На улице ехали машины, шли люди, светило солнце. Мир был прост, и для его описания хватало простых фраз. Мне это нравилось. Раньше.
Возле пешеходного перехода топталась бабка с дачной тележкой. Осень, урожай, то-сё. Едва загорелся зелёный, она рванула с места, и тележка ощутимо проехала колесом по моей стопе.
- Бабуля, смотри, куда прёшь! - другая бы убила, а я почти вежливо.
- Помогла бы лучше!
Почему бы и нет, в самом деле? Туда, куда я направляюсь, не успеть невозможно...
Тележка оказалась тяжёлой, я еле перевалила её через поребрик.
- Далеко вам?
- Вон, через два дома – мой.
Недалеко. Можно подарить десять минут. Дар напрасный, дар случайный. Ещё один поребрик, боже…
- Что у вас там? Ртуть в банках?
- Шутишь? Меня бы посадили уже!
Грамотно, не поспоришь.
- А этаж какой?
- Четвёртый.
- Чёрт…
- Да не волнуйся. До подъезда доставь, дальше я сама.
- Вы до своей квартиры с грыжей доберётесь.
- Себя пожалей. Я-то уже своё отжила, а тебе ещё детей рожать.
- Не факт.
В подъезде домофон, естественно. Чужие здесь не ходят.
- Давайте хоть до второго этажа помогу. Полгоры – не гора.
- Отдай сумку. Альпинистка нашлась. Ох! О-о-о…
- Вот! Я же говорила. Как вы вообще её волокли, телегу эту?
- А куда деваться? Ну, ладно, проводи до второго. Может, отпустит поясницу-то…
Классическая лестница в хрущевке. Двенадцать высоких ступенек под углом, близким к прямому. Альпеншток бы не помешал. «Как ты хочешь умереть – сразу или сперва помучиться? – Желательно, конечно, помучиться». Не так всё задумывалось, не так.
- Передохни маленько. Ой, спина моя, спина!
- Переезжайте в высотку. Там лифты есть.
- Там лифты, а тут люди! Я в этом доме сорок лет живу. Выйду на лавочку – все здороваются. А в этих высотках на соседей никакой памяти не хватит. У меня уже возраст всё-таки… Ты, поди, по делам спешишь?
- Успею куда мне надо. Туда обычно не торопятся.
Мы доковыляли до двери, обитой тёмно-синим дерматином. Втроём: бабка, я и тележка.
- Ну, выручила! Давай я тебе денег дам.
- Ещё чего не хватало!
- Хоть пятьдесят рублей возьми. На метро съездишь туда и обратно.
- Спасибо, мне только туда. Деньги свои есть. Лучше дайте попить, я запарилась эту тележку волочь.
Бабка посмотрела задумчиво. Хмыкнула. Повозилась у двери с ключами.
- Ладно, заходи, квасу налью. Не разувайся, пол три дня не мыт. И не вздумай мне по комнатам шастать, высматривать!
Я вошла, демонстративно не глядя по сторонам. Кое-что, впрочем, всё равно замечалось. Квартира, кажется, двухкомнатная. В узкой полутемной прихожей – дверь в кладовку, с двумя щеколдами. У бабули там сейф с пенсией, не иначе. Через проём в гостиной виднелась стена. А на ней столько фотографий, что я чуть не застыла от удивления. Но бдительная бабка шла следом.
- Налево, в кухню!
Большинство людей на фото почему-то были в форме. И мужчины, и женщины. Хозяйка – мент? Жена мента? Мать мента?
На кухне бабка открыла холодильник и позвенела в нём склянками.
- Вот ведь, банка-то в кладовке у меня… Да ещё и на верхней полке. Пойдём, поможешь достать.
Свет ни в прихожей, ни в кладовке не горел. В полумраке никаких бликов на стекле внутри не наблюдалось. Наоборот, темнота по углам была плотной и густой. Как будто внутрь натолкали меховых шуб.
- Прямо, как зайдёшь. Два шага сделаешь – и бери.
Я сделала только один шаг внутрь. Вдруг стало совсем темно. Сзади раздалось два быстрых щелчка, почти одновременно: первая щеколда, вторая щеколда.
- Эй, бабуля, что за дела? Вы что – маньячка?
- Сама маньячка, - рассудительно ответила бабка из-за двери. – Куда шла-то, помнишь?
Я замолчала.
- Я же не слепая. Вижу, с тобой что-то неладно. Посиди маленько, подумай. Поплачь, если надо… Тебя, что ли, парень разлюбил?
- Всё вам расскажи... Жизнь меня разлюбила.
- Бывает.
Мне показалось, что она ушла.
- Эй! Откройте немедленно! Ой... Что это?
Руки, куда бы я их ни протянула, натыкались на мягкое. Ткани, овчина, а тут и вовсе подушка… В спёртом воздухе едко витал нафталин.
- Что, что... Одежда старая. Кладовка же! Муж мой покойный в органах служил. Нормальный был человек, только выпивка на него плохо действовала. Буянить мог, драться… Потом жалел, но поздно. Вот я его здесь и запирала, чтобы не накуролесил, себе и мне не навредил. Да он и сам просил. Это, говорит, для меня как превентивная изоляция.
- Какая-какая изоляция?
- Превентивная. Для профилактики правонарушений.
Прекрасно, что тут скажешь! Выйти из дому в такой чудесный день, с надеждой, что всё скоро закончится быстро и почти безболезненно. И нарваться на бабку, у которой в квартире оборудован карцер для запойного алкоголика... У меня всё не как у людей.
- Какое вам дело, куда я шла и зачем?
- Никакого. Просто нечего окружающим проблемы создавать. Тебе уже всё равно будет, а машиниста и дежурных по судам затаскают. Движение остановят, люди на работу опоздают...
- А, понятно. Спасибо за сочувствие.
Бабка выразительно фыркнула.
- Ты сама-то кому-нибудь сочувствуешь? Жизнь её разлюбила! А за что ей тебя любить?
- Абсолютно не за что. Зря вы вмешались. Если бы не это, мир бы уже от меня избавился. Мне до метро всего сто метров оставалось.
- Ну-ну.
Теперь она, кажется, действительно ушла.
- Эй, вы! Я же тут задохнусь!
- Не задохнёшься. - Слова долетали издалека. Наверное, из кухни. – Мой, бывало, по двое суток там отсыпался. Потом выходил как огурчик. На службе и не знали ничего.
- Я пить хочу!
- Потерпишь.
- Это просто хамство! А я ещё вам помогала…
Ответа не было.
Я попробовала дверь на прочность – пару раз навалилась на неё всем весом. Обычная деревянная, но не дрогнула, стояла как скала. Интересно, бабкин покойный муж из органов был здоровяк? Почему он не вышиб эту дверь? А, понятно. В тесной кладовке ни размахнуться, ни тем более разбежаться просто невозможно.
- Выпустите меня сейчас же!
Мой голос вяз в тканях, меху и перьях. Соседи не услышат, хоть закричись. Под ногами на полу обнаружились какие-то мягкие тюки. Я села на них, всхлипнула было от бессилия... и задумалась.
Сколько эта безумная баба собирается меня здесь держать? Будет ли она меня кормить? Есть не хотелось, зато жажда усилилась. В кладовке было душно. В нос лезли пыль и нафталиновая вонь. Глаза никак не могли привыкнуть к темноте.
Меня уморят голодом, наверное. Бабка же знает: стоит открыть кладовку хоть на миг - и я выскочу. Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»! Вот она и не будет открывать…
Забавно: я же вроде хотела умереть. И не просто хотела. Меня даже ноги уже несли в нужном направлении. А тут эта бабка с её тележкой и дурацкими рассуждениями. Я, значит, неудобства всем создам, если помру. А пока живу, не создаю, что ли? Могу, между прочим, и ей такие неудобства устроить. Только вот как? Орать и шуметь в этом импровизированном гробу бесполезно. Качественный гробик, звуконепроницаемый. Но я что-нибудь придумаю. Я ещё ей покажу! Я всё равно вырвусь отсюда, назло этой ведьме!..
Зачем, правда? Зачем, зачем... Потом придумаю. Сейчас о другом надо заботиться – искать выход. Он должен быть. Его не может не быть. Чёрт, да где же он?!
Что если раскачивать дверь? Рано или поздно болты и петли поддадутся. Где-нибудь через неделю. Может быть.
Насколько всё-таки мы, люди, уязвимы! Даже бабкин покойный мент не мог выйти из этой каморки. А ведь тут нет решёток. Впрочем, он же был пьян и быстро засыпал…
Заснула и я, сама не поняла как. Когда темно и тихо, можно проспать очень долго. Мне снился метрополитен. На станции почему-то царила полутьма. Поезд вылетел из абсолютно чёрного тоннеля. В вагонах и на платформах не было ни души. Я вошла в сумеречный вагон и села. Рядом со мной на сидении стояла большая банка с квасом. Очень хотелось её открыть, но мне казалось, кто-то невидимый следит за мной и тут же скажет, что я опять всё испортила. Потом я разозлилась: да пошёл он! – и всё-таки протянула к ней руку. Но тут банка взорвалась с ослепительной вспышкой и грохотом. Боли и страха не было, но даже во сне сработал инстинкт самосохранения. Меня вышвырнуло из метро в реальность.
Реальность напоминала абсурд.
- Всё, конец карантина! Иди куда хочешь.
Бабка стояла в нескольких шагах от раскрытой двери кладовки. Что ж, разумно. Свет в прихожей был очень ярким. Дверь на лестницу - открыта.
- Ишь, какая вы смелая! А если бы я вам сейчас по голове?..
Она равнодушно пожала плечами:
- А за что? Подумаешь, шесть часов на мягком отдохнула. Ладно, подъём! Наверно, родители уже хватились.
Мои глаза наконец привыкли к свету. В руке у бабки был травматический пистолет. Жизнь с человеком из органов многому её научила.
- Ничего себе! Какая-то вы… нестандартная! Где таких выращивают?
- Разговаривай поменьше. Где надо, там и выращивают.
- Я раньше таких не встречала.
- Значит, тебе сегодня повезло. Считай, что жизнь тебя полюбила. Заново.
Я взялась за ручку входной двери.
- Не боитесь, что адрес запомню?
За моей спиной послышался сухой механический щелчок.
- Я, милая, уже мало чего боюсь. Отбоялась за свою долгую жизнь. Иди-иди. Да не вздумай где-нибудь на этажах застрять – полицию вызову!
- Понятно. Всего хорошего.
- И ты не болей.
- Как, вы сказали, называется изоляция? Пре…
- Превентивная. Пре-вен-тив-на-я!
- Спасибо, я запомню.
Я слышала: она не закрывала дверь квартиры до самого моего выхода из подъезда.
На улице горели фонари, ходили люди, ездили машины. Это опять был мир простых фраз, действий и решений. И всё-таки в нём что-то едва заметно сдвинулось. Пока было непонятно, к чему это приведёт. Хотелось думать, что к чему-нибудь интересному...
Метро, конечно, ещё работало. Но раз уж меня заново полюбила жизнь, стоило для начала выяснить – за что и для чего.