Иль у сокола
Крылья связаны,
Иль пути ему
Все заказаны?
А.В.Кольцов
Где я? Что значит сказать – "мир"? Каково значение этого слова? Кто заманил меня сюда и покинул здесь? Кто я? Как я оказался в мире? Почему меня не спросили, почему не познакомили с его правилами и обычаями, а просто всунули в него, как будто я был куплен у продавца душ? Как я оказался вовлечённым в это громадное предприятие, называемое действительностью? Разве это не дело выбора?.. Кому я могу пожаловаться?
С.Кьеркегор
I
Вернёмся теперь в год две тысячи первый. Напомним, тогда Антон Хибарин пережил духовный взлёт, связанный с открытием уникальности своего жизненного пути, его этапов, после сидения вечером у обогревателя. И он стал одержим идеей поведать об этих этапах окружающим. И, причём, под окружающими он подразумевал отнюдь не семью, ибо в семье, с её мещанской обстановкой, его не поймут. Романтически настроенный подросток собирался поведать этапы своей жизни кому-нибудь из сверстников, с кем учился в школе. Из сведений об этих этапах должна быть выведена некая доселе неведанная истина о сущности и назначении человека! Антон был в этом уверен! Но только была одна загвоздка – прежде, чем поведать о своих жизненных этапах другим, Антону нужно было самому лучше происследовать их, чтобы облечь свои открытия в такую словесную форму, которая будет легче воспринята другим сознанием. Так что общение об этом с другими откладывалось на неопределённый срок…
Но вдруг Антон всё же стал привлекать к себе внимание – не такое, какого хотел, но тем не менее.
Один раз он одиноко прошёл в школе по фойе к окну и заметил, как в него вцепился большущими глазами один из сидящих на полу учеников класса на ступень младше, да и другие тоже. Просто первого Антон особенно заметил из-за его больших глаз на вытянутом лице. Когда Антон переменил место, встал поближе к нужному кабинету, к нему уже и подошли.
– Слушай, ты «брейк» танцевать умеешь?
– Не очень, а что?
– Мы хотели, чтобы когда звонок будет ты станцевал. (В том году, кстати, только появились музыкальные звонки).
– Или из хип-хопа чего-нибудь такое. – подключился глазастый.
– Я видел, конечно, всё такое, но сам не очень умею, – объяснял Антон.
– Ладно, давай, пока! – сказал вдруг первый, в кепке, во время звонка, протянув руку со всеми распрямлёнными пальцами. – Но ты всё равно танцуй! – и они пошли.
Вот такие вдруг дела! Антон не мог понять, с чего это так. И компания эта, из восьмого класса, подходила далеко не один раз. Его спрашивали, в какие игры он играет, какую предпочитает музыку и, наконец, есть ли у него девушка. Когда Антон показал сам свои движения пальцами при нажимании на кнопки джойстика во время игры, им это чрезвычайно понравилось, лица их изобразили тихий хохот. При последующих подходах его просили показать снова, как он играет джойстиком и как играл бы на компьютере. Антон делал, что просили, и снова был хохот.
Далее подходить стали уже не только из этой компании. Ещё какие-то ребята, на вид того же возраста, ни с того, ни с сего спросили Антона просто как его зовут, а также и его фамилию. Один из этой компании был одет в балахон, посвящённый группе «Король и шут». А что же дальше?! Дальше всё возрастало число тех учащихся школы из других классов, кто как минимум говорил Антону «привет».
Заинтересовались им вдруг и ребята постарше, из выпускного, одиннадцатого класса. Они задержали его около лестницы.
– Слышь, чувак, постой, не торопись, поговорим давай.
– Пожалуйста, не тороплюсь.
И у него стали спрашивать всю ту же муть.
– У тебя девчонка есть?
– Была когда-то одна, но… – решил сочинить Антон, чтобы было больше толку от их расспроса.
– Но она об этом не знала? – выдвинул предположение один из них.
– Нет… Вернее, я об этом не знал…
Последовал дружный хохот.
– А ты знаешь чего, ты хочешь где-то выступать, на сцене там, чтобы лохов всяких смешить?
– Не знаю… Может быть когда-нибудь. А сейчас мне, всё, на урок надо, вон в том конце…
Антон имел в виду конец коридора, но слово «конец» было понято этими великовозрастными опять же как-то превратно, и они снова расхохотались.
Так и оставалась загадка: почему это всё начало происходить именно с Антоном Хибариным? Ведь что самое парадоксальное – ничего такого не было, когда он изображал из себя крутого, а началось как раз тогда, когда он перестал это делать! Он был теперь непреклонен в своём решении быть собой, а не изображать кого бы то ни было. И, пожалуй, именно эта его радикальная перемена в образе мыслей и стала причиной этих странных, почти паранормальных явлений. От изменений в его сознании произошло преображение его внешнего облика! Он уже не был тупо улыбающимся жиртрестом. От произошедшего скачка в росте Антон значительно похудел, в частности, похудело лицо, исчезли щёки, бывшие как у хомяка. На лице теперь чётче выделились нос и брови. Но суть заключалась в изменении выражения лица – оно стало задумчивым и суровым. Одним словом, облик Антона стал мужественным и внушительным, каким он никогда ранее не был. И в результате чего всё это? В результате всё тех же испытаний, тех же этапов!
Мы ещё не сказали о том, как распространялось неожиданное явление на девочек. Антона стала окликать одна девчонка, с которой ранее много общался Юра Михалёв. В их общении были даже всякие обнимашки. Просто с Юрой не мог сравниться по любвеобильности никто из парней в школе.
– Мальчик, тебя Миша зовут? – окликнула эта особа Антона, сидя на длинной скамье напротив раздевалки. Тот придумал только лишь потрясти пальцем в знак того, что, мол, ему некогда. И это снова вызвало смех. Любое слово, любой жест Антона неизменно вызывал смех у тех, кто им интересовался. Такой он стал чудной. Чудной и загадочный. Загадочный и чудной.
Он не раз проходил мимо этой девчонки на том же месте.
– Эй! – развязно окликнула она его в другой раз.
– Мальчик, какие у тебя кроссовки? – спросила она в третий раз.
Антон замедлив ход, стал рассматривать свою обувь. Вот тут она и расплакалась… Шутка! Она рассмеялась.
С этой юной дамой было ещё ничего, настоящие проблемы возникли с другой – второгодницей в классе Антона, Юлей Гуленко. Характер её был развязный сверх всякой меры, и к Антону она откровенно приставала. Просто так, ни с того, ни с сего, говорила с подружкой, идя в класс, и вдруг обернулась к Антону.
– Ах, вот ты где, мой дорогой! Иди сюда! – Юля самым настоящим образом положила ему руку на плечо, а тот растерянно вырывался.
Далее со стороны Юли было множество никчёмных улыбок, помахиваний и гримас.
Когда повторялись попытки обнять Антона, за него уже всерьёз заступались другие учащиеся обоих полов.
Он только поднялся по лестнице, и к нему уже поспешила прильнуть эта Юля, перестав говорить с девочками из того класса, откуда она выбыла. Но те серьёзным тоном стали говорить ей:
– Ладно, Юль, отстань!
Однажды Юля уже совсем хорошо подкараулила Антона, внизу той же лестницы, стала толкать его, тормошить. А тот только лишь стоял шокированный. Погрузившись в себя в своих раздумьях, он не предполагал, что в окружающей жизни вообще может быть такое. Он не мог ничего ни сказать, ни, тем более, сделать. Сверху спускался один класс и, видя происходящее, один парень из него, азиатской внешности, сказал Юле:
– Ты чего? Чего ты к мальчику пристаёшь?
Антон ринулся с опустошёнными мыслями, присел на скамью, а у выхода из раздевалки мелькнула всё та же улыбочка. Он даже было стал придумывать, что сказать Юле, но на ум приходила только пошлятина. Наконец, очередное «свидание» Юля устроила ему на крыльце.
– У-у! – по-идиотски завыла она, надвигая ему шапку на глаза, а когда тот отходил с крыльца в сторону, стала толкать его.
– Падай!
Антон ступил с крыльца сбоку.
– Ну, чего тебе надо? Определись! – вымолвил, наконец, он.
– Я тебя люблю!
- Не такая у тебя любовь получается, - неслышно пробормотал парень.
Эти слова добили его окончательно. Домой Антон возвращался понурый, думая: как же так, у него же было возникло такое хорошее отношение к девушкам и вдруг его испортили! Сможет ли он вообще с ними общаться, как ему нужно? Придя домой, Антон печально задумался: «Зачем вообще на этой планете существуют два пола? Не проще бы было, если бы он был один?». И всё-таки подобные мысли надолго не задерживались.
Изначально подошедшая компания задавала ему всё более интимные вопросы, например, занимается ли он мастурбацией. Антон, изобразив наивный вид, спросил, что это такое, и ему объяснили, в чём состоит это занятие.
Настала пора и ему кое-что у них спрашивать. Когда те в фойе снова подходили по одному, Антон спрашивал про каждого подходящего у первого, так и не снимавшего кепки:
– Это кто?
– Это Киря (то есть Кирилл), – было сказано про глазастого блондина.
– А это кто? – спросил Антон про следующего, тоже со своеобразной внешностью – с конопатым и как будто сжатым с боков лицом.
– Это Ярослав наш.
– Ярослав Мудрый! – добавил он сам.
Однажды они привели ещё одного, лохматого, с резкими чертами лица и спросили фамилию Антона. Когда он ответил, они сказали, что у этого лохматого такая же фамилия. Но Антон понял, что они вделываются – не может быть того, чтобы ещё у кого-то в школе была фамилия Хибарин.
Наконец, и самого Антона кое-кому представили, но наугад, так и не узнав имени его самого.
– Вот это Лёша! – указали на Антона в переходе между корпусами школы.– Да?
– Нет, не Лёша. – как-то растерянно ответил он и встал с подоконника, низкого в том месте.
– Не Лёша? А как тебя?
– Потом скажу, – тихо бросил Антон, уходя на урок.
И всё-таки он временами задумывался и о том, что вся эта компания могла бы стать его компанией, и что с такой своей компанией он мог бы создать группировку для противостояния всем крутым в его классе или просто, чтобы было больше дружбы. Но желание такой дружбы у Антона осталось в прошлом. Зато, подберись к нему эта компания раньше, хотя бы год назад – он был бы счастлив! Какие ещё у них у всех особенные физиономии! Только не создашь с такой компанией никакого философского кружка – в этом, по сути, вся и беда.
Настолько другим человеком стал Антон Хибарин, он, напомним, изменился даже внешне.
Нагрянула в девятом классе встреча и с ещё одним старым знакомым – Эльнаром, который вымогал деньги на обломном этапе. На сей раз это произошло в раздевалке. И у Эльнара были всё те же спутники. Вначале было всё то же сообщение о денежных проблемах. Затем просто попробовали завести поединок, один из друзей Эльнара пояснил Антону:
– Бей, он для тебя как груша будет.
Эльнар встал в стойку, выпятив грудь, но от прикосновений к нему кулаками, как Антон и думал, разъярился. Схватившись руками за вешалки с двух сторон, он повис в проходе и стал метить в Антона ногами. В этот момент один из дружков предложил ему использовать один приём, упомянув его из боёв реслинга, показываемых по телевизору. Антону это было – надо же! – немного приятно. Был и тот же вопрос о мастурбации, ставший, видимо, модным. В ещё одну встречу Антона с Эльнаром вмешался… Егор, причём, будто бы в роли защитника Антона. Последний даже сказал:
– Да совершенно нормально всё!
Но однажды наступил тот день, когда Антон решил перестать видеть все эти компании – решил не ходить в школу в девятом классе. (Последний его день в школе был описан в предыдущей главе). Не на такой мрачной ноте это произошло, как в прошлом году – что говорить, тогда произошёл перелом в жизни Антона! Бо'льшую роль в этом сыграли всё-таки домашние события (об этом в предыдущей главе), но и все эти компании не вызывали у Антона восторга из-за их образа мыслей.
Кроме школы и поликлиники, Антон ещё выходил, точнее, выезжал из дома на одно мероприятие, невесёлое по своему замыслу. Это были поминки умершего от инсульта дяди Володи Хибарина. На них ездили дважды – на девятый день по кончине и на сороковой. Перед первыми поминками Игорь был недоволен тем, что поедет Антон, словно тот мог бы чем-то их испортить.
– Ты говорил, вроде, выпивать там придётся, а зачем тогда мы на машине едем? – обратился Антон к отцу в дороге.
– У мамы спроси! У неё ума палата!
В квартире покойного дяди Володи, в основном, все сидели за столом. И Антон, вопреки опасениям отца, был совершенно смирным. Только родители его слегка подпортили себе поминки.
– Он, наверное, уже наелся! – с нотками раздражения сказал Игорь.
– А ты уже напился! – ответила Валентина.
– А тебя вообще не спрашивают!
– Тебя тоже!
Так они переговаривались через стол, одновременно жуя.
Между двумя днями поминок Антон перестал ходить в школу в девятом классе и пережил дома жуткие мытарства (об этом – в предыдущей главе). На сороковины приехали уже на метро. С Антоном по-детски разговорилась двоюродная сестра Таня: стала расспрашивать, кем он хочет стать и прочее. Когда она услужливо предложила чаю, Антон ответил:
– Ну, давай, чего ещё делать?
– «Чего ещё делать?». Оригинально! – подметила Таня. Антон подумал: надо же, оказывается, он на что-то способен – способен оригинально выражаться!
Впоследствии этот диалог оказал на Антона такое воздействие, которого со стороны и не заподозришь. Этот коротенькой разговор с двоюродной сестрой дал подростку материал для… мыслительных построений! Ведь оценив слова Антона как оригинальные, Таня оценила его самого. Кроме неё никто не давал Антону никаких оценок, не указывал ни на какие его способности и отличительные свойства. Неужели он действительно так уж оригинально высказывался? Значит, он сам весь оригинален. И в этом некоторое объяснение того интереса, который он совершенно неожиданно стал вызывать у учащихся других классов. То есть в нём заметно некое своеобразие. Но он и сам открыл свои особенности, связанные со своим жизненным путём – исключительно сложным и многоэтапным. И это его открытие как-то, хоть и не словесно, но передаётся окружающим. А это всё-таки хорошо! Но только этого недостаточно. Нужно дальше постигать свою оригинальность, на которую ему так прямо указала лишь Таня.
Развивая свои мысли дальше, Антон разделил людей, с которыми он когда-либо хоть немного общался на две категории – оповещённых и неоповещённых. Под оповещением он понимал знание о его обломе, произошедшем осенью двухтысячного года на уроке биологии. Оповещённые люди знают, как у него произошёл облом и какие имел последствия. Эти люди знают, в чём особенности Антона, хоть и не до конца, но и сам Антон знает себя недостаточно. Неоповещённые же люди не знают, а только лишь хотят узнать отличительные свойства Антона, ощущая в нём что-то особенное по его внешнему облику, жестам, манере речи. Таня однозначно была неоповещённой, иначе бы она не удивилась его словам и не отметила бы их как оригинальные. Неоповещёнными были и все эти кампании в школе, словом все те, кто удивлялся Антону и интересовался им. Из тех же, с кем Антон жил, оповещённой была лишь мама, хотя остальные и не удивлялись ему, не хотели что-то о нём узнать, как раз в противоположность школьным компаниям. Просто это были уже взрослые, и их до такой степени занимали свои проблемы. Но всё равно никто не мог быть оповещён об Антоне настолько, насколько он постиг себя сам. И, с другой стороны – его собственное постижение себя было недостаточным – ему нужно было глубже исследовать свои жизненные этапы, чтобы узнать, каков он по своей сути и в чём его предназначение. И тогда бы он мог сразу и до конца раскрывать себя всем людям, которые ему встретятся.
Но! До этого было далеко. Пока что Антону предстояло тщательно исследовать своё прошлое, все причинно-следственные связи в нём, различия этапов, учиться ясно высказывать каждый оттенок своего мировосприятия. Вот какой тернистый путь к людям назначил себе подросток!
В мае следующего года Хибарины получили приглашение очередной раз побывать на даче у родственников – Гулковых. Нас это интересует в том отношении, что там в этот раз оказалась видеокамера. Тётя Оля сказала Антону таким голосом, каким хотят раззадорить малых детей:
– Антош, а здесь есть камера, можно поснимать!
Сначала сама тётя Оля включила запись, направив объектив на Антона, но тот… отвернулся, пробурчав что-то, что потом он снимется. Снимал он затем и сам, но всякую ерунду. Во время этого процесса в нём боролись два настроя – избегать всяких дурачеств, которые он явил на камеру ранее, и в то же время попробовать как-то намекнуть на свою истинную оригинальность, на то, что он ищет свою суть. Результат вышел снова никудышным. Юный гость говорил всякий бред, записывая его на камеру: «Облака…», «Тут кое-что изменилось, дедушка вот появился» (имелся в виду дед Миша), «Я теперь больше не паясничаю», «Вот как всё изменилось…». Последнюю бредовую фразу Антон произнёс, включив и сразу выключив запись в комнате на первом этаже дома. Собирался он ещё, было, сказать что-то на камеру про свой облом… Сам себя он уже не снимал, но, избегая прежних «паясничаний», записал новые. И снова, вспоминая об этой камере, он иной раз просто сгорал от стыда за то, что снова запечатлел себя на ней кривляющимся имбецилом.
II
Приход Антона в десятый класс описан нами ранее. Из четырёх параллелей осталось только две, и Антон, почти не раздумывая, выбрал параллель «Б». Бывший его класс расформировали, и в классе «А» остался Лёха Колчанов. Антон не то, чтобы как-то его остерегался, но просто предпочёл другую параллель. По этому поводу показателен разговор, произошедший у Антона в дверях столовой с другим учащимся десятого «А» – Сергеем Тишкиным. Отношения с ним у Антона были более-менее, даже немного дружеские. Сергея назначили в этот день дежурным.
– Ты в десятом «А»? – спросил его Антон после приветствия. – А я вот в «Б»!
– А чего так?
– Да что-то… измениться захотел! – нашёл ответ Антон, а Сергей усмехнулся.
Ответ оказался довольно подходящим, Антон действительно испытывал потребность меняться и всё у себя менять, насколько возможно, ибо без этого не было бы поиска своей сути.
Среди учащихся десятого «Б» был один особый парень – Андрей Журилов. Особенность его заключалась в замкнутости, а также он был, в противоположность Антону, низкорослым. Единственным, с кем Андрей общался во всей школе, был его сосед по квартире, учащийся в восьмом и при этом чуть более высокий. Что касается взаимоотношений Андрея с одноклассниками, то благодаря его близким классный руководитель жёстко постановила, чтобы его никто не трогал. Этот запрет стал понятен раз и навсегда.
В первый же день учебного года Антон, не найдя более подходящего места, сел с этим Андреем за первую парту. На перемене в тот же день Антон уставился в пол и, рассматривая узоры линолеума, видел только своё одиночество. В этом отношении он дошёл до небывалой черты – до некоего смирения: «Ладно, если уж я проклят, то я и так постигну свою суть». Стоящая в том же фойе, но только в другом конце, кампания его новых одноклассников, среди которых был и прежний – Илья Сиверцев, оживлённо вела разговоры, которые просто не могли иссякнуть. Вдруг, после каких-то слов Ильи, все посмотрели на Антона и усмехнулись. А тот вдруг нашёл, к кому обратиться – рядом стоял Андрей Журилов.
– Видишь?..
Услышав обращённое к нему слово, Андрей резко повернул голову, стоя до этого как статуя.
– Они всё время «гакают» издали, так просто сказать ничего не могут!
И Андрей усмехнулся, только тихо, носом.
Но вскоре к Антону и просто подошли кое-что сказать. Парень с прибалтийской фамилией Дима Мялускас на перемене подошёл к первой парте и спросил у Антона его имя и фамилию. Это обращение было совсем не свойственно крутым из бывшего класса Антона, зато было в манере тех компаний, которые год назад начали интересоваться им. Словом, такое обращение было свойственно неоповещённым об обломе. Хоть перешедшие в этот класс вместе с Антоном и могли оповестить остальных, но по-своему, и Мялускас просто проверял, действительно ли Антон, как ему сказали, чудила, осёл и так далее.
– А ты в натуре летом «Войну и мир» прочитал? – спрашивал Мялускас, присев на парту.
– Половину прочитал, два тома. Но и то это много!
– А бывал где летом?
– Так, в деревнях… – не рассказывать же было Антону, как он всё лето вопил в своей квартире из-за воспоминаний.
В дальнейшем Антон так и сидел на первой парте вместе с патологически замкнутым Андреем Журиловым. Иногда, когда что-то приходило на ум, Антон говорил это Андрею – какое-нибудь суждение или юморное высказывание. Тот иногда смеялся тихо, без голоса, иногда до него не доходило сказанное.
Когда они однажды, во время «окна» – отсутствовавшего урока, сидели на первом этаже, в зале у входа, где был лабиринт скамеек, парень с прибалтийской фамилией снова сделал что-то такое, что не было свойственно остальным из его круга. Ни с того, ни с сего, перешагивая через скамейки, Дима Мялускас направился к Андрею Журилову, сидевшему у самого окна, и сел напротив.
– Что ты здесь сидишь, не подходишь к нам? – самым добродушным тоном обратился он к Андрею. Тот сделал выражение лица, равнозначное пожатию плечами. – Мы тоже, типа, твои друзья, ты можешь к нам подходить, общаться, мы тебе рады. Ты не можешь общаться, какие-то трудности у тебя?
– Он просто тихо говорит! – вставил слово Антон, сидевший сбоку между ними. Дима от этого весь переменился.
– Ты рот закрой! Не с тобой разговаривают! – угрожающе произнёс Дима, медленно переведя на него взгляд. – Понял?! – резко спросил он, затем подпрыгнул на месте, изобразив готовность соскочить. Антон дёрнулся от неожиданности. Дима не отводил от него возмущенного взгляда крупных карих глаз в течении минуты, а он смотрел то туда, то сюда, то сталкивался взглядом с Димой и вздыхал.
– Ты откуда вообще пришёл-то? Из какого класса?! – прервал, наконец, молчание Дима.
– Из клас…
– А?! – гаркнул Дима.
– Из «А»! – громко сказал Антон.
Дима задал ещё несколько вопросов в той же манере. Ведь сочувственного разговора заслуживал только Андрей, а никак не это непонятное существо. Но всё-таки, наверное, если бы не Антон, то не было бы разговора и с Андреем. Произошла всё та же проверка Антона на наличие качеств, о которых Диме говорили: действительно ли он вмешивается, куда его не просят?
Наконец, с Мялускаса сошёл угрожающий вид, когда он заговорил на одну интимную тему. В разговоре на эту тему Антон необычайно оживился, говорил с подробностями и тонкостями.
– Хорошо, что ты об этом рассказал, а я только сказать хочу, что… ну, в общем, я тебя уважаю! – с этими словами Дима протянул руку Антону для пожатия, и тот пожал её.
Так был завершён эксперимент, в котором Дима очень умело выявил те свойства Антона, о которых услышал – желание вмешиваться, подверженность обстановке и прочее. И не было раньше у крутых, с которыми учился Антон, такого тонкого экспериментатора, как Дима Мялускас!
После такой якобы дружеской беседы у Антона сделался непринуждённый вид. Но очень недолго пробыл он под обманчивым впечатлением. На другой день, перед уроком английского Мялускас, только войдя в класс, сделал одно, мягко говоря, некорректное заявление, указав на Антона. Антон предпочёл ничего не заметить, как не заметил и вообще кто-нибудь. Но теперь совсем по-иному, тягостно стал вспоминаться тот разговор, когда он так разоткровенничался.
На уроке английского переводили анкету для заграничной поездки. Оказалось, тот, кто переводил – ещё один Дима - Пожидаев – действительно вылетал этим летом за рубеж. Это стало ясно по комментарию учительницы:
– Ну, Дима сам не заполнял такой бланк, ему ещё мало лет, за него заполняли родители.
Дима Пожидаев летал в Испанию для поддержки друга из этого же класса – подающего надежды теннисиста. Антон подумал: «Бывает же, чтобы из одного класса одним летом кто-то летал далеко за рубеж, а кто-то чуть ли не вскрывал вены!».
Спустя ещё неделю, Антон все же смог в какой-то степени сам прояснить кое-что о себе своим новым одноклассникам, насколько они могли это понять. Опять же помогла атмосфера. На том же английском было проведено, как это периодически бывало, чаепитие с музыкой, несмотря на строгость учительницы. В класс вдруг пришёл ещё некий парень с азиатской внешностью (тот самый, который в прошлом году заступался за Антона во время приставания к нему одной развязной особы). Как ни странно, его имя и фамилия были русскими, хотя на вид он был типичный житель какого-нибудь острова Ява. Так вот, когда учительница вышла, Антон в этой компании разговорился уже на более пристойную тему, связанную, тем не менее, с раскрытием себя. Очень внимательно его слушал Дима Пожидаев, ему было весьма интересно, что Хибарин решил сам что-то сказать о себе в добавление к тому, что было уже сказано Илюхой. Пожидаев даже лёг подбородком на сложенные руки. А Дима Мялускас глядел как-то искоса.
– …Вот, удивляются тут, почему вот на линейке (торжественной) меня Лёха, ну, Колчанов на х... послал, а я никак не прореагировал. Да я просто не расслышал и подумал, что он какой-то неологизм придумал в отношении меня. Говорят вот, я – баклан, так это мне ещё из того класса известно, а вот здесь ещё не знают, что я баклан и здесь никакого неологизма в отношении меня не придумают! Для того я в этот класс и пришёл! Вот! – на одном дыхании выдал Антон такую гору слов.
Сильнее всех расхохотался Дима Пожидаев, также Антон заметил, как Саша Ямщиков показал пластинки на зубах. Дима Мялускас с Ильёй лишь криво ухмыльнулись. До азиата попросту не дошло сказанное. Ещё бы! Тот ведь слышал Антона впервые в жизни. А что же можно сказать о самом Антоне? Он был весьма доволен!
В том учебном году Антон строил некие отношения кое с кем и вне школы, в связи с обменом игровыми картриджами для приставки «Сега». Обменивался он с парнем из дружественной семьи Мальцевых – Никитой. Сначала проблемы возникли с перевозкой картриджей. Её попутно осуществлял отец Антона, и однажды случилось так, что он презрительно высказался об этих предметах, употребив самое ненавистное Антону слово. Произошло это, когда Антон колебался – возвращать ли ему уже сейчас картриджи Никите. Срочные решения никогда не давались Антону легко, а Игорь , которому надо было ехать к Мальцевым, высказался:
– Давайте, решайте, буду я тут ещё из-за этого г… кататься!
Антон моментально всунул ему в руку картриджи, а по отъезде отца как следует пометался и кое-что швырнул. Увидевший это Виктор Захарович испуганно шёпотом сообщил супруге, а Галина Архиповна прокомментировала:
– Есть с кого пример брать!
Когда же Игорь вернулся, Антон у него серьёзным тоном что-то спрашивал. Но последние слова отца оказались типичными:
– Сам пойми сначала, чего тебе надо и чего ты говоришь вообще.
Тогда напряжённость в отношениях Антона с отцом ещё только нарастала…
Мы теперь лишь немного коснулись семейного эпизода.
С самим Никитой Мальцевым было бы всё еще ничего, если бы он так уж не похвалялся своим умением играть. О данной ему напрокат Антоном игре «Stargate», он, когда к ним приехали Хибарины, высказался так:
– В этих «Звёздных вратах» я всё прошёл, это лёгкая игра вообще.
– Я бы не сказал! – попробовал возразить Антон.
– Да ладно! – воскликнул Никита звонким, ещё не сломавшимся голосом (он был моложе Антона на пару лет).
Особенное превосходство Никиты проявлялась в серии поединков «Mortal Сombat», где можно было сделать совершенно особые действия, называемые по-английски «fatality» – особую жуткую расправу над поверженным противником, у каждого героя игры – свой вариант расправы. Для этого fatality нужно было в строго определённый момент быстро, очень быстро набрать на джойстике комбинацию кнопок, указанную в специальном справочнике по видеоиграм. Никита во время того же приезда бодро спросил у Антона:
– А ты «фаталити» все сделал?
– Почти все… видел.
Антон только лишь видел расправы над своим героем со стороны компьютерного противника – как его самого сжигали, бросали под поезд или ещё куда, отрубали голову, доставали из него скелет и прочее. Никита же сам проделал у каждого героя не только все fatality, но и иные варианты quickend - "быстрого конца", - когда герой превращается в какое-то животное или даже делает что-то забавное (вариант выбирается опять же после потайной комбинации кнопок, набранной во время заставки).
– Я в этой игре уже совсем «профи», – заявлял Никита Антону. – Я серьёзно! Я ставлю сложность «хардест» – сложнейшую и с максимальным количеством противников всё прохожу! Во!.. А этих, каких-то «Мировых героев» ты мне давал, так там такая легкотня, драться вообще не с кем!
Также Никита совсем не любил книг, просил родных и друзей не дарить ему их, и, по утверждению его мамы, не заглянул ни в одну из купленных ему иллюстрированных энциклопедий, серией стоящих на полке. Это было серьёзное расхождение в интересах с Антоном, который без книг попросту не представлял себе жизни.
Раньше Антон думал, что играет неплохо, Валентина даже говорила, что превосходно, хотя лишь изредка взглядывала на экран во время игры (она просто понимала, что Антону нужно указание хоть на какие-то его способности хоть в чём-то). Но тогда для оценки своей игры подростку не хватало сравнения с чужой игрой. И как только такое сравнение возникло, оно оказалось явно не в его пользу.
Но в некоторых отношениях игра в «Mortal Combat» Антону помогла. А именно – во время написания по английскому рассказа о прошедших выходных. Он упомянул полное название последней версии этой игры. Получилось фантастическое сочетание приятного с нужным. В момент прочтения и учительница одобрительно кивнула, и в перешёптывании Сиверцева с Мялускасом за спиной Антон чётко расслышал: «О, «Мо'ртал ко'мбат!» – и эти слова повторились затем ещё раз. По окончании урока оба сделали Антону комментарий.
– «Мортал комбат» – это, слышь, дело! – сказал Мялускас.
– Да, «Мортал комбат» – это я понимаю! – сказал Илюха.
Свои рассуждения, опять же не очень связные, Антон теперь мог высказывать и в школе – Андрею Журилову. Антон в нём нашёл такого «идеального слушателя», который не перебьёт, сказав, что тот «метёт пургу» и что-то в этом роде. Антон пересказывал Андрею события, делая какие-то выводы. И когда он рассказывал о событии на английском, когда оценили то, что он играет в «Mortal Сombat», Андрей вдруг вставил:
– Да не обращай ты внимания!
Но Антон всё-таки хотел обращать внимание, будет, мол, тут какой-то забитый указывать, на что обращать внимание. У Андрея же Антон спрашивал и про сами игры «Mortal Сombat», есть ли у него такие. Спросил также и про fatality.
– Нет, я не могу их делать, – пролепетал Андрей.
А вот у Антона, тем временем, некоторые уже получились в самой первой версии игры. В этой версии ещё не показывались fatality со стороны противника, таким образом, Антон не раздразнивался. Он видел только те fatality, которые делал сам – это было особенно приятно. Он говорил с Андреем о том, какие игры есть у них и предлагать свои в обмен.
– Ты чего, хочешь поменяться что ль? Ну, давай! – запросто ответил Андрей. Такой он был простенький и безотказный паренёк.
Но в самом конечном итоге у Антона возникла просто-таки болезненная мания делать эти fatality, которые в последующих версиях игры ему так и не давались. Это просто выводило его из себя, как будто ему не удавалась важная жизненная цель. Всё-таки так сказалась похвальба Никиты. Получив на Новый Год ещё одну версию «Mortal Combat» Антон и в ней пытался делать fatality и так же безуспешно. Он был настолько удручён, что даже сказал об этом матери, а под конец просто взбесился. Валентина указала ему на то, что он кричит на мать. На следующий день он уже забыл о всяких fatality, посмотрев потрясший его фильм, о котором мы тоже скажем, но чуть позже.
Дима Мялускас продолжал делать свои особые обращения к Антону. Это было всегда на уроке английского, когда Елена Григорьевна выходила. «В глаза мне смотри!», «Ты меня игнорируешь?» – такие фразы повторялись в его обращениях.
– Тоха! То-ха! Почему ты со мной так грубо разговариваешь? Повернись ко мне! Я же вот с тобой сейчас нормально разговариваю? – его лицо было довольно озабоченным, – Я не люблю, когда мне дерзят. Представляешь, он мне дерзит!..
В другой раз Дима обратился к Антону уже в кабинете математики, совсем не в том, который был у Любови Ильиничны, на перемене.
– Тох, ты мне друг? – громко спросил он с задней парты в полупустом кабинете.
– Тебе видней!
– Что? Ты меня игнорируешь?
– Нет, просто говорю, что тебе видней.
В кабинете физики (которую не вела Валентина Викторовна, она - только у седьмых классов) однажды Антон с Андреем сели на заднюю парту, перед ними же сели Илюха и Дима Пожидаев. Илюха сделал комментарий каким-то старушечьим голосом, выпятив нижнюю челюсть – это был придуманный им его «фирменный» голос.
– Вот, два п… соединились вместе!
– Да не, Дрон – нормальный, правда, Дрон? – добавил Пожидаев.
Не исчезла, кстати, и та компания, которая год назад стала живо интересоваться Антоном Хибариным. Просто Антон теперь был в десятом классе, а они – в девятом. Один из компании, всё время ходивший в кепке, сделал Антону идиотское предложение – заглянуть в кабинет и протяжно выкрикнуть своеобразную фамилию одной девчонки, находящейся там. Он даже показал образец, как это нужно сделать.
– И что, она как-нибудь отреагировала?
– Да, отреагировала, она за мной побежала! – утверждал умник в кепке.
Антон поднял брови и, слегка потряхивая головой, пошёл дальше.
И до этой компании стало, наконец, доходить, что Антон – не для них. Было ему в связи с этим и некое отмщение за обманутые надежды. Когда Антону в том же коридоре встретился ещё один – конопатый, то изобразил дурашливый смех, а затем Антон, пройдя мимо него, почувствовал прикосновение к шее, похожее на болезненный щипок. После этого Антон побывал у матери в лаборантской, и та заметила у него кое-что на шее.
– Что это у тебя за порез какой-то?
– Где? Здесь? Это значит один из тех, из девятого класса. Мне показалось, он меня как-то ущипнул.
– Нет, порез, прям как будто лезвием кожу разрезали.
А ещё один из той кампании – глазастый блондин, ничего такого не делал, а сказал Антону «привет», только уже со вздохом сожаления…
Встречался и Эльнар, ставший вдруг каким-то улыбчивым. Антон всё хотел, да так и не решался ни с того, ни с сего рассказать его кампании один анекдот.
Встречались и те, кто остался в параллели «А». Лёха Колчанов однажды обратился к Антону в столовой, когда там раздали не очень вкусное блюдо – овсяную кашу с черносливом.
– Фу! Это ты чего, такую д…ню жрать будешь? – сморщено спросил Лёха, склонившись над столом, и пошёл дальше. Антон же усмотрел в этом вопросе некое сочувствие. Впоследствии ему было забавно вспоминать, как Лёха назвал тогда эту кашу, такого слова он ещё ни разу не слышал.
Егор тоже по-особенному встретился Антону в столовой. Он вдруг проявил… услужливость, когда Антон в этом, как он полагал, и не нуждался. Антон относил поднос с пустыми чашками, и как-то ему это было трудно – или неудобно его взял, или на самом деле было тяжело, это Антон боялся предположить. И когда поднос был поставлен на стол ещё до места назначения, тогда и подоспел Егор. Поздоровавшись, он взял поднос и быстро отнёс его куда надо. Антон слегка возражал: «Ладно, зачем?». У него возникли противоречивые чувства. С одной стороны, он был приятно удивлён, что Егор, которого он несколько лет знал в совершенно ином качестве, решил вдруг оказать ему услугу. Но с другой стороны, сам Антон в этой ситуации выглядел физически бессильным, дохлым.
– Я не понял, а к чему это сейчас было сделано? – поинтересовался Антон на пути из столовой.
– Да так.
Девочки в школе по манерам поведения практически не отличались от парней. Те же собирания в группки, неясные разговоры и иногда никчёмные выходки. Перед Антоном две из них отличились в начале года напористостью, когда требовали от него сдачи денег на День Учителя. Одна из них обращалась к нему даже довольно сердито. Но когда он сдал нужную сумму, она сказала: «Молодец!», – а затем эти девочки смешались с остальной массой в глазах Антона.
Другая, которую Мялускас, весь расплывшись, назвал самой привлекательной в классе, стала вдруг без конца помахивать Антону рукой из другого конца фойе, в окружении остальных. Антон решил, если уж им так что-то от него надо, показать фигу. Реакция оказалось типичной – хохот. Он ещё и пошевелил этой фигой, подойдя поближе. Проходящая в этот момент мама погрозила вдруг пальцем. Давать девочкам ещё какое-то зрелище Антон остерёгся – вдруг у них начнутся колики.
В другой раз эта же самая, в классе, поймав момент, когда Антон случайно на неё взглянул, стала стучать ручкой, а затем издавать дикарские возгласы: «Э! Э!..». Антон недовольно обернулся, и реакция была всё та же. В столовой эта же юная дама сказала Антону, когда он ел:
– Свинья!
– Что? – переспросил он, и подтвердилась выработка рефлекса на все его слова, движения и жесты, одним словом, на него.
– Мальчик! – окликнул Антона девичий голос, когда он шёл от лестницы на первом этаже мимо кабинета директора. – Тебе вот эта девочка нравится?
Спрашивала подружка той, которая окликала год назад. Но вот та, о ком спрашивали, не замечалась Антону ранее. Она улыбалась, её волосы были коротко острижены и окрашены в неестественно красный цвет. Антон только махнул рукой почти незаметно, и двинулся в прежнем направлении. Все эти оклики, вопросы, разговоры в сознании Антона переплетались и сливались в нечто предельно однообразное, в какую-то кишащую неопределённую серость.
Вскоре с этой же девочкой Антона попытался познакомить азиат по имени Юра. Он позвал Антона на том же первом этаже во время «окна», сидя у раздевалки.
– А ты в каком классе-то? – спросил его Антон.
– В твоём! – удивлённо раскрыл раскосые глаза Юра.
– А чего тебя не видно?
Ответ оказался каким-то невнятным. Ещё после нескольких слов, не запомнившихся Антону, Юра объявил:
– Ну что, знакомьтесь! Это Ира! Это Антон!
– Мне это кажется туповатым.
– Что? Ты кажешься ему туповатой? – обратился он к Ире.
– Да нет, шутки у тебя туповатые.
От кабинета физики тем временем приближалась Валентина Викторовна, и Антон сразу встал и пошёл к ней навстречу, чтобы мама не подходила к нему, когда он с этими.
– Подожди, не уходи! – лишь бросил вслед азиат.
Валентина Викторовна, бывало, снова занималась, казалось бы, забытым хождением за Антоном, но это уже не оказывало такого воздействия на его отношения с классом. Один раз она зашла в классный кабинет, когда там не было урока, и громко позвала Антона в столовую, напомнив, что он, оказывается, обещал там быть. В другой раз на перемене положила ему на парту роман «Что делать?» Чернышевского. На последовавшие дома вопросы, она ответила, что эту книгу могли дать только ей. Всё это было уже не так заметно, и Антону было легче, да и сам он явился сверстником иным, нежели раньше. Только один момент был Антону особенно неприятен – когда мама буквально повела его за руку в отдельный кабинет в момент подхода к нему кампании, прицепившейся с прошлого года. И хотя он от этой компании был не в восторге, ему также ужасно не понравилось это мамино хватание за руку и её выражение лица.
III
Какие смутные дни,
Как дышит ветер тревог!
И мы танцуем одни
На пыльной ленте дорог,
Как будто клятва дана:
Ничем не дорожить
И только в этих волнах
Кружить…
Э.М.Шклярский
Рок-группа «Пикник»
Если есть стадо – есть пастух,
Если есть тело – должен быть дух,
Если есть шаг – должен быть след,
Если есть тьма – должен быть свет.
В.Р.Цой
Рок-группа «Кино»
Антон уже совсем явственно осознавал, что в обществе его сверстников царят некие стандарты, принятые хоть и негласно, но повсеместно, и под которые он не подходит. Стандарты образа жизни, мыслей, поведения, интересов. Под них даже необщительный Андрей Журилов подходил больше, чем он. Эти стандарты присущи массам, они являются массовой культурой.
Людям, образующим массу нужно всё время что-то полегче, им легче воспринимать нечто среднестатистическое, не выделяющееся ни в какую сторону. Потому что эти люди – не группа, не коллектив, не объединение, не кружок, не партия, не содружество, не народ, они просто масса и этим всё сказано. К отрицательному пониманию массовой культуры Антон пришёл сам в своих размышлениях. Он не помнил, где он слышал это понятие, но как только вспомнил – его осенило! Ведь именно так следует называть ту атмосферу, в которой он не может раскрыть себя! Вот почему у него после облома вызывали презрительные чувства всякие весёлые песни и клипы, где резвятся друг с другом, слащаво обращаются друг к другу представители разных полов. Они создают представление, что как просто всё у них – так должно быть и у всех. Название всему этому – попса. Под воздействием попсы делаются примитивными все межличностные отношения, исчезает духовность и глубина таких порождаемых общением явлений как дружба и любовь. Массовая культура – суррогат подлинной культуры. Явления массовой культуры не являются неповторимыми, а являются серийными, штампованными; они не предлагают тем, кто их воспринимает о чём-либо задуматься и совершенствоваться, а только лишь удостоверяют человека из массы, что он «нормальный», «как все» и что ему следует продолжать жить так, как он живёт.
А что на фоне всего этого можно сказать об Антоне Хибарине? Его проблема в том, что он попросту не в массе. У него не получилось войти в массу и раствориться в ней, хотя он усердно пытался. Когда он уподоблялся крутым одноклассникам, то был убеждён, что благодаря этому он «нормальный». Но на деле так не выходило.
Теперь же, рассуждая о массовой культуре, задумчивый подросток как будто смотрел со стороны на бывшую когда-то у него самого идеологию лидеров. И теперь ему эти весёленькие песни и клипы говорили, что вот он-то как раз не входит в число «нормальных».
За оригинальность в массовом обществе выдаётся всякое кривляние – особые жесты, манера говорить, побрякушка, прицепленная на одежду или сумку. В этой побрякушке – страшно подумать! – заключена вся тайна личности её обладателя! Если же встретится посреди массы подлинная оригинальность, она, конечно, может произвести впечатление, но только как какой-то – забавный или нет – курьёз, отклонение от вездесущей «нормы». Сама же «норма» в массовом обществе означает безликость.
Вот так массовая культура, попса стала в жизни Антона Хибарина злом. И если люди из массы не любили ничего сложного, то Антон, не вошедший в массу, наоборот, стал презирать всё простое: простые разговоры, встречи, знакомства, и вообще простую жизнь. Он сознательно отказался от простой жизни. С этим было связано множество нареканий в том, что он сам придумывает себе трудности и боится людей. Простой жизни Антон уже когда-то искал, но в результате неудачи решил больше не искать её. Он разглядел, что значит простая жизнь в настоящую эпоху – механическое движение посреди массы, хаоса, серого большинства, лишённого всяких свойств. Полюбил же Антон всё сложное, заумное, в частности философию. Он полюбил всё такое же сложное, как его жизнь.
А есть ли у массы какие-нибудь лидеры, предводители? Да, есть. Только это не официальные лидеры государств, регионов и городов. Вожаками нового человеческого стада являются те, кто продвинулся по тем показателям, которые это стадо ценит – богатство, известность, умение затрагивать тему взаимоотношения полов (в данном случае мы предпочитаем такое понятие вместо слова «любовь»). Общее название для всех этих предводителей и их деятельности – попса. Те же, кто в умении выделываться и во всём прочем указанном возносится особенно высоко, образуют закрытые, так называемые «гламурные» сообщество. Всё это означает истинное торжество слабоумия и безликости!
Рассуждения о массовой культуре Антон так же озвучивал матери, как и многие другие. Иной раз он говорил так эмоциониально, что Валентина недоумённо спрашивала:
– Что тебе эта культура-то далась? Твердишь так о ней.
Действительно, никто из «попсовиков» лично Антону ничего плохого не делал. Но все они своей, так сказать, творческой деятельностью создавали среди его сверстников атмосферу, в которой он был непонятен, его судьба была слишком сложна для того, чтобы вызывать интерес.
Теперь наш разговор пойдёт об ином. Пусть даже это на поверхностный взгляд и похоже на то, о чём мы сказали, но по сути это – совершенно иное. Среди штампованных продуктов массовой культуры Антон отыскал нечто необыкновенное, будто из другого мира – из мира духа.
У Антона не возникло бы желания посмотреть показанную отдельно вторую часть фильма «Терминатор», если бы он не видел некоторые отрывки ранее. Самый первый раз он видел отрывок из «Терминатора-2» аж в десять лет. Только в то давнее время просмотр вызвал совершенно иное чувство – дикий испуг, дошедший чуть ли не до рвоты. Теперь же просмотр Антоном этого фильма от начала до конца вызвал бурю чувств, которую можно выразить двумя словами – восторг и катарсис. Этот парень был просто так устроен, что его манило снова посмотреть на то, что когда-то его напугало и притом достаточно сильно (так, например, было и с «Секретными материалами»). К тому же, всё увиденное им в десять лет имело моменты некоей загадочности, и ему хотелось узнать: а что же всё-таки означает этот жуткий эпизод? Ожидал Антон показа с радостью и о просмотре не пожалел ничуть. Более того – окончив смотреть почти перед сном, он лёг спать с чувством глубокого спокойствия и умиротворения.
Возможен двоякий взгляд на два фильма «Терминатор». Компьютерные эффекты, погони и взрывы, мускулатура Шварценеггера – одна сторона. Другая же сторона – это заключённая в сюжете, тонко вплетённая в него идея. Эта идея гласит о том, что люди не должны превращаться в роботов, запрограммированных на личную выгоду, должны лучше понимать друг друга; что от технического прогресса не должен отставать прогресс общества, что техника должна служить гуманным целям. Образец этого – перепрограммирование того самого киборга, робота в человеческом обличье, который в первом фильме был убийцей. И вообще, человеку следует задуматься о том, какие цели для него подлинные.
В фильме постепенно возрастает задача прибывшего из будущего Терминатора – от спасения одного ребенка - будущего героя - через спасение его матери, спасение программиста до спасения миллиардов человек от термоядерного взрыва и войны с машинами…
Антона пронзил финал фильма, когда киборг говорит: «Я понял, почему вы плачете, но сам я плакать не могу!».
Ранее в фильме озвучивались рассуждения героини, из которых может показаться, будто ей этот помогающий им робот более мил в качестве отца её ребёнка, чем кто-либо из людей. Но на самом деле это значит, что её больше радует очеловеченный робот, чем запрограммированный человек. Очеловечен же Терминатор от общения с её десятилетним сыном.
Антон однозначно увидел в «Терминаторе» отображение всей настоящей эпохи. Фильм не для слабонервных, но и эпоха ужасна. Ведь в ней исчезает подлинная культура, духовность, общество атомизируется – каждый сам за себя, люди превращаются в роботов, запрограммированных на личную выгоду, к которой могут идти иной раз даже и по трупам.
Относится ли «Терминатор» к массовой культуре? И да, и нет. Человека недалёкого, представителя серой массы в фильме могут привлечь взрывы, спецэффекты и прочее. Но человек мыслящий от просмотра придёт к раздумью о том, куда идёт развитие техники, что от неё человеку действительно нужно и вообще, что значит «человек». Такая философия как раз и противостоит массовой культуре, превращающей людей в роботов. За завесой мрачных спецэффектов оказалась скрыта гуманная философия.
Всё в «Терминаторе-2» Антон оценил как прекрасное. Ничем этот фильм не поделился с другими. Какая заставка, какая музыка – величественная и спокойная! Восторг подростка не затихал в течение месяцев! Ему казалось, будто он воспринял чувственные образы самой Истины!
Помимо этого особенного фильма Антон открыл ещё и особенную радиоволну. Они с мамой убирали новогоднюю ёлку (ведь традиция всё-таки), и Валентина решила послушать радиоприёмник. Сначала, найдя одну волну, она сказала:
– Вот это, говорят, хорошая.
Но Антон, прослушав несколько песен, не согласился с этим, как и его мама. Вообще, волны диапазона FM были все похожи друг на друга. Антон крутил этот диапазон, крутил и вдруг перестал крутить, и перестал очень надолго. Он услышал песню Виктора Цоя. Давно не слышав этого покойного исполнителя, Антон сразу почувствовал в нём что-то особенное. Услышал парень затем и другие песни, и во всех было что-то особенное. Что именно – он ещё не мог объяснить сам себе в свои пятнадцать лет, он мог это только чувствовать. Особенность заключалась, в первую очередь, в текстах, словах. Слова были яркие, цепляющие, пусть даже и не всегда понятные. В случае их неясности всё равно чувствовалось, что автор хочет что-то высказать, но завуалированно. Так у Антона Хибарина произошло знакомство с радиостанцией «Наше радио» – оплотом русского рока.
Парень сразу вспомнил фестиваль «Нашествие» и понял, что все группы там были с этой волны – это был рок-фестиваль. Услышал он вскоре и злосчастную «Элегию», и того, кого называли «королём русского рока» – Юрия Шевчука с его великой группой «ДДТ». Если не считать слова «король», которое Антон предпочёл бы заменить на «царь», раз речь идёт именно о русском роке, то он вполне был согласен с таким его титулом. У Шевчука ощущалось главенство над всеми рок-музыкантами, конечно, не официальное. Прежде всего, Антон знал его уже давно, да и не только Антон. В песнях Шевчука встречалась особенно высокая поэзия и всеобъемлющее размышление, его интонация бывала и напористой, но чаще всего – спокойно-мыслительной.
Постепенно, день за днём Антон узнавал все передачи и рубрики на «Нашем радио», познакомился и с хит-парадом, который стал всегда слушать.
И вот, перед подростком предстало то, что раньше было скрыто – различие между попсой и роком. Но предстало опять же пока ещё не на уровне понимания рассудком. Когда однажды Антона спросил отец, в чём разница между тем и другим, он смог только лишь перечислить, какие группы относятся к попсе, а какие – к року. Вот и всё! Но всем существом Антон чувствовал, что рок – это музыка более близкая ему, более лиричная, более проблемная и более живая. Рок-музыка манифестирует не растворение человека в массе, а наоборот, осознание им себя и всего, что вокруг, размышление. Пусть даже это бывало не очень ясно, но Антону сложное размышление было бесконечно интереснее простого бездумья.
Рок-исполнители вполне могли затрагивать и тему любви, но не того, что в ней просто, а того, что сложно – о пути к любви и перерождении в любви. Могла быть даже затронута и телесная составляющая, но в таких метафорах и прочих иносказаниях, что не могло быть никакой пошлости, и песня оставалась чисто духовным явлением.
Зародилась рок-культура на Западе, но, как это бывает со многими явлениями, попав на русскую почву, она превратилась в нечто качественно иное. Если в западном роке основным мотивом изначально был протест против общественных устоев или же просто игнорирование всего и вся, уход в какой-то особый мир, то в русском роке главным оказалось особое размышление над тем, что происходит вокруг тебя и в тебе. Может, это объясняется тем, что по-английски «rock» – это «скала», а по-русски «рок» означает «судьба»…
Песни с «Нашего радио» вместе с «Терминатором» вызвали у Антона новый порыв раннего юношеского романтизма, которого не было со времён открытия им этапов своей жизни в освещённой рефлектором комнате. Он нашёл способ объединить «Терминатора» с «Нашим радио». Ко многим фильмам выходили так называемые «саундтреки»– сборники песен, которые звучат в них или могли бы звучать. И вот парень решил с помощью записи с «Нашего радио» на кассету создать саундтрек к «Терминатору-2». Целью было всё то же выражение своего внутреннего мира, ибо как в «Терминаторе» подросток обнаружил философию, и в песнях русского рока - особое мироощущение, так и в самом себе давно ощущуал скрытую суть, которую ему требовалось постичь! Первые песни на кассету Антон записывал просто так, не задумываясь, чем они подходят – они просто нравились ему в общем плане. Среди песен он решил ввернуть свой собственный монолог, рассуждение о «Терминаторе-2», о том, что в нём потрясло. В этом монологе были жалкие потуги на философствование, излишнее нагромождение толкований и выводов. Начавшись на одной стороне кассеты, монолог закончился на другой, словами: «Спасибо всем, кто внимательно меня слушал! Всего доброго, до свидания!». За монологом вновь последовали песни, которые Антон теперь выбирал с неким раздумьем. Он прислушивался к звучащим в эфире песням, затем выбирал некоторые, а затем – самое интересное – выжидал их в эфире снова, страшно досадуя в случае, если пропустил начало. Одну песню он выжидал несколько дней, практически приковав себя к приёмнику. И одним вечером это случилось! Он узнал нужные аккорды и ринулся включать запись! Он переставил песни местами с помощью дублирования на другую кассету и обратно. Для него это был просто праздник! Но недолгий…
Затем начались совсем странные вещи. Он стал вслушиваться в песни, в каждое слово в них, чтобы определить, чем они годятся для саундтрека, что в них перекликается с сюжетом «Терминатора-2». И если ему трудно было это определить, то он… издавал слёзные вопли!! Выглядит дико, но на фоне всего того, что находило на подростка дома, это явление – рядовое. Под конец он всё же измышлял некоторые заковыристые «объяснения» и успокаивался. Странный был парень, что говорить… Один раз при отце он сказал матери:
– Объявляется результат ультиматума! Песня … (имярек: такой-то группы, такое-то название) – ха! – остаётся в саундтреке.
Валентина решила высказать одобрение.
– Сам-то хоть понял, чего сказал? – пренебрежительно отозвался на это Игорь.
- Сам-то понял, не волнуйся, сам-то я себя всегда пойму.
Антона это уже не задевало, он попытался и отцу объяснить, что это значит, с улыбкой, но какой-то нездоровой…
И в самом конечном итоге Антон решил оформить этот саундтрек как полноценную фирменную кассету. Он даже вычислял продолжительность песен на кассете с помощью секундной стрелки часов. Эту продолжительность он указывал в трек-листе кассеты, сделанном из обычного тетрадного листа.
Подросток однажды вставил эту кассету и в приёмник машины, во время поездки в один далёкий книжный магазин. В то время, когда мама вышла, звучал как раз монолог Антона. Отец безразлично уткнулся в футбольную газету. Антону было достаточно того, что эта запись просто звучит при нём. Игорь же думал как-то так: «Пускай себе несёт всякую ахинею, раз ему так нравится. Вот будет буянить – разберусь с ним».
IV
Вернёмся к десятому «Б» классу. Когда Антон появился в нём в новом семестре, то был встречен очередным дикарским возгласом той же девицы: «О-о-о!». По её взгляду и раскрытому рту можно было подумать, что с ней что-то не в порядке. И, вернувшись в такую атмосферу, Антон пытался в ней кому-нибудь поведать о «Терминаторе» и, если получится, хотя навряд ли, открыть взгляд на него с особой стороны. С разными одноклассниками Антон говорил по-разному. Сначала ему удалось вставить слово о «Терминаторе» в обычной компании. В результате Дима Пожидаев и Паша Гущин только лишь стали повторять движения Антона рукой, когда он изобразил трансформацию рук киборга-убийцы в колющее оружие. Они повторяли эти движения, представляя их элементами какого-то танца. Паша даже приговаривал: «Здо'рово, Тох!», – в смысле «молодец, что так показал»! Вот и всё! Антон в своём романтическом порыве намеревался даже сказать в той же компании кое-что про открытую им суть кинокартины, но нужного повода не появлялось в этом попсовом обществе. Оставался вариант с Андреем Журиловым. Этот безмолвный паренёк мог слушать что угодно, не перебивая, прямо как мама. Но как раз в связи с этим Антон разочаровался и в нём – нужен был всё-таки диалог. Когда Антон понёс Андрею свои витиеватые рассуждения про массовую культуру и про «Терминатора», он пытался доказать, что как раз вот этот фильм к массовой культуре не относится.
– …Получается, что «Терминатор» – это не массовая культура. Так ведь?
– Ну!
Такое вот слово удалось добыть из Андрея Антону своим заумным вопросом. Таким образом, Андрей был пассивным слушателем, как и мама в таких случаях, и диалога с ним не получалось, тема не находила отклика.
В классе неожиданно в ином плане продолжилась киношная тема. В феврале классный руководитель Наталья Павловна расщедрилась и стала раздавать всем билеты на один киносеанс. Антон связывал свой выбор – ехать или нет – с тем, какой там будет фильм. Фильм оказался достаточно разрекламированным, и Антон решил-таки поехать. По старинке его должна была сопровождать мама, и к ней он заранее обратился с большой просьбой.
– Если там Журилов тоже поедет, и я с ним начну разговаривать, то ты, пожалуйста, не вмешивайся. Я с тобой достаточно говорю и о нём, и обо всех, с тобой достаточно общаюсь, я уверен в этом. Так что не вмешивайся, пожалуйста. Это не приказ, а просьба – большая человеческая просьба. Хорошо?
Получив заверения от мамы, в чём надо, Антон без дальнейших задержек стал собираться.
После двух остановок в заднюю дверь троллейбуса вошла всё та же сплочённая компания – Илья, Саша и два Димы. С первыми двумя Антон учился со второго класса, а с другими двумя стал учиться только в этом, десятом классе. Дима Мялускас сел лицом к Антону, но пока не замечал его. И вдруг произошло нечто – их взгляды встретились. Дима оживлённо сообщил назад – Илье, сидевшему лицом в другую сторону. Илья обернулся, и Антон в этот момент попытался изобразить уверенную улыбку, получившуюся кривой. Ухмыльнулся и Илья. Сбоку, из-за толпы выглянул Пожидаев, рассмеявшись. Будто они поспорили, увидят Антона или нет. Валентины Викторовны, сидевшей рядом с ним, они не видели из-за множества народа. Антон очень хотел, чтобы её и до конца не замечали. Пронесло. Компания вышла раньше, чтобы пройтись пешком. Дальше троллейбус должен был проехать в другую сторону, сделать петлю у метро и только затем остановиться у кинотеатра. Теперь лицом к Антону сидела одна деваха, которая вдруг развязно крикнула не то, чтобы на весь троллейбус, но так, что он услышал: «Чего смотришь?!». Рядом с ней сидела подружка, и стоял парень, не очень русский на вид. Все смеялись, строя догадки – отчего же Антон так смотрит. Антон же смотрел не на эту деваху, а просто прямо перед собой. Да и не было в ней ничего такого, чтобы так уж на неё смотреть, любуясь. От окрика Антон слегка насупился и стал смотреть в окно.
И вот, троллейбус подошёл к кинотеатру, остановка, правда, называлась "МЭТИ". Проверив наличие билета в кармане, Антон двинулся вперёд, но, увидев одноклассников, ощутил некое препятствие. То ли он был недостоин подходить к ним, то ли они были этого недостойны – одним словом, на пути к ним лежала какая-то пропасть. Думая о том, не вернуться ли домой, Антон протопал назад к остановке.
– Что такое? – поинтересовалась мама, а он стал мять, скручивать в трубку свой билет – Не надо мять, а то не пустят!
Со второй попытки Антон всё-таки подошёл к своим одноклассникам. Первым к нему обратился Саша Ямщиков:
– О! Чего, в кино?
Антон кивнул с беззаботным видом. Когда уже вошли в здание, у него спросил Мялускас:
– Ты, Тох, наверное, в первый раз в кино?
Тот дал короткий утвердительный ответ.
Начался сеанс. Но начался он не с фильма, а с анонса других фильмов. Динамики грохотали страшно, будто зрителей хотели оглушить. Показывали удар по лицу, а грохот был как от атомного взрыва. Во время этих анонсов Антону вдруг сделалось совсем не по себе, причём в физическом смысле. У него помутилось в голове, что-то забурлило, будто вот-вот взорвётся, стало покалывать в руках и ногах. Антон боялся, не накроет ли его сейчас какой-нибудь инсульт. Он стал часто и громко дышать, но этого никто не мог слышать при таком рёве динамиков. Он заметался в своём кресле, обернулся назад, а там у него спокойно что-то спросил Мялускас. С начала самого фильма такое состояние Антона прошло. Осталось только удивление: что это такое было? Затем, смотря на огромный экран, Антон, временами, даже смеялся. По окончании сеанса народ стал выходить в боковые двери зала сразу на улицу. Антон поспешил скорее к остановке, не задерживаясь ни с кем для обсуждения, что в этом фильме было «круто» и «прикольно». Он, зато, рад был сравнивать любой фильм с «Терминатором-2», неизменно находя превосходство последнего.
Далее в учебном году, весной, чётко проявилось то, насколько вывернулось наизнанку сознание Антона Хибарина за годы учёбы в школе. Он шёл на урок химии, и одна встретившаяся ему девица с какой-то смуглой кожей, сказала:
– О! О! Красавчик!
В кабинете, сев, как всегда, с Андреем Амосовым, которого не было в кинотеатре, он сказал ему:
– Не школа, а болото!
Тот усмехнулся. И наконец, к Антону с задней парты оживлённо обратился Дима Мялускас.
– Тох! Как у тебя дела?
У Антона вдруг возникло странное намерение вообще ничего не отвечать.
– Тох! Ты в какие игры играешь? Ну, чего ты молчишь-то, я ж к тебе обращаюсь?! Ты чего не хочешь разговаривать совсем что ли? Ну ладно, так и скажи «не хочу разговаривать» и всё!
Антон только одними глазами водил в стороны и заметил любопытствующий взгляд одной девушки. О своём упорном молчании он пожалел уже на начавшемся уроке. Ведь голос Мялускаса звучал вполне дружелюбно. Если ещё в прошлом полугодии он проводил над Антоном всякие психологические эксперименты, обладая соответствующим даром, то теперь он искренне, безо всякой двусмысленности и выкрутасов, протягивал Антону руку дружбы, а тот отказывался. Как так, что за бред?! Ведь когда-то, несколько лет назад для Антона было сокровенной мечтой, чтобы кто-то когда-то в этой школе просто так предложил ему дружбу! И вот теперь это происходило в действительности, и что? Ведь Дима Мялускас сам разглядел Антона, разглядел своими собственными глазами, а не глазами Ильи.
Что самое интересное – Антон даже в этот момент не отказывался иметь друзей! Просто при той же цели у него радикально изменились средства. Он сторонился пустопорожнего общения (например, на тему, какая девчонка в классе ему больше нравится) и предполагал, что именно такое и будет с этим Мялускасом. Но он был готов общаться с тем, кому интересна его судьба, и кто сможет увидеть в «Терминаторе» ту сторону, которая открылась ему, Антону. И всё же! На уроке Антона давило сожаление, он чувствовал, что сделал перегиб в другую сторону и собирался на следующей перемене хоть парой слов, но обменятся с Мялускасом. И очень мало интересовали его всякие аминокислоты.
Следующий урок должен был пройти здесь же, значит, не надо было никуда уходить. Антон теперь молча и с сожалением во взгляде повернулся назад. Оказалось, Дима вовсе и не обиделся.
– Тоха! В какие ты игры играешь? – таким же задорным тоном спросил Мялускас.
– «Коты ниндзя»! Устроит?
– О да, «Коты ниндзя» – это вообще реальная игра, да?
Антон кивнул. Хотел было ещё добавить: «Нет, это фантастическая игра!». На этой перемене дружная компания парней куда-то вышла. По их возвращении Антон спросил всё того же Диму:
– Вы куда, в столовую уходите?
– Да не Тох, мы просто на первом этаже там сидим. Можешь к нам приходить без проблем!.. А как у тебя вообще дела?
– Где? Дома так, ничего…
– А в компании?
– В какой?
– У тебя что, нет компании?
Антон мотнул головой…
И ещё один раз за этот день он немного поговорил с Мялускасом, попытавшись уже побольше раскрыть себя.
– Слышь, Тох! А ты вообще хип-хопом увлекаешься? – спросил Дима возле другого кабинета на первом этаже.
– Я не особо… Ты ещё знаешь чего, вот ты говоришь, что я там не хочу разговаривать. Да я просто… – Антон задумался.
– Ты просто не общаешься? – с озабоченным видом предположил Дима.
– Да нет, я просто пытался уже общаться. Но вышло что-то не то…
Слушая эти слова, Дима Мялускас был так удивлён и задумчив, как, возможно, не был ещё ни разу в жизни. Даже рот у него был чуть приоткрыт.
– Я просто хотел сказать, – продолжил Дима, чтобы выйти из этого состояния. – Что мне, знаешь, нравится, когда там друг мой один пластинки крутит, и всё такое…
Вскоре после этого дня Антон перестал ходить в школу. Уже навсегда. Причина этого была на уроке ОБЖ, который вёл давно знакомый (но не всем) Михаил Георгиевич. Антона шокировал разговор Димы Пожидаева с учителем на одну чрезвычайно волнующую его тему. После урока Антон был бледный и словно контуженый, в таком состоянии просидел у матери в лаборантской. Подробнее об этом мы уже говорили в предыдущей главе.
На «Нашем радио» был и один субъект, довольно противный Антону. Посредством этого субъекта «Наше радио» само себя критиковало. Это был музыкальный критик по фамилии Даманский. Он делал комментарии к некоторым песням в хит-параде. И уже в первом услышанном Антоном комментарии он хоть и хвалил одну песню, но по контрасту со всем остальным русским роком, в котором он увидел на данный момент «застойное болото, невыносимое для любого нормального человека». Услышав определение «болото», Антон и перенёс его на свою школу. Уж там-то точно было болото – серая масса, отсутствие ярких мыслей и личностей, но при чём здесь русский рок? Эту музыку Антон только что открыл для себя как подлинное искусство, духовное явление. Первая реакция Антона на Даманского была такой: «Что это за выскочка? Почему он так зудит?». Мнение о ситуации в русском роке, как о «сером болоте» высказывала на «Нашем радио» и одна ведущая, но она спохватилась со словами: «Понесло меня! Страшное дело!». Антон же, только что познакомившись с «Нашим радио», никак не мог увидеть в русском роке какого-то застоя, он видел не болото, а бушующие волны!
Далее этот Даманский ужасно высказался о группе «Элегия», любимой Антоном и пару лет назад обруганной его отцом такими же словами. После такого комментария подросток со злостью ударил по двум колонкам магнитолы «Sony».
Летом подросток ненавидел Даманского настолько, что у него появилась идея о выходе в люди с помощью письма в средства массовой информации, а именно – на «Наше радио». Письмо было обращено к ведущему хит-парада. Антон ссылался на его же слова:
«…Говоря о взрыве на рок-фестивале в Тушино, Вы высказались, что теракт был также направлен против русского рока. Но, если не считать теракта, то главным врагом русского рока, постоянно выступающим против него на самом вашем «Нашем радио» является музыкальный критик, гнус В.С. Даманский».
Далее всё было выдержано в таком же стиле – напористом, дерзком, с преобладанием эмоций над интеллектом, одним словом – в подростковом стиле. Заступался Антон отдельно и за направление «тяжёлый металл»:
«У «hevy metal» (пропущена одна буква), конечно, тяжёлые песни, но разве сама жизнь в нашей стране такая лёгкая, чтобы они не должны были звучать?».
Даманскому ставилось в упрёк, что сам он ничего не может сочинять, а может только лишь «охаивать искренние песни», говорилось, что он открыто оскорбляет слушателей, критик был назван «самодовольной крысюкой». Рекомендацией было как-то воздействовать на него. Нервозное получилось письмо. Закончил его Антон такими словами:
«С уважением, если Вы во всём меня поняли», – и подпись: «Антон, 16 лет».
Очень правильно он сделал, указав свой возраст. Письмо было в самом деле запечатано в конверт (вместе с купоном из журнала, для голосования в хит-параде) и опущено в ящик. Написано оно было по старинке – ручкой на бумаге в линейку. Компьютера у Хибариных тогда ещё вовсе не было. Антон уже слышал, как в эфире хит-парада читались письма слушателей, которых что-то возмущало. Последовало волнительное ожидание: будет ли прочитано в эфире то, что написал он, Антон Хибарин?! И получилось, что один из выпусков хит-парада Антон нечаянно пропустил. Он занимался хождением по улице вокруг домов, как когда-то давно, чтобы не совсем одичать. И за этим занятием он совершенно забыл не только о хит-параде, но и о его повторе. Так и осталось тайной – озвучили ли на всю страну письмо Антона или нет.
– Сама природа за тебя заступилась! – прокомментировала мама, имея в виду какую-то высшую силу.
В дальнейших выпусках хит-парада Антон обнаруживал признаки того, что его письмо, если и не озвучили в эфире, то хотя бы прочитали кому надо и как надо. Проявлялось это в том, что критик Даманский начал вдруг делать похвальные комментарии, правда, к тем песням, которые для Антона-то как раз любимыми не являлись. Затем один его комментарий заметно перекликался с письмом.
– …Эта песня тоскливая, а тоска и так уже достаточно присутствует в мозгах людей, живущих в тоскливой стране Российская Федерация.
Мысль о том, что письмо дошло и возымело результат, приносила подростку глубочайшее удовлетворение.
– Надо же, как ты хорошо его пристыдил! – добавила по этому поводу мама.
К восторгам этого лета у Антона, помимо фотографий очаровательной маленькой дальней родственницы Ксюши, увиденных в деревне Большие Озерки, относился также просмотр теперь уже первой части «Терминатора». Такая обратная очерёдность просмотра как раз сильнее подействовала на Антона, на него бы так не подействовала первая часть, если бы он уже до того не посмотрел вторую. И уже поутихший было восторг вновь наполнил его.
А что не привело подростка в восторг – так это вышедшее тем же летом некое продолжение, так называемая третья часть «Терминатора». Её он посмотрел в кинотеатре, том же самом, в котором был зимой. Теперь он был там вместе с отцом. Перед тем Игорь говорил:
– С матерью тогда съездите.
Антон подумал: «Ну, нет, это не то место, в котором хорошо быть с матерью. Лучше уж с отцом». Так и произошло. Они слегка припозднились из-за того, что Антон увлёкся… решением задач по алгебре для подготовки к выпускным экзаменам. В уже тёмном зале дежурный посветил фонариком на билет и указал отцу с сыном место.
И вот, эту самую третью часть «Терминатора» Антон совсем не воспринял в качестве продолжения, а мог воспринять только в качестве какой-то пародии. По его мнению, выпятили то, что связано с массовой культурой, но проблески гуманных идей сошли на нет.
Но всё же первые две части «Терминатора» произвели на подростка поистине неизгладимое впечатление! Ему придавало сил, бодрило одно лишь только мысленное произнесение слова «терминатор»!
V
При всём этом у Антона началось, можно сказать, затворничество, продлившееся два года. Первый год он ещё официально учился в одиннадцатом «Б» классе. Второй же год был совершенно пустым – Антон уже кончил школу, но не поступил никуда дальше, а также не работал и даже забросил рукопись! Летом после окончания школы у него основательно пошатнулась психика в результате воспоминаний, и он абсолютно не мог определить, куда ему поступать. О том, что происходило в затворничестве, мы говорили в предыдущей главе. Это даёт нам право в данной главе пропустить целых два года! Да-да, мы ещё ни разу не вырывались так резко вперёд во времени!
Посмотрим на Антона Хибарина в тот период, когда он обирался поступать в Московский Энерго-технологический Институт.
В этот период произошло одно исключительное событие. Сделав над собой чудовищное усилие, Антон отказался праздновать своё собственное совершеннолетие!!! Причина: он считал себя недостойным этого. Он не выполнил объявленные самому себе условия празднования.
И, тем не менее, он очень скоро, в том же мае, оказался на некоем праздновании у родственников. Это было новоселье семьи тёти Оли.
В новой квартире Хибариных-средних присутствовали, среди прочих родственников, слащавая тётя Надя и её дочь Таня, теперь уже с мужем. Всех их Антон с особым интересом представлял на своём совершеннолетии, но теперь, когда ничего не вышло, они были ему уже совсем не так интересны. Вообще, Антон приехал туда потому, что ему просто не хватило времени на раздумье. Встал он, как обычно, поздно, после полудня и, толком ещё не проснувшись, ответил согласием на мамино предложение поехать. А потом уж некрасиво стало отказываться. В одной из двух комнат, меньшей, не в той, где был накрыт стол, мама спросила у тёти Оли о присутствующих. Тётя Люда всех перечислила, в конце сказав: «И всё, больше никого». Антона это не очень воодушевило. Входя в комнату с гостями, он постарался бодро сказать:
– Здравствуйте!
Его взгляд упал на Таню, она улыбнулась своей улыбкой – с томным взглядом и очень высоко поднятыми углами рта. После изданного приветствия вся бодрость Антона моментально иссякла. Сидел он неподвижно. Он нашёл на рисунке скатерти пересечение двух зелёных травинок и стал смотреть в эту точку, не отрываясь.
Таким понурым он оказался запечатлён на видеокамере, да не на одной! Вокруг него наливали, чокались, веселились и выделывались. К нему обратилась со своей услужливостью Таня:
– Антон, что тебе положить? – но он ответил так мрачно и неразборчиво, что она решила ничего ему не предлагать.
Наконец, к Антону наклонился дядя Гена, положил голову ему на плечо и спросил:
– Чего такой грустный-то?
– Да… так…
Было не только сплошное веселье. Также тётя Оля, как виновница торжества, стоя, упомянула умерших родственников – брата и отца. В этот момент тётя Надя со вздохом перекрестилась.
Ещё через некоторое время появилась музыка для танцев. В основном это, конечно, была попса, но Антон был не настолько больной, чтобы протестовать. К нему обратилась мама:
– Что, тебе Таня не нравится?
– Да причём тут!.. – возмущённо воскликнул он, когда никто ничего не слышал.
– А чего ты такой?
– Да лучше было не приезжать, я просто подумать не успел.
Кроме попсы играли и народные песни, и стилизованные под них. Прозвучала даже песня Цоя, но только перепетая одной попсовой певицей, которую Антон уважал побольше остальных. Далее наступил момент, когда танцы прошли, и бо'льшая часть гостей вышла. Антон неожиданно остался наедине… с тётей Надей. Для говорливой Надежды Николаевны это был долгожданный момент.
– Ну что, Антош, как у тебя дела? Куда ты поступаешь? – спросила она с придыханием, расплывшись в улыбке.
– Не знаю! – ответил Антон отрывисто и раздражённо, будто хотел добавить «отстаньте все от меня».
Такой ответ ошарашил Надежду Николаевну, она вошла в ступор, как будто Антон двинул ей в челюсть.
– Как «не знаю»?!.. Как «не знаю»?! – повторяла она, не находя других слов.
– В МЭТИ… – безразлично сказал Антон.
– А-а… В МЭТИ! – протянула тётя Надя, словно приходя в себя. – А на какой факультет?
– Не знаю. На вечерний.
– Вечерний? А ты значит, где-то работаешь? Где ты работаешь?
– Да нигде я не работаю!
– А зачем тебе вечерняя смена, если ты не работаешь? – вот тут Антон уже немного призадумался.
– У меня просто… режим сбился.
Тут подошла и Таня, но молча - забрать тарелки.
– А-а… А как это, подожди! Как это у тебя режим сбился?
Из комнаты вышла Таня и вошла Валентина Викторовна. Надежда Николаевна переключилась на неё.
– Валь! Объясни мне, как это у Антона режим сбился?
– Ну-у… Засыпает поздно и встаёт! Бессонница…
– А-а… Ну, что ж так, надо постараться засыпать! Когда ложишься, думай, что тебе надо в институт! – деловито наставляла тётя Надя с видом человека, всё на свете знающего.
Для Антона это был сущий бред. Если бы он, ложась, об этом думал, то думал бы всю ночь, вместо того, чтобы спать. Такова была его хроническая бессонница.
– …А то на дневном отделении там и общение! – продолжала тётя Надя. Для Антона, в отличие от неё, общение бывало разным.
Вскоре на всеобщее обозрение предстал двухлетний внук тёти Оли на руках дяди Гены. Таня говорила, что никто так мило не играет с малышами, как их дедушки. Тётя Надя теперь забыла всё, что услышала от Антона. Разговорился слегка и сам Антон.
При отъезде Надежды Николаевны и тех, кто с ней, она, как всегда, поцеловала Антона и его попросила поцеловать её. Тот сделал, что просили, и она добавила: «Ой, ты мой сладкий!». Без них Антон разговорился ещё больше.
По дороге домой у Антона и отец поинтересовался о его настроении.
– Слишком весёлые они все! И обо мне мало знают, как моя жизнь сложилась, во многом трагически…
– Почему это трагически? – не понял Игорь.
– В школе там не получалось дружить, – и Антон перечислил пока немного подобных ситуаций.
Для восемнадцатилетнего парня все эти родственники были словно какими-то малыми детьми. Не только внук тёти Оли, а все! И только он взрослел по-настоящему, оттого и был мрачен.
…Череда погромов, которые Антон устраивал в своей квартире из-за воспоминаний, прекратилась во время вступительных экзаменов в МЭТИ в середине июля.
Вход в Московский Энерго-технологический институт находился в точности напротив того самого кинотеатра, в котором Антон побывал дважды за один год, а больше – ни разу. Между кино и МЭТИ пролегал подземный переход через шоссе.
Впервые Антон Хибарин побывал в МЭТИ в мае, на дне открытых дверей. В огромной аудитории со ступенчатыми рядами он писал пробное изложение о Чехове. Перед тем, как слушать текст о своём выдающемся тёзке, Антон подсуетился. Он ничего не знал – что ему нужна какая-то карточка с фамилией и номер, где и у кого её брать. О результатах изложения ничего толком известно не стало. Валентина звонила, но ей ответили невнятно и недовольно – как-то спутали фамилии.
Но в июле уже не было ничего пробного – Антон самым настоящим образом подавал в вуз документы о поступлении. Его сопровождали оба родителя, и ему показалось, что вокруг него суетятся семь нянек. Но когда он видел с родителями некоторых своих ровесников, ему становилось легче. Был разговор с женщиной-консультантом, улыбавшейся как-то вяло. Она проверяла правильность заполнения всех бланков, затем объявила о трёх (всего лишь!) вариантах специальности на вечернем факультете, о трёх кафедрах на выбор. Антон, находясь в раздумье несколько минут, предпочёл кафедру с названием «Ядерные реакторы и силовые установки». Ведь когда-то давно он сочинял дурацкую фантастическую повесть, пытаясь затем объяснить в ней что-то с помощью ядерной физики. А также ему нравилась ядерная тема в истории прошлого века. Да и просто, название было звучно! Под конец консультант дала расписание экзаменов и консультаций перед ними, объяснила, под какой табличкой будет стоять вечерний факультет.
– Вы подойдёте, увидите вот эту палку, – показала она рукой, вяло усмехнувшись, – с буквами «ВФ».
Отца в это время не было в аудитории. И ему Антон как-то избегал говорить о том, какую он выбрал кафедру. Но от столь прямого вопроса было не увернуться.
– Кафедра какая? – спросил Игорь.
- Там маленький выбор дали...
- Ну так какая кафедра-то?
– Ядерная… – тихо ответил Антон.
– Ну и зачем она тебе? – задал отец этот противный Антону вопрос.
– Ну, не было там больше вариантов почти! – пояснила Валентина. – Только три! На вечернем отделении и ещё бюджетном.
– Из этих-то я однозначно выбрал!
Антон получил пропуск на время консультаций к экзаменам и самих экзаменов. После проходной, на крыльце, декан «вечерников» раздавал экзаменационные листы, называя хриплым голосом фамилии в порядке номеров листов. Взяв свой, Антон был доволен, но заметил, что на него как-то косятся. Оказалось, ему следовало отойти в сторону после получения.
С математикой не было никаких проблем. Сначала парню показалось, что будет трудным последнее задание – по геометрии, но, дойдя до него, он вспомнил формулу объёма конуса и запросто всё решил. В итоге, из возможных десяти баллов он получил десять. Вот это-то был настоящий экзамен, не то, что в школе так называемый выпускной экзамен у надомников.
Некоторое затруднение возникло с очередным для него изложением, а именно – со второй частью задания, представлявшего «элемент сочинения». Затруднение это было в личном плане, ведь вопрос звучал так: «Как ваши родители повлияли на ваше отношение к своему избраннику?». Справившись с изложением по рассказу Льва Толстого «После бала», Антон принялся раскрывать себя. Ох!.. Написал он как есть – что у него пока нет избранницы, но он полон надежд; что взрослые, бывает, говорят ему про его внешность, но он понимает, что этого недостаточно; что этот институт поможет ему совершенствоваться, становиться общительнее, мужественнее, решительнее… Такова была суть написанного им. Надо же – заставили ведь!
Антон подходил сдавать свою работу, и принимавшая старушка улыбнулась, как только он подходил. А он решил ещё кое-что спросить. Он уже слышал, что написанное не будет разглашаться, но пожелал ещё раз удостовериться:
– Извините, а вы гарантируете… – начал парень, и старушка моментально подняла на него вытаращенные глаза, – …Секретность того, что написано во второй части?
Старушка снова расплылась в улыбке, ещё и повернув голову и прикрыв глаза – уж очень она была артистична.
– Конечно! – бодро заверила она. – А что, у вас там глубоко личное?
– Да, можно и так сказать…
И ещё одну деталь подметил Антон на этих экзаменах. Ему показалось, что он давно не видел девушек. Не то, чтобы просто – на улице, в транспорте – а так, чтобы они были заняты с ним одним делом, например, сдачей экзамена, и, таким образом, он имел с ними нечто общее.
В дни открытых дверей в МЭТИ впускали всех, у кого был паспорт. После изложения Антон ещё раз прибыл в него с родителями, чтобы получить справку о своём зачислении на первый курс.
– Теперь я называюсь студентом! – отметил он по пути к выходу.
– Примите поздравления от завкома, профкома и от меня лично! – шутливо поздравил отец, протягивая руку.
До начала занятий оставалась ещё половина лета…
Антон предполагал в случае празднования своего совершеннолетия получить также в подарок видеокамеру. Но поскольку данного празднования он, по своему же утверждению, не заслужил, то и о камере он замолк. Но не замолкал теперь о ней кое-кто другой – бабушка. Она жила тем летом в своей родной деревне Большие Озерки, и в телефонных разговорах просто приказывала купить видеокамеру в честь поступления Антона в МЭТИ.
– Чтобы без камеры не приезжали! Всё! Я хочу сниматься!
В этом требовании у Галины Архиповны были и свои акценты – чтобы не бездействовал Игорь, чтобы у Антона было то же самое, что и у его двоюродных братьев – Олега и Паши. Бабушка давно уже спрашивала у Антона о стоимости данной вещи и ужасалась, когда внук говорил, что стоит камера «почти как машина». Тогда Галина Архиповна говорила: «Это только когда квартиру получим!». И вот – они переехали в Домодедово, Антон стал совершеннолетним и поступил в вуз – все события, позволяющие купить камеру, настали. Сам же Антон предполагал получить данное устройство теперь где-то на своё двадцатилетие и опять же, если заслужит! Но у бабушки был такой напор, что он не мог не поддаться.
И в конце июля трое Хибариных отправились в магазин техники в соседнем районе на окраине. Занял время выбор Антоном модели камеры. Продавец, консультируя, настойчиво рекомендовал одну из них, и Антон через некоторое время прервал своё раздумье, выбрав именно эту. В самом начале парень, безусловно, был рад. Когда камеру упаковывали, он завороженно смотрел и думал: «Неужели мы сейчас заберём эту вещь?! Неужели это то, о чём я мечтал годами и уже даже перестал мечтать?!». В магазине, вдобавок, играла чудная песня «Прекрасное далёко». По приезде домой Антон моментально принялся изучать инструкцию. Изучив камеру досконально, вплоть до цифровой съёмки, он сделал первые фрагменты съёмки в квартире. Снимал он своё одиночество. Например, летний дождь за окном под звучание «Нашего радио». (С этим приёмником также была связана целая история. После двух разбитых Антоном в психозе магнитол, мама подбирала на рынке простые приёмники, меняла их, найдя, наконец, звучащий достойно). В другой раз – снял то место, где хранил тетради с рукописью.
В отличие от бабушки, дед был дома – в Домодедове. Он уже был заснят на камеру в Москве, тайком, когда говорил свою проблемную речь – о гараже, банках и прочем. В Домодедово Виктор Захарович был снят тоже сначала тайком, когда вышел из подъезда. Он возмущался тем, что Игорь забыл заглянуть на почту, когда престарелая тётя из Сибири, не имевшая детей, могла передать наследство. И только в самой квартире Виктор Захарович был снят открыто – он был теперь спокоен и молчалив.
И наконец, Хибарины отправились к бабушке в Большие Озерки, как она велела – с этой видеокамерой. Был сделан заезд всё в то же Домодедово. Игорь высказывал всякие замечания: что плёнка скоро кончится, что ничего не будет видно через дождь. Но Антон экономно расходовал плёнку, да и во время дождя всё вышло чётко. Были сняты просторы и освещённая ночью одними фарами просёлочная дорога перед самой деревней.
Далее, на крыльце дома Марии Архиповны был снят такой разговор двух сестёр.
– Енто ты желала? – спросила баба Маня, указав на камеру.
– Это я желала!
– Ну, будешь теперь слухать!
– Буду! И смотреть! Самое главное – Антон желал, а моё желание – чтобы его исполнилось. Да?
Это уж было для парня совершено лишним, так как подчёркивалось угождение ему, когда он, к тому же, не так уж и желал.
Антон получше заговорил с Мишей и с Колей, поснимал и их, когда они врубили во дворе танцевальную музыку.
– Сколько стоить-то? Да ладно, выключай! – говорил Коля со специфическим деревенским выговором.
…Но имел Антон и какую-то грустинку. В деревне он должен был отдыхать, но… не умел. В частности, он не умел плавать, и только снимал, как плавали втроём его отец (тоже деревенский по рождению), Коля и Миша. А Коля предлагал ему поставить камеру на помост и плавать с ними. Но это было далеко не главной проблемой. Просто «отдыхал» Антон уже два года, и это ему надоело, он разучился отдыхать, пусть даже и с камерой. В вуз он поступил, но учиться в нём всё не начинал…
Парень было уже совсем помрачнел. Когда бордовые «Жигули» прикатили на другой конец деревни, к другим сёстрам Галины Архиповны, он, выходя, слишком резко хлопнул дверью.
– Посильней ещё! – отреагировал Игорь. – Я что ли тебе что-то сделал опять?
Антон молчал. Он собирался задать отцу вопрос «зачем я родился?»
Сначала побывали у Нины Архиповны, у которой играли на паласе пятеро внуков.
– Здорово, мужики! – поприветствовал их Игорь.
И вдруг Антон воспрянул духом в другом месте – у Елены Архиповны. У той в данный момент внуки не находились, но на антресолях шкафа были выставлены фотографии. Антон снова увидел Ксюшу в какой-то шляпке. И снова на него нахлынуло подзабытое чувство тихого восторга, существования в мире чего-то неизъяснимо милого! Он расхотел задавать отцу свой ужасный вопрос и весь переменился, стал совершенно умиротворён.
Когда вернулись к Марии Архиповне, у него ничуть не вызывало раздражения бабушкино напряжённое поторапливание: «Давайте-давайте, быстрее ноги мойте да укладывайтесь спать! Чего резину-то тянуть?». Всё парню стало приятно – и антенна на крыше на фоне заката, и препирательство бабушки со своей сестрой по всякому поводу.
Следующим местом, куда направились с камерой, была другая деревня – Треполье. Зое Герасимовне уже надоела камера Олега, когда Антон приехал со своей.
– Жарко, наверное, было ехать… Ой, да не надо, лапочка, ну её на фиг, не люблю я… – такова была её реакция на съёмку.
Снимать в Треполье скоро оказалось нечего. И главное впечатление Антона было связано не со съёмкой. В тумбе под телевизором находился фотоальбом, который Антон смотрел ещё прошлым летом. Там многие были запечатлены в детском возрасте – и сам Антон, и его отец, и множество других родственников, в том числе и двоюродная сестра Таня. Вот последнюю-то, маленькую, широко улыбающуюся Таню Антон и запомнил с прошлого лета и захотел увидеть в альбоме ещё раз. Он просто восторгался ей. И это при том, что никакого подобного впечатления на него не производила теперешняя Таня – выросшая, прожившая четверть века. Только её детская фотография, сделанная ещё до появления на свет самого Антона! И снова возникло умиление, повторяющееся при воспоминании. Под таким впечатлением прошёл весь небольшой остаток лета. Вот как на Антона действовали фотографии девочек! Этому, на первый взгляд, странному явлению, мы уже как-то раздавали объяснение. Но читатель вполне мог его забыть, и поэтому мы повторим. Просто в далёком детстве Антон общался с девочками так, как в дальнейшем больше не получалось общаться с противоположным полом.
И если бы только такие воспоминания были у парня! А то ведь и следующий, третий по счёту приёмник оказался разбит!..
Из затеи Антона побывать в Домодедово особым способом – поехать туда вместе с бабушкой на электричке - а то всё на машине да на машине - вышло мало чего хорошего. Там, помимо прочего, находился ещё нетронутый приёмник, пригодный для прослушивания хит-парад «Нашего радио». Им с мамой пришлось остаться там ночевать, так как отец не заехал. Вечером бабушка с дедушкой выражали недовольство этим. А вот на следующий день вообще произошёл один нервозный разговор, от которого парня всего вывернуло. Валентина сообщила матери о том, как ту однажды обозвал напившийся Игорь, отойдя в сторону. Галина Архиповна, разъярившись, сама назвала его такими ужасными словами, какими ещё ни разу, несмотря на все трения, не называла. «...Одно слово – алкоголик!» – закончила она. Обратный путь Антона с мамой был опять же на электричке. Сначала по приезде Антон стал недовольно выяснять у матери, зачем был нужен этот рассказ.
– А почему я молчать-то должна? Пусть знает, какой он есть! – заявила Валентина.
Но такой разговор продлился недолго, ибо Антон всё ещё находился под благотворными впечатлениями лета.
И вот ещё, что мы чуть не забыли сказать! В самом конце августа Антон вдруг занялся рукописью после огромного перерыва! Он написал несколько страниц за весь год, но это и то было больше, чем в прошлом году, когда не было написано нисколько.
Тридцатого августа произошёл организационный сбор первокурсников МЭТИ, вечернего факультета. Валентиной после изучения камеры был заснят выход Антона из машины, его заход в проходную и выход по ту сторону забора. Туда ей путь был закрыт, и она подошла к забору, чтобы сквозь него снять сына, стоящего на крыльце в ожидании.
В высокой ступенчатой аудитории Антон сел наверх. Выступал уже новый декан, гораздо более солидный. Волосы у него были седые и при этом густые, вьющиеся, а голос был не хриплый, как у прежнего декана, а наоборот, звонкий и бодрый. Первое впечатление, произведённое им на Антона, было приятным.
Особой темой разговора декана была охрана территории института. Эта территория являлась режимной по причине нахождения на ней уникального объекта – атомного реактора. На проходных (вечером оставалась открытой только одна) работали никакие не старушки, не представители частного охранного предприятия и даже не милиция. Вход охраняли самые настоящие солдаты в камуфляже. И на этих проходных они несли самую настоящую службу. В связи со всем этим декан подчёркивал исключительную важность студенческого билета.
– Передача студенческого билета через щель в ограде может грозить просто-таки отчислением. Показывать его нужно всегда в развёрнутом виде!
Декан также сказал о местах, специально отведённых для курения, о том, что на территории института запрещено потреблять алкоголь и наркотики. Антон подумал: «А что, вне территории института наркотики употреблять можно?"
После так и не представившегося декана заговорила куратор. Говорилось о том, что важна посещаемость, но Антон не собирался прогуливать занятия. Ему осталось только услышать, в какую группу он зачислен. Куратор озвучивала список первой группы с фамилиями, именами и отчествами: «…Хибарин Антон Игоревич…» – произнесла вдруг она. Другим группам такой чести не было – их она перечисляла только по фамилиям.
По окончании начальственных речей последовало получение внизу студенческих билетов и зачётных книжек. Все стали спускаться в две очереди – по первым буквам фамилии. Первую очередь образовали те, чьи фамилии начинались с букв от А до К, Антон встал в другую очередь.
Затем первокурсники направились к расписанию. Антон пока и понятия не имел, что это за предметы: аналитическая геометрия, инженерная графика… И, как ни странно, не замечалось пока ничего похожего на физику, хотя институт – «энерго-технологический».
Вдруг Антон задел своей старинной папкой с острыми углами плечо одной девушки, и она обернулась. Она уже в аудитории бросилась в глаза Антону каким-то особым лицом. Как будто походила на кое-кого из школы… Пару секунд она смотрела на Антона молча, пока тот также на неё не посмотрел.
– Очень щекотно! – сказала, наконец, девушка, улыбнувшись. Антон, виновато ухмыльнувшись, отстранил свою папку.
После выхода с этой особо охраняемой территории Антон сел в ту же машину. Мама смотрела списанное им расписание и вдруг… издала тоскливый возглас: «О-о-о! Всё! Кошмар!» Ведь в расписании оказалась инженерная графика – тот самый предмет, которого она опасалась, ужасное черчение.
Ещё за несколько дней до этого сбора, вечером, перед самым сном Антон говорил отцу:
– Ещё два лишних дня мне прожить осталось.
– Как это «лишних»? – не понял Игорь.
– В которые мне ещё не идти в МЭТИ.
– Лишних дней в жизни не бывает! – вынес суждение Игорь. Антон не захотел разбираться, почему.
Итак, Антону Хибарину предстояло, учась в МЭТИ, продолжать свой тернистый путь к людям, прерванный двухлетним домоседством. В чём заключалась суть этого домоседства? В намерении Антона лучше постичь себя в одиночестве, исследуя своё прошлое с помощью рукописи. Но читатель знает, к чему привёл такой способ самопознания – к наплыву мрачных воспоминаний и медленному схождению с ума. И парень предпочёл познавать себя всё-таки среди людей, в общении.