За палисадником дрогнули ветки бузины, и хозяин хутора увидел сгорбленного старца в странных лохмотьях, балахоне до самых пят и с капелюшем на кудлатой голове, который открывал калитку. Трёхцветная кошка, сидевшая на завалинке, выгнула спину и зловеще зашипела. От её зелёных глаз-щёлочек не укрылось то, чего не заметил человек: в этот предзакатный час солнце висело над горизонтом, но входящий не отбрасывал тени.
– Добрый вечер, человече! – молвил старец.
Хозяин хутора, ещё нестарый мужик, прикрыл глаза тыльной стороной ладони, всматриваясь в незнакомца:
– Вечер добрый…
– Позволь присесть с устатку, хозяин. Давно по лесу брожу – глянь, сколько грибочков собрал.
Старец поставил на лавку у хаты большую плетёную корзину, полную белых грибов, и присел, покряхтывая.
– Коровку чью-то поутру в чащобе встретил. Никто из деревенских часом не спрошал про потеряху? Подоил я бедняжку – мычала уж больно шибко. Потому и шукал я её недолго. Вон там у дороги к дубку привязал, – гость махнул рукой в сторону леса.
Хозяин хутора посмотрел в направлении, куда указал старец, сказал, что никто из местных к нему на хутор на неделе не наведывался, и присел рядом.
– Сколь живу в здешних местах, а сюда вот давненько не забредал. С самой войны, поди… А последними, кого я тут бачил, пожалуй, немцы были.
Старец почесал за ухом, слегка приподняв ветхий капелюш.
– Туды шли добренькие. На гармошечках наигрывали, детям шоколадки дарили. А вот обратно их погнали, тут да – все местные по лесам попрятались. Которые старались задобрить супостата, кресты во дворах ставили. Да видать, с верой-то не угадали. Крест вон там, у опушки, видишь каталицкий? А рядом хата стояла. Где она?.. Пожгли, окаянные.
Гость отхлебнул из армейской фляжки в брезентовом чехле, предложенной хозяином.
– Жинка моя в той хате жила. Совсем ещё девчонка была. Я её едва увести успел. Другая бы забоялась, но не она! Как пушки вдали забухали – будто все тут враз обезумели. Ночами – двери на засов, окна ставнями позакрывают, и по погребам до самого утра. Тихо сидят, как мыши. А в лесу в ту пору кто только не шастал! То ли махляры* какие, то ли пришлые вояки со своими скорострелами, то ли местные супротив пришлых – с вилами да обрезами. Все злющие, голодные… Крики, пальба. Потом тишина наступит, а то вдруг прикладом по ставням кто-то как вдарит и ну давай барабанить! Почуял я: не будет тут мира, и в одну из ночей выкрал мою Марьянку…
Скрип сдвоенных сосен на ветру прервал рассказ гостя. Хозяин хутора вытряхнул трубку под лавку, на которой они сидели, и стал неторопливо набивать свежую порцию табака. Гость привстал, высморкался в куст чубушника, и снова заговорил:
– Они же, кто в погребе ховался, и уснуть-то не могли со страху. Семья большая: батька с мамкой да пятеро деток. Марьянка была старшей. Бабка дряхлая ещё с ними. Как стихло в лесу, подобрался я к хате тихо-претихо и развёл с наветренной стороны небольшой костерок с хвоей, хмелем да грибами сушёными. Заговор с дымком пустил. Дождался, пока все сомлеют.
Тут гость скривился. Или улыбнулся? Морщинистый лик его под видавшим виды капелюшем был сер и непроницаем.
– И ты знаешь, сябар** мой любезный, что удивительно... В погребе, как я и ждал, все спали вповалку. Думал, и Марьянка в беспамятстве, ан нет. Сидит себе внизу у лестницы смирно, а глаза блестят в полумраке. Уставилась на меня и молчит. Потом вся ко мне подалась, руки тянет. Только выволок её в лес, тут и эти душегубы явились, не запылились. Я хоть и немало на своем веку повидал, и то струхнул, нечистая сила... Встали германы цепью вдоль дома, вперёд выступили двое с огнеметом. С этой штуковиной я ещё с прежней войны был знаком.
Гость закашлялся, сплюнул и вновь приложился к фляжке. “Одиночество кому хочешь язык развяжет,” – подумал хозяин хутора и глубоко затянулся.
– В лесах наших в ту пору объявился командир партизанского отряда Лясун***. Так его звали. Мало кто его бачил, но я-то сразу заприметил этого хромого чужака. В городе кто-то пустил слух, что он за мзду укрывает от немчуры ювелиров местных да богачей-торговцев. Те до него в лес и тикали – кто от облав убёг, конечно. Только вот домой к себе опосля войны никто из них не вернулся. Наши с Марьянкой лешачата опосля некоторых по оврагам находили. Лясун брыльянты и золотишко у несчастных забирал, а евоные ашуканцы**** тут же отводили бедолаг в сторонку и… того.
Старец глотнул из фляжки, крякнул и отёр рукавом густую седую бороду. Хозяин довольно улыбнулся: никто во всей округе не мог похвастать таким виноградным самогоном.
– И вот, значится, только присел я тогда впотьмах с Марьянкой на руках, бачу: среди германов вроде как знакомая личина затесалась. Уже порядком стемнело, но мне ведь темнота не помеха. Вдобавок тут как молния – струя из огнемёта! Потом другая, ещё и ещё... Хата так и полыхнула. Немчура хохочет, пьяные все. И этот с ними… Я Марьянке рот ладонью прикрыл, чтоб не заголосила, подхватил её покрепче, да так и уволок в чащу.
Хозяин хутора задумчиво выпустил кольцо дыма из любимой трубки, с которой не расставался много лет:
– И кого же ты признал среди немцев, сябар? – спросил он гостя.
– А ты спроси у вашего хромого председателя, коль сам не догадался.
– У председателя? Ему-то откуда знать. Он в то время на фронте был. Герой войны – вся грудь в орденах…
В этот момент где-то в хате загремели кастрюли, и из приоткрытого окна кухни раздался распевный женский голос:
– Микита, ты с кем это там гутаришь?.. Ужин готов, подь к столу.
Гость молча поднялся с лавки, прошел через калитку, спугнув прилегшую за ней кошку, которая мигом подскочила и пустилась наутёк. Старец зыркнул ей вслед и побрел к лесу.
– Дед, да погоди ты, куда заторопился ни с того ни с сего? – спохватился хозяин хутора. – Давай хоть на посошок, что ли. А то прошу и к нашему столу. Загадал мне загадку, а сам уходит! Да кто был этот – с карателями-то?..
Гость остановился и, обернувшись вполоборота, глухо вымолвил:
– У нас в старину говаривали: выверни ложь наизнанку и просуши – а всё равно она правдой не станет. Последним, кто знал тайну Лясуна, (а я тут не в счёт), был Марьянкин батька. За что и поплатился он со всей своей семьёй...
Старец мельком глянул на хозяина хутора, отчего тот почувствовал себя как-то не очень уютно, и продолжил свой путь к лесу.
Тем временем совсем стемнело. Зашумел на налетевшем ветру бор. На болоте надрывно запищал сыч, как будто спрашивая: “Кто? Кто?!.”
Хозяин хутора вышел за калитку. Вглядываясь куда-то в опушку леса, он долго стоял с потухшей трубкой в руке, и, казалось, пытался отыскать в бархатных сумерках ответ на этот вопрос.
Большая плетёная корзина, полная белых грибов, дожидалась его на лавке у хаты.
*Грабители (белорусск.)
**Друг (белорусск.)
***Леший (белорусск.)
****Злодеи (белорусск.)