
Не откладывая подозрений в долгий ящик, с первыми догадками участковый пошёл к Тарасовым – Мишка дома, спит как убитый. В горнице хозяйничали младшие сёстры. Около мишкиной койки витает стойкий запашок перегара – Бог шельму метит. Милиционер уверился: попал! Растолкал подозреваемого, и пока тот соображал что происходит, задавил вопросами. Особенно напирал на улики про неизвестного второго. Мишка сдался быстро, но наученный тем неизвестным, крутился как вьюн в руках младенца, а подельника не сдавал. Милиционер не отступал и, по мере напора, Мишка вслепую обрисовал похождения и напоследок выпалил – Ондрюха Травин.
Дальше комедия положений, ни убавить, ни прибавить. Балеля с детства называл меня Ондрюхой, невзирая на все поправки. Я давно с этим смирился и не спорил. Его: «О, Ондрюха приехал!» – я воспринимал как данность лет с семи. Вдобавок, гостить на каникулы я приезжал в дом своего крёстного отца дяди Сани Травина, значит и фамилия, по Балелиным понятиям, должна была совпадать. Балеля так и величал. Милиционер спросил у сестёр, кто такой Ондрюха Травин, почему не знаю, мол, те недолго думая рассказали, как на самом деле меня зовут, правильную фамилию видно и сами не слышали, и в чьей избе можно найти. И даже проводили до нашей калитки.
Милиционер искал Травина Юру, согласно выспрошенным данным, но в избе ни оказалось не только нужного Юрки, но даже Ондрюхи. А из Травиных елозила только малая девчонка ясно не с мальчишеским именем. Зато просочилась информация, где застать нужного Травина Юрия.
Поочерёдно встретившись со всеми причастными прошлым днём, участковый сопоставил показания, выявил факт, что наши с братом размеры ног меньше следов на месте преступления как минимум на два размера, и порешил оставить в покое. Хотя источаемый нами перегар прекрасно вписывался в первоначальную версию расследования.
Через неделю на выходные приехали мои и Юркины родители, в доме бабушки Тани устроили сход и семейный совет. Ответ держали мы с братом. Выдержали. В качестве награды получили свои подзатыльники и прозвище «подельники». Совет плавно перерос в застолицу с такой же самогонкой, но беспримерно богатой закуской. Щи и салаты, пирожки и пышки. Балелю вспоминали всуе. Одни беззлобно ругали, другие находили оправдания. Перед каждым тостом нас с братом предательски подначивали, дескать, этим подельникам по лафитнику наливать или сразу стаканами? Мы старались отшутиться и вырваться из-за стола, чтобы не терпеть не в пример позорное повышенное внимание, но так до вечера и просидели.
Чем дело кончилось для самого Балели – я не узнавал, нашли ли второго преступника – не знаю, но с высоты прожитых лет догадываюсь, что балелиным подельником мог быть, скорее всего, его старший брат, который научил или запугал Балелю его не выдавать.
В том году я последний раз гулял на дне молодёжи в деревне Пионерское – с осени начиналась моя взрослая жизнь. До самой армии мы с Юркой обсмеивались, называя друг друга «брат-подельник», но это, как говорится, уже другая история…