– Товарищ командир, смотрите! – обрадовано воскликнул замполит, – за нами, в тылу занимает оборону какая-то артиллерийская батарея.
– Да, это же новые орудия: 76-мм дивизионная пушка "ЗИС-3", – сказал я. Помахав рукой, я поприветствовал командира батареи. Он приветствовал меня подчеркнуто официально, отдав честь – я ответил тем же. Знакомиться было некогда, мы оба были заняты отдачей последних указаний расчетам.
Мы продолжали наблюдать за танками противника. Напряжение возросло до предела. Вдруг, не доходя до наших огневых позиций полтора километра, вся стальная лавина резко повернула влево и по косогору направилась на север в сторону Ивановки. На душе немного отлегло – там их ожидал хорошо оборудованный противотанковый укрепленный рубеж.
Позже я узнал, что мимо нас двигались дивизии 48-го Танкового корпуса Кемпфа из 4-й Танковой армии Гота, прорвавшиеся в районе поселка Плодовитое, через правый фланг обороны нашей 57-й Армии и смяв левый фланг 64-й Армии.
Учитывая расстояние, стрелять по танкам нам не имело смысла. Расчеты ПТР открыли огонь по машинам противника. С рассветом следующего дня стало очевидным, что разрозненный огонь малоэффективен.
Я свел вместе по четыре расчета и, сосредоточенным огнем по избранной цели, мы стали залпом поражать автомобили с пехотой. Подбитая и объятая пламенем машина, останавливалась. Солдаты разбегались по другим экипажам. Санитары подбирали убитых и раненых. Танк сталкивал поврежденную технику на обочину. Колона так же, как ни в чем не бывало, продолжала движение – немцы не обращали на нас никакого внимания.
Стоящая за нами артиллерийская батарея вела огонь по танкам. За сутки батарея подбила одиннадцать танков, а моя рота – тринадцать машин.
Двое суток мимо нас, днем и ночью, без остановки, шла непрерывная колона танковой армии – в строгом порядке: мотоцикл с коляской, танк, три машины с пехотой.
Согласно оперативной директиве "Барбаросса", которая рекомендовала войскам, с учетом верного превосходства над противником, в качестве главных видов действий "марш с боем" и "марш без боя", это обеспечивало максимальную скорость передвижения.
Корпус шел маршевой колонной, не обращая внимания на потери, не тратя время на небольшие очаги сопротивления. Для них, это было второстепенно, по сравнению с главной целью – сходу ворваться в Сталинград.
В это время, под Красноармейском завязался ожесточенный бой. Оттуда доносилась непрерывная артиллерийская канонада, не замолкавшая несколько суток подряд.
Движение колоны закончилось. Теперь по дороге в обе стороны проскакивали лишь отдельные машины и мотоциклисты. На следующую ночь после окончания массового движения немецких войск поступил приказ отойти из Дубового Оврага.
VIII
Мы оставили Дубовый Овраг, так и не дождавшись наших отходящих войск. До нас докатился слух, что командир 15-й Гвардейской дивизии отвел полк на Большие Чапурники по собственной инициативе, без приказа командующего 57-й Армией генерал-майора Толбухина. Также поговаривали, что комдива сначала хотели снять с должности, но затем оставили без наказания, признав приказ рациональным.
В последствии, за все время боев на участке обороны 15-й Гвардейской дивизии, противник не продвинулся ни на шаг.
В Больших Чапурниках, моя рота противотанковых ружей заняла оборону в боевых порядках 50-го Гвардейского полка, которым тогда командовал майор Сикорский Павел Иванович. Для стрелковых подразделений, местным населением были заранее подготовлены траншеи. Огневые позиции своих расчетов я расположил несколько сзади, создавая взаимосвязанную противотанковую оборону. Противника еще не было видно, и мы имели возможность хорошо окопаться.
Траншеи переднего края проходили через дорогу на Дубовый Овраг от озера Сарпа между южной окраиной села и постройками молочно-товарной фермы. Здесь оборону занимал второй батальон 50-го Полка. Фамилию комбата я забыл, помню, что он был капитаном и не выговаривал букву "р". В ротах было по 6-7 человек, в основном средний комсостав. В батальоне имелся только один станковый пулемет, несколько ручных пулеметов и автоматов. Не смотря на то, что от батальона фактически оставался один взвод, фронт обороны был выделен, как роте полного состава. За пулеметами были младшие лейтенанты, красноармейцы подносили боеприпасы, воду, пищу, снаряжали пулеметные ленты и дисковые магазины.
По просьбе командира полка, большие промежутки между пулеметными расчетами на ночь занимали мои расчеты ПТР. Оборона осложнялась отсутствием перед передним краем минных полей и проволочных заграждений. Так прикрывались подступы к городу Красноармейску на нашем участке обороны.
IX
Противник не заставил себя долго ждать. В конце августа, в мареве полуденного зноя, на горизонте стали появляться мелкие черные точки.
Я рассматривал в бинокль, бредущий в нашем направлении рассыпной строй пехоты противника.
– Сколько их? – спросил меня наблюдатель.
– Много. Очень много – роты две-три, возможно и больше. – Я передал бинокль наблюдателю.
– Наблюдайте за рикошетами! Сержант, тащи сюда моего "Дегтярева", все "тарелки" и цинки с утяжеленной пулей!* – приказал командиру взвода.
Пристегнул для устойчивости пулемета растяжку между сошками и прикладом. Дал несколько коротких очередей: недолет до цели 200-300 метров. Поднимаю угол на прицеле: очередь легла по пехоте: – хорошо! Разбежались и залегли. – Наблюдатель корректировал мой огонь, я короткими, в 3-4 выстрела очередями, гонял солдат противника по гладкой, выжженной степи. Вскоре появился командир батальона:
– Я не могу понять, кто ведет стрельбу? Прекратить стрельбу! Что вы делаете, ведь они же по нам не стреляют?.. – характерно картавя, обрушился на меня капитан. "Твою ж… мать! Дал же Бог соседа?!" – пронеслось у меня в голове, но я сдержался… Мне, двадцатилетнему пареньку из кубанской станицы, было не понять: как можно видеть противника, иметь возможность уничтожить его и не сделать этого?
– Правее двадцать и немного выше, видите? – перебил комбата наблюдатель, как ни в чем не бывало, продолжая корректировать мой огонь. Сержант, сидя на ящике, продолжал сноровисто заряжать дисковые магазины. Пехота металась по хорошо пристреленному пространству, в поисках какого либо укрытия. Шансов укрыться не было. Я продолжал их расстреливать короткими очередями и останавливаться не собирался.
Висящий у меня над ухом капитан стал раздражать своей жизненной позицией. Хотелось ему ответить, но я был сосредоточен на целеуказаниях, а в голову ничего не лезло кроме: "оппортунистов" и "политических проституток". Эти определения, комбату явно не подходили, но больше ничего я не мог вспомнить – сказывались пробелы в знаниях по истории ВКП(б), единственный "трояк" при выпуске из училища. "Ну, вот – теперь с умным человеком и поговорить не о чем" – подумал я, и рассмеялся:
– Я их сюда не звал! А у вас с ними, я вижу, сегодня перемирие?.. – вежливо спросил я, меняя "тарелку". Это его еще больше разозлило, но он нашелся, что мне ответить:
– Вы же нас демаскируете!
– Мы, как и они находимся в чистом поле, и они видят нас не хуже, чем мы их! Солдат противника в 20-30 раз больше чем нас и нельзя его допустить до переднего края. Капитан! Уничтожать пехоту – ваша задача. Прошу, не мешать мне бить врага! – между очередями огрызался я.
– Хватит мне тут… Я здесь командир, и я отвечаю за этот участок. – все еще пытался командовать капитан.
– Я вам не подчинен! Идите и выполняйте свой долг перед Родиной! – отрезал я, а сержант, подавая очередной заряженный магазин, демонстративно встал между мной и капитаном. Видимо, не желая говорить сержанту в затылок, капитан удалился. Корректировщик, разглядывая в бинокль, сортировал – кого из упавших солдат противника мне поднять огнем, а кто уже точно не встанет. Я бил по солдатам, пытавшимся убежать короткими перебежками. Так мы гоняли их по чистому полю до самого вечера.
Уже со следующего утра, при малейшем оживлении противника, с позиций батальона стали раздаваться пулеметные очереди и одиночные выстрелы. Значит, разговор с комбатом не прошел впустую, и он сделал правильные выводы. Весь день батальон не давал противнику поднять головы. К вечеру все стихло.
Утро 28 августа. Взошло солнце, озарив чистое небо, засиявшее своей голубизной. У нас над головами снова появился тактический разведчик "Фокке-Вульф" Fw-189*. Уверенный в своей безнаказанности, он медленно проплывал над нашими позициями. Нервно затявкали зенитки, в прозрачном небе появились белые купола разрывов зенитных снарядов. Под левым крылом вспыхнуло пламя, и "Рама", сделав крен влево, врезалась в озеро Сарпу. Мы вдвоем с писарем побежали посмотреть на это "чудовище".
Все вокруг радовались и поздравляли дивизионных зенитчиков. К месту падения самолета быстро прикатила машина со штабными и "особистами". Быстро подогнали трактор, зацепили трос, и "Раму" выволокли на берег. Стали снимать фотоаппаратуру и какие-то приборы. В кабине находилось тело мертвого обер-лейтенанта, пожилого, благородного вида, с аккуратно подстриженной бородкой. На груди, на идеально сидящем кителе, было множество наград. Вероятно, часть из них была получена еще за Первую Мировую. Вместо одной руки у него был протез.(1)
Хотелось все рассмотреть поподробнее, но сзади раздались пулеметные очереди. Мы оглянулись и увидели – несущийся по дороге к нашему переднему краю немецкий мотоцикл. Ближе всех к нему оказался я с писарем, и мы метнулись к нему на встречу. Пулемет снова дал очередь, которая легла между мотоциклистом и нами, мы залегли. От неожиданности немец резко затормозил, мотоцикл занесло, и с ходу полетел в кювет. Мы бросились к нему по дороге.
Пулемет продолжал стрелять, не замечая нас. Пришлось снова упасть. Немец бросил мотоцикл, и на четвереньках стал убегать по кювету. Хотел пришить его из автомата, но на бегу нажал на замыкатель магазина. Магазин отлетел и покатился по пыльной дороге в кювет. Я его подхватил, вставил – автомат заело. Немец убежал, оставив в качестве трофея свой мотоцикл.
Жаль, упустили "языка", а в мотоцикле "БМВ" ничего путевого не оказалось, кроме треугольной плащ-палатки да личных вещей мотоциклиста.
X
5 сентября из-за гряды холмов донеслись громовые раскаты орудийных залпов. Стрельба велась бес прицельно, по площадям. Незначительная часть снарядов легла на нашем переднем крае, но большая часть улетала в тыл полка. Во время обстрела, или так называемой артподготовки, на склоне появилась огромная масса пехоты. Наступающая толпа не имела выраженного боевого порядка. От вида бредущей на наши позиции орды стало немного жутковато. Это напоминало что-то средневековое, возможно, так шли в бой еще до появления автоматического оружия.
С восьмисот метров огонь открыли пулеметные расчеты стрелкового батальона, к ним присоединился и я со своим ручным пулеметом. Солдаты противника падали, к ним подбегали санитары с носилками и уносили раненых. Основная масса, невзирая на пулеметный огонь, упорно продвигалась вперед к нашему правому флангу.
В этот момент, комдив связался напрямую с комбатом: "Сейчас заиграет патефон – наблюдайте!" Через несколько минут раздался неслыханный доселе рев. С ужасным воем у нас над головой пронеслись огненные стрелы. Они обрушивались на голову наступающему противнику, вонзившись в землю – взрывались, сметая все на своем пути. Все произошло мгновенно, как началось, так же неожиданно – закончилось. Огненный шквал накрыл огромную площадь – все горело! На наших глазах, лавины не стало в считанные секунды. Поле было усеяно разорванными на куски горящими телами. Мы ликовали, нервное напряжение спало.
Примерно через три-четыре часа все повторилось снова. Противник повторил жиденький артудар по переднему краю. Пехота появилась с того же направления, но в два раза больше по численности. Теперь они продвигаясь гораздо быстрее, бежали на нас по скату холма.
Тылы полка были полностью подчищены: все легко раненные и обслуга отправлены на передний край со стрелковым оружием. Мы открыли огонь из всех видов оружия. "Заработали" длинными очередями с рассеиванием по фронту, наши пулеметы. Вот, бегущие впереди толпы, уже скоро ворвутся в наши траншеи.
Опять грянул "гром" "Катюш" нашего 23 ОГМД, стрелы реактивных снарядов с диким ревом снова пронеслись у нас над головами. Все поле боя покрылось огнем и дымом. На правом фланге, выбежав из клубов дыма, солдаты противника все же ворвались в нашу траншею, схватили младшего лейтенанта, и волоча его, снова скрылись в облаке дыма и пыли. В центре обороны из дыма тоже выскочила группа солдат, но их всех перебили из автоматов, взяв в плен только одного раненого.
Большинство из наступавших до нашего переднего края так и не успели добежать. Когда ветер снес пыль и гарь по лощине в сторону, перед нашими глазами лежало поле, заваленное горящими труппами. Горела степь, горели человеческие тела, доносились крики раненых молящих о помощи, стоны и просто душераздирающие вопли. Небольшая группа солдат противника, не попавшая под огонь, не помня себя, в ужасе убегала по холму.
Так мы впервые увидели в действии легендарную мощь Гвардейского минометного полка. Поговаривали, что залп был произведен термитными снарядами с температурой горения свыше полутора тысяч градусов.
Пленный оказался румыном, и внес ясность относительно происшедшего. Он рядовой из 1-й румынской пехотной дивизии. В первую атаку был послан один пехотный батальон, численностью до восьмисот человек. После неудачи командование учло допущенные ошибки и сделало выводы: в атаку были посланы сразу два батальона, "усиленные" артиллерией. Перед ними стояла задача – как можно быстрее проскочить до передовой противника, избежав огня "Катюш". Следовательно, на поле боя остался румынский полк – около двух тысяч убитых солдат.
Позже мы узнали, что танковая армия Гота ушла, нанесла удар по Сталинграду севернее нас и вышла к Волге. На южном фланге, против нас остались подразделения 1 пехотной дивизии 6-го Румынского армейского корпуса.
Следующей ночью, в нашем 50-м Гвардейском полку никто не спал. Все находились на передовой и были готовы отразить внезапное нападение противника. Целую ночь румынские грузовые и санитарные машины вывозили с поля боя убитых и раненых. К утру все стихло.
К сожалению, все труппы они так и не вывезли. Стояли сухие и жаркие дни. Трупы вздувались как воздушные шары. От попадавших в них пуль и осколков – оседали, как пустые мешки, испуская неимоверно тошнотворную вонь, которая заполнила воздух – дышать было нечем.
XI
Так разворачивалась битва на южных подступах к Сталинграду. Сам город представлял огромный костер – горели заводы, горели дома. Горела Волга. Зеркало реки покрылось горящими нефтепродуктами из разбитых барж и нефтеналивных судов, горящий поток двигался вниз по течению. Даже в районе нашей обороны, ночью было так светло, что можно было собирать иголки. Сталинград превратился в огромный котел, в котором плавилась техника, горели человеческие тела.
Через несколько дней после двух румынских атак мы заметили, что румыны заняли сараи МТФ и уже сидели в одиночных окопах, как птицы в гнездах, лишь изредка высовываясь, чтобы посмотреть в нашу сторону.
"Отличные мишени", – подумал я.
Чего только не было у нас в обозе. Каким-то чудом на кухне у поваров нашлась и снайперская винтовка, старшина роты привез ее мне. Началась снайперская охота. Несмотря на сорокаградусную жару, румыны носили высокие бараньи шапки, которые мы прозвали "гуцулками". Окопы были неглубокие, румыны сидели на корточках и нам были видны только эти шапки. Расстояние 200-250 метров. Выбрал. Навел винтовку, оставалось дождаться, когда намеченная цель высунет голову до перекрестия прицела – выстрел! Есть! Меняю позицию, и все повторяется заново. Только ночью остальные румыны поймут, что в нескольких одиночных окопах – уже окоченевшие трупы.
Так, ежедневно, я сокращал численность противника на несколько человек. Дневной рекорд – восемнадцать удачных выстрелов. Таким образом, мне удалось "навести порядок" на румынской передовой: я заставил их откопать окопы в полный рост, ячейки соединить ходами сообщений, на переднем крае не стало праздношатающихся.
Со временем, стало труднее находить новую жертву, но я все равно ловил моменты, чтобы уничтожать противника. Бил румын рано утром, когда они бродили поверх окопов. Бил связных, наблюдателей, плохо замаскированных солдат.
Наши траншеи шли параллельно с румынской траншеей к озеру, там солдаты выбегали из траншеи и шли за водой. По неписаному закону войны – это была безопасная зона, за водой ходили без опаски и мы и румыны. Чтобы попасть в траншею, шедшую к озеру, румыны должны были перебежать через дорогу, ведущую из села на МТФ. Выпустил одного, до середины дороги – выстрел! Есть! Раненый корчится от боли. Следующий, выползает за ним и тянет раненого за ногу – выстрел! Второй… Третий! Возвращаюсь к первому. Пока румыны прорыли через дорогу траншею – положил в этом месте двенадцать человек.
В румынских окопах оказался какой-то остряк, который, вполне сносно отпускал в наш адрес всякие шутки и крыл нас отборным русским матом. Все вокруг смеялись. За специфически "нахальную" интонацию, солдаты прозвали его – "Одэситом". Бойцы из Одессы, смеялись: "Больше этих "одэситов" на Волге перебьем – меньше дома, в Черном море топить придется!"
Однажды, после удачного выстрела, я услышал из румынского окопа: "Рус! Зачем стреляешь в лоб? Стреляй в руку, стреляй в ногу!" В ответ я скомандовал: "Давай!". На мое удивление, из окопа высоко высунулась левая рука с надетой на нее шапкой. Две секунды: перекрестье на локтевом суставе – выстрел! В ответ раздался вопль. "Все! Езжай домой "дезертир", в свою "Солнечную Румынию" – рану зализывать!", – подумал я. "Моя станица уже под немцами, теперь мой дом – этот окоп. Буду вас бить, пока всех не изведу! За отца, за мать, за любимую девушку, за оккупированную родную станицу! За Родину! За горящий, у меня за спиной Сталинград!"
– Кум ку вятци? – крикнул я, но из румынского окопа доносились только истошные вопли, раненому уже было явно не до острот и мата.
– Дутен пула (2) в лазарет – дезертир! Стрелять не буду! – крикнул я. "Чтоб я еще кого из вас ранил…" – зарекся я, меняя позицию. Да, и желающих больше не было. Тогда, ни я, ни они, еще не знали – жить им оставалось, как мухам – до первых морозов.
Я был не снайпером, был командиром роты противотанковых ружей. Танков на нашем участке не было, но враг был. Каждый день, с раннего утра до позднего вечера я вел охоту. Изо дня в день, копилась взаимная ненависть – у меня к врагу, а у румын ко мне – настырному снайперу.
В один из дней я забрался на чердак близлежащего к передовой дома. Через дыру в соломенной крыше, была хорошо видна румынская траншея и торчащие из нее шапки. Оставалось терпеливо ждать, пока какой либо обладатель "гуцулки" не начнет вставать.
Уже успел произвести с руки несколько выстрелов – рука устала. Положил ствол винтовки на поперечную балку крыши, продолжал выжидать цель. Ждал долго, и вот шапка зашевелилась, значит у сидящего на корточках румына – затекли ноги. Он стал медленно подниматься навстречу моей пуле. Все! Переносица – выстрел!
Поспешив, я совершил ошибку, не подняв ствол с балки перед выстрелом! Далее, все произошло, как в замедленном кино… – из старой камышовой крыши поднялось облако пыли! "Все – жди очередь!» – рванув на себя винтовку, и резко развернувшись вокруг своей оси, оказался за кирпичной трубой дымохода.
Длинная пулеметная очередь прошила соломенную крышу, несколько пуль застряли в трубе дымохода. "Тук…Тук…Тук.." – было ощущение, что пулемет стрелял слишком медленно и я смог сосчитать каждый выстрел: "Все разрядил магазин своего чешского «ZB»…Эге! Сейчас мины пожалуют…"
Меня, как "ветром сдуло" с чердака в ляду. Где-то ухнули минометы. Я стремглав летел вниз. Далее – по заранее продуманному маршруту: пол, выход из дома в сторону противника, пятнадцать метров до лаза в погреб. Спереди взрыв мины, сходу – прыжок ногами вперед в лаз, тупой удар в грудь, жгучая боль, падение! Все это произошло в считанные мгновения – ставшие для меня целой вечностью.
Я лежал на спине в темном подвале. Сильный удар в грудь, сбил дыхание. "Осколок влетел в грудь", – предположил я. Сделал глубокий вдох, глухая боль, но легкие целы – "уже терпимо". Винтовка лежала на мне, хотя я точно помнил, что бросил ее вперед собой: "Обогнал в полете" – догадка рассмешила. Я зашелся кашлем и снова почувствовал глухую боль. Ощупал гимнастерку – разорвана, но сухая, следовательно – крови нет. Каждое движение давалось с большим трудом.
Кое-как встав, я подошел к свету. Сняв гимнастерку, увидел на теле темное выгоревшее пятно от удара раскаленного осколка: "Слава Богу – пронесло", – подумал я. И уже вслух, добавил: "Дурак, ты Микола. На кой … поспешил с выстрелом, не подняв винтовку с балки? Сегодня повезло, а могло ведь..."
Противник продолжал минометно-артиллерийский обстрел, методично, вместе с боекомплектом выплескивая всю накопившуюся на меня злобу. Я сделал из ящиков подставку и, высунувшись из погреба, стал наблюдать за противником через прицел снайперской винтовки.
"А винтовку, снова придется пристреливать... Да прямо сейчас и начни…" – осенило меня, и я засмеялся сквозь боль в груди: "Да, пожалуй, придется отложить до завтра!"
Артналет по мне был произведен более качественный, чем перед теми двумя атаками румынских батальонов. Наступления противника, почему-то, не последовало. Румыны наверняка наблюдали за этой хатой, и чтобы снова не попасть под обстрел, мне пришлось просидеть в подвале до самого вечера.
Стемнело и мне удалось добраться до наблюдательного пункта роты. Собравшиеся в землянке бойцы облегченно вздохнули. Здесь меня уже ожидал старшина с ужином, который по обыкновению, был объединен с обедом. Кормили на переднем крае два раза в сутки – утром до рассвета и вечером, когда сумерки опускались на землю. Ничего не говоря, я набросился на еду.
– Сильно вы обозлили этих "мамалыжников". Да так, что они вашу позицию целый час утюжили. Мы уж думали – Все! Уже договорились с мужиками: ночью идти туда вас по кускам собирать – начал с укором, старшина.
– Как видите, сам пришел, и почти целиком! Так что извините, но у меня на эту ночь имеются другие планы. Еще повоюем – отшутился я, не отрываясь от ужина.
– А Вы, ребята говорят, того "Одэсита" – "комиссовали"? – продолжал старшина.
– Я вам всем тысячу раз говорил, шо он из Кишинева… – не к месту, возмутился один из бойцов, – все захохотали, – ну шо делать порядочному одесситу в этом таборе?
– А что этот табор делает в твоей Одессе? – подначил его старшина.
– Рыба, ты старшина, с холодной кровью! В такой прекрасный вечер, взял и завел такой непонятный разговор. Запомни, это явление временное, и не надо меня за живое! Товарищ лейтенант, да за то, шо вы тому фраеру клешню отстрелили, позвольте презентовать мою любимую бескозырку. На фарт, а то мы сегодня уже подумали, шо румыны накрыли вас по полной программе. Как говорится, поставили на мертвый якорь и мы больше не встретимся за этим столом…
– Не надо, тебе дороже, а мне ее не носить…
– Берите "на счастье", и не думайте, дарю от чистого сердца. И возможно, она у меня не последняя… – все снова засмеялись, а мне пришлось одеть бескозырку:
– Спасибо, приму на память. И черт с этим подранком, откуда бы он родом не был. Давайте забудем про него, – попросил я, было неприятно вспоминать именно про этого раненого румына. К остальным я никакой жалости не испытывал. Настроение у всех было отличное – еще долго шутили, смеялись и пили чай.
По ночам у нас, иногда было светло как днем – Сталинград, продолжал гореть большим костром. Волга, уже горела меньше, баржи с нефтью по ней больше не шли. Говорили, что нефть стали перевозить по железной дороге, недавно проложенной в нашем тылу далеко за Волгой.
Мы уже научились жить в непосредственном соприкосновении с противником, как говорится, на расстоянии "одного броска". Помимо, дежуривших на флангах пулеметных расчетов батальона, на опасных направлениях я выставлял на ночь расчеты из своей роты. Эти расчеты были сформированы из надежных, в плане – не спать, чукчей. За возможность пострелять, они были готовы не смыкать глаза круглыми сутками. Плюс ко всему, были хорошими стрелками. Перед каждым ставилось по "цинку" патронов, и они монотонно с ровными интервалами, палили по передовой противника.
Я отдыхал по три-четыре часа, и мог дремать только под выстрелы, контролируя в оба уха и точно отслеживая интервалы. В случае заминки, я поднимался, автоматически вскакивал мой ординарец, и мы бежали проверять расчеты.
XII
Уже пошла вторая половина сентября: дни продолжали быть жаркими, а ночи стали еще холоднее. Днем с озера тянуло прохладой, а ночью теплом. Наступила пора помидоров и арбузов, но мы не видели ни того, ни другого.
Однажды меня вызывал к себе командир полка майор Сикорский. Разговор был короткий:
– Как мне стало известно, вам в качестве трофея достался немецкий мотоцикл?
– Да, я отбил у немца мотоцикл "БМВ"!
– Я вас прошу, передать его моему комиссару. Ему надо часто ездить в политотдел дивизии, а ездить не на чем.
– Павел Иванович, это приказ или просьба? – спросил я.
– Вы не мой подчиненный - только просьба. Ну куда вам на нем ездить? – в мягкой форме спросил майор.
Мне было жаль мотоцикл, но майор прав – ездить было некуда и некогда. Я мотоциклом не пользовался, он хранился в тылу роты, а там к нему никого не подпускали. Немного подумав, я сказал:
– Хорошо, берите! – было приятно уважить просьбу человека, который старше меня почти на двадцать лет. Немного пообщавшись, мы простились.
В роту я возвратился поздно вечером. Помимо ужина, старшина привез листовки для румынских солдат. Старшина объяснил, что политработник довез их до тыла роты и со словами: "Ну… Там, сами раздайте…" – смотался.
– Да что за день, сегодня такой? Один политработник, мотоцикл выклянчил – старшина, отдай завтра батальонному комиссару! Другой… просит листовками румынам раздать? Надо было пригласить его сюда. Сводил бы к румынам – пусть сам и раздает! – смеялся я.
– Да! Вас они дюже любят и ждут в гости, – смеялся в ответ старшина.
– И что мне теперь делать с этой "пропагандой"? Ладно, оставляй – агитация, дело серьезное! Будет наш ветер, постараемся забросить – сказал я, оценивая направление ветра, который постоянно дул в нашу сторону.
Прошло несколько дней, но ветер не менял своего направления, и только к ночи усиливался.
18 сентября 1942 г. стал трагическим днем для нашей семьи... В тот день я проснулся очень рано, гораздо раньше, чем старшина появился с завтраком. Лежал, еще не открыв глаз, а мне как будто наяву кто-то прошептал на ухо: "Тебя сегодня не убьют, но ранят". Эта мысль назойливо прокрутилась в голове несколько раз – дрожь прошла по телу.
Встал с плохим предчувствием. Отгоняя дурные мысли, сделал зарядку. На память пришла история, тогда воспринятая как сказка, о моем дядьке, бравом казачьем офицере два десятилетия назад раненым под Царицыным. Настроение заметно улучшилось.
Вот уже заканчивается день и наступает вечер – "Все в порядке!" На фронте воины считают так: "Если день пережили, то ночь, уж, как-нибудь переживем".
Шутки – шутками, а листовки продолжали "висеть на мне грузом". Темная ночь вступила в свои права. Румыны не немцы – ракеты бросают редко. Немцы, в первый год войны, по ночам отдыхали. Сейчас в Сталинграде бои идут круглосуточно. В районе Ольшанки немцы вышли к самому берегу Волги. Сталинград держится на узкой полоске вдоль реки. Там сражаются 64-я и 62-я Армии. Где-то там ведет бои и 138 стрелковая дивизия под командованием нашего начальника училища полковника Людникова.
"Если судить по тому, как ведут себя румыны – наш участок на Сталинградском фронте, видимо, самый спокойный"? – думал я. Оборона румын не была сплошной. Днем, я видел, что между подразделениями у них есть разрыв. "Вот его, и можно использовать для заброса агиток", – такая идея промелькнула у меня в голове. Не откладывая в долгий ящик, я решил ее реализовать.
Предупредив свои бойцов не открывать огонь, пока не вернемся с указанного участка, мы с писарем взяли стопки листовок и направились в этот разрыв.
Пройдя в глубину обороны румын более 100-150 метров, мы расставили несколько стопок на разном расстоянии. Разрезали веревки. Ветер, тут же сделал свое дело – срывая верхние листки, понес их один за другим в направлении МТФ в румынские окопы.
Пока было тихо, мы возвращались ускоренным шагом, а когда румыны забеспокоились – понеслись, сколько было сил, к своим позициям. То ли, летящие агитлистовки, то ли наш топот – привели к переполоху в румынских окопах: взлетели осветительные ракеты, началась беспорядочная стрельба из всех видов стрелкового оружия. Благо, мы уже успели добежать до своих, и укрыться в передовом окопе одного из расчетов ПТР. Через некоторое время все снова затихло.
Мы уже собирались уходить на наблюдательный пункт роты, как ко мне обратился командир расчета:
– Товарищ лейтенант, у меня автомат отказал – не стреляет. Отражатель не выбрасывает гильзу.
Не хотелось на ночь оставлять расчет с неисправным автоматом. Произвел выстрел – действительно гильза не вылетела, воткнулась в очередной патрон, а затвор остановился в заднем положении. Заводской брак: отражатель поставлен из слишком мягкого металла. Необходимо его немного приподнять… Попробовал сделать сам, с помощью отвертки и пенала. "Удалось ли?" – решил проверить. На всякий случай выбрался из окопа. Дал короткую очередь – опять "втыкание".
Стал проверять, еще раз. Румыны засекли место, откуда велась стрельба – вокруг начали рваться мины. Вспыхнуло яркое пламя – меня ослепило. Автомат выпал из рук, лицо залило кровью. Видимо, я на некоторое время потерял сознание и пришел в себя только тогда, когда расчет и писарь волокли меня на плащ-палатке в тыл роты. Глаза мои закрылись черной пеленой. Писарь, он же санинструктор, обработал лицо и руки, которые оказались в крови, и наложил повязку на голову. Вот тебе и мистика! Предзнаменование все же сбылось – ближе к полуночи я лежу с забинтованной головой, в страхе остаться слепым.
XIII
Оставалось дождаться утреней зари и приезда старшины с завтраком.
К утру повеяло прохладой от озера. По телу пробежала дрожь, попросил укрыть меня шинелью. Согрелся, потянуло ко сну. Не знаю, сколько я проспал. Очнувшись, услышал разговор, стоящего рядом младшего политрука – замполита роты и командира третьего взвода – неудавшегося летчика старшего сержанта Ворожко.
– Товарищ младший политрук, прошу вас принять командование ротой, – тихо прошептал я.
– Я не могу! – резко, с каким-то негодованием и испугом ответил политрук.
Видя такое развитие событий, превозмогая боль, скомандовал:
– Товарищ старший сержант, принимайте!
– Есть – принять роту! – четко произнес командир третьего взвода.
– Сержант, возьмите мою винтовку, и чтобы румыны, и впредь не могли головы поднять!…
– За то – не переживайте, будет здесь порядок (3). Дай Бог, чтобы у вас все обошлось. Будем ждать...
В это время послышался скрип колес, фырканье лошади, лязг сбруи – подошла повозка. "Как все эти звуки мне знакомы и дороги... О Боже, увижу ли я когда-нибудь рассвет утренней зари, голубое небо, маму? Или все это будет покрыто черной пеленой на всю оставшуюся жизнь"? – грустно подумал я, и тяжелая тоска легла на сердце: "Боже мой, оставь мне хоть один глаз!"
Сборы были недолгими. Меня уложили в повозку на солому. Я попросил старшину захватить мою полевую сумку.
– Да вам уже сложили полевую сумку и ваш вещмешок положили под голову.
Меня укачало, и от потери крови я быстро уснул. Проснулся, почувствовав запах битума.
– Шпалопропиточный завод. Скоро будет Светлый Яр, – увидев, что я закопошился, пояснил старшина.
В поселке, старшина пожелал мне скорейшего выздоровления и возвращения. Однако по его голосу я понял, что он сомневается в нашей возможной встрече. Меня встретил командир нашего отдельного противотанкового батальона. Ознакомившись с ситуацией, он спросил:
– Кто же за вас остался командовать ротой?
– Командир третьего взвода старший сержант Ворожко.
– Ясно. Да, поздравляю, пришел приказ: Вам присвоено очередное воинское звание – "старший лейтенант". Но ваши личные документы оформить пока не могу. Начальника штаба вызвали в штаб армии, печать он увез с собой.
Новость о присвоении очередного звания, меня абсолютно не тронула. Ее заслонила страшная весть: из двух рот нашего батальона ПТР, вступивших в бой под Ивановкой, в живых остались только три человека, получивших ранения в начале боя. Остальные, более ста человек – пали смертью героев в неравном бою под Ивановкой, где произошло это жестокое сражение.
Немецкие танки, прошедшие мимо нас в районе Дубового Оврага, здесь, на подступах к Красноармейску, пытались прорваться к Сталинграду. Танки, смешавшись в бою с нашими артиллерийскими бригадами, превратились в груду металла. Но здесь, 4-я Танковая армия к Сталинграду так и не прошла.
Так, 19 сентября 1942 г., я простился со своей ротой, с Большими Чапурниками и Сталинградским фронтом. Позже я узнал, что в день моего ранения, в оккупированной немцами кубанской станице, умер мой отец…
1 Подтверждение победы зенитчиков из 15 ГСД отмечено черной строкой в скрижалях Люфтвафе за 28 августа 1942 г.:
Fw-189A-2 5(H)/12 2318H1+CNFF Ofw. Wilhelm Etamgenberg – MIA BB Oblt. Hans-Joachim Schneider – MIA BS Ogefr. Heinrich Lohler – MIA100 n-o Bolshye Tschapyrniki. Flakbeschuss.
28 августа 1942г. самолет Fw-189A-2, бортовой № 2314 "H1+CN", эскадрилья 5(H)/12, группы NAG-16 выполнял оперативную разведку. Пропал без вести вместе с экипажем в районе н.п. Большие Чапурники. Сбит огнем зенитного орудия. Пилот: обер-фельдфебель Вильгельм Этангенберг.
Наблюдатель: обер-лейтенант Ханс–Йоахим Шнейдер.
Стрелок: обер-ефрейтор Генрих Лохтер.
Согласно ЖБД 15ГСД: - самолет сбили зенитчики дивизии 28.08.42 г. в 6.00 в районе штадива. Два пилота разбились, один взят в плен.
2. "Как у тебя дела?" далее "Проваливай с Богом" – в армейском переводе ;)
3. Доподлинно не известно – выполнил ли сержант наказ командира роты. Однако, "свято место – пусто не бывает": через месяц, с 18 октября 1942 г., на позициях 50-го Гвардейского стрелкового полка появился прославленный снайпер Николай Ильин, ставший одним из инициаторов снайперского движения в Сталинграде. За 11 дней снайперской охоты под Большими Чапурниками Ильин уничтожил 95 румын. Заместитель политрука Н.Я. Ильин в боях под Сталинградом уничтожил 216 фашистов. 8 февраля 1943 г. за мужество и воинскую доблесть, проявленные в боях с врагами, ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Награждён: орденами Ленина, Красного Знамени. Всего на счету Николая Ильина 494 убитых солдат и офицеров противника и даже – сбитый самолет.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2018/09/09/97