Когда Юрка с видом царя природы начинает крутить учебный диафильм, держа в руке пульт от автоматизированного фильмоскопа — это же 1973-й, между прочим: пульт проводной, и само его наличие — чудо! — а всегдашняя отличница Лида громко и с выражением зачитывает первые абзацы текста из методического пособия, в классе более-менее тихо. Но тишина обманчива. На середине фильма начинают шуметь, кидаться бумажками, толкать друг друга, ронять на пол книги и пеналы, забираться под парты за их поиском — да мало ли чего придумают «детки из клетки» на уроке ботаники.
Он за учительским столом, на старом скрипучем стуле, лицом к дикому бестолковому стаду. Чуть сгорбившись, подтянув длинные тощие ноги в брючинах с пузырями на коленях к тощему животу, налегая острыми локтями на столешницу, где — стопка тетрадей, пара учебников, классный журнал да красивая перьевая авторучка с малахитовым колпачком, нахлобученным на торец, отчего весь пишущий инструмент в два раза длинней себя. Воротник его рубашки пожеван, галстук больше похож на пояс от дамского банного халата. Пиджак выцвел, к тому же рукава его коротки. На нелепо торчащем из пиджачонки запястье правой руки на кожзам-ремешке болтаются дешевые часы с треснувшим стеклом, пряжкой кверху, циферблатом книзу — оттого и стекло битое. Тяжелые очки бликуют в свете потолочного освещения — зима, вечер, вторая смена.
Он не смотрит на экран — все картинки он знает наизусть. Он смотрит сквозь нас.
— Гы, смотри, ёпт, Сурепка в транс вошел! — это сзади. И тихое ржание на три голоса.
Я тоже не смотрю на экран. Потому что я любуюсь им. И думаю — какой он вам Сурепка?
Наташкина мать работает у нас, в старших классах — русский и литра, и я знаю от Наташки, что Анатолию Сергеевичу сорок семь, что он живет с мамой, что мама его больна — сердце; что нет у него детей, зато есть язва желудка и геморрой, и каждый раз, когда он берет больничный, директриса смотрит на него зверем — потому что работать некому, а он тянет нагрузку на две ставки, едва получая полторы.
Месяц назад сказал мне — останься после урока. Расспросил о многом. А на следующий день, встретив в коридоре, попросил зайти в учительскую. Вообще-то в учительскую просто так заходить нельзя, но ему плевать на правила. В учительской открыл портфель — большой, потертый. Вынул очень большую, очень толстую, потертую, как и портфель, книгу:
— Возьми! Она твоя.
Анатолий Сергеевич! Вашего подарка, «Биологии» Клода Вилли, с вашими заметками на полях, со следами от кофе, с мелкими дырочками от недогоревшего сигаретного пепла мне хватило вначале на год, позже — на несколько лет, а потом — насовсем, потому что вы и ваша книга привели меня в профессию.
И вот в эту самую минуту счастлив я, вернувшись неведомым образом в яркий миг в вечерний класс, где круглые фонари под потолком, где шум и хабальство, где фильм на белой стене, и где в вечности застыл Анатолий Сергеевич — живой, сквозь нас и сквозь время смотрящий, словно видящий и знающий всё наперед.
Какой же он вам Сурепка, дебилы?!
28.08.2018