Они росли, как две колючки перекати-поле, отогревали души друг друга и грелись телом, крепко обнявшись ночью, укутавшись общим одеялом. Они утирали друг другу слёзы, доверяли тайны и рьяно хранили их от чужих. Они были две, как одна, и всё делили пополам: одно яблоко на двоих, один пирожок на двоих, платья на двоих и общие тайны, а главное – одна жизнь на двоих. Две одинокие былинки, росшие, как сорная трава, в своём созданном маленьком мирке внутри огромного страшного неизведанного мира – две сестры, у которых никого не было. В семье и окружённые толпой, они были одиноки, как в космосе.
* * *
В обществе, несмотря на огромнейшее количество различных организаций, что обязаны защищать детство, все проблемы решаются глобально. Конференции, совещания, круглые столы в комитетах, отделах, органах опеки и других многочисленных крупных и мелких организациях, пытаются охватить всё сразу, не замечая социально-моральных проблемок в отдельно взятых хрупких телах мальчишек и девчонок. Человек маленький, а мир его огромен, и ничем он не отличается от мира академика или знаменитой актрисы, скромного бухгалтера или нервного прораба. Но чем меньше человечек, тем страшнее и опаснее для него этот неизведанный непонятный огромный мир, в который ему только ещё предстоит войти.
Как хочется всегда быть с мамой и держаться своей маленькой ладошкой за её крепкую надёжную руку. Не отпускать ни на миг, но вдруг… зло дёргает, причиняя боль, и бросает, эта – надёжная-ненадёжная рука мягкую ладошку, малыш, испугавшись, плачет, а мама вопит на всю улицу: «Ну хватит орать! Ты уже большой (большая), не позорься, на тебя люди смотрят и смеются: «Какой нехороший! Как стыдно!!!»
И кричит, и шлёпает... обзывает… Маленькому человечку действительно очень стыдно и он, всхлипывая, с трудом сдерживает слёзы, оглядывается на проходящих мимо людей и ещё больше боится, только теперь к страху перед гневом мамы, примешивается страх перед людьми, которые тоже думают о нём: «Какой нехороший мальчик (девочка)!» Об этом же ему сказала сама мать!
Или, гневаясь, бросают посреди чужой улицы и громким металлическим голосом зло предупреждают: «Ты мне такой не нужен! Оставайся, пусть тебя заберёт чужой дядя!» – и уходят. Опухший, весь в слезах и соплях бежит малыш за родной мамой. Он, торопливо перебирая маленькими ножками, спотыкается и умирает от горя, страха и одиночества.
Потом кричат и подавляют в детском саду. Затем в школе. Его ещё не сотворили, а уже подавляют, гнут и ломают. Его сравнивают, обличают, обвиняют, унижают, оскорбляют.
Дедовщина, которой так все боятся в армии, начинается именно дома.
«Не болтайся под ногами». «Замолчи». «Ешь, что дали – ишь – перебирает». «Не вмешивайся в разговор взрослых». «Закрой рот – мал ещё». «Надоел». «Достал». «Отстань». «Когда же я от тебя отдохну!» «У всех дети, как дети, а ты…». «Вот Петя хороший мальчик, а ты…». И всё это можно продолжать до бесконечности. Маленькие, слабые, словно тонюсенькие былиночки-травиночки – они ещё не закалились и не готовы к грубости, резкости. Они чрезвычайно чувствительны к интонациям маминого голоса и прекрасно считывают эмоции на её лице, а ещё жесты и другие выражения чувств…
Люди сажают на грядках помидоры и сдабривают их, закаляют, поливают, опрыскивают, окучивают, пасынкуют, прячут под плёнкой, в надежде получить хороший урожай.
Ласково разговаривают с комнатными растениями, потому, что где-то прочитали, что при этом они лучше растут. Оно и понятно, не зря же говорят, что доброе слово и кошке приятно.
Мужчины часами разбирают и перебирают детали своих автомобилей, тщательно моют, полируют, внимательно прислушиваются к работе двигателя и никто почему-то не гневается на свои машины.
А дети? Мы их конечно любим. Но в бешеном ритме жизни, забываем, что одеть накормить отдать во всевозможные секции и кружки не важнее, чем ежеминутное проявление любви, проявление всегда и везде, даже в самых мелких и незначимых, на наш взгляд, событиях, ведь из мелочей и состоит наша жизнь. Слышать, видеть, чувствовать, понимать и принимать этих хрупких маленьких человечков, созданных из твоей плоти и крови, похожих на тебя или твоих предков лицом, походкой, манерами, характером. И главное – вводить их в мир – незнакомый и тайный, ласково держа за руку и сдабривая, как помидоры на своих грядках, ласковым словом, взглядом. Слышать, видеть душой и принимать сердцем. Короче, любить…
* * *
Девочки прятались под одеялом и судорожно, до крови, грызли ногти. Набегавшись, устали, а уснуть сразу не могли и мечтали об ином мире. Они представляли его полным добра и улыбок, где не орут, не бьют и не унижают. Они спешат скорее вырасти и дают слово, что никогда не расстанутся. Уже маленькие они понимают свое счастье – счастье, что их двое. Младшая с верой и надеждой смотрит на сестру, слушается её во всём и бесконечно любит. А у старшей дрожит от страха каждый нерв, что она ничего не может изменить в этой недоброй непонятной для неё действительности. Она не сможет защитить любимую младшую сестрёнку, потому, что хоть она и старшая, но ещё слишком мала, чтобы противостоять окружающей жестокости. Им вместе было тепло, спокойно и безопасно, но они не чувствовали себя защищёнными, их не приняли, предали; понимали, что в семье они лишние и не достойны любви. И, отчаявшись, замкнулись в себе. А если дети замкнулись – жди беды.
Девочки подрастали и огромный страшный мир всё больше давил на хрупкие плечики несформировавшихся подростков. Он не открывался для них радостью бытия, он был настолько недобрым и агрессивным, что им легче было оставаться маленькими. Младшенькой ещё было хорошо – она действительно имела запас времени, а старшая уже понимала, что для неё дороги дальше нет! Её подружки-одноклассницы уходили далеко вперёд, решая по пути конфликты возраста, когда играют гормоны и перекосы в развитии вносят такую сумятицу в душу, что растерянность и непонимание происходящего превращают бывшего ребёнка-ангелочка в демона. Если не поддержать, не помочь, не подсказать – этот «демон» в ребёнке столько бед может натворить! Старшенькая тоже всеми силёнками пыталась взрослеть, но в её организме «играли гормоны» и происходили перекосы в развитии и психики, внешности: то нос вдруг вырос, то руки длиннее, то ноги. А уж про прыщи да жирные волосы и говорить страшно! Но старшенькой нельзя было расслабляться. Во-первых, всегда уставшую на работе маму надобно жалеть, а во-вторых, младшенькая надеется на неё, верит и ищет защиты. И запуганный ранимый подросток бился, как запутавшаяся бабочка в сачке, пытаясь самостоятельно выбраться в большой мир.
Вот она – приоткрытая дверь и широкая дорога, по которой весёлой гурьбой идут вперёд подростки, которые смогли, смело или не очень, но смогли шагнуть за ворота и идти дальше дорогой жизни. Но для несмышлёной и неуравновешенной старшенькой не было пути к этим воротам, и большой мир захлопнулся для неё.
По мере взросления ребёнка, ворота в большой мир начинают открываться и чем ближе подходит человечек к ним, тем шире они распахиваются, а если ребёнок не подходит, то они закрываются.
* * *
Почему, когда мы выращиваем на грядках помидоры, то тогда, когда ветви начинают опускаться к земле, заботливо привязываем их к заранее приготовленному столбику мягкими, также заранее заготовленными, верёвочками. Почему же мы не кричим на них: «Достали!», «Сколько можно – я же тебя вчера поливала, а сегодня опять!» Или ещё лучше: схватить попавшееся под руку полотенце и ударить в гневе куда попадёт. Ударить раз… два…
И мужчина не кричит на свою машину, что вдруг вытекло масло или сел аккумулятор. Он тщательно подтирает масло и едет на станцию техобслуживания. И поглаживает, поглаживает заботливой рукой свою «ласточку» и, натянув рукав на кисть, нежно протирает вдруг обнаруженную царапину...
Так почему же мы кричим на своих детей, почему дёргаем, бьём, а не поглаживаем?
Почему мы им – детям – не позволяем допускать слабости, оплошности, непослушания?
Почему мы не хотим видеть их такими, какими они становятся?
Мы же любим их. Любим, конечно, как умеем, и до холодного пота боимся потерять. Но принимать их именно такими, какие они вдруг становятся, нам не хочется, нам, видите ли, трудно. Мы других представляли, не о таких мечтали…
Хотели светловолосого кудрявого ангелочка со скрипочкой и пуантами, а растёт чёрненький, вечно лохматый, по подростковому хамоватый футболист или каратист. Мы никак не хотим признавать, что дети – это только то, что мы создали, но создали не себе в безраздельную собственность.
Почему мы наконец их не слышим?
В любви к детям, главное – услышать их. Слышать и то, что они говорят и слышать то, о чём молчат. «Слышать» их пытливые взгляды, нервные подергивания, судорожный наигранный смех и напускную фальшивую браваду. Они взрослеют и отстаивают своё право на признание их независимости и самостоятельность.
И тут мы ещё острее должны понимать то, что они слышат в наших речах, а мы говорим много и всё якобы из добрых побуждений, но редко задумываемся, а что же из всего сказанного дети услышали и поняли правильно? Да и не стоит много говорить, много важнее просто примером стать, и всё.
– Мама, а у нас в классе все девочки в лосинах ходят, – говорила старшая.
– На твои толстые короткие ноги осталось только лосины напялить и будешь совсем, как корова, – недовольно отмахивается мать.
Девочка слышит: «Толстая коротконогая корова!» Маме не нравится её внешность, а если даже маме не нравится... И она одинока.
– Мама, учительница просит сдать деньги на ремонт, – со страхом просила дочь.
– Да сколько можно, совсем совесть потеряли! Скажи, что не сдам и точка! – и сердечко трепыхалось от страха, что завтра вновь учительница будет совестить её перед всем классом.
Ребёнок понимает, его маме абсолютно всё равно, что у него возникнут проблемы в общении с учителями и одноклассниками. Учителя не будут его любить, как и не любят родители. «Меня совсем никто не любит», – сжимается он от ужаса. И опять ребёнок одинок.
– Мама, а мы классом на праздник спектакль ставим. Я – Фея. Мне костюм надо, – крутится, танцуя, от радости дочка.
– Фею нашли! Слышишь, отец, нашу корову Феей назначили. Пусть и костюм выдают. Где я его тебе возьму?
Опять маме не угодила… Мама высмеивает, маме всё равно! Так, что же про неё думают другие? Она никому не нужна…
– Мама, а я контрольную написала на «четвёрку», – радуется дочка.
– А Иванова и Сидорова, поди, на «пятёрки» написали. Вот же повезло родителям, – сетует мать, что дочка не очень хорошо успевает в математике.
– Я худшая, я никчёмная, я не оправдала маминых надежд, – переживает ребёнок и он снова одинок.
– Мне стыдно за тебя! Вот Анна Ивановна (Анна Михайловна, Анна Петровна – и так по алфавиту) сказала: «Какая наглая (нехорошая, бескультурная, неумная и т.д.), – говорит мама в воспитательных целях –она так считает – отчитывая за совершённый проступок.
«Боже, как же я буду жить?» – не только мама, но и весь мир во главе с ней в лице всех взрослых указал на неё пальцем, как на ничтожество, с осуждением возмущением и гневом.
И наступил момент, когда переполнилась душа негативом и закрыла весь мир чёрной пеленой.
– Есть ли смысл жить дальше? – обречённо мечется подросток, отражаясь, как в зеркале своей семьи и общества в целом. В зеркале кривом, разбитом, грязном.
Даже не все взрослые понимают, что нельзя делать пагубных выводов о себе в зависимости от отношений к нам окружающих людей, что уж говорить о ребёнке... Его самооценка, образ его «Я» – это результат отношения к нему окружающих, их мнений и оценок, описаний, восприятий его личности. Маленький человечек не понимает, почему ему больно, страшно, одиноко, почему он "разбит", он даже не догадывается и не сумеет понять, что причина его "разбитости" не в нём самом, а только в тех, в ком он отражается: он отражается в кривых, разбитых, грязных зеркалах семьи, учителей, воспитателей...
Можно долго приводить в пример диалоги, что происходили в этой семье и ежечасно происходят в других подобных семьях.
* * *
Две сестрички перекати-поле жались друг к дружке, и не видели впереди ни-че-го.
Старшенькая не расцветала, как цветёт в любви всё, а горбилась сутулилась, неистово грызла ногти и до крови кусала губы. Взгляд её печальных глаз давно потух и страх овладел каждой клеточкой души и вялого тела. Младшенькая с испугом смотрела на старшую и боялась ещё больше.
– Что же делать? – искала старшенькая девочка выход из трагического тупика, в который их загнала нелюбовь, непонимание и неприятие и в целом – отторжение.
И не нашла лучшего способа, как просто перестать жить. Она представляла, что мама будет горевать, плакать и этим проявит к ней любовь. В детском эгоизме старшенькая надеялась, что потеряв, мама полюбит её, пожалеет, будет тосковать и наконец-то поймёт тяжёлые проблемы своей девочки. Главное, чтобы это случилось, а цену вопроса она недопонимала.
По глупости поделилась с младшенькой и та, боясь остаться одной и ещё больше страшась взрослой жизни, решила уйти с сестрой.
И поднялись они на заброшенную в городе башню элеватора, прозванную в народе «Башня смерти» – с неё каждый год падали вниз в глубоком отчаянии, непонятые и недолюбленные подростки.
Взявшись за руки, они со страхом смотрели на заходящее солнце, и медленно подходили к краю.
О чём они думали в этот момент? Вряд ли можно понять, предположить или придумать.
Две чудесные девочки: светленькие голубоглазенькие, крепко держались за руки и... в последний момент старшая резко разжала ладонь, одним, необыкновенно сильным движением отбросила младшую сестрёнку назад и решительно ступила в пустоту...
Младшая услышала только далёкий глухой стук...
* * * * *
– Какая хорошая семья, – судачили в городе.
– Проводится проверка, никаких нарушений не выявлено, – писала пресса.
– Совсем дети заелись и обнаглели, хоть бы о родителях подумали, – люди молчать не могли.
– Им бы войну пережить и пахать так, как мы пахали. И голодать так, как мы голодали, – гневались старики.
– Сидят в компьютерах и телефонах, работать не хотят, ничего святого не осталось…
В городе судачили все: и кто знал семью и, кто не знал.
Равнодушных не было. Но самое страшно было то, что никто так и не понял старшенькую. Она думала, что её пожалеют, а её после смерти ещё больше заклеймили позором.
Колючка перекати-поле не укореняется. Маленькие девочки не укоренились в благополучной с виду семье. И очень рано оторвавшись, сплелись веточками-душами и пытались освоить мир самостоятельно, засыхая и увядая. Они, живя в семье, «кочевали» в поисках себя и потерялись в пути.
В городе судачили долго.
Собирались различные комиссии, проводились заседания, писались постановления, отчеты, планы и тому подобное, но где же вы все были, когда маленькая девочка приходила в школу опухшая от слёз?
Вы – родственники, с равнодушием взиравшие на уродливое воспитание девочек в семье, почему молчали?
Вы – судачившие соседи, где были, когда вечерами, зарёванная и битая девочка сидела в подъезде?
Вы – учителя, воспитатели и прочие комиссии о чём думали, когда ребёнок не сдавал деньги на ремонты и прочие нужды? Стыдили его перед всем классом и укоряли. Он сам, что ли, принял решение не сдавать эти проклятые деньги? Или костюмы и прочую атрибутику не приносил ребенок в класс?
Совещались, писали отчёты, резолюции, проводили мониторинги, и опять не видели девочку – хрупкую запуганную младшенькую.
Она выросла. Выросла, но не повзрослела, и столько было, есть и ещё будет проблем в её взрослой жизни с психикой несозревшего подростка, что в сердцах кричит, ничего не понявшая до сих пор мать: «Да лучше бы вы вместе прыгнули! Достала, сил моих никаких нет…»