Настроение отличное. Злое-презлое. Самое время начинать весёлое путешествие в компании незнакомых людей к принцессе Укок в гости.
Всю ночь провёл в автобусе Томск-Бийск. В грустных размышлениях о жизни. Хорошо современному человеку: уткнулся в гаджет и листай свою жизнь по диагонали, а в те доисторические времена, когда молодость моя на этой планете подходила к концу, единственным доступным всегда и всюду компом был собственный мозг с предустановленными программами совести, самоедства и размышлений о смысле происходящего. Ну и эмоциями, конечно, которые выражались не лайками, а картинками прошлого, бьющими не хуже электрического тока, так что волей-неволей воскликнешь: «Какого чёрта?!»
И чего я отправился на этот форум молодых писателей «Новые Афины»? И с чего я решил, что я писатель? В комнате нас жило шестеро. Вернее, кроватей стояло шесть. Но к нам постоянно приходили новые люди. Вокруг тусовалось невероятное количество народа. Даже ночью, засыпаешь в комнате с одними товарищами, а просыпаешься в компании совершенно других. Да ещё кто-то на полу храпит, свернувшись калачиком.
Часами по очереди читали друг другу стихи. Поэтам в этом смысле везёт. Их некоторые тексты можно дослушать до конца. Прозаикам приходилось дарить свои книги в надежде, что их кто-то осилит и когда-нибудь оценит.
А как приятно, когда тебя хвалят! А потом хвалишь ты. Хотя, думаешь, часто: «Ну, ничего особенного. Да я тоже так могу». И стыдно, что так думаешь, и стыдно, что хвалил, а на самом деле ничего, кроме голоса автора и не уловил, ничто тебя не задело. Правда, бывали исключения.
Это сравнимо вот с чем. Ходишь ты всю жизнь с кривой шеей, и не замечаешь, и вроде привык смотреть на мир косо, и вполне уверен, что все люди так на мир и смотрят. И от кривой шеи у тебя болит голова, и даже обмороки бываю, но ты, опять же, думаешь, что это нормально, и у всех так. И тут подходит к тебе сзади человек, крепко берет твою голову, говорит: «Замри». И ты замираешь. А этот человек что-то там делает с твоей головой, как-то хитро её поворачивает, что все позвонки встают на свои места, голова начинает вращаться во все сторону, горизонт выпрямляется. И, в первые секунды, тебе даже некомфортно, потому что от притока кислорода мозг охреневает. Но, потом, ты замечаешь, что мир-то другой. И хочется плакать и хохотать и делать так, как сочиняет этот чувак, или эта девушка.
А ещё я там влюбился. Звали её Даша, и было ей семнадцать лет. Много ли тридцатилетнему поэту надо? Скажи, что у него фантастические стихи, и он пойдет за тобой на край света, читая свои тексты без остановки, потому что у него их бездна. Ругать поэта опасно, хвалить ещё опаснее. Выхода нет, поэтов надо обходить стороной. Видимо когда-то Платону повстречался именно такой, которого он нечаянно похвалил.
Так воооот. Мы выходили в коридор. Там был такой уютный диванчик. И читали друг другу своё нон-стоп. И голова моя не то, чтобы встала на место, а окончательно оказалась отделенной от остального тела и прямо в этих милых девичьих руках. А девушка эту мою голову прямо и недвусмысленно взялась целовать. О, эти невинные чистые девичьи глаза! А может, она целовала, чтобы заткнуть мой стихословящий рот?
Автобус подпрыгивал на ухабах трассы Томск-Бийск, а мои воспоминания, как и иголка на старом виниле перепрыгивали снова и снова к этим сладким и опьяняющим мгновениям, когда у меня не было головы.
Томск сочился поэзией. Мы гуляли по улицам от памятника к памятнику, от сквера к скверу, от свободного микрофона к свободному микрофону. Читали немногочисленным зрителям, которые все тоже сплошь поэты. И они хлопали нам, в надежде, что и мы похлопаем им. И мы хлопали, и Даша при этом смотрела на декламатора у бюста, а я не отрывал взгляда от неё.
В какой-то момент между мной и Дашей вырос худой поэт с длинным шарфом вокруг тощей шеи. А ведь август на дворе. Он спросил:
-А можешь, ответить на вопрос? А что это значит: «Как рыба по дождю подняться под облака?»
-Разве это требует расшифровки? – ответил я не глядя на странного молодого человека.
Там, вдоль аллеи, с кем-то из своей делегации, уходила, смеясь, Даша. Я хотел последовать за ней, но Тонкий субъект снова вырос передо мной:
-А что ты хотел сказать вот этим «Судный суп как насущный хлеб»?
-Я хотел сказать? – спрашиваю, недоумевая, что ему от меня нужно, о чём это он. – Извини, - говорю, - Мне нужно идти.
-Жаль, - говорит человек с толстым шарфом вокруг тонкой шеи. – Жаль, что мы так и не узнаем, почему «Серая мышь – ящик с гвоздями, а гвозди напоминают цунами». Такое ощущение, что ты не знаешь, о чем я говорю.
-Правильное ощущение. Извини, друг, мне надо идти, - скоро говорю я и бегу за Дашей.
Бегаю по парку, но Даши нигде нет. Блуждаю, путаясь в улицах Томска, как кот в шерстяных нитках. Как же так? Ведь мы целовались, или мне приснилось?
Возвращаюсь опечаленный, облитый метальномоментальным дождём в гостиницу, а наша веселая комната шумит. Там снова читают стихи и пьют теплую водку. И Даша сидит на моей кровати, поджав ноги. И барнаульские ребята рассказывают ну просто дико смешные истории. И комната просто трескается от взрывов хохота. Даша замечает меня и делает такое нежное приглашающее движение рукой, погладив покрывало рядом. И я бреду к этому пространству, отмеченному девушкой, как зачарованный. Она снова берет мою голову в свои руки и кладет себе на грудь. И продолжает хохотать, отчего трясётся и моя голова. И я тоже будто бы смеюсь.
Даша гладит мою голову. Это удивительно, женщины, но не многие из вас знают, как приятно мужчине, когда его гладит по голове любимая. Я в парикмахерской-то просто впадаю в экстаз, когда ко мне прикасается незнакомка, а тут Дашины пальцы играют на моём затылке, как на музыкальном инструменте. А волосы у меня длинные, вьющиеся, и совсем тогда не седые, а черные.
А на следующий день разбирали мои стихи на секции «поэзия». Три бородатых маститых поэта. Сначала попросили прочесть, а потом больше не писать. Шучу. Но вывод был однозначный: всё прочитанное – всего лишь гимнастика ума, не более. А потом попросили высказаться молодых поэтом. Сначала все молчали. Потом бородатые и маститые призвали быть откровенными и честными. Собутыльники по комнате пытались меня защищать, но их быстро осадили. К тому же большая их часть была прозаиками. А что прозаики понимают в поэзии? Что фокусники в колдовстве.
Я понимал, что разбирают не человека, а тексты, но слова выступающих выжигали какие-то участки внутри меня. Я знал, что эта выжженная земля рано или поздно зарастет новой травой, но было неприятно. А потом встал тонкий молодой человек с длинным шарфом вокруг шеи.
-Буквально вчера я спросил у господина Решетнева, что означают строчки его стихотворений. Но он не смог их объяснить. Мне кажется, он даже не смог их вспомнить. А это говорит о пренебрежительном отношении к своим текстам. А значит, он не относится серьезно к тому, что делает. Разве может такой человек называться поэтом?
Клянусь, мой стул покачнулся и я чуть не упал вместе с ним.
Даша смотрела куда-то в пол. Потом она подняла глаза и посмотрела на какого-то незнакомого мне человека. Пожилого. И тоже с бородой, как те трое, чтовели наше собрание. Человек сидел в темном углу. Мне показалось, что именно после Дашиного взгляда он встал и попросил слова.
-Друзья, мне кажется, когда так сильно кого-то критикуют, волей-неволей хочется вступиться. Что такого было в этих четырех стихотворениях, что вы так строги к их автору?
-Вот именно, ничего в них не было, - пробубнил человек с шарфом. Когда и чем я мог ему так досадить?
А дальше человек из темного угла сказал несколько теплых слов в мой адрес, вернее в адрес моих текстов. Приводить их не буду из скромности (На самом деле я их просто забыл, плохое легче въедается в память).
Даша потом мне рассказала, что это был за человек. Главный и старейший в их кемеровской делегации. После семинара он подошел ко мне, пожал руку и подарил книгу своих стихотворений. Это были четверостишия. Меня, тогда фанатеющего от Бродского, поразило, что можно мысль умещать в четыре строчки. Мне казалось, стихи в четыре строчки несерьезны, родятся от лени и неумения писать длинно. Я перечитывал подаренную книгу раз в год, как попадалась на глаза при очередной уборке или переезде. И поражался, своей давней надменности и предвзятости по отношению к коротким текстам. Я словно дозревал до этой книги. И, наверное, те, кто критиковал меня тогда на тех «Новых Афинах» были во многом правы. А человеку с шарфом я благодарен, за то, что он подарил моим рассказам себя в качестве персонажа.
Всю ночь мы снова читали и слушали стихи. Под водку и поцелуи это не так уж страшно. На следующий день пришло время прощаться. Я уезжал вечерним автобусом. Я просил у Даши телефон и адрес. Я хотел приехать. Я готов был посвататься хоть завтра.
Не забыть мне ночной Томск, эти карие глаза, смотрящие так серьезно и прямо.
-У меня есть парень. Мы скоро поженимся.
Мой рот открылся сам собой, без участия мозга и произнес:
-А как же…
Что там дальше: «А как же я?», «А как же всё, что было в эти дни?», «А как же быть, если я без тебя не могу?» а дальше мозг завис. Надо было как-то его перезагрузить, иначе он всё время прокручивал оно и то же перед моим мысленным взором.
Теперь, когда я слышу слово «Кемерово», я вздрагиваю. Незаметно, где-то глубоко внутри, но это повторяется всякий раз, и в моей памяти сразу возникает этот прямой взгляд карих глаз. А тогда я ехал ночным автобусом Томск-Бийск навстречу другой истории, путешествию на плато Укок, и думал, что уже ничего интересного со мной в жизни не может случиться, да и вообще, жизнь заканчивается, и этот автобус везет меня из поэзии в глубокую прозу, если не в ещё более глубокое молчание.
© Сергей Решетнев