Отражаюсь в зеркале. Бред какой-то. Лицо мое: скулы, нос с горбинкой, тонкие морщинки на лбу. Они могут совсем исчезнуть, если долго не плакать…но что-то не так. Что же? Глаза…да, глаза…смотрят на меня и умоляют. Вот там, у внешних уголков, они будто бы наполнены слезами, брови слегка сдвинуты, а около бровей появились две ямки…ямки отчаяния и мольбы. Зрачки слегка расширены, а в них отражаюсь я настоящая. Спокойная, гордая, немного глупая, но все же не несчастная.
Мне шестнадцать лет, и смотрю я не в свое зеркало, а в зеркало своего друга. У него говорящая фамилия – Чернов, но Достоевского я еще не читала, и этот факт меня совсем не настораживает.
С Черновым я познакомилась неделю назад. Я села в его машину, он на меня посмотрел и спросил в лоб: «Хочешь, встретимся? Я тебе нравлюсь?».
В общем, я ничего не ответила, но мы все же встретились. Был осенний сумрачный вечер, пахло машинным маслом и предстоящим сексом. Когда он садился в машину, не знаю почему, все время смотрела на его зад, просто не могла оторвать глаз. Он сел, повернул ключик, и покатилось. Покатилось все: мое незадачливое детство, моя еще более незадачливая первая любовь, мои первые, еще нерешительные и скромные, попытки самоубийства.
Ладно, расскажу об этом здесь. Чернов, как водится, с первого раза лишил меня девственности («лишил» - смешное слово: заметьте, лишают чаще всего либо девственности, либо жизни). Так вот, он меня ее лишил. Я не могла сказать маме, что сплю с двадцатишестилетним бывшим наркоманом, который, впрочем, сейчас является вполне успешным мелким бизнесменом, поэтому встречались мы тайком. Как-то раз перед нашим ночным свиданием произошло непоправимое. Папа решил провести вечер в родном доме, и я выдала: «Папа! Я сегодня встречаюсь с одним человеком. У нас все хорошо! Маме, пожалуйста, не говори». Как ни странно, его эта новость почти не удивила. Очень быстро мы пришли к компромиссному решению: я даю ему десять рублей на паленую водку, а он не говорит маме о моей маленькой запретной любви.
Каждый человек имеет свою цену: Иисус Христос стоил тридцать серебряников, Соня Мармеладова – тридцать рублей, а я – десять. Одна маленькая тонкая бумажка, помятая с краев, и я… Когда-нибудь, когда я буду гореть в аду, я подойду к Иуде и пожму ему руку. А еще, рано или поздно я скажу спасибо за то, что мне дали право выбора.
Но сейчас вернемся к моему грехопадению. Я очень хорошо помню его квартиру: большую, неуютную. Когда туда входишь, первым делом, если никуда не сворачивать, утыкаешься в белую дверь. Открывая ее, попадаешь в небольшую комнату. В ней, как и во всей квартире, еще почти нет мебели, но почему-то в левом углу стоят иконы. С них смотрит кто-то добрый, он улыбается тебе и молчит, он всегда молчит, он уже сказал, что хотел…
Мамочка! Почему-то в те минуты вспоминается именно она: ее суровая эгоистичная любовь, ее ласка, ее потухшие глаза. Боже! Отпусти меня к маме! К моей маме! Я так хочу домой, к ней. Но мамы дома нет, зато рядом стоит Чернов. Неплохой, кстати, очень даже неплохой. Он раза два спрашивает: хочу ли я этого. Я честно отвечаю: да. Голова постепенно отключается, нервы раздражены настолько, что тело колотит, как в лихорадке. Где-то играет музыка, но я ее не слышу. Я ничего не слышу и не чувствую. Я все послушно выполняю, поворачиваюсь на этот бок и на тот. На самом деле, сейчас я просто кусок мяса, я мягкое податливое тело…я…я…я…меня нет…я растворилась… Потом я очень быстро и очень крепко засыпаю. Чернов шепчет мне первые слова любви. Я же медленно, чтобы не обидеть, отодвигаюсь на край дивана и проваливаюсь в глухой сон. Меня уже нет.
Когда я крепко сплю, мне ничего не снится. Хотя, может, и снится, но я этого совсем не помню. Зато Чернов помнил все. Пока утром я собирала свою сваленную в кучу одежду, он излагал мне, как мог конечно, сюжетную канву своего сна. Главной героиней, как ни странно, была я. В общем, рядом с его работой находится грязная лужа, большая, не пересыхающая всю осень. Он говорит: ты к ней подходишь и окунаешься в нее…два раза окунаешься. И оба раза выходишь чистая, совсем чистая.
Потом через много-много (ну, не совсем много) лет я начала думать об этом сне, о той злополучной осени, когда, непонятно зачем, я окунулась в грязь два раза, но, к сожалению, выйти чистой у меня не получилось.
Тем утром Чернов отвез меня домой, по-отечески погладил по голове на прощанье. Я поднялась в свою квартиру, помыла обувь, чтобы мама не заметила мое ночное отсутствие, и легла спать.
Зеркало… Кто это? Кто эта маленькая девочка с большими умоляющими глазами. Почему ты так смотришь? Что тебе нужно? Носик опять опух от слез, губы снова потрескались. Я тебя предала. Прости меня, если сможешь. Я всегда хотела быть самой собой, разбить эту рутину, этот мрак, в котором всегда находилась. Я хотела только немного любви, немного счастья, мечтала о цели в жизни, о славе, об успехе, а зашла в тупик, глухой тупик. Господи, помоги мне! Я потерялась… Господи, я совсем потерялась! Меня словно нет, у меня нет пути, почти нет надежды, я умираю, мне совсем плохо… Помоги мне…
От Чернова я вскоре ушла. Просто не смогла больше лгать себе, обманывать себя.
Темными октябрьскими вечерами я думала о своем будущем, о таинственном счастье, которое меня ждет. Я мечтала, что встречу мальчика, который полюбит меня. Совсем не так, как Чернов, а искренне, нежно и навсегда.
Видимо, эти сладкие мечты и вдохновили меня на самую глупую идею в моей жизни. Я подумала: если с мужчиной я не обрела счастья, то, может, попробовать с…девушкой?
Как ни странно, единомышленница у меня появилась моментально. Неординарным интеллектом она, как и я, не обладала, зато у моей новой подруги было много других неоценимых достоинств: богатый (как она утверждала) сексуальный опыт, глубокие знания по части различной алкогольной и наркотической продукции и замечательная загадочная семья, лучшей части которой она вместе с мамой ежемесячно носила передачки.
«Русь! Куда ж несешься ты?» - как говорил один малоизвестный мне писатель с очень темным прошлым.
На самом деле, она была очень хорошей, искренней девочкой, которая в свои пятнадцать лет так же безнадежно запуталась, как и я.
Мы ходили по сырым, холодным улицам, разговаривали про мальчиков и, как могли, изображали большую любовь. Мы ни разу не целовались, а о чем-то более неприличном и говорить не стоит. Но произошло это отнюдь не из-за наших ангельских душ, как мог подумать читатель. Причина, по крайней мере для меня, была куда более трагичной. Случилось то, что поставило крест на всей моей жизни. А может быть…после стольких лет я не перестаю в это верить…тот ужасный, мерзкий, нечеловеческий вечер просто стал распятием, за которым рано или поздно должно было последовать воскресение.
Почему ты так на меня смотришь? Что случилось? Я что-то сделала не так? Обидела тебя чем-то? Перестань плакать, прошу тебя, перестань. Вот увидишь, все будет хорошо. Где-то через три часа, как раз к маминому приходу, я вернусь. Ты даже не заметишь моего отсутствия. Ну все, успокойся. Пока.
Я вошла в темный коридор, где-то наверху стукнула дверь. Мои спутники, ее знакомые, весело открыли и весело закрыли двери. Я оказалась в обычной темной прихожей. На кухне было тоже темно: он специально не включал свет, чтобы родители не узнали, что он кого-то привел в их новенькую, еще не обжитую квартиру. Никогда не верьте людям, которые боятся зажечь свет и остаются для вас в темноте. Они обманут, раздавят, а потом вы даже не вспомните их лица. И Богу вам будет нечего сказать о своем обидчике. Останется только простить… А боль никуда не уйдет, она спрячется глубоко, на самом дне сердца, и всегда будет неожиданно выскакивать оттуда, и всегда нещадно мучить.
Я очень много пила в тот вечер, я не могла остановиться. А он все подливал и подливал. А потом я оказалась в ужасном черном мире, из которого не могла выбраться, как ни пыталась. Я кричала, но моего крика никто не слышал, я умоляла, но моим мольбам никто не внимал, я плакала, но над моими слезами лишь смеялись. Я превратилась в пьяное, грязное, измученное, изнасилованное посмешище, которое буквально доползло до своего дома и скончалось на месте, никем не исповеданное и никем ни причащенное.
Вернулась к жизни я не скоро. Меня то ругала, то умоляла обо всем забыть слегка сошедшая с ума от всего произошедшего мама. По вечерам, оставшись одна, я судорожно рыдала. Я просила Бога о смерти, я умоляла о холоде и тишине. Я перестала следить за собой и, словно робот, каждый день ходила в школу, машинально делала домашнее задание. А где-то через полгода опять начала мечтать. Я подходила к зеркалу и смотрела на свои грустные, всегда чего-то боящиеся глаза, на свои сухие, неухоженные губы…и мечтала, что когда-то, пусть не скоро, я встречу человека, который меня простит и полюбит такой, какой я вижу себя сейчас. И тогда, в эти солнечные, весенние месяцы, я и подумать не могла, что кто-то очень добрый, кто-то, кто пытался меня уберечь, но, как всегда, оставил только мне свободу выбирать, уже давно-давно меня простил. Совсем незаметно и ненавязчиво, спустя всего лишь один год, он подарил мне такого человека и спокойно, терпеливо ждал, когда же из всего многообразия жизни я выберу именно этот дар.